Голубой экспресс делает 13 остановок (Сборник рассказов) [Буало-Нарсежак] (fb2) читать постранично, страница - 3

прикидывает, сколько еще осталось жить Эрбену. Внезапно смутившись, опускает рукав. Оба ненадолго замолкают.

— Уверяю тебя, он не будет страдать, — наконец говорит Мюрер.

— Замолчи!

Они еще не понимают, что стали врагами, но чувствуют, что должны сейчас расстаться, что им потребуется много, очень много времени, чтобы забыть. Мюрер кладет руку на плечо Жозианы.

— Мужайся, — бормочет он.

Она сухо прощается и уходит. В ее душе полный сумбур. Войдя в купе, она принимается распаковывать чемодан. Потом берет стакан, вдруг ощутив сильную жажду, но даже это простое действие внушает Жозиане такое отвращение, что она ставит стакан на место. Она разглядывает себя в маленьком зеркале над умывальником так, словно впервые видит это лицо. Наконец она закуривает сигарету и выходит в коридор.

Эрбен тоже здесь. Он курит, глядя в окно отрешенным взглядом. Проносящаяся мимо ночь завораживает его. Жозиана прислоняется спиной к окну рядом с ним. Перед ней купе мужа, он оставил дверь открытой. Повсюду разбросаны бумаги, а в углу, на банкетке, тускло поблескивает термос. Жозиана не в состоянии отвести от него глаз.

Через некоторое время Эрбен начинает тихим голосом говорить. Причем обращается он скорее к самому себе, чем к Жозиане. Коридор пуст. Мерное покачивание вагона настраивает на откровенность, сейчас Эрбен не рисуется.

— Этот выстрел, — бормочет он, — он меня конечно же не задел… И все же… Жозиана, то, что я сейчас скажу, глупо… но он попал в меня… В первый момент ничего не чувствуешь. Лишь потом голова начинает кружиться… И замечаешь, что идет кровь… Уже неделю я чувствую себя другим человеком…

Жозиана, стоя лицом к купе, молчит. Эрбен, не отрываясь, смотрит на свое отражение в стекле. А там, в купе, поблескивает термос.

— Правда. Я стал другим. Я начинаю сомневаться, сожалеть, это я-то, Эрбен! Такое со мной впервые.

Эрбен словно перелистывает страницы своей жизни, он делает это неумело, с паузами, старается найти себе оправдание и страдает, находя все столь нелепым. Его первый брак — неудача. Его дочь — ничуть не лучше. Его бешеная работа журналиста — просто хорошее алиби, скрывающее целую цепочку поражений. Он стал профессионально жестоким. Жозиана? Быть может, это его последнее поражение, самое ужасное…

А там, в купе, поблескивает термос.

Да, поражение! Не стоит по доброте душевной отрицать это. От него можно получить только деньги, ему просто больше нечего дать… И раз уж он заговорил о деньгах, то хочет сказать ей, что разделил свое состояние на две части. Одна — дочери, другая, большая, Жозиане. Пять дней назад он вызвал нотариуса и составил завещание, как старик. Да, конечно же это глупо, но все же облегчает душу. Только он хочет, чтобы Жозиана правильно поняла: его поступок — не оскорбление. Он ведь имеет право, как и все остальные, любить свою жену, даже если ему никогда не хватало времени сказать ей об этом.

А там, в купе, поблескивает термос.

В конце концов, даже хорошо, что он высказал все, что у него на душе. И эти десять дней отпуска могли бы стать — если, конечно, они оба хотят этого — десятью днями счастья. Как бывало… Тогда они впервые ехали этим же экспрессом… и кстати… да… у них почти юбилей.

— Ну, доброй ночи, малышка Жозиана. Я должен закончить работу. Сегодня я чертовски болтлив.

Он ласково треплет ее по щеке, возвращается в купе и закрывает дверь.

Жозиана остается одна, совершенно сбитая с толку. И зачем только она послушалась Мюрера? Нет, Мишель не должен умереть. Никогда! Это было бы слишком несправедливо… Он любит ее. Она ввязалась в эту ужасную авантюру. Нет, она уже не хочет, чтобы он умирал. К тому же уже сейчас можно представить себе чудовищные последствия этого бессмысленного преступления. Теперь уж ее непременно обвинят, раз ей выгодна эта смерть — из- за завещания. А ведь в глубине души она никогда этого не хотела… Мишель! Жозиана протягивает руку к двери.

Вдруг из соседнего купе появляется толстая женщина, выговаривающая пекинесу, сидящему у нее на руках. Увидев Жозиану, она направляется к ней:

— Жозиана! Боже, какая радость! Как дела, дорогая?

Собачка лает, ее хозяйка кричит, смеется и непрерывно говорит. Жозиана тщетно пытается от нее избавиться. Но та продолжает свое, просто захлебываясь от сердечности. Они так шумят, что Эрбен распахивает дверь, собираясь сделать им замечание.

— Мишель! Дорогой Мишель!..

Женщина так разошлась, что Эрбен сдается. Воспользовавшись ситуацией, Жозиана потихоньку отступает, делая вид, что играет с собачкой. Она переступает порог купе. Термос здесь, до него не больше метра. Жозиана ставит собачку на банкетку, протягивает руку… Вот она дотронулась до термоса.

Поздно! Эрбен наконец отделался от назойливой дамы. Он тоже возвращается в купе. Жозиана, пошатываясь, выходит в коридор; она ужасно бледна, и приятельница тут же замечает это.

— Вам нехорошо?

— Устала… Пойду лягу… Прошу прощения…

Но, как только коридор