нажитого. Антикварная, технократическая или футуристская фантазия — это всегда роскошь, взятая на прокат у чужого вкуса. Своим может быть лишь то, что любишь, а такое редко двигается.
Самое дорогое принадлежит всем — море, горы, воздух, которым не так часто лакомятся жители мировых столиц. Лучшее — либо природа, либо искусство, хорошо бы и то, и другое.
Не удивительно, что нью-йоркские богачи скупили столько усадьб в Тоскане, что ее называют итальянским Манхэттеном. Как объяснил один переселенец, «даже я не могу купить Уффици, где меня ждет Боттичелли». Не его одного, конечно, но жить между шедеврами Бога и человека — далеко не последняя из доступных нам радостей.
Размывая границу между своим и чужим, бесценный пейзаж растворяет упрямую материальность недвижимости. Его начинающееся за порогом пространство неисчерпаемо и редко. В мире, где даже свинарники вырастают в небоскребы, осталось не так много мест, от которых не хочется отрываться.
Роскошь — это не дом, а вид из его окна — на лесное озеро, непуганых оленей, венецианскую лагуну, серую Мойку, голый фьорд с влажным языком океана.
Вещь — имя
Чем дороже вещи, которыми мы обладаем, тем сложнее ими владеть, не говоря уже — пользоваться. Это как бриллиантовые зубы глупого брата старика Хоттабыча. Обладание раритетом требует забот, которые сами по себе — высокое искусство. Китайские «литерати», развившие в себе шестое чувство антиквариата, любовались редкостями по часам и календарю — скажем, в полнолуние на заснеженной башне.
В нашу эпоху все сводится к страховке. Хорошей картине нужна такая рама, что ее не устроишь без отряда полиции. Жить с ней все равно, что с опасным преступником. Охраняя сокровище, становишься его тюремщиком. Выбравшие свободу предпочитают стены музеев своим собственным. Однако, расставаясь (на время или навсегда) с дорогой вещью, они не остаются в накладе. Даря бесценное, филантроп зарабатывает на сделке. Ведь искусство прокладывает кратчайший путь в бессмертие — не только для авторов, но и для владельцев. Идя им навстречу, американские музеи, созданные без помощи налогоплательщиков, охотно приносят историю в жертву тщеславию. Даже «Метрополитен», лучший музей Нового Света, выстраивает свои коллекции не только по хронологии, но и по именам дарителей.
Деньги по своей природе текучи, как время. Они приходят и уходят, повинуясь капризам, которые делают экономику скорее искусством, чем точной наукой. Лучше всего о непостоянстве этой стихии знают те, кто умеют ею управлять. Как сказал стальной король Меллон, основавший Национальную галерею в Вашингтоне, «каждый хочет связать свою жизнь с тем, что он считает бессмертным». Пристроиться к гению — значит расписаться на полях истории, купив вечное за временное.
Кто бы помнил Мону Лизу, если бы муж не заказал ее портрет одному способному художнику?
Коммуникация — общение
Билл Гэйтс, который играет в нашей мифологии ту же роль, что Гарун аль-Рашид в сказках «Тысячи и одной ночи», построил в Сиэттле дом будущего. Оснащенный самыми современными коммуникациями, этот диджитальный замок позволяет своему хозяину связаться с любой точкой планеты — и околоземного пространства, если там найдется с кем поговорить. Оно и понятно: раньше о важности чиновника судили по числу телефонов на его столе. Связь, и правда, связана с властью, но не твоей, а над тобой. Теперь уже невидимые эфирные провода пеленают нас, как паутина муху, по натяжению которой ее всегда можно найти. Подразумевается, что раз ищут, значит, нужны. Чтобы убедиться в своей необходимости, мы готовы ходить на короткой привязи.
Еще хуже, что коммуникационные сети симулируют общение, заменяя полноценную личность ее протезом. Замечали, что по телефону мы кажемся глупее, чем в жизни? Ведь настоящий, а не иллюзорный контакт включает в себя много такого, о чем мы, пока прогресс не приучил нас к эрзацу, и не догадывались. Это — и взгляд, и молчание, и жест, и гримаса, а главное — еще не открытое наукой, но знакомое каждому «биополе», вступив в которое мы постигаем другого или ненавидим его.
Так со всем. Окружая себя все более искусными иллюзиями, мы теряем шанс обнаружить ту неуловимую материю, которую философы от беспомощности называют «реальностью». Говорят, что наша история закончится, когда искусственные переживания (я уже катался на виртуальных лыжах и парил в виртуальном планере) станут неотличимы от непосредственных ощущений. Готовясь к этому, тот же Гэйтс скупает права на все знаменитые образы, когда-либо созданные человечеством. Его амбициозная цель сделать их достоянием каждого, у кого есть компьютер (конечно, с программой «Майкрософта»). Как новый Гуттенберг, Гэйтс готовится к тиражной революции, упраздняющей оригинал за ненадобностью.
Но на каждый ян есть свой инь, действие вызывает противодействие, спрос рождает предложение, а вызов — отпор. Чем дальше мы уходим от сырой действительности, тем больше
Последние комментарии