Вниз по кроличьей норе [Михаил Васильевич Шевляков] (fb2) читать постранично, страница - 2

руки по швам куцых панталон, коротко дернул головой и попытался даже щелкнуть каблуками, однако же у его сандалий, видимо, ранее использовавшихся в театральной постановке в античном стиле, каблуков не было, и выглядело это весьма смешно.

– Извольте садиться, – пристав указал ему рукой на стул. – Что же вы нам скажете, любезный?

– Искренне раскаиваюсь, хочу послужить Его Величеству!

– Вот как? Что ж, это весьма похвально, молодой человек. Что же вы только раньше-то себя так неразумно вели? Дурная компания-с, напились, девицы эти… Да вы садитесь, садитесь. А что же вы стоите-то?

Усевшись, студент заговорил, торопясь:

– Как только к вам попал, сразу решил помочь, – он весь подался вперед. – Это же небывалый случай!

– Вот как? – пристав пожал плечами. – Да, ранее я вас в наших славных стенах не видел. Но что же это вы – пока не попали к нам – не хотели вести себя достойно? Огорчу вас: в выпивших студентах, увы, нет ничего небывалого-с. Все отличие вас от прочих – так это единственно ваш совершенно непристойный вид. Ранее студенты с желтобилетными девицами дезабилье по московским улицам не бегали-с.

– Вы не поняли, я не это хотел сказать…

– А что же?

– Можно мне на бумаге? Я все напишу. Информация особо важная.

– Особо важная? Что ж, вот вам перо и бумага, – пристав придвинул студенту письменный прибор и лист сероватой бумаги, – изложите на бумаге, я не против.

Задержанный потянулся к вставочке с пером, потом замялся…

– Что ж так? Берите, пишите… Или руки дрожат после вчерашнего-то?

– А можно мне карандашом писать?

– Карандашом? Да сколько угодно-с, – пристав открыл ящик стола, вынул карандаш и протянул его студенту. – Пишите карандашом…

Писал студент недолго, хотя и странным образом: дойдя уже до половины своего изложения, он стал исправлять и дописывать буквы в написанном ранее, потом продолжил вновь, время от времени снова вписывая то тут, то там отдельные буквы. Закончив, он старательно подписался и спросил, подняв глаза от бумаги на сидевшего перед ним пристава:

– Число какое ставить?

– Число? Сегодняшнее, какое же еще – двадцатое июня.

– А год?

– Что же вы пили-то, а? И сколько? Вы что, год позабыли-с?

– Ну, как бы… – студент замялся, – как бы забыл, да.

– Одна тысяча восемьсот девяносто девятый.

Студент шумно выдохнул, потер лоб, уставился опять на свой листок, бегая глазами по строчкам.

– Так вы число-то пишете или как?

– Да-да, конечно, – студент быстро вписал на листке бумаги дату и подвинул ее к приставу. – Вот.

Пристав близоруко поднес исписанный лист к глазам и тут же с нескрываемым раздражением бросил его на стол.

– Вы что, издеваться вздумали, а? Вы что написали? Какое «Важно, Его Величеству царю лично!»? Вы в своем уме?

Студент побледнел и сказал нерешительно:

– Это правда очень важно… я там все написал…

– Что вы написали? Что? – пристав опять начал читать, проговаривая вслух: – Так, «…хочу сообщить об особо важном…», «…строительство танков…», «…бомба особой мощности…», – и тут же привстал и, нависнув над столом, спросил, гремя голосом: – Бомбисты, господа студенты? Динамитчики? Танки, – он потыкал пальцем в листок, – что это?

– Машина боевая…

– Знаем мы ваши машинки!

– Я же наоборот, чтобы революции не было…

– Вот как? – пристав протянул к студенту два скрюченных пальца, да так, что тот отшатнулся в испуге. – Взяли окушка за жабры, так не трепыхается? Чтобы революции не было? А раньше что? Чтобы была?

– Да нет же, я же там все написал, – задержанного трясло, по его лицу катились крупные капли пота, – там же все написано…

– Что написано? – пристав перескочил сразу к окончанию бомбистского признания и тут же снова разъярился: – Какое дворянство? Какой миллион рублей?.. Вот что! – он ладонью припечатал бумагу к столу. – Я такого позволять не намерен! Эй, выведите его обратно, поместите отдельно от остальных!..

– Тоже мне, студенты, так их ети… – уже телефонировав в охранное, пристав еще раз пробежался глазами по листку бумаги с бомбистскими показаниями. – Пишет, как половой из кабака на Сухаревке, кто его, дурака, надоумил везде еров наставить, а яти пропил он вчера, что ли, совсем читать невозможно… Тьфу ты, да он точно не протрезвевший еще или одурел с перепугу… Ничего, у Зубатова Сергей Васильича его грамоте-то научат, если он по университетам только бомбам научился…

– Итак, коллеги, каково же ваше мнение по этому интересному случаю?

Приват-доцент Владимир Петрович Сербский огладил ладонью свою бородку и, переведя взгляд от лежащего перед ним бювара с записями на спрашивавшего – профессора Корсакова, ответил не спеша, с уверенностью в каждом своем слове:

– Случай действительно весьма интересный, Сергей Сергеевич. Мы имеем дело с folie a deux^[1], однако же это folie a deux вернее определить как Massenpsychose^[2]. Подобие конфабуляторных высказываний в этой группе заметно со всей очевидностью. К сожалению, это