Лики Японии [Юрген Берндт] (fb2) читать постранично, страница - 2

Таиланд. Лишь с XVII века, когда правительства сёгунов Токугава, взяв курс на самоизоляцию страны, запретило строить суда дальнего плавания, японское мореходство на два столетия стало исключительно каботажным.

Воинственность и экспансионизм японской правящей верхушки почти во все периоды истории вызывали к жизни идеологию японской исключительности и претенциозность в самооценке. Так, старое название Японии, Ямато, восходящее к названию одного из княжеств-гегемонов в начале нашей эры, еще до возникновения единого японского государства, значит попросту «горцы», «люди гор». Но это значение забыто, ибо пишется это слово искусственным сочетанием иероглифов «дай» и «ва», что и впрямь буквально читается как «великая гармония». Однако в древнекитайских хрониках начала нашей эры японцы действительно называются «люди ва», но пишется это «ва» или «во» отнюдь не иероглифом «гармония», а другим, менее почетным. «Ва» по-японски — корень местоимения 1-го лица (вага, варэ, ватакуси); видимо, при первых встречах японцы называли себя перед китайцами просто «мы», что и вошло в хроники, потом появились «большие ва», а потом уже домыслена «гармония». Китайское обозначение Японии Жибэнь (откуда пошло Нихон, или Ниппон) означает просто «где восход солнца», но в японском переводе-кальке Хи-но-Мото, употребляющемся в поэзии, это уже «пьедестал солнца». Примеры такого рода можно было бы умножать без конца.

Проповедь «японской исключительности», «непохожести на других» действительно очень распространена в Японии. Однако, даже если и не все «проповедники» субъективно осознают это, объективно она служит вполне определенным классовым целям, выполняет вполне определенный классовый заказ. Одна из этих целей, пожалуй самая важная, такова: внушить японским трудящимся, что исторические закономерности, действующие в остальном мире, к Японии неприменимы. А стало быть, неважно, что во всем мире есть антагонистические классы, есть классовая борьба, чреватая необходимостью перемен в общественном устройстве и т. д. Но Япония, говорят «проповедники», совсем другая, и здесь эти явления не только не обязательны, но и совершенно противоестественны. Япония может и должна обойтись без них и пойти по пути классового мира и пресловутой «великой гармонии». Думается, что причину живучести мифа о японской исключительности следует искать прежде всего в стремлении обосновать этот тезис.

В этой связи, когда мы читаем рассуждения автора о том, что японцы мыслят по-другому, нежели европейцы, и проявляется это в отношении к флагу, гимну, годовщине основания империи, девизам правления, к храмам синтоизма вообще и к храму Ясукуни в частности, то здесь нужно сказать следующее, Достаточно точно доказано, что человек, послуживший прообразом легендарного императора Дзимму, жил не в VII веке до н. э., а в III–IV веке нашей эры, т. е. на тысячу лет позднее, и двадцатисемивековая древность японской империи — просто мифологическая фикция. Что же касается храма Ясукуни, то, во-первых, это самое настоящее место религиозного культа, а, во-вторых, в нем обожествлены наряду с просто погибшими солдатами и военные преступники. Тем не менее кигэнсэцу, «день основания империи», празднуется как официальная годовщина государства, а борьба за включение Ясукуни в систему светских государственных учреждений не утихает. Одним в Японии это по душе, а другим нет: по душе это милитаристски настроенным кругам, а не по душе миролюбивым, прогрессивным силам страны. Есть японцы, которым содержание гимна представляется чрезмерно монархистским, и те, кто считает, что нынешний флаг запятнан войной, даже самим своим милитаристским происхождением. То же самое относится и к способу летосчисления: одни предпочитают придерживаться девизов правления, другие — общемировой системы. Указываемое автором своеобразие присуще образу мышления не всех японцев. Оно характерно именно для консервативных, а порой и прямо реакционных кругов и находит свое отражение в официальной политике. Японцы прогрессивной политической ориентации могут смотреть на эти же вещи совершенно по-иному и вполне сходно со взглядами людей аналогичной политической ориентации в Европе.

В целом автор, гражданин социалистической страны, стоит на близких и понятных нам классовых и политических позициях, но иногда он недостаточно ясно их выражает. Так, говоря о структуре японского общества, о том, что каждая фирма, каждое учреждение представляют собой пирамиду и что множество таких пирамид складываются в общеяпонскую пирамиду, вершиной которой является император, автор ничего не пишет о том, все ли японцы довольны такой структурой вообще и своим местом в ней в частности.

Ряд замечаний автора, касающихся своеобычности и даже парадоксальности поведения японцев в тех или иных ситуациях, может быть действительно разделен немцами, для которых такое поведение нехарактерно, но советскому читателю, знакомому с многообразием культурных традиций,