Ант [Дан Семёнович Маркович] (fb2) читать постранично, страница - 4

доску... Да, жизнь... она стала открытым продуваемым всеми ветрами пространством. Кому-то это нравится, а мне нужна была своя нора, и чтобы стенка за спиной. Все близкие мне люди оба отца, мать и многие из тех, кого я знал, оказались неспособны к жизни в этом веке, который досконально облазил и обнюхал все тупики низости и уродства, протащился по всем лужам, выгребным ямам и помойкам, побывал на всех вершинах и копошился во всех провалах. А если кто из таких, как я, и выжил, то, значит, случайно проскочил, как вошь сквозь частый гребень.

Но вернемся к Лиде и Пунину, Аркашкой его звали.

8.

Они поняли друг друга с полуслова, хотя она и кривилась, студентка-медичка на старинном факультете - "пьянь...", но он был свой.

И отец ее, отставник--майор, сразу его признал, с утра фиолетовый насквозь проспиртованный алкаш, ему и пить не надо было, разве что глоток-другой и спирт в нем вскипал. Мать Лиды умерла от туберкулеза.

Алкаш привез ее в военный городок под Таллинном, где служил, и через год она от чахотки умирает. В том же 46-ом моя мать выжила, Семен спас ее американским стрептомицином, который тогда в Европе только появился.

Написал в Берлин другу, с которым учился медицине во Франкфурте на Майне, до Гитлера еще, и Герман прислал лекарство. Со стрептомицина начался конец Семена, его выгнали из клиники за связи с бывшими врагами. А далее, как только объявили борьбу с врачами-вредителями, он тут как тут, готовый вредитель налицо. Счастье его оказалось в том, что эстонцы поздно спохватились своих врачей прочистить, к тому времени в России дело было уже почти сделано. Может, трудно назвать счастьем то, что с ним случилось, но многие говорили - повезло, не мучили и сам не мучился, друзей не предал. Буквально через несколько дней после его ареста умер Сталин, докторов-вредителей стали освобождать. И Семену объявили, что невиновен. Он выслушал, попросил водички, ему услужливо преподнесли, он долго пил и вдруг закашлялся, стал задыхаться. Они его медными ладонями по спине, по шее, с шутками, прибаутками, - до чего обрадовался, доктор!.. Уже одежду притащили, а он все хуже, и начал синеть.

Оказывается, инфаркт, второй, по свежему рубцу. Мать говорила - это у него от волнения случилось. И еще - "он сильно нас подвел, он не должен был так поступать". Она считала смерть поступком. Родственники возмущались ее словами, я не понимал, а теперь знаю, что она хотела сказать. Все поступок, и жизнь, и смерть, да. Промедли чуть-чуть и дашь волю Случаю, а он, бандит, тут как тут, подстерегает на узкой тропиночке. Так получилось с Ефимом, потом мать рассказала мне, она все же ходила, виделась еще с ним.

9.

Несколько часов ему не хватило, чтобы оказаться в Иране, потом в Лондоне, стать летчиком, сбивать фашистов, как хотел. "Я на своем драндулете по воздуху летал, неужели на самолете не смогу..." Но не о простой потере времени речь - он упустил момент решения. "Такова жизнь, говорила мать, - она прощает годы сомнений и безделия, но отомстит за минуту. Моргнуть не успеешь - и ты уже игрушка..." Теперь поветрие какое-то, обезьянний психоз на развалинах - "бог, высшее существо, он располагает, а ты кто?.." А я думаю о нем - "если ты есть, ну, и сволочь же ты вонючая... Мы для тебя подопытные муравьи? У тебя цели, видите ли, высокие, только мы об этом ничего не знаем. Зато мы кое-что знаем про твои средства... " Но это все равно бред: нет ничего, кроме живой жизни. Жизнь и есть самое большое чудо, учитывая, как она пробивается, через вонь и грязь, сквозь ту самую случайность. Уважай жизнь, неважно, как получилась, все равно по своим законам живет. Уважай и помогай ей - тогда будет и закон, и мораль, и не нужно спину гнуть и лоб расшибать. Я эти басни про боженьку презирал и презираю. А с ним самим, если б он проявился, выполз, скотина, у меня был бы особый разговор, мне терять нечего.

А с Ефимом так случилось - он промедлил и попался.

10.

Что за граница тогда была в 41-ом, смех один, страна корчилась в панике.

В 42-ом уже не получилось бы, а тогда, осенью, вполне могло. Остался ему один перевал, и надо было тут же сигать, чтобы не маячить в поселке пришел, увидел, победил... А он лежал в траве и смотрел в небо. Облака ветром разметало, и там, в высоте засветилась гора. Две ослепительные вершины, а между ними, чуть пониже, седло, по нему и нужно было пройти.

Дорога известная, часов двадцать пути. Довольно безопасно, хотя высоко и воздух обрывками хватаешь. Он здоровенный был мужик, прошел бы, но медлил, смотрел и смотрел. Смотреть нельзя было.

"Она не на земле была, эта гора. Она жила в небе, понимаешь, - в небе, и я, муравей, туда?.. от земли отрываюсь... Страшно. Мне надо было собраться, привыкнуть..." Так он матери объяснял. Он промедлил, за ночь пережил страх, собрался духом - а утром его хватают -"ваши документы, откуда?.." И он едет обратно, попадает уже не в ссылку, а на самые нехорошие рудники, которые тогда открыли, чтобы делать бомбу, немцев победить, а потом и всех союзничков прижать к ногтю. Это все об Ефиме.

Мне больно за него, но я к боли привык, и