отвечал. Разговаривая, Джимми обычно приходил к выводам самостоятельно, а Сандос привык к исповедальным рассуждениям. Он лишь удивлялся, как у Джимми получается есть с такой быстротой и при этом говорить, избегая попадания пищи вдыхательное горло.
— Так что ты думаешь? Следует мне это делать? — снова спросил Джимми, допив свое пиво и ломтем хлеба подбирая с тарелки луковую подливку.
Затем помахал Клаудио, чтобы принесли вторую кружку.
— Хочешь еще пива? — спросил он у Сандоса.
Эмилио покачал головой. На сей раз он заговорил собственным голосом:.
— Потяни время. Скажи им, что тут нужен кто-то действительно классный. Пока стервятник тебя не сделал, ты еще можешь как-то влиять на ситуацию. У тебя есть что-то, чего они хотят, да? Как только они это получат, ты станешь им не нужен. И если стервятник склюет тебя, ты обретешь вечность как посредственность. — Затем Сандос опять исчез, смутившись, что дал совет, а взамен возник Эдвард Джеймс Олмос в роли гангстера-мексиканца, шипя: — Растягивай… удовольствие.
— А кто сделал тебя?
— София Мендес.
Джонни вскинул брови:
— Латиноамериканка?
Неожиданно Сандос рассмеялся:
— Вовсе нет.
— Она была хороша?
— Да. Вполне. Это был интересный случай.
Джимми уставился на него, внезапно ощутив подозрение. Когда Эмилио говорит «интересный», это часто означает «ужасный». Джимми подождал объяснений, но Сандос лишь устроился поудобней в своем углу, загадочно улыбаясь. Ненадолго Джимми вновь увлекся подливкой, а когда вскинул взгляд, то не сдержал улыбки. Он не знал никого, кто засыпал бы быстрее Сандоса. Энни Эдвардс утверждала, что у священника только два режима: полный вперед или стоп-машина.
Джимми, который и ночью-то засыпал с трудом, завидовал способности Эмилио спать урывками, но знал, что причина тут не только в счастливой особенности психики. Сандос трудился по шестнадцать часов в сутки — он отключался потому, что был измотан. Джимми помогал ему, сколько мог, а иногда ощущал желание жить ближе к Ла Перла, чтобы быть под рукой.
Было даже время, когда Джимми и сам подумывал стать иезуитом. Его родители попали в Бостон вместе со второй волной ирландских иммигрантов, покинув Дублин еще до рождения Джимми. Его мать никогда не скрывала причины их переезда. «Старушка Ирландия была отсталой, подмятой церковью страной, наводненной священниками с подавленной сексуальностью, сующими носы в спальни нормальных людей», — заявляла она всякий раз, когда ее спрашивали. Несмотря на это, Эйлин признавала себя «католичкой по культуре», а Кевин Квинн устраивал мальчика в иезуитские школы просто из-за тамошней дисциплины и высоких стандартов обучения. Они вырастили сына человеком с щедрой душой, с потребностью лечить раны и облегчать ноши, который не мог стоять в стороне, когда люди вроде Эмилио Сандоса растрачивают себя на других.
Джимми посидел еще немного, размышляя, затем тихонько отошел к кассе и заплатил, возможно, впятеро больше, чем стоила их нынешняя еда.
— Ланчи всю неделю, окей? И следи за ним, пока он ест, — хорошо, Роза? Иначе он отдаст все какому-нибудь мальцу.
Роза кивнула, гадая, заметил ли Джимми, что сам только что умял половину чужого блюда.
— Я скажу, в чем его проблема, — продолжал Квинн, не зная, о чем она думает. — При весе в шестьдесят кило он берется за дела, где нужны девяностокилограммовые. Он же надорвется так.
Из своего угла Сандос улыбнулся с закрытыми глазами.
— Si, Mamacita[4], — сказал он, соединив сарказм с нежностью.
Внезапно вскинувшись на ноги, Эмилио зевнул и потянулся. Вдвоем друзья покинули бар, вдыхая теплый морской воздух, каким тот бывает в Ла Перла ранней весной.
Если что-то могло упрочить веру Джимми Квинна в высшую мудрость власти, так это первые годы карьеры отца Эмилио Сандоса. Все тут казалось бессмысленным, пока не узнаешь итог и не увидишь, как упорно трудился коллективный разум Ордена иезуитов, продвигаясь в направлении, которое не постичь обычным людям.
Многие иезуиты были полиглотами, но Сандос превосходил в этом почти всех. Родившись в Пуэрто-Рико, он вырос со знанием испанского и английского. Годы иезуитского образования довершили его классическое обучение, и Сандос стал почти столь же сведущ в греческом, как в латыни, которую он не просто изучал, а использовал словно живой язык: для каждодневного общения, в исследованиях или чтобы наслаждаться чтением прекрасно структурированной прозы. Среди иезуитских схоластов такое было почти нормой.
Но затем, во время исследовательского проекта по миссиям XVII века, работавшим в Квебеке, Сандос решил выучить французский, чтобы прочесть в оригинале «Реляции иезуитов»[5]. Он провел с преподавателем восемь напряженных дней, впитывая французскую грамматику, а после выстроил собственный словарь. Когда в конце семестра его диссертация была завершена, он свободно читал по-французски, хотя
Последние комментарии
27 минут 28 секунд назад
1 день 12 часов назад
1 день 20 часов назад
2 дней 10 часов назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 14 часов назад