Стихотворения [Василий Андреевич Жуковский] (fb2) читать постранично, страница - 3

войне 1812 года явилось стихотворение «Певец во стане русских воинов». «Певец…» прокладывал пути для новой, лишенной «одического парения» и риторического пафоса трактовки патриотической темы. Это произведение Жуковского занимает особое место в его творчестве.

Стиль стихотворения очень разнообразен; он включает и патетику оды, и сентиментально-элегические мотивы («Ах! мысль о той, кто все для нас, // Нам спутник неизменный…»), и даже мечтательную одухотворенность мотивов любви:

Именно это придало «Певцу…» огромное обаяние в глазах современников; патриотизм впервые явился здесь чувством «души». «Душа» для Жуковского не индивидуальна. Это то общее, что дано людям, что их сближает, а не разъединяет. Вяземский позднее подшучивал над поэтом за то, что он находит души и там, где они «никогда не водились» — в Аничковом дворце… Но тот же Вяземский горячо восхищался не только близкими, но и чуждыми ему по мысли произведениями Жуковского («Цвет завета» и др.).

Среди элегий (и, разумеется, среди произведений Жуковского других жанров) есть замечательные произведения «поэзии мысли», выражающие сложную, стремящуюся познать законы человеческой жизни мысль, часто трагическую. Жанр медитативной элегии был поднят поэтом на большую высоту в элегии «На кончину ее величества королевы Виртембергской».

Жуковский в этой элегии с огромной силой воссоздает человеческое страдание и человеческую мысль, ищущую в нем, как и во всех остальных проявлениях мироустройства, осмысленности и целесообразности. Поэт рисует смерть Екатерины Павловны, сестры Александра I, не как смерть королевы (само это слово фигурирует только в названии), но как смерть молодой и красивой женщины, счастливой матери и жены; в стихотворении раскрыта трагичность переживаний осиротевшей семьи. Жуковский последователен и верен типичному для него несоциальному принципу изображения человека; здесь мы видим как бы другой полюс его надсоциального гуманизма: на одном полюсе был «селянин», на другом теперь — королева Виртембергская, и везде Жуковский выявляет главное для него — «святейшее из званий — человек».

В этой элегии сама мысль человека дана как способность «души». У Жуковского мысль и душевное состояние, сентенция и чувство, дидактика и романтическая мистика сплетаются в единый комплекс. Напряженная мысль ищет смысла в человеческом существовании и в человеческих чувствах. Мысль, ставшая переживанием, — в этом принцип новой лирики.

«Романсы» и «песни» — так сам Жуковский озаглавливал важнейший раздел в выходивших при его жизни собраниях его стихотворений. Среди «песен» Жуковского находим произведения как оригинальные, так и переводные. Интонационно-ритмический строй и принципы создания образа, принципы словоупотребления часто являются в поэзии Жуковского песенно-лирическими. В известной мере сказывалась связь Жуковского с традицией песенной поэзии XVIII века (Н. А. Львов, Ю. А. Нелединский-Мелецкий, И. И. Дмитриев), особенно заметная в его творчестве 1800-х и начала 1810-х годов («Когда я был любим…», «Цветок», «Мальвина», «Тоска по милом»). Здесь песенность имеет еще условно-элегические формы. В дальнейшем «музыкальность» Жуковского совершенствуется, но остается основным качеством его лиризма. С музыкальностью прежде всего и связана песенная суммарность словоупотребления Жуковского.

В поэтической лексике Жуковского опорными словами являются обобщенные обозначения эмоций. Таковы «воспоминание», «скорбь», «радость», «тишина», «жизнь», «любовь». Но подобные слова у Жуковского — не однопланно-понятийные. В них скрыты большие смысловые резервы.

Так, «К месяцу» — перевод одноименного стихотворения Гете. Сравнение с оригиналом много дает для уяснения творческой манеры Жуковского. В оригинале чувства изображены более детально, дифференцированно и отличаются большей определенностью: «Мое сердце чувствует каждый отзвук радостного и печального времени, в одиночестве блуждаю между радостью и страданием… Теки, теки, милый поток, никогда я не буду радостным. Так отшумели веселье и поцелуи, и верность так же».

У Гете — с самого начала элегическое сетование о невозвратимости прошедшего. Жуковский это прошедшее оживляет («Снова лес и дол покрыл…»), но оживляет не для того, чтоб им насладиться, а чтоб со всей интенсивностью пережить печаль утраты. Душа раскрылась, «растворилась» для впечатлений прошлого («Он мне душу растворил // Сладкой тишиной»). У Гете это место прозаичнее и говорится о прощании с прошлым («освобождаешь — облегчаешь — наконец мою душу»). Жуковский не обедняет оригинал; он создает иные образы. В слове «растворил» одно из значений — «открыл», но главное значение связано с программной для Жуковского темой слияния «внутреннего» с «внешним»,