Отшельник Серапион [Эрнст Теодор Амадей Гофман] (fb2) читать постранично, страница - 2

нужно оставить его в лесу и дать полную свободу — пусть делает что хочет. Он же, со своей стороны, ручается, что это не будет иметь никаких опасных последствий. Высокая репутация врача возымела свое действие, полиция ограничилась тем, что возложила на судебные власти ближайшей деревни негласный надзор за несчастным, и результат полностью подтвердил мнение ученого медика.

Серапион выстроил себе славную, даже сравнительно удобную хижину, смастерил стол и стул, сплел циновки, служившие ему ложем, развел небольшой огород, где посадил овощи и цветы. Никто бы не счел его поврежденным в уме, если бы не одна навязчивая идея — что он отшельник Серапион, удалившийся во времена императора Деция^[6] в Фиванскую пустыню и приявший в Александрии мученическую смерть — и все, что из этой идеи вытекало. Он был способен вести остроумнейшие беседы, в которых нередко вспыхивали искры того юмора, а порой и той душевности, которые когда-то так его отличали. Но в остальном врач объявил его неизлечимым и самым серьезным образом предостерег от малейшей попытки вернуть его в мир и к прежним условиям жизни.

Вы легко можете себе представить, что мой отшельник не выходил у меня из головы и я испытывал непреодолимое желание вновь его увидеть. Но вообразите всю меру моей глупости! — Я задумал ни более, ни менее как атаковать в самом корне навязчивую идею Серапиона. Я углубился в чтение Рейля, Пинеля^[7], всевозможных книг о сумасшествии, которые попадались мне под руку, и полагал, что мне, доморощенному психологу, профану в медицине, быть может, суждено заронить луч света в помраченный рассудок Серапиона. Кроме этих занятий по психиатрии, я не преминул ознакомиться с жизнеописанием всех Серапионов, коих в истории мучеников и святых числится не менее восьми, и вот, вооруженный этими сведениями, я отправился однажды чудесным погожим утром на поиски своего отшельника.

Я застал его в огороде, он работал мотыгой и лопатой, напевая какую-то духовную песню. Дикие голуби, которым он только что насыпал обильный корм, порхали и носились вокруг него, а из-за листвы живой изгороди с любопытством выглядывала молодая лань. По-видимому, он жил в добром согласии с лесными жителями. В его лице не было и следа безумия — напротив, оно выражало редкостное спокойствие и жизнерадостность. Это подтверждало слова доктора Ш*** из Б***: узнав о моем намерении посетить отшельника, он посоветовал выбрать для этого светлое утро, ибо в начале дня Серапион чаще всего находится в ясном сознании и более расположен к беседе с незнакомым человеком, тогда как вечером избегает какого-либо общения.

Заметив меня, Серапион отставил лопату и с приветливым видом пошел мне навстречу. Я сказал, что устал от дальней дороги и хотел бы у него немного передохнуть.

— Добро пожаловать, — молвил он, — то немногое, чем я могу угостить вас, к вашим услугам.

С этими словами он повел меня к дерновой скамье перед хижиной, вынес маленький столик, поставил на него хлеб, превосходный виноград и кувшин вина и радушно пригласил меня отведать все это, сам же уселся на маленькой скамеечке напротив меня и стал с аппетитом уплетать хлеб, запивая его водой из большой кружки.

По правде сказать, я не знал, с чего начать беседу как испытать всю свою психологическую премудрость а этом спокойном, жизнерадостном человеке. Наконец собрался с духом и сказал:

— Вас зовут Серапион, досточтимый отец?

— Именно так, — ответил он, — так нарекла меня церковь.

— Ранняя история церкви, — продолжал я, — знает нескольких знаменитых мужей, носивших это имя. Аббата Серапиона, прославившегося своими добрыми делами, ученого епископа Серапиона, коего упоминает святой Иероним^[8] в своей книге «О знаменитых мужах». Был и монах Серапион, о котором рассказывает Гераклид^[9] в своем «Рае»: однажды, когда он направлялся из Фиванской пустыни в Рим, к нему присоединилась некая девушка, утверждавшая, что отреклась от мирской жизни и утех, и тогда он повелел ей в подтверждение сих слов пройти с ним нагой по улицам Рима, а когда она не согласилась, отринул ее. «Ты показала этим, — молвил монах, — что все же привержена естеству и хочешь нравиться людям, не верь своему величию, не хвались, что превозмогла все мирское!» — Если я не ошибаюсь, почтеннейший, этот грязный монах (как его называет сам Гераклид) был тот самый, кто претерпел величайшие муки при императоре Деции. Ему вывернули суставы и затем сбросили с высокой скалы.

— Да, это так, — молвил Серапион, побледнев, в глазах его сверкнул мрачный огонь. — Да, это так, но сей мученик ничего общего не имеет с тем монахом, который в припадке неистового аскетизма восстал против самой природы. Я и есть тот мученик Серапион, о котором вы говорите.

— Как! — воскликнул я в притворном изумлении. — Вы считаете себя тем самым Серапионом, который много сотен лет назад погиб столь ужасным