Голоса [Андрей Николаевич Басов] (fb2) читать постранично, страница - 3

другу немыслимые приключенческие истории о дальних странах якобы вычитанные или услышанные где-то, но на самом деле больше чем наполовину придуманные прямо сейчас. Это длилось бы бесконечно, но у нас в животах начинает дружно урчать и как отклик на это из гулкой глубины нашего двора доносится бабушкин зов: "Андрю-юша!", а через полминуты то же самое наперебой повторяют мои сестры. Нужно идти. Без меня не сядут за стол.

Вечер. Во дворе нет играющей детворы. Сейчас она в роли зрителя и слушателя. Вечер - это время взрослых. Две-три кучки секретничающих женщин, время от времени поодиночке меняющих кружок обсуждения. Так что к концу вечера все они в курсе всего. Небольшая группа у "еврейского" флигеля никогда ни с кем не смешивается. У них свои дела. Однако если вдруг происходит какое-нибудь вопиющее событие, то еврейки возмущаются громче всех, но и требуют справедливости для всех. Еврейская община обычно собирается вокруг высокой детской коляски с паралитиком Володей, которого вывозят на вечернюю прогулку. Володя - жертва полиомиелита. Ему уже четырнадцать и его очень жалко. Как и его маму.

У мужчин всегда две группки с ароматом водки, пива и табака. В одной до хрипоты спорят о политике и футболе. Другая компания, надергав из ближайших поленниц чурбаков, рассаживается на них и отдается самозабвенному забиванию козла, сопровождаемого матерными комментариями ожидающих своей очереди приобщиться к этому действу.

Не обходится, конечно, вечер и без представлений на радость всем. За распахнутым окном первого этажа идет гулянка по какому-то поводу, а может быть и без оного. Уже затянули "Шумел камыш". Пожилой, но еще крепкий татарин Ахмед принял стаканчик в дворовой компании и захмелел. В нем проснулись артистические наклонности и он, прихлопывая и притопывая, начал выписывать пируэты под окном с гулянкой, громогласно подпевая "Скобари, скобари, скобари всегда поют…" Все хохочут, и никто не обижается. Мужик сам безобидный и безотказный, если что.

Тем временем на уличной аллее свое вечернее священнодействие. Там вроде и публика поинтеллигентнее. Там происходит целый ритуал. Вся аллея как бы рассечена на пять частей перекрестком с улицей Чернышевского и проездами для разворота машин. Машин же на Петра Лаврова почти не видно даже днем, а вот лошади с платформами на резиновом ходу заезжают довольно часто. Во дворе углового с Друскенигским переулком дома небольшой склад. Но понятно, что вечером вообще никакой транспорт не нарушает благоговейного спокойствия улицы и усиливающегося к вечеру тонкого благоухания душистого табака.

Так вот, жители домов предпочитают прогуливаться только в той части аллеи, которая как бы приписана к их дому. Или наоборот, дом приписан к ней. Променад из конца в конец улицы редкость. Идет тихое и спокойное семейное кружение в "своем" секторе аллеи с остановками перед скамейками с сидящими на них знакомыми и обменом с ними любезностями и новостями. Так что и здесь к концу вечера все знают обо всем. Даже о том, чего никогда не было. Семьи семьями, а старшеклассницы гуляют своими компаниями. Юноши же сбиваются в шумные стайки около своих домов и, глядя на аллеечную публику, над чем-то весело потешаются. Уличные молодежные потасовки редкость и обычно происходят уже на аллее ближе к ночи, когда уже все расходятся спать, а старшеклассники и уже не школьники перемещаются на опустевшие скамейки и отваживаются пустить по кругу папироску.

Жизнь на аллее постепенно затихает и мы с Юркой, украдкой выбравшись из дома и, продравшись сквозь боярышник, заваливаемся спиной в высоченную траву. Запах душистого табака просто одурманивающий. Над нами бездонное синее небо с мириадами звезд. Мы долго и заворожено молчим, пытаясь мысленно проникнуть в эту ошеломляющую бездну. Стараемся понять, почему и зачем она такая. Потом шепотом начинаем говорить о звездах. А вдруг там кто-то есть и смотрит на нас. Нет, Бога, конечно, нет, но вот другие…

Скрежет проезжающей машины разрушает очарование грез. Я словно просыпаюсь стоя посреди улицы. Волшебные голоса детства оборвались. Вместо сказочной ночи я оказываюсь среди белого дня. Глухая стена, в которой уже нет окон нашей квартиры. Нет ни столетних тополей, ни шпалер боярышника, ни травы, ни клумб душистого табака. Из конца в конец затоптанная и загаженная собаками земля, которую и газоном-то теперь назвать нельзя, и чахнущие стволы посаженных моими сестрами лип. В горле какой-то комок и с глазами что-то. Наверное, от ветра. Поворачиваюсь и медленно бреду в сторону Литейного проспекта.

Прочел как-то откровения одного горе-краеведа, будто Фурштатская улица называлась так потому, что здесь были фуражные склады. Фур - фураж, а штадт - это само собой город. Да, конечно, и при этих складах вдруг оказалась кирха святой Анны с Анненшуле и Петершуле по обе стороны от нее. Большего бреда и придумать нельзя.