На выставках в Москве (1882) [Владимир Васильевич Стасов] (fb2) читать постранично, страница - 3

большинстве случаев наши выставки прежнего времени со включением туда же всей почти московской 1872 года.

Но главная красота выставки проявилась в самом центре ее, когда взойти в тот круглый садик, который составляет главный срединный пункт главного здания. Кто видел общий план выставки, знает, что главное ее здание представляет круг в своем плане. В самом центре его поставлен тот садик, про который я говорю, и на этот центр направляются, как лучи, восемь больших построек, из дерева и стекла, раскрашенные яркими красками, с изящными скатами стеклянной кровли в две стороны и с золотыми орлами на вершине. Пространства между этими восьмью фасадами наполнены соединительными галереями, высотою гораздо ниже главных восьми палат; они тоже сделаны все из дерева и стекла и раскрашены по всем своим стенкам, тоненьким колонкам, карнизам и фронтонам цветистыми гирляндами и узорами в стиле «Renaissance». Эти ряды выгибающихся кругом стеклянных зданий, в красках и золоте, с лужайками, куртинами цветов и вьющимися дорожками перед ними, с красивыми терракотовыми фонтанами, высоко бьющими в нескольких местах садика, с изящною деревянного беседкой на наклоненных врозь копьях, в самой середине садика — все это необыкновенно изящно, светло, радостно, свежо. Наверно, вид садика и обступивших его строений был бы еще красивее, если б тут росли деревья, была тень и яркая зелень листвы, как это чудесно устраивали на больших выставках в Париже, Лондоне и Вене; но привезти и посадить деревья на голом Ходынском поле, на время одной только выставки, а потом увезти их опять прочь — было бы, конечно, слишком большой жертвой и тратой. Как бы ни хороши были тут деревья, а все не следует их требовать на нынешний раз.

После главного здания, всего красивее на выставке «царский павильон», в русском стиле, с цветною башенкой впереди, с изящною русскою крышей. Но этот павильон можно, к сожалению, видеть только издали, в общем. Он обгорожен таким образом, что доступа к нему нет на значительном расстоянии. Судя по печатному каталогу, что внутри его заключается очень много изящных предметов убранства и художественного украшения: по крайней мере, лучшие московские и петербургские обойщики, мебельщики, фабриканты материй и разных художественных предметов доставили туда свои произведения.

Что касается прочих построек, рассеянных вне главного здания выставки, то между ними есть несколько красивых. Самою красивою и оригинальною постройкой я назову длинные здания, назначенные для помещения рогатого скота, лошадей и собак на время выставки. Эти здания тянутся длинною полосой в самой глубине выставки, по западной ее стороне. Казалось бы, чего ожидать от пустых сараев, по назначению своему бедных и однообразных? Но архитектор (которого имени я не знаю, равно как и имени каждого из прочих строителей всего лучшего и главнейшего на выставке — их было, повидимому, несколько) нашел возможность выказать и тут талантливость и чувство изящного. Над высокими деревянными столбиками, забранными от земли и до довольно большой высоты деревянными стенками, возвышаются высокие, крутые крыши, в несколько этажей, смотря по выступам здания, и с резьбой. Какая простая, повидимому, задача! Но вышло очень красиво, особенно среднее здание, манеж, назначенный для оценки и присуждения премий лошадям и животным, присланным на выставку. Хотя и совершенно в другом стиле и роде, но эти сквозные, воздушные здания понравились мне, по оригинальности своей, столько же, сколько, лет десять назад, понравились мне разные деревянные цветные постройки, легкие, стройные и оригинальные на венской выставке 1873 года. И тут, и там, высказалось даровитости гораздо больше, чем в разных парадных, торжественных, официальных постройках, в которых нет ровно ничего, кроме тоски и скуки. Так, например, большая концертная зала на выставке — преплохая, и снаружи и внутри. Неуклюжая, топорная, неловкая, неудобная и вдобавок ко всему с огромною лирой в глубине сцены. Ох, эти Греции и лиры! Видно нам никогда от них не избавиться, не только в школах почтенных, но даже и на выставках, даже и там, где Рубинштейна увертюры играют, где Чайковского хоры поют, где цыгане лихо поют и гикают, с присвистом и пляской. Немножко другою головой думал Гартман, когда он, десять лет назад, строил свой «народный театр» в Москве, на Лубянке. Во-первых, он его сделал ужасно красивым и оригинальным (иначе он, пожалуй, и неумел: но, может быть, именно поэтому театр потом и продали на слом и развезли по кускам!). Внутри он его весь убрал русскою деревянного резьбой и русскими красивыми кружевами: из кружев он устроил всю драпировку лож. А потом, когда дело дошло до фронтона и, так сказать, «вывески», «заглавия» театра, он создал чудесный фронтон из оригинальной русской орнаментистики, расположенной полукругом, и внутри вставил — что? русскую дугу, извнутри которой выглядывает голова русского народного комика, глотающего паклю и рассказывающего удивительные присказки. Кругом