Годы на привязи (цикл рассказов) [Акмурат Широв] (fb2) читать постранично, страница - 2

вылила кипяток в чайник, который стоял уже с открытой крышкой, привязанной за шишечку к ручке. Она принесла и поставила передо мною мой маленький любимый чайник. Пока все шло как обычно. Придраться было не к чему. Хотя чурек можно было погреть на углях, но это было неважно — чурек мягкий, даже теплый на ощупь. Когда только успели испечь, подумал я, ночью, что ли?

Я терпеливо стал ждать каймака. Дело в том, что в доме был заведен такой порядок: к завтраку мне всегда подавали в пиале каймак. Бабушка держала корову. Вечерний удой она, не прокипятив, в ведре подвешивала на крюк, который висел на туте во дворе, чтобы не достала кошка. За ночь верхний слой парного молока застывал, образовывая тоненькую пленку, каймак, который впитывал в себя сияние луны и звезд, звуки и шорохи ночи. Шелест ночных темных листьев баюкал каймак, его охлаждало дуновение ночного ветерка. В каймак падала утренняя роса. Каймак впитывал все вожделения кошек и зверей, облизывающихся в зарослях за изгородью, сплетенной из ивовых веток. В каймаке было еще что-то…

Я очень любил каймак. Утром осторожно снимали его железной ложкой и собирали в пиалу — всегда получалась полная пиала, — эту самую вкусную часть молока мне и подавали к завтраку. Только я знал вкус каймака. И вот я ждал каймака, а каймак почему-то не появлялся. Тетя Кырмыз, вместо того, чтобы принести и подать мне в моей любимой пиале с алыми узорами мое любимое лакомство, занималась в это время ишаком, бросала перед ним сухую колючку, корм. О-о, как я ненавидел сейчас ишака! Виляя хвостом, фыркая, выделяя обильную слюну, он с наслаждением жевал крупными белыми зубами колючку. А мне каймак не подавали!

Может, она забыла? Я терпеливо ждал, не притрагиваясь к хлебу и чаю. На сачаке лежал большой кусок желтоватого сахара. Сахар я очень любил, но как ни любил, я к нему тоже не притрагивался, потому что сахар я любил к ужину, а к завтраку предпочитал все же каймак. Отламываешь кусочек чурека, макаешь в каймак и ешь, запивая чаем. Есть надо, точно рассчитывая, чтобы пиалы каймака точно хватило на ломоть чурека и чайник чая. Иначе истинного удовольствия не получишь. И так, плотно поев, можно потом пойти пройтись по окрестностям, все еще ощущая вкус чурека с каймаком. Можно заглянуть через дыру в хижину чернокнижника Шукура и увидеть, как он сидит в странной позе и играет, не прерываясь, на дутаре. Он ждет волшебную птицу Мекил. Птица должна прилететь и сесть на его плечо или же на гриф дутара. Он ждет денно и нощно. Когда мифическая птица прилетит, она будет исполнять все его желания. И чернокнижник Шукур будет повелевать нашим поселком, делая с нами все, что ему вздумается.

Я каждый день ходил после утреннего каймака посмотреть, не прилетела ли к нему Мекил. Если прилетела, я думал ее прогнать, а может, и застрелить. Потому что мне не хотелось, чтобы чернокнижник имел власть над нами. Вдруг в голову ему придут бредовые идеи? Однажды на собрании жителей поселка он угрожал: «Вот прилетит Мекил, я вам всем покажу!»

Чернокнижник ждал птицу, я ждал каймак. Вот я вырасту на каймаке большим и сильным, и тогда покажу чернокнижнику с его птицей!

Я ждал терпеливо, хотя негодование во мне подымалось все выше и выше, по позвонкам вверх к макушке, такой упругой волной, что я сидел уже как надутый шар; еще чуть-чуть и мог взлететь.

Но я ждал со злым терпением, не выпуская наружу наполнявшие меня крик, обиду, ругательства, слезы и сопли. В горле накопилась у меня страшная сила.

А тетя Кырмыз, закончив кормить ишака, прошла мимо меня к курам, которые жутко кудахтали за моей спиной. К тому же она, как назло, улыбнулась мне и спросила мимоходом:

— Чего не ешь?

Не понимает, что ли, почему я не ем?!

Я вскочил с места, схватил этот кусок сахара и швырнул его в кур. Тетя Кырмыз прижалась спиной к хижине, поднеся испуганно руки к лицу.

— Душа моя, что с тобой? — притворялась, что не понимает.

Я сел и снова стал ждать. Я хотел, чтобы она сама поняла, догадалась и принесла наконец-то каймак. Но она ничего не понимала. Вошла зачем-то в хижину. Я ждал — она не выходила. Чай остывал, в животе свербило.

Я сжимал от злости пальцы ног. Тетя не выходила. Тогда я на цыпочках приблизился к хижине — она сидела на кошме перед маленьким обломком зеркала и, распустив черные, атласные волосы, расчесывалась.

Вместо того, чтобы подать мне каймак! О, какая злость меня охватила! Я ворвался в хижину как ветер-джинн, смерч. Я едва не лопнул, как шар, от злости! Она испуганно вытаращила глаза, отползла в сторону.

— Где каймак?! — заорал я.

— Какой каймак? — Тетя округлила глаза, всем своим видом показывая готовность устранить оплошность, если даже таковая не совершена.

Почему не приносишь, почему, почему не даешь мне каймак?

— Какой каймак, бог с тобой!

Такое непробиваемое притворство! За это нужно ее наказать!

— Ах, ты не понимаешь, какой каймак! Я сейчас тебе покажу!

Я схватил ружье, вынул из патронташа патрон и зарядил. Я много раз видел,