Тихий гром. Книга третья [Петр Михайлович Смычагин] (fb2) читать постранично, страница - 2

ступить негде.

Василий Рослов не знал, сколько он пролежал в пропасти забытья. Но жизнь его пока еще не заглохла. Она едва заметно билась где-то глубоко внутри, глухо стучала, пересиливая принесенную на немецких штыках смерть.

На этот раз удалось ему на короткое время размежить веки. Увидел могильную стенку наспех выкопанной траншеи, а за краем ее, в неведомой небесной вышине, — туманную звездочку. Показалось ли так Василию или та звезда действительно плыла в тумане — понять невозможно. Только исчезла она тут же. А из глубин памяти, будто из далекого-далекого прошлого, ярко, до рези в глазах, возник только что минувший день до начала контратаки.

Он увидел себя в строю, стоящим, как и все, без шапки. После молебна полковой священник прочел послание какого-то сельского старосты Калужской губернии. Многие слова этого послания почему-то, как ржавые гвозди, застряли в мозгу и теперь шевелились там, тревожа боль:

«Да здравствуйте, христолюбивое воинство, герои русской земли. Бог вам в помощь победить врага… Не, робейте, ребята. Пущай гремит германская машина, она ему предсказывает гибель… Не поддавайтесь врагу-германцу. У нас всех, стариков, кипит геройская кровь к бою на врага; как только какая неустойка, то мы всеуспешно на поля брани вылетим… Не робей, ребята, не всех стариков побрали на войну… И все готовы умереть за веру, отечество. С нами бог, не робейте, ребята. Ура! Наша матушка Россия немало видела тревоги, но все переносила с помощью божьей, так и в настоящее время, не робейте, воины Христовы, помните, что с нами бог на всяком месте. Боже, царя храни…»

Христолюбивые воины не робели. Жизней своих не щадили за батюшку царя. Но, слушая это послание тылового героя, многие поскрипывали зубами и незаметно отводили мрачные взгляды от священника.

В такие вот моменты и рождается тихий гром в темной глубине мужичьей души. Справедливый гнев долго копится в просторной утробе, пока не станет ему там тесно. А уж коль прорвется тот гнев наружу, не станет мужик прощенья просить ни у бога, ни у людей.

И на этом не кончилось долгое стояние в строю. Потом еще крикливо и нудно говорил белокурый штабс-капитан в шинели с иголочки с золотыми погонами! Не фронтовик, видать. Он все поминал Дарданеллы и Дарданелльскую операцию союзников.

— Какие еще к черту Дарданеллы! — услышал Василий за спиной негромкий голос. — Нам и тута трех аршинов на могилу, авось, не откажут, а в общей дак и того меньше.

Василий тоже не знал, что это за такие Дарданеллы, где они, кому и для чего нужны, чтобы за них жизнями людей платить. А вот про могилу-то солдат, словно в яблочко влепил. Вот она — готовая могилушка, лишь присыпать сверху осталось.

Не знал и как-то не задумывался солдат Рослов над тем, что кровавые разбойники, затеявшие эту войну, в стороне сидят, в полнейшей безопасности, в безупречно белых сорочках и на разбойников вроде бы совсем не похожи. Как тут не вспомнить, что алтынного вора в тюрьму сажают, а полтинного — в красный угол да за казенный стол.

А то, что на убийстве каждого солдата поставщики военного снаряжения по двадцати одной тысяче долларов зарабатывают, — за семью печатями хранилось. И знать солдату никак того не положено. Это уж потом дотошные американцы сосчитают все и раскроют миру тайну.

Григорий Шлыков очнулся впервые через много часов после боя, перед утром, уже. Ему, не прошедшему, действительной службы и не знавшему ничего, кроме родного хутора Лебедевского, было труднее, чем Василию, потому и держался он за старшего товарища, как малое дитя за мамку. Во всем земляка слушался и старался на него быть похожим. Даже усы завел, но росли они у него редковатыми и не шибко солдата красили.

Свалившись на правый бок и спиною прислонясь к стене траншеи, Григорий так и лежал, неловко завернув назад правую руку. Из носа не один час подтекала кровь. Становясь все гуще и гуще, она сползала по усу и напитывала подтаявший от нее комок серой земли. Лоб у него чернее земли сделался, кожа над бровью лопнула.

Это — от приклада немецкого. Здоровенный насел на Гришку немец. По годам в отцы бы ему, пожалуй, годился. Оскалив редкозубый рот, с рыжими щетинами по верхней губе, прикладом бил он деловито, с подкряком и вроде бы не спеша.

Приколол его Василий. Теперь немец лежит наверху, а они «траншею заняли».

Григорий и сам прикрыться бы сумел — за время атаки не раз оборонял себя и Василия выручал взаимно. А тут, видать, обессилел уже — бок у него был распорот. Всадил штык в одного — выдернуть не успел. Там винтовка его и осталась, а сам в окоп загремел, как в преисподнюю. Василий, кажется, еще на ногах был.

— Ва-ася! — громко хотел позвать Григорий, но едва сам услышал свой голос, как во сне.

На этот «крик» и ушли все силы, чернота снова поглотила его…

2

— Ешь, дружки, набивай брюшки по самые ушки! — объявил Степка Рослов, оглядываясь на тетку Дарью и опуская руку в чугунок за картошкой.

Хлеб, кислое молоко,