Белый конь [Валентин Иванович Соболев] (fb2) читать постранично, страница - 2

столовой собрались почти все. Как всегда, наши кочегары за дальним столом веселятся.

— Эй, впередиспящий, — донимают они моего друга Толю, — мину проспал, да?

Толя уплетает суп, на товарищей не глядит. Лицо у него пасмурное, светлый чубчик растрепался…

Черное море — грозное море. За войну здесь минных полей понаставлено будь-будь! Мины висят в глубине, выставили тупые рожки. Стоит судну чуть-чуть толкнуть рожок, и сразу же — взрыв. Пробоина в днище. Поток воды в трюмы. Смерть.

Конечно, не по всему морю так. Мины расставлены в определенных местах. Расположение минных полей известно, их контуры отмечены квадратами на путевых картах. Забегая в штурманскую рубку, сам видел. Значит, все это не так уж опасно. Тем более что тонкие красные линии, параллельные друг другу, обозначают чистые проходы среди мин, притаившихся за толщей воды.

Самое страшное — плавучие мины, сорванные со своих мест штормом. Настоящая плавучая смерть! По всему морю бродят эти дьявольские одиночки и поджидают очередную жертву: военный корабль или торговое судно, катер или рыбацкий сейнер.

Потому-то круглые сутки на баке «Пинска» несут вахту впередсмотрящие. Я тоже не раз стоял. Дают тебе два бинокля. Один — дневной, другой специальный — ночной. Все четыре часа до боли в глазах утюжишь и утюжишь водную гладь — не появится ли черт с рожками?

Мне не пришлось, но наши матросы несколько раз отыскивали в барашках волн медленно раскачивающиеся ржавые плавучие мины. Смотреть на них тошно. Бр-р! Такая штука как ахнет — ни шпангоутов парохода, ни своих костей не сосчитаешь. Факт! Увидят мину — и штурман с подручным матросом подымаются на банкетку, где установлена скорострельная пушка, и оттуда, с возвышения, расстреливают ее.

После такой операции в столовой вечный спор:

— А если в рожок попасть?

— Саданет будь здоров! Слышал, как капитан приказывал: «Уйти всем с палубы!» Это чтоб осколками никого не задело. Соображать надо!

— Разве попадешь?

— А ты как думал!

— Девяносто девять и девять десятых, что не попадешь!

— Дура, может все произойти случайно. Попадать нет смысла. Зачем? Она и так утонет. Дыра в оболочке — и все.

И вот вчера с Толей случилось несчастье. В самый что ни на есть ясный день он не заметил мину. Прозевал. Капитан — тот увидел. Лежал на диване в каюте. Дверь открыл — жарко. Смотрел, смотрел — и вдруг как подскочит, как закричит:

— Мина!

И точно — она. Расстреляли ее, как обычно, а нашему Толику — выговор. Хорошо, что не лишили увольнения на берег. Может, еще и лишат, когда в Новороссийск придем. Толя морщится, молчит — наказали его справедливо. Тут уж помалкивай, друг, в тряпочку, так-то лучше будет.

Пообедал. Перекурил. Взобрался вновь на подвеску. Гоняю кистью туда-сюда, вправо-влево, вверх-вниз, а сам думаю: «Тот ли это конь или не тот?» Четыре года прошло. Много это или мало? Лошадь, наверное, не успеет состариться. А я вот взрослым стал. Правда, за войну все повзрослели… Четыре года назад я и не мечтал, что стану матросом. Меня начинают одолевать воспоминания. Гоняю кисть туда-сюда, обмакну ее в белила — и опять туда-сюда…

…Колеса нашей телеги по самые ступицы вязнут в липкой черной грязи. Четыре измученных коня из последних сил тянут наш воз. Бричка покрыта двускатной крышей, сооруженной из пестрых клеенок.

Мы бредем за повозкой. С трудом вытаскиваем из вязкого чернозема ноги, обутые в сапоги. У нас одна забота — не провалиться по колено в жидкую грязь дорожных колдобин. Лишь Степаныч, старый усатый солдат, восседает важно на передке кибитки и причмокивает губами:

— Ну давай, давай! Эх, милаи!

Кони натягивают постромки, отталкиваются задними ногами — летят комья грязи. Кибитка, переваливаясь с боку на бок, еле двигается, ползет вперед. Жалко смотреть на моего любимца Белого. До чего же он старается — ему труднее всех, он настоящий работяга (не то что вороной справа — сачок и артист). Иногда кажется, что из влажных глаз Белого вот-вот потекут крупные прозрачные слезы.

— Ну давай, давай! Эх, милаи!

Степаныч поправляет свой мятый картуз, грозно машет кнутом в воздухе.

Впереди, справа, слева, сзади бредут коровы. Сколько их — не сосчитать. За ними шагают люди. Пастухи и доярки. Конюхи и зоотехники. Мы все дальше и дальше уходим от той страшно заманчивой черты, имя которой — фронт.

— Кончай работу! — гремит боцман.

Очнувшись от воспоминаний, я вижу, что солнышко остановилось у горизонта — вот-вот окунет накаленную докрасна нижнюю краюху в воду. Вечер. Вечером тихо на Черном море. Лишь ухает в глубине судовая машина и шипит розоватый след волны за кормой. Пахнет сеном, солью, йодом.

Спать в каюте не хочется. Иду к бричкам, где негромко переговариваются солдаты. Наступает ночь. В тишине хрумкают сеном молчаливые кони. Они изредка звякают уздечками — и снова тишина. Забираюсь на сено, в телегу, ложусь на спину. Соломинка щекочет лицо. Открываю глаза. Надо мной мигающие звезды. Яркая Вега,