Смерть царя Кандавла [Иржи Кратохвил] (fb2) читать постранично, страница - 17

племя», виновное во всех вольностях Пражской весны, отправили на перевоспитание — на заводы, в кочегарки, в сельские кооперативы. Писателям пришлось особенно лихо: одни эмигрировали (Кундера, Шкворецкий, Мнячко), другие угодили за решетку (Вацлав Гавел), а на кое-кого был наложен запрет на профессию. Иржи Кратохвил, успевший в «золотые шестидесятые» войти в большую литературу своими рассказами, тоже был зачислен в разряд запрещенных авторов. Зарабатывая на хлеб рабочим на заводе, кочегаром в котельной, сторожем на птицеферме, он, однако, продолжал публиковаться в самиздатовских и эмигрантских журналах, каких в ту пору было множество. Возможно, именно тогда он и пристрастился к мистификации, как к литературному жанру.

Из нашей переписки:

Как-то я задумал сыграть шутку с официальной литературой, то есть попробовать то, что очаровывало меня с давних пор: мистификационная игра. Моя добрая знакомая Вера Кипрова предоставила мне свое имя, и я в конце 70-х опубликовал в журналах «Младу свет», «Ровност» и «Свет праце» несколько стишков с определенным умыслом: ввести в официоз лирику «экзальтированной барышни, раздираемой любовными страстями»… Это была «девичья любовная поэзия», а точнее пародия на нее… Так что в «Смерти царя Кандавла» я использовал собственный опыт…

И другой пример из нашей переписки:

К моему роману «Обещание» (2009) можно было дать подзаголовок «Дань уважения Владимиру Набокову». Набоков — мой любимый автор, и в романе он присутствует своими письмами к чешскому архитектору Модрачеку, чьи поступки, продиктованные его желанием мстить, навеяны рассказом русского классика «Здесь говорят по-русски»… В письмах Набокова все упоминания о матери, жене, сыне с фактической стороны абсолютно достоверны. Как известно, его мать умерла в Праге и была привязана к ней столь же сильно, как и к Петрограду. Хотя эти письма — чистая мистификация, я уверен, что они понравились бы Набокову, ибо мистификация — одно из тех литературных чудес, которые он безмерно любил. И если Вы не раскроете этой мистификации и письма Набокова представите русскому читателю, как подлинные, — я думаю, это совпало бы с его намерениями…

Тут, пожалуй, уместно представить одну шутливую мистификацию Кратохвила и показать, как он работает с этим жанром. Читатели журнала, вероятно, знакомы с творчеством Милана Кундеры, чьи самые значительные романы («Невыносимая легкость бытия», «Шутка», «Бессмертие») с 1990 года печатались в журнале целиком, а остальные — в отрывках. Издательство «Азбука» в прошлом году выпустило четырехтомное Собрание сочинений Кундеры, куда вошли все десять его романов. А вот одиннадцатый роман Кундеры уже написал его друг и большой почитатель Иржи Кратохвил в жанре дружеской пародии или, можно сказать, иронической мистификации, которая немало позабавила живого классика.

Иржи Кратохвил Одиннадцатый роман Кундеры

В те дни, когда в Праге решался вопрос о присуждении Милану Кундере Государственной премии, в Париже он начал работать над своим одиннадцатым романом (если, конечно, книгу вариаций «Смешные любови» считать романом). Возможно, он лишь приступал к его написанию или уже заканчивал его, а возможно, всего лишь обдумывал его замысел.

Пожалуй, ничего более конкретного сказать мы не можем. Перед нами закрытая дверь, в которую войти нельзя. Но так ли это? Существует ведь некая известная нам ДНК кундеровских романов, или, иначе говоря, их константы. А поскольку к этим константам относится и его особая склонность к литературной игре и мистификации, мы все-таки осмеливаемся нажать ручку двери и войти в нее.

Но каковы константы романов Кундеры? Прежде всего, это экзистенциальные темы, с которыми работает писатель, или как говорит он сам: «Роман — это медитация о человеческом существовании посредством вымышленных образов». Так, например, целомудрие — центральная экзистенциальная тема романа «Бессмертие», сострадание — экзистенциальная тема романа «Невыносимая легкость бытия», жалость — экзистенциальная тема «Книги смеха и забвения», хрупкость человеческой идентичности — тема романа «Подлинность» и так далее. Его три «французских» романа тоже носят абстрактные названия, выражающие их экзистенциальные темы: «Неспешность», «Подлинность» «Неведение». И потому одиннадцатый роман Кундеры в нашей литературной игре мы назовем «Память». Ведь память — одна из самых универсальных экзистенциальных тем.

А что еще объединяет романы Кундеры? Они все пропитаны особого рода меланхолией. Подзаголовок первой тетради «Смешных любовей» в первом издании — «Три меланхолических анекдота». В «Бессмертии», последнем написанном по-чешски романе, шестая глава («Циферблат») не что иное, как развернутая штудия эротической меланхолии. Его «французские» романы — три различно мотивированные меланхолические истории. Кроме того, все его романы пронизаны повествовательными эссе,