ответил. Поглядел на него с внезапной злостью: как-то подобралось, заострилось у него лицо, и муть ушла из глаз.
- А вы что, не боитесь?
- Чего?
- Узнать, что вы такое?
Борис Николаевич неуверенно пожал плечами.
- Н-нет, как будто. А что?
- А ничего. Могу обеспечить. Как раз моя тема "Определение психологической пригодности к той или иной профессии". Ну и попутно, так сказать, нравственный базис. - Он опять поморщился, словно сами эти слова чем-то раздражали его, и Борис Николаевич почувствовал, нет, не страх, так, страшок, и острое, щекотное любопытство.
- И что - возможно? Правда?
- К сожалению.
Как-то даже неуютно стало Борису Николаевичу. Эти проснувшиеся глаза так и вцепились в него: ощупывали, разглядывали, применяли к чему-то, а все-таки любопытство было сильней. Что-то далекое... из детства? из юности? из никогда? Сладкое, заманивающее ощущение опасности и свободы.
- И как же это?
- Все по науке. А что, очень интересно? Может и попробовать хотите? Давайте.
- Как... сейчас?
- А почему нет? Завтра выходной, дома нас с вами не ждут.
Опять страшок, нет уже страх. Оказывается, это правда...
- Я... честно... не знаю. Так сразу...
- Как хотите. Мне-то лишь бы вечер убить.
Борис Николаевич вспомнил о духоте пустого дома, о древнем фильме по телевизору, выдохнул из себя страх и махнул рукой:
- А, где наша не пропадала! Только давайте уж познакомимся. Борис Николаевич.
- Владимир Аркадьич, - отозвался тот, и какая-то горькая насмешка мелькнула в его глазах.
В институт - громадный аквариум на Пушкинской - их пропустили молча. Видно было, что вахтер знает Владимира Аркадьевича и привык к его появлениям в любое время. Чем-то эдаким вдруг повеяло на Бориса Николаевича, о с о б е н н ы м. Каким-то отголоском то ли книг, то ли фильмов о героических ученых, чем-то, что приятно взволновало его ощущением своей п р и ч а с т н о с т и.
- Как же у вас без пропусков? - спросил он, невольно понизив голос.
- А что нам пропуска? - с своей нерадостной усмешкой отозвался Владимир Аркадьевич. - Тут человека и так видно. Ну, вот вам и наши хоромы, заходите, милости просим.
Если Борис Николаевич и ждал чего-то необыкновенного, то ожидания его оправдались с лихвой. Они прошли через две комнаты, набитые такой внушительной аппаратурой, что он и дышать боялся; только в третьей, на дверях которой красовалась невразумительная табличка "В. А. Кибур. Центральный" осмелился наконец, перевести дух.
Здесь хитроумных ящиков с кнопочками, клавишами и экранами тоже хватало, но они были как-то растыканы по углам, а посередине ни к селу, ни к городу торчали два высоких кресла на манер самолетных.
- Ну что, - небрежно махнул на одно из них Владимир Аркадьевич, - не передумали, так садитесь.
- А почему... в кресло почему?
- А больше некуда.
Действительно, - некуда. Борис Николаевич осторожно сел.
- Да вы не бойтесь, - проворчал Владимир Аркадьевич, возясь у шкафчика в углу. - Не кусается. Вот берите-ка, пейте.
- Что это?
- Не яд, гарантирую. Напряжение надо снять. Ну?
Борис Николаевич задержал дыхание и проглотил горькую жидкость. Снова страх: зачем я это делаю? Не хочу! И непонятное упрямство: не испугаете! Вот возьму...
- А аппаратура у вас импортная, надо полагать? - спросил Борис Николаевич. Хотел спросить, но вдруг оказалось, что язык ему не повинуется. Лицо Владимира Аркадьевича угрожающе надвинулось на него, угрюмым и насмешливым было это лицо, а в глазах непонятная тоска.
- Готов, надо полагать, - проворчал он, наклонившись. Борис Николаевич хотел возмутиться, но ничего не вышло: сидел, как тряпичная кукла, и даже моргнуть не мог.
- Значит, не боишься, говоришь? Правда тебе нужна? Получишь. Всю сколько есть... не отплюешься. Пара вариантов - и хватит. Все ясно. Еще мурло для статистики. А, один черт!
Этого Борис Николаевич уже не слышал. И, конечно, не чувствовал, как Владимир Аркадьевич ловко надел на него манжеты с пучками проводов, насажал на грудь датчиков и вытащил откуда-то из-за кресла тяжелый шлем. Рывком надвинул ему на голову, отошел к мерцающей красными огоньками панели, покосился через плечо и резко утопил клавишу.
... - Привал, - сказал старшина, и Борис Николаевич прямо с шага рухнул на колкий лесной мусор. Низкое солнце уже не просвечивало лес насквозь, но зной не ушел - висел между стволами горячим киселем, паутиной лип к мокрому лицу. Борис Николаевич медленно стащил пилотку и вытер лоб. Рука была словно чужая, да и все тело тоже - вялое, налитое той равнодушной усталостью, когда уже не чувствуешь ни комариных укусов, ни боли в стертых ногах. Просто бездумно идешь, пока надо, и также бездумно падаешь, если не надо идти.
- Притомился, Николаич? - дружелюбно спросил старшина.
- Немного, - ответил он с благодарной улыбкой. Только Шелгунов и остался ему из прежней жизни - единственный уцелевший из их роты. То, довоенное, стало теперь таким далеким, таким ненастоящим, что как-то странно было о нем вспоминать. Валя, Сережа, новая квартира, которой он так радовался
Последние комментарии
3 часов 6 минут назад
11 часов 6 минут назад
1 день 1 час назад
1 день 5 часов назад
1 день 6 часов назад
1 день 6 часов назад