Ты теперь уже совсем большой, мальчик… [Владимир Дмитриевич Савицкий] (fb2) читать постранично, страница - 2

помочь не могли, ортопедические стельки только мешали ходить, а танцевать на таких «подошвах» было и вовсе невозможно, что меня особенно огорчало, да и боль они снимали лишь частично.

Когда на следующий день после прибытия эшелона на место нам выдали тяжеленные армейские ботинки из свиной кожи (и обмотки), а в расписание занятий поставили шесть-восемь часов строевой подготовки в сутки, я сразу понял, что через несколько дней меня увезут в госпиталь.

Будучи юношей восторженным и наивным, я счел своим долгом поставить в известность об этом командира отделения, тем более что, как я читал в книгах, были времена, когда по причине плоскостопия в армию вообще не брали.

«Они же не знают, что я болен… Вот доложу, я…»

На что конкретно я надеялся, теперь уже не помню.

— Какой еще госпиталь?

— Обратитесь, как положено!

— Заправочка!

Отделенный глядел на меня изумленно, негодующе, но и с некоторым любопытством, пожалуй — не как на симулянта, скорее как на психа.

«Ладно… Мое дело предупредить…»

Неделю, примерно, было отчаянно, невыносимо больно: ноги, особенно левая, распухали. Стиснув зубы, я держал их вечерами в холодной воде. В санчасть не обращался. Чувство несправедливости я обиды сжимало горло.

«Ну я пусть… Раз им все равно… Вот упаду на плацу без сознания, тогда…»

Потом, к моему величайшему изумлению, боль стала спадать и постепенно прошла совсем. Тогда я не знал, радоваться ли мне: ведь избавление от надоевшего недуга доказывало правоту отделенного и тех, кто, не разбираясь с каждым отдельно, назначал единый для всех распорядок.

Теперь я радуюсь, конечно г боль-то так никогда и не возвратилась…

До армии меня часто обзывали безруким; постепенно я уверовал в то, что так оно и есть, в известной степени это даже и удобно. Когда мне вручили винтовку, я нисколько не сомневался: если разобрать этот механизм мне каким-нибудь чудом еще удастся, то уж собрать… Собирал как миленький, а чуть позже научился так же фамильярно обращаться с пулеметами — ручным и станковым.

Понимаете, каково это было: собственноручно овладеть «максимом», так хорошо знакомым по «Чапаеву» и другим фильмам о гражданской.

Дома я не умел починить даже выключатель, маме приходилось из-за мелочи вызывать монтера. Здесь я быстро стал специалистом по полевым телефонам и достаточно запутанным схемам связи — каждый провод должен обязательно где-нибудь кончаться, а раз так… Сложнее было строить телеграфные линии не на бумаге, а в поле: столбам надлежало стоять идеально ровно, «в створе», иначе могла попросту упасть вся линия, а устанавливали мы их допотопным способом, часто — в мерзлую землю; взбираться на столб требовалось быстро, четко и красиво, изящно откинувшись назад, с карабином за спиной и полной монтерской выкладкой; натягивать и закреплять провода следовало точнехонько по инструкции…

Со временем мы ко всему этому приспособились.

К лету сорок первого я ощущал себя старым служакой, заканчивал полковую школу, готовился принять отделение; за полгода я стал другим, даже выражался иначе — как мужчина, хлебнувший, что называется, жизни, крепкий, уверенный в своих силах. Я умел так зычно подать команду, что замирала вся казарма, и это, признаюсь, доставляло мне некоторое удовлетворение.

— Школа — смир-но!.. Товарищ полковник…

Я чувствовал себя в армии как рыба в воде, и этот мой новый мирок был начисто отрезан от прежнего. Где-то там, в городе, проживала наша семья; последнее, что я из той жизни запомнил, была ненастная тьма октябрьского вечера и моя мама, грустно и молчаливо стоявшая в шумной толпе провожающих.

Не стану кривить душой: воспоминание это было мне необычайно дорого; все первое время, пока я «удалялся» от дома, меня согревал этот прощальный привет истинной моей жизни, моего прошлого, в которое я мечтал поскорее вернуться. (Многие мои товарищи отмечали в самодельных карманных календариках каждые прожитые сутки — я не делал этого.)

Полной мерой оценил я то, чем пренебрегал когда-то, считал само собой разумеющимся. Главное — мне ужасно захотелось учиться. Армейские будни незаменимы для тех, кто в пятом классе не обнаружил еще своего призвания.

Почему в пятом? В шестом частенько бывает поздно.

Я был молод, я не знал тогда, что «возвратиться» в нашей жизни никуда нельзя, что притча о блудном сыне — красивая сказочка. То есть можно, конечно, поселиться вновь в том же доме и той же комнате, но это все равно будет другая жизнь, чем два года или год назад, и сам ты неизбежно окажешься другим.

Да что об этом толковать: вернуться-то домой раньше времени я все равно не мог!

К началу военных действий армия стала моим домом, а мои школьные друзья, получившие, по тем или иным причинам, отсрочку от призыва, — я завидовал им всю долгую предвоенную зиму, — многие мои школьные друзья и подруги погибли, необстрелянные и необученные, в болотах под нашим городом.

И Борька Раков. И Витя Беленький. И Лена Климова.