По долинам и по взгорьям [Александр Иванович Медведев] (fb2) читать постранично, страница - 2

«Спасибо, отец!» — и плюнул ему в лицо.

В этот день жандармы рыскали по всей улице. В каждой избе побывали они с обыском и вместе с Павлом взяли еще троих: кузнеца с дальнего края улицы, соседа Михаилу и Илью — нашего зятя.

К отцу часто приходили рабочие, и от них я узнал, что Павел прятал в бане оружие и листовки. Какие листовки — я не понял, но понял другое: Павла выдал отец, старый медник. Выдал не одного сына, а и кузнеца, и Илью, и соседа Михаилу. Рассказывали, что Павлова сестра Ольга, на все руки мастерица и певунья, каких мало, узнав об этом, связала в узелок свои вещички, и ушла из дому, не сказав отцу ни слова. Потом Павел, был приговорен к смерти, но помилован царем и упрятан, в Питерскую тюрьму, в одиночную камеру… И вот он вернулся, по годам молодой, а на лицо старый-старый.

— Не жилец на свете Паша-то, — горестно вздыхала мать. И оказалась права: через две недели Павел умер от чахотки.

Это меня так поразило, что я просидел тогда за столом до глубокой ночи.

— А ты все за книжкой? — заглянул в горницу отец. — Хороша грамота, слов нет, да тоже меру знать надо… Вон Королев-то Паша, покойный, читал книжки, читал… Говорили ему люди: «Брось ты свои читалки, не доведут они до добра!» А он, знай, посмеивается: «Нет, говорит, буду читать, правду знать охота». Вот и дознался, грамотей!

Мне хотелось спросить, какую такую правду искал в книжках Павел Королев, но отец уже подкручивал фитиль лампы, и мне пришлось ложиться спать, так и не разрешив этого вопроса.

Весна в том году выдалась на редкость теплая. Я лежал в зеленой мягкой траве под черемухой и смотрел сквозь ее тонкие ветки на далекие белые облака. Хорошо!.. Как во сне вспоминались последние экзамены, прощание с Елизаветой Петровной. Какая она добрая!.. И справедливая тоже! Вон Мишка Дроздов, даром, что сын подрядчика, а однажды заработал у нее двойку. Пришел отец просить, а она ему при всех:

— Не могу, Илья Ефимович, ставить вашему сыну оценку бо́льшую, нежели он заслужил. Сами посудите: какой же это будет пример для других?

Вот она какая Елизавета Петровна! А Мишке Дроздову так и надо: первый лодырь был в классе. Если бы не отец да не его подарки протопопу — председателю попечительского совета нашей церковноприходской школы, — не видать бы Мишке горного училища.

Да, счастливый все-таки Мишка. Обучится горному делу и будет тоже вроде «из благородных», начальником заводским… Но лучше все же быть таким, как Робин Гуд…

И вот я уже сижу в ветвях могучего дуба, на мне зеленый плащ, а вокруг шумит Шервудский лес. По дороге идут двое. Напрасно высокий кутается в темный плащ: когда ветер раскрывает его полы, под лучами солнца блестит золотое шитье дорогого камзола. Да и у толстого монаха с бегающими пьяными глазками, как у нашего дьячка, верно, кошелек туго набит деньгами.

Спрыгиваю наземь:

— А ну, развязывай кошельки! Да поживей! Людям есть нечего, а вы наживаетесь…

Железная щеколда нашей старенькой калитки издает резкий звук, который нисколько не похож на мелодичный звон золотых монет. Я оборачиваюсь и вижу отца. Он весь в копоти и саже: вернулся с работы.

За обедом он долго молчит, искоса взглядывая на меня. Мать вздыхает.

— Ну, сынок, — начинает отец, покончив с нехитрым обедом, — учить тебя дальше нам не на что. И рад бы — да капиталов на это дело мы еще не нажили…

— Так я же на круглые пятерки кончил?!

— Ну и что?

— Так принимают же тех, кто с пятерками, на казенный счет… в семинарию.

— Это на дьякона или попа, что ль, учиться? — усмехнулся отец. — Нет, брат. О таком брось и думать. Не было еще у нас в роду долгогривых-то. Нас вся улица просмеет: «Вон, мол, у Игнатьича сын-то в попы подался!..» Нет уж лучше так проживем, как жили. Пойдешь завтра со мной, нашу семинарию кончать будешь. Небось грамотному-то и на заводе легче.

— Отцу-то дьякону заплатил ли? — спросила мать.

— Все в самый аккурат, — успокоил отец, — Сашке в метрике уже лишний годок приписан. Теперь без этого нельзя: насчет годов на заводе строго: чтобы только с четырнадцати…

Мать с грустной, улыбкой погладила меня по голове:

— Вот, Санейко, ты у нас сразу на годок и вырос.

На следующее утро мы с отцом поднялись вместе и, быстро позавтракав, задолго до гудка отправились на наш Верх-Исетский завод.

На заводском дворе и в цехах бывал я и раньше, нося иногда обеды отцу — листобойному мастеру. Но в тот день заводской лязг и грохот, копоть, блики пламени и суетливые фигуры людей подействовали на меня по-новому. Я съежился от страха и почувствовал себя маленьким и жалким.

Мы очутились в большущем длинном цехе, где лежали стопы железа, еще пышущего жаром. Отец подвел меня к молодому рыжеватому рабочему с солдатской выправкой:

— Возьми, Решетников, моего парнишку, малый смышленый, да и училищу кончил. Со старшим мастером Алексеичем уговор уже состоялся.

Рабочий молча кивнул. Отец улыбнулся на прощание и ушел.

Решетников подвел меня к стопе железных листов,