Клад Стервятника [Сергей Челяев] (fb2) читать постранично, страница - 3

словно поверхность темного омута. Затем его границы размыло, очертания смазались. А потом сквозь темную маску, как из-под воды, вдруг на мгновение проступили черты другого, совсем человеческого лица.

Острый птичий нос, хищно загнутый книзу, высокие скулы, точно вырезанные из мореного дуба, крепкий волевой подбородок. И глаза.

Глаза, в которых застыли нечеловеческая мука, смертная тоска и печаль.

Всего этого Трубач не видел.

Тем не менее он еще долго сидел и пялился в серую стынь, сгустившуюся под чахлыми, изогнутыми ракитами — редкими деревьями, еще сохранившими в Зоне полуживую листву. После чего активировал ПДА и быстро пробежал глазами по экрану в поиске последних сообщений.

Собственно, сообщение было одно:

«У тебя осталось 2 592 000 секунд.

Если наше время совпадет, я приду за тобой на 2 592 001-й секунде».

Человек в белой рубашке несколько раз перечел текст мессаги. На его лбу и небритых щеках выступила испарина, он впервые вдруг ощутил вес ПДА. Теперь эта хитрая штуковина казалась ему холодной как лед, проникающий от запястья в самое сердце, норовящий обхватить его когтистой лапой, сжать, раздавить.

Он пошарил в карманах и вытащил брелок в форме медиатора. На дне тонкого оргстекла, похожего на мутный кристалл, медленно пульсировала бледным огоньком светящаяся, блуждающая точка. Сейчас она вдруг отчетливо привиделась Трубачу застывшей капелькой крови.

В нижнем углу вещицы красовалась вытравленная корявым, однако не лишенным озорства шрифтом надпись: «Лучшей панк-гитаре мира и окрестностей».

Красная точка сосредоточенно ползала под плексигласовой поверхностью, точно светящийся пузырек воздуха подо льдом. Трубач не сразу поймал ее трясущимся пальцем, затем поспешно нажал. Раздался легкий щелчок, и брелок скрипуче проиграл гнусавую мелодийку.

Шесть звуков, знакомых всякому человеку, хоть раз в жизни крутившему гитарные колки в правильных направлениях.

— Ми… си… соль… ре… ля… ми, — деловито констатировал Трубач. И криво усмехнулся: — Да канца!

А потом его стошнило съеденным и выпитым минувшей ночью.

Глава 1. Карты, музыка, наган

Bring it down to earth…

«Break & Enter», Prodigy

Давным-давно, когда я еще и не подозревал, что в моей жизни однажды появится Зона со всеми ее глюками и засадами, я играл на лидер-гитаре с тремя такими же оболтусами, как и сам. Название для своей группы мы нашли бесхитростное, зато свежее и вполне интригующее — группа «Гов Но». Что для хэви-метал-панка, согласитесь, козырно. Между прочим, в свое время мы шибко прославились в узких панковских кругах нашим хитом с привязчивым рефреном в припеве:

— И вино, и кино — превращается в говно! Превращается в говно все равно!

Ага! Повторите эту фразу пару раз — чувствуете, как она уже прочно легла на подсознанку? Чувствуете эн эл пэ? Повторяйте-повторяйте! Да канца!

Вот и мне тоже. Просто однажды взяла и смачно шмякнулась плашмя на всю мою судьбу. Как и я сам когда-то, с треском вылетев на полном ходу прямо в болотные плавни из вагона скорого поезда «Казань-Одесса» — плясть!

Потому что я — Трубач.

Вообще-то по паспорту я — Гоша. Он же Гога, он же Жора и так далее, а в самом конце этого скорбного списка значится Георгий Птицын. По кличке Трубач.

Мне по виду двадцать семь с половиной лет. По жизни — думаю, осталось примерно столько же, чтобы еще быть в силах лабать на старенькой раздолбанной «Yamaha PSR-740» в баре «Лейка» для упившихся сталкеров и томных девочек Хуареса.

Когда-то я тоже был сталкером, как же в Зоне без этого! Сталкером-отмычкой для самого себя, если точнее. Поэтому хлебнул «студня», пару раз удачно кувыркнулся на «трамплине» — есть все-таки Бог на свете! — и счастливо вырвался из когтей еще не созревшего симбионта, оставив ему по доброму куску мяса с обоих бедер.

После того случая Владимир Сергеевич Пушкарев, а в нашем мире, мире ЧАЭС, — просто Комбат, лучший ходок Зоны милостью Черного Сталкера, и окрестил меня Трубачом.

— Вот посмотришь на тебя, Гоша, — задумчиво прокомментировал он мой очередной счастливый исход за Периметр, — и почему-то сразу приходит на ум характерная, но грустная фраза: а ведь дело-то труба…

— Ага, — хмыкнул я, морщась от действия антидота, который готов был, кажется, проесть мою грешную плоть до кости. — Труба, а в трубе еще труба. И так — ровно двенадцать раз.

— А почему двенадцать? — непонимающе пробормотал Комбат.

— Потому что следующая труба — тринадцатая. А это, как ни крути, выходит уже полный тромбон.

— Чего выходит?

— Тромбон. От слова «тромб», — пояснил я, чувствуя, что вот-вот заору от боли благим матом.

— Ну-ну. Тромбон — это вообще-то лучше, чем тромбец. — Комбат ласково похлопал меня по плечу. Целясь, между прочим, прямо в обгорелые лохмотья комбеза, под которыми у меня адски горела тонкая корка свеженькой ожоговой коросты.

Похлопал и