Голубой дом [Доминик Дьен] (fb2) читать постранично, страница - 2

играл одну из них. На седьмой день он снова играл шестую сюиту — самую красивую, по его словам. Майя увеличила громкость. Услышав низкий хрипловатый голос виолончели, она почувствовала, как слезы подступают к глазам. Она любила эти бесконечные вариации, это постоянно повторяющееся движение смычка. Музыка одурманивала, как боль. Необъятность гармоний мучила и в то же время утешала ее.

Она вспомнила знакомую картину: мать, стоящая перед мольбертом. Та часто слушала первую сюиту, когда рисовала. Раз за разом, до бесконечности. Такими же бесконечными казались движения ее кисти по холсту. Майя вновь увидела, как Ева нервным жестом вытирает о льняной фартук испачканные в краске руки, чтобы снова поставить иглу проигрывателя на первую дорожку пластинки. Это могло продолжаться пять, десять часов подряд. В такие дни Ева ни с кем не разговаривала, и Майя чувствовала себя еще более одинокой, чем обычно. Может быть, поэтому первая сюита до сих пор вызывала у нее боль. Но в то же время и радость. Наверняка Бах думал о крестьянских домах, когда сочинял эту музыку, поэтому она так хорошо звучала в мощных каменных стенах Ашбери.

Майя закуталась в шаль и отхлебнула кофе из чашки. Было полдевятого утра. Каменные плиты под ее босыми ногами были еще холодными. Она съежилась на диване, подтянув колени к груди, и попыталась согреть ступни, обернув их подолом ночной рубашки. Вспомнив о матери, она снова почувствовала себя ребенком. «Когда же это прекратится?» — раздраженно подумала она. Ей не нравились эти приступы слабости.

Мало-помалу августовская жара просачивалась сквозь закрытые ставни. Впервые после замужества Майя проводила здесь лето одна. Впервые за восемнадцать лет.

Ребекка, ее старшая дочь, недавно получила степень бакалавра в колледже и уехала с приятелем на каникулы в Израиль.

Как быстро проходит время… Так же, как и любовь. Вот и Пьера с ней больше нет. Когда он вернется, то больше не появится в их парижской квартире. А пока он уехал на месяц в Америку с Мари, их младшей дочерью. Только чтобы не ехать в Прованс. В Сариетт, который Майя так любит! Этим он дал понять, что не собирается возвращаться к ней.

Майя снова включила первую сюиту. В третий раз. Она думала о прошедших временах и о мертвых, с которыми никогда не расстаешься до конца. Об Алене, своем отце. Эти мысли приходили к ней все чаще со времен разрыва с Пьером. Понять ребенка, чтобы понять взрослую женщину… Она верила, что материнство заставит ее почувствовать себя взрослой. Но есть раны, которые никогда не заживают.

Майя натянула свои старые джинсы и рубашку Пьера. Был уже полдень, а она не представляла, чем заняться. Ни сегодня, ни в последующие дни. Совершенно пустое лето — никого, ничего… Она думала о матери, которой сейчас тоже одиноко в ее доме с другой стороны холма, в нескольких километрах отсюда. Но навещать ее сейчас не хотелось. Через несколько дней, может быть…

Она заставила себя поджарить гренки. Осторожно достала брусок масла, купленного на соседней ферме. Больше всего на свете она любила гренки. Музыка смолкла. В большой кухне теперь было сумрачно и тихо. Майя машинально собрала пальцами последние крошки поджаренного хлеба с тарелки, облизала пальцы. Она спрашивала себя, что будет делать все эти дни. Вспомнила фильм Жан-Люка Годара и актрису, имя которой выскользнуло из памяти, — та слонялась по пляжу и повторяла: «Что же мне делать? Не знаю, что делать!» Майя тоже абсолютно не представляла, что ей делать этим летом.

Глава 3

В ДОМЕ вкусно пахло чистотой и Провансом. Киска и Майя натерли воском шкафы и тумбочки и рассовали ароматические подушечки с лавандой между стопками постельного белья, а покрывала слегка сбрызнули духами. Потом выпили чаю в увитой зеленью беседке. Они дружили почти двадцать лет. Киска была прачкой, а летом продавала лаванду и ароматические эссенции в Сариетт и других окрестных деревушках. Майю всегда восхищали ее любовь к жизни и абсолютное спокойствие.

— …Осталось лишь констатировать смерть нашей любви… Нет, никаких явных симптомов не было… Когда мы поняли, что все кончено, было уже слишком поздно… Наш разрыв не был болезненным. Я не чувствую себя ни брошенной, ни преданной. Но, видишь ли, ощущаю бесконечную печаль… Я боюсь будущего. К тому же чувствую себя полной бездельницей.

Майе нравились эти мягкие женские разговоры с произносимыми шепотом признаниями — словно она чуть приподнимала завесу над своей печалью. Позже, когда Киска начала рассказывать ей о Еве, Майя замкнулась в молчании. Любое воспоминание о матери всегда пробуждало в ней глухой гнев, к которому примешивалось чувство вины. Потому что именно эта женщина причинила ей самую сильную боль, а вовсе не муж! Но как избавиться от несчастной любви к матери? Все вместе было трудно вынести.

Киска ушла, и Майя растянулась в шезлонге с деревянными планками. Закрыла глаза. Солнце грело щеки, еще бледные после Парижа. Как хорошо