На выставках в Академии и у передвижников [Владимир Васильевич Стасов] (fb2) читать постранично, страница - 4

хотя окружен со всех сторон гипсами, кистями, красками и начатой картинкой, но не глядит на всех этих старых знакомых, просто никуда не глядит, ни о чем не думает, разве что: „Ах, как скверно, поскорей бы хоть выздороветь!“

Из новоприбылых за последние годы надо прежде всего указать на г. Нилуса из Одессы. В прошлом году первая из появившихся здесь картин его: „Перед отъездом на родину“, мало представляла чего-нибудь особенно примечательного. Но нынешняя — „По знакомым“ — уже в высокой степени стоит, чтобы на нее все обращали внимание. Г-н Нилус — художник выдающийся, вместе со своим товарищем в Одессе, г. Буковецким. Он так же, как и тот, полон в своей картине выразительности и характеристики. Старуха-приживалка в несчастной шляпенке, в истрепанном платьишке, пригнутая годами к земле, получившая от времени вместо лица — желтую маску, поднимается по ступенькам лестницы к двери милостивцев и прокормителей, и собирается позвонить. Что за бедная, что за несчастная фигура! Для меня — это княгиня Друбецкая из „Войны и мира“, только не княгиня, а мещанка или отставшая заплесневелая чиновница. Она не ездит в княжеских и графских каретах, она не говорит по-французски, она не ест роскошных обедов в чужом доме, но упорство приставанья, неизбежность победы над врагами и вымоленных рублей и местечек — одни и те же. Чудесный, глубоко верно мастерскою рукою схваченный тип.

Очень смешанное впечатление представляет собой картина г. Рябушкина „Потешные Петра I в кружале“. Если судить об этом художнике только по прошлогодней картине „Ожидание молодых от венца (Новгородская губерния)“, а также и по нынешней, если обсуживать их поверхностно, пришлось бы высказать нечто неодобрительное. В обеих бросается в глаза многое, что не удовлетворяет в художественном отношении. Но когда вспомнишь его классные ученические работы, например: „Эсфирь перед Артаксерксом“, его „Новгородскую боярышню XIV столетия“, идущую по снегу в церковь, к вечерне, пока тогдашний франт и молодчик, вроде гусарика тех времен, бежит сбоку, крутя ус и заглядывая на красотку, или когда вспомнишь его „Распятие“ (в галерее у П. М. Третьякова) — скажешь себе: это художник престранный, преудивительный. Это человек, которому все туго дается, который тяжело расправляется с формами, красками и самоусовершенствованием, но у которого есть какая-то совершенно своя, особенная оригинальность, какой-то свой, свежий, самобытный взгляд, и все это обещает много впереди. У него словно идет теперь сражение не на живот, а на смерть с врагом, и надо только ждать, кто кого сломит и победит: трудность художественного дела или естественный внутренний дар. В нынешнем „Кружале“ оригинальна задача, оригинальны группы и позы, оригинальны иные типы, наконец, чувствуешь что-то, переносящее тебя в старую историю, в петровское время. Но общий колорит картины — чернота, как у заслонки печной, а некоторые типы — просто нынешние мужики. Кто знает, однакоже, быть может, г. Рябушкину суждено быть настоящим „историческим живописцем“ старой русской истории.

Так как речь коснулась русской истории, — скажем, что г. Клавдий Лебедев, появившийся так блистательно в 1884 году со своей „Боярской свадьбой“, а потом сделавший большой антракт, теперь снова украшает своими картинами передвижные выставки. Нынешние его вещицы не имеют важного значения прошлогодней его картины: „Увоз вечевого колокола из Новгорода“, но все-таки полны исторического чувства и колорита. Всего лучше и интересней его „Дурка“, сидящая перед своей красивой и молодой боярышней — на полу, в азиатском полосатом платье и с дурацким лицом, пробующая своими дурацкими речами и пошлыми минами развлечь и посмешить свою влюбленную хозяйку.

В прошлом году один из новых, г. Мешков, обратил на себя внимание картиной „От святых мест“. Она была немного черна, и эта чернота значительно мешала художественности впечатления, но все-таки заключала столько превосходных качеств, столько набожности и преданности в лицах у двух человек, мужчины и женщины из простонародья, которым странница проповедует и повествует, воздев перст к небу, покуда вороха крестиков и других святынь лежат на столике, развернутые из узелка, — заключала всего этого столько, что картина западала в голову. Но в нынешнем году г. Мешков взял сцены с меньшим количеством действующих лиц, в комнате ничего уже более нет скученного, стесненного, неловкого, беспокойного, — и мгновенно впечатление получилось оттого проще, решительнее и цельнее. Одна из его картинок называется „Зубоврачевание“. Благочестивая старуха, у которой на первом месте в келейке ее — большая пальмовая ветвь из паломничества, а по стенам священные изображения и митрополичьи портреты, подносит кусочек ваты со святым маслом ко рту деревенскому простофиле, стоящему перед ней, развесив руки и насупив от боли брови и выпучив глаза. Поза, костюм, висящие руки, неуклюже стоящие ноги — все это верх комизма, но и правды. Старуха, даром