Беловежский дуб [Татьяна Алексеевна Мудрая] (fb2) читать постранично, страница - 2

корней.

— Пане Ромуальд! — задохнувшись от сладкого возмущения, сказала она, едва утвердившись на ногах. — Как можно… С вашей-то рукой.

— Я её нисколько не разбередил, — смирно ответил тот. — Опора на здоровые части тела. В переноске раненых у меня опыт не меньше вашего, милая пани.

Оба рассмеялись.

— О, через сию вековечную крону и в самом деле ничто не пробьётся, — воскликнул он тем временем. — Давайте наш белый парус под собой в ширину расстелем.

— Лучше потом, — отозвалась она. — Ноги от сидения затекли, хоть распрямить их немного. А сама вещь дорогая, приметная — может быть, пригодится для лучшего. Постоим пока, ладно?

Тем временем руки ее почти незаметно для Ромуальда поддерживали его за спину, проверяя, не сползла ли повязка.

— Вы такая хрупкая, а вам достаётся, — проговорил он с жалостью.

— Что вы, к такому очень легко привыкнуть. Я ведь по натуре, а не только по нужде любительница приключений. Не раз меня и моих подруг застигали дорогой звёздные или пасмурные ночи, не раз в синюю предрассветную пору наши возы и повозки проезжали мимо какого-нибудь низенького дома, перед порогом которого рдели на грядках яркие цветы и из которого к нам неслись знакомые голоса, звавшие нас задержаться, отдохнуть. Это было так хорошо, так весело — поприветствовать их и ехать дальше. А какие бывали чудные восходы солнца, какие разгорались на небе розовые зори, когда мы, невыспавшиеся после ночи, проведенной в бдениях, пили из глиняных кружек пенистое молоко, пили возле грядок с пышными настурциями и пионами.

— Вы умеете рассказывать, пани. Стоило бы такое записать.

— Э, пустое, — ответила она. — В таких лилейных ручках, как у меня, никакое перо не удержится.

Она повернула к нему открытую ладонь — всю в янтарных бугорках мозолей и мелких сухих морщинках.

— Прямая хлопка. И не скажешь, что меня воспитывали в монастыре.

— Ну, это как раз… — начал он.

— Никаких книг, кроме светских. Никаких дел милосердия, — будто в пансионе для благородных девиц. А в шестнадцать лет, едва выйдя оттуда, я выскочила за первого, кто согласился увезти меня из дома. На втором свидании.

— Вы никогда не жаловались вслух.

— На что? Красавец, прекрасный танцор, беспечный кутила, в мои дела не вмешивается — одна охота, гости да карты на уме.

— Кутила — Вазила, — донеслось вдруг сверху. — Вы вроде Вазилу хотели видеть? Нет его, однако поспешает. Со всех ног… Или, вернее, копыт.

Откуда ни возьмись, с нижней ветки свесился чешуйчатый хвост наподобие русалочьего, но потоньше и без раздвоения на конце, и закачался перед глазами.

— Ой, — только и сказала Эльжбета. — Цур меня…

— Мурр, — отозвались сверху.

Звучно брякнуло какое-то изделие из дорогого металла — колокольцы не колокольцы, цепочка не цепочка. И прямо под ноги шляхетской паре спрыгнул…

Огромный, глянцево-чёрный кот с человечьей мордой. Вокруг его талии была закручено нечто вроде литого слуцкого пояса, конец которого терялся в густой зелени. Поклонился, стащив с ушей невидимую магерку, и подмёл перед собой страусиным пером.

— У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, — странно хихикнув, продекламировал Ромуальд. — Никак трясця со мной такие шутки шутит? — Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит…

— Зараз видно, что в Свислочской гимназии одному русскому языку обучался, — проворчало существо. — Кошкалачень я, но никак не простой заурядный кот. Наш Царь-Дуб — вот он взаправду лукоморский. Стоял себе посреди моря на острове и вздумал с частицей того моря сюда перебраться. И русалки на нём — не русалки…

— Вужалки мы, — хихикнули сверху. — Змеиные королевны.

Снова тоненько звякнуло, и к людям склонились две прехорошенькие мордашки. Голубые глаза смеялись, длинные белокурые волосы окутывали тело до самой талии, так что нагота, вполне, кстати, очевидная, была прикрыта романтическим флёром. В ушках болтались золотые серьги вроде цыганских, на каждой из ручек звенело по коралловому браслету. Бёдра были обтянуты подобием лосин^[3], только иссиня-чёрных. А ещё ниже извивался змеиный хвост, гибкий и сильный.

— Что, ласкавы мы до вас? — спросили они хором. — Если нет, можем и в ужа перекинуться. А если вельми захотим — в паненку.

— Милы, прелестны, даже слишком, — ответил Ромуальд. Отчего-то он куда легче пани Эльжбеты справлялся с ситуацией.

— А тогда подарите нам рубиновые пацерки на шею, пане Ромуле.

— Откуда у меня самоцветы возьмутся?

— Да вы только согласитесь, пан вельможны, — с некоей солидностью в голосе произнёс кот. Незаметно для всех он перевернулся в шляхтича: парчовый контуш поверх жупана был подпоясан тем самым поясом из беспримесной золотой нити, кунья «рогатывка» несла на себе пышное перо с блескучим аграфом, вот только остроносые сапоги были надеты словно не на ту ногу да заместо карабели что-то иное и весьма подозрительное оттопыривало полу