Библейские страсти [Олег Валериевич Пелипейченко] (fb2) читать постранично, страница - 2

— А я? А мне? — пискнула всеми забытая Лилит. — Я тоже мужа хочу. Примерно такого же, как я.

Адам и Господь обернулись в её сторону, наткнулись на жалобный взгляд жёлтых глаз и почувствовали уколы совести.

— Хорошо, сначала тебе, — буркнул, остывая, Господь. Одним щелчком он сменил глину на комок чистого пламени и крутанул гончарный круг. Под божественными пальцами огонь извивался как живой; со стороны казалось, что он сам собой переливается в задуманную форму.

Наскоро оживив творение, Господь с гордостью повернулся к Лилит и вдруг остолбенел: во время работы он напрочь упустил из виду её облик.

— За что, Господи? — заскулила Лилит. — Я ведь не такая привередливая, как этот волосатик, пускай уже будет двуногий, но хотя бы беспёрый…

Из больших глаз саламандры потекли слёзы. Ослепительные капельки огня падали на угли и прожигали их насквозь.

— Ну… — Господь смущённо почесал в затылке. — Я же вам не копировальное устройство, я Творец всё-таки. Могу и увлечься немного. Да ладно тебе, смотри, какой красавец получился — загляденье! Неужели не нравится? Или, может, тебе сгодится? — с надеждой обернулся он к Адаму. — Двуногий всё-таки, пускай и в перьях. К тому же последний писк современного искусства…

Юный феникс нахохлил огненные пёрышки и недоумённо клекотнул.

Сапожник

Шаг, ещё шаг, облако пыли, не дышу, шаг, снова шаг, много шагов, острый камень, вспыхивает и мгновенно уходит боль, шаг, шаг, шаг, шаг… И серое марево впереди.

Я всегда видел странные вещи. Ещё ребёнком я замечал, как на мутном диске восходящего солнца мельтешат юркие крылатые тени. Со страхом наблюдал, как резкие порывы бриза полосуют берег полупрозрачными зубами и оставляют раны, источающие белёсую жидкость. Правую руку дяди Езекии мои глаза одно время видели высохшей и скрюченной; её контуры часто не совпадали с призрачными линиями настоящей конечности, поэтому Езекия казался мне трёхруким. Однажды вырвавшийся с соседнего двора бык зацепил рогом дядино плечо и повредил какую-то жилу. Лекарю удалось его выходить, хотя Езекия потерял много крови, однако за эти несколько месяцев рука действительно высохла и скрючилась.

Я никогда и никому не рассказывал о своих видениях. Сначала из-за детской боязни того, что воплощённый в слова ужас обязательно явится рассказчику. Став постарше, я обнаружил, что никто больше не видит скопищ летающих воздушных пузырей, отливающие зеленью лужи на песке и многое другое, — и испугался своего открытия: слыть бесноватым не хотелось. Надо учиться быть как все, решил я. Проходить не моргнув глазом через колышущуюся стену из мелких крылатых точек, пить воду, пронизанную ледяными остриями… Страх оказался хорошим учителем.

Лишившись руки, Езекия с согласия отца взял меня в помощники — своих детей у него не было. Сапожником он был отличным, но объяснять умел плохо, мастером я так и не стал, и дела у нас шли так себе — едва хватало на жизнь. Через несколько лет дядя заболел и умер, я унаследовал его мастерскую на холме, однако расширить дело так и не смог: работников нанять было не на что, обувь приходилось тачать самому. Чем я и занимался весь день напролёт.

В то утро я сидел в тени дома и размечал заготовки, стараясь, чтобы в отходы ушло как можно меньше кожи. Работа была сложной и кропотливой, я полностью сосредоточился на ней и не отвлекался на посторонние звуки.

Лишь когда стали отчётливо слышны назойливое бряцание и громкая чужая речь, я поднял голову и прислушался. Дорога, опутавшая холм, делала петлю недалеко от моего дома, поэтому прохожих можно было видеть издалека. Я подошёл к низенькой, в пояс, ограде и, заслоняясь руками от слепящего солнца, всмотрелся в идущих людей.

Внизу, разбившись на небольшие группы, шёл римский отряд. Голова неровной колонны скрывалась за оливами, заслонявшими изгиб дорожной петли, — лишь начищенные шлемы блестели сквозь пыльную листву, — так что я временно сосредоточил внимание на замыкающих. Позади всех, изрядно отстав от других, неторопливо вышагивали четыре копейщика, между ними я разглядел Симона из Кирены, гостя старого Иошавама. Большой деревянный крест пригибал Симона к земле, было видно, что силы его на исходе. Ниже по дороге, шагах в двухсот, волновалась большая толпа горожан; оттуда слышался плач, звучали гневные восклицания, но никто не смел приблизиться к вооружённым воинам.

Перед охранниками Симона, внутри плотного кольца мечников шли два бородатых мужчины. Некоторое время я разглядывал эту парочку; не высмотрев ничего примечательного в их облике, я перевёл глаза левее, на просвет в стене зелени — и увидел Этого.

Я сразу его узнал, хотя он показался лишь на несколько мгновений и тут же скрылся среди деревьев. Отец часто высказывался об Этом, и всегда — очень неодобрительно, считая его одним из самых опасных преступников во всей Иудее. Постепенно