Влюбленные лжецы [Ричард Йейтс] (fb2) читать постранично, страница - 5

Николсон подарил мне трехгодичную подписку на журнал «На реке и в поле», и этот непостижимый журнал был, наверное, самым бессмысленным из всех его подарков, потому что его все присылали и присылали, хотя жизнь наша успела за это время полностью измениться: из Нью-Йорка мы переехали в Скарсдейл, где мистеру Николсону удалось по дешевке снять для нас дом; в этом доме он маму и бросил (без всякого предупреждения), а сам вернулся в Англию, к жене, с которой он на самом деле так и не развелся.

Но все это случилось позже; а я вернусь ко времени между избранием и инаугурацией Рузвельта, голова которого постепенно обретала форму у мамы на лепном станке.

Сначала она думала сделать ее в натуральную величину или даже крупнее, но мистер Николсон уговорил ее уменьшить скульптуру, чтобы сэкономить на отливке, — в итоге голова получилась всего-то сантиметров пятнадцать-двадцать высотой. Потом он убедил ее, уже второй раз за время их знакомства, что свинец будет смотреться ничуть не хуже бронзы.

Мама всегда говорила, что мы с Эдит ей нисколько не мешаем и поэтому можем приходить и смотреть, как она работает, но мы особо не стремились; теперь же наблюдать за ее работой стало немного интереснее, потому что она просматривала кучу вырезанных из газет фотографий Рузвельта, пытаясь найти нужный ракурс щеки или брови.

Но большую часть дня занимала школа. И если Джон Кэбот ходил в школу в Гастингсе-на-Гудзоне, по которой так тосковала Эдит, то у нас был вариант, который даже она считала немногим хуже: мы учились прямо у себя в спальне.

Годом раньше мать записала нас в бесплатную школу неподалеку от дома, но, когда мы принесли оттуда вшей, она начала сожалеть о своем решении. Чаша маминого терпения переполнилась, когда Эдит однажды обвинили в том, что она стащила пальто у какого-то мальчишки. Мама забрала нас обоих из школы, невзирая на протесты надзирателя, и попросила у отца денег, чтобы отдать нас в частную школу. Отец денег не дал. Он и так платит за дом и за прочие ее расходы гораздо больше, чем должен по бракоразводному соглашению, он сам весь в долгах, должна же она понимать, что надо радоваться уже тому, что у него вообще есть работа. Когда она наконец приучится хоть к какой-то умеренности?

Выход из тупика нашел Говард Уитмен. Он знал недорогую, официально зарегистрированную школу по переписке. Она называлась «Школа Калверт» и предназначалась в основном для детей-инвалидов. Из школы каждую неделю присылают все необходимые книги, материалы и учебные планы, — нужно только найти учителя, который бы приходил к нам домой и руководил занятиями. А для такой работы идеально годится, например, Барт Кампен.

— Тощий такой? — спросила мама. — Еврейский мальчик из Голландии, или откуда он там?

— Хелен, у него очень хорошее образование, — сказал Говард. — По-английски он говорит свободно, работать будет добросовестно. Кроме того, ему очень нужны деньги.

Мы пришли в восторг, узнав, что нашим наставником будет Барт Кампен. Среди взрослых во дворе мы больше всего ценили самого Говарда, а вторым после него был, пожалуй, Барт. Лет ему было двадцать восемь или около того, то есть он был молод, — потому что, когда дети начинали его дразнить, у него все еще краснели уши; это обнаружилось, когда мы с Эдит пару раз подшутили над тем, что у него носки разные. Он был высокий, очень худой и всегда выглядел встревоженным — кроме тех случаев, когда покой и уют заставляли его улыбнуться. Он был скрипач, еврей из Голландии, эмигрировавший год назад в надежде, что сначала найдет работу в каком-нибудь симфоническом оркестре, а потом сделает концертную карьеру. Но в симфонические оркестры его не брали, оркестры поменьше тоже отказывались от его услуг, и Барт давно сидел без работы. Он жил один в комнате на Седьмой авеню, неподалеку от нашего двора; люди, которым он нравился, все время беспокоились, что ему нечего есть. У него было два костюма, и оба, видимо, были сшиты по голландской моде того времени: приталенные, с твердыми, сильно утолщенными плечами; наверное, на человеке поупитаннее они смотрелись бы лучше. Когда он закатывал манжеты, из-под рубашки показывались волосатые запястья и предплечья — куда более хрупкие, чем можно было себе представить, однако по красивым, длинным и довольно сильным пальцам можно было понять, что скрипкой он владел в совершенстве.

— В этом я полностью на вас полагаюсь, Барт, — сказала мама, когда он спросил, нет ли у нее особых пожеланий касательно нашей учебы. — Я знаю, что ваше влияние на них будет чудодейственным.

У окна в нашей спальне поставили небольшой столик и три стула. Барт садился посередине, чтобы не обойти вниманием ни меня, ни Эдит. Письма от школы «Калверт» приходили раз в неделю в больших опрятных коричневых конвертах, и когда Барт вытряхивал на стол их загадочное содержимое, нам казалось, что мы готовимся к новой увлекательной игре.

В тот год Эдит была в пятом классе (на ее стороне стола шел разговор о таких