Старинная шкатулка [Василий Иванович Еловских] (fb2) читать постранично

Старинная шкатулка

Рассказы

НЮРИНЫ БУДНИ

© «Советский писатель», 1987.

А все же великое дело — радость. Говорят, от нее даже старики молодеют. Мать Нюрина говаривала когда-то: «Радость прямит, а кручина крючит». Нюра весь день была в состоянии какого-то радостного возбуждения, которое так и перло из нее, и ей хотелось смеяться, улыбаться и болтать, болтать, без конца болтать, как будто десять лет с себя сбросила; она пыталась успокоиться, стать такой же, как всегда, — ровной, безмятежной — и не могла: что ни говори, а эмоции не все время подчиняются нам, часто мы подчиняемся им, уж тут человек не всесилен.

Она проснулась, как и обычно, в начале седьмого и, чувствуя в душе что-то легкое, что-то неосознанно приятное, удивилась: «Отчего? Почему?» И тут же вспомнила: завтра — выходной, можно будет подольше поспать, понежиться в постели, сходить в кино, заглянуть на базар, искупаться в реке. Да мало ли что можно сделать за целый-то день. Вчера была получка — деньжонки есть. Но все это еще не то, не настоящая радость, настоящая пришла позже, уже на работе… А нет ли между ними — ранней и поздней радостями — какой-либо связи, которую Нюра так и не смогла понять? Что же произошло?

Она стояла за прилавком и привычно деловито отвешивала кому что — вермишели, сахару, перловки… Рябов появился вскоре после открытия магазина, здоровый, плечистый, улыбка до ушей.

— Привет, Нюрочка!

— Здравствуйте, Константин Федорович!

— Отвесьте-ка мне, пожалуйста, сахару с килограмм. Люблю, знаете ли, чайком побаловаться. И уж заодно килограмм перловки.

— Интересно, кто вам кашу варит?

— Да сам варю. Кто же будет? Ведь вот вы, к примеру, не придете ко мне кашу варить, правда? Так и другие.

Ей хотелось спросить у него: «А что вы не женитесь?» — уже на языке вертелось, но она постеснялась.

— А гречки нету? — Это проговорил пьяный мужичонка, угрюмый, неряшливо одетый, с осовелым лицом. Видать, крепко наклюкался и пошел людей посмотреть, себя показать.

— Гречки нету, — ответила Нюра и подумала, что мужичок, наверное, начнет сейчас хорохориться и придираться к ней. Такие всегда хорохорятся и придираются.

— А почему нету?

— Откуда же я знаю?

— А колбаса когда будет?

— Не знаю.

— А почему не знаешь?

— Мне же не сообщают об этом.

— Вот гадство! Стоит тут для мебели, елки-палки!

Константин Федорович встал перед мужичком, он был почти вдвое выше его, и, наклонив голову, ласково сказал:

— Пойди-ка лучше домой, дорогуша. Баиньки-бай!

— А тебе-то чо тут надо? Ты-то чо лезешь со своей толстой ряшкой?

— Мне надо, милый, чтоб ты отсюдова убрался.

— А ты, собственно, кто таков?

— Да у меня тут такое дело… полюбовный разговор. Уезжаю — и вот… А при посторонних, сам понимаешь…

— Нашли тоже место, остолопы. Идите домой и милуйтесь тамока.

— Ну, добром прошу. Как друга. Ать-два!.. — Константин Федорович сделал три неторопливых шага, животом и грудью потеснив мужичонку.

И когда тот уплелся, недовольно ворча, Нюра сказала:

— У нас ведь здесь просто. Позвоним в милицию и — все!

— Да с, вами не шибко похорохоришься. Вот хочу кое-что сказать, и аж поджилки трясутся.

— Да хватит уж вам! — заулыбалась Нюра.

— Ну, а если серьезно… Знаешь, я давно уже собираюсь поговорить с тобой. Ты сегодня дома будешь вечером?

Последние фразы он произнес тихо и как-то неуверенно. Впервые сказал ей «ты». Она слегка растерялась и ответила тоже неуверенным, натянутым голосом:

— Буду.

Она стеснялась его и чувствовала себя напряженно. Почему же нет покупателей, они отвлекли бы ее. Все утро шли вереницей, даже очередь была, а сейчас нету.

— У меня седни отгул. И хожу вот, не зная, куда притулиться. Ухайдакаешься за день-то. И хочется посидеть, с кем-то потолковать.

О, слава тебе господи, подошли две старушки. Нюра знала их, славные такие старушки, расторопные, разговорчивые, с такими не заскучаешь. Она уже уверенно и немного игриво взглянула на Константина Федоровича, но тот вдруг прощально закивал и, сказав: «Я приду», торопливо ушел.

И с каждым часом, с каждой минутой в ее душе росла радость, только какая-то необычная — тревожная, с неясным глухим беспокойством; Нюра была возбуждена, много и весело болтала с покупателями, и некоторые из них, наиболее наблюдательные, усмешливо поглядывали на нее, видимо, догадываясь кое о чем. Константин Федорович еще на прошлой неделе сказал ей, тут же вот в магазине, что хочет поговорить о чем-то «важном» для него, и, как показалось Нюре, немножко волновался или стеснялся — не поймешь. Это ничего, что волнуется и стесняется, это даже хорошо, значит, у человека серьезное на уме. Она знает его уже больше двух лет. Хотя как знает: Константин Федорович дружит с ее соседом по квартире Дмитрием, они оба слесарничают