Ми диез [Евгений Юрьевич Сыч] (fb2) читать постранично, страница - 2

диктант, будет убеждать поэта прекрасными речами и поощрениями. Если же есть случаи неповиновения, то следует принуждать творить надлежащим образом, чтобы в ритмах и гармониях заключались песни людей рассудительных, мужественных и во всех отношениях положительных. Чтить хвалебными песнями и гимнами живых людей, пока они не венчали свой жизненный путь прекрасным концом, небезопасно. А песнопения и пляски надо устраивать так, - старик замолчал на минуту, прикрыв глаза. - Есть много произведений старых поэтов. Ничто не мешает выбрать из них именно то, что подобает и соответствует в данный момент. Произведения следует оценивать для этого, причем оценщиками должны быть лица не моложе пятидесяти лет. Пусть они произведут выбор из творений древних авторов и допустят те, что окажутся подходящими, а остальные либо совершенно отринут, либо же подвергнут многократным исправлениям.

Мальчик записывал. Но старик уже устал и прекратил диктовать. Мальчик закрыл блокнот и спрятал ручку. Его место заняла девочка. Она покормила старика чем-то полезным, потом шефы ушли.

- И все-таки мы построили канал, - вякнуло опять из-за двери.

- Ну и что? - отозвался старик.

- Это было большое дело, и мы его сделали. Этим можно гордиться, только этим-то и можно гордиться. Мы можем этим гордиться.

- Ну, гордись, - ответил старик безнадежно.

- А ты не гордишься?

- Пускай другие мной гордятся, - сказал старик, - если это и вправду такое уж большое и нужное дело.

И заснул.

Разноплановые гусыни, у которых следы - углы с биссектрисой посередине, по холодному снегу шли. И на белой пустой странице геометрии стылый знак оставляла теплая птица, уходя в предвечерний мрак.

- ...Страна гордится вами, - наговаривал в маленький диктофон журналист, молодой, но, как видно, из ранних. - Молодежь хочет походить на вас. Скажите, как стать на вас похожим? - и журналист сунул микрофон старику в нос.

- Прожить столько же, - ответил старик.

- А еще, - не унимался корреспондент.

- Не думать о себе, - ответил старик. - О тебе и без тебя найдется, кому подумать. Думать только о других. О других думать плохо.

- В каком смысле, уважаемый Л'оро? - растерялся журналист.

- А во всех! Скоты они, другие. Всегда приходится ожидать от людей только гадости. Но говорить о других следует хорошо. Если вы всегда будете так поступать, до моих лет доживете. И таким образом - станете похожи на меня.

Журналист щелкнул кнопкой.

- Мысли неглупые, - сказал он, - только зачем же вслух? Сами говорите: "чтобы дожить".

- Чтобы до моих лет дожить, - невозмутимо отозвался старик, - а не Мафусаиловых. Мне его лет не надо. Мне - моих хватит.

Журналист ушел.

- Видишь, - сказал старику постоянный его собеседник. - Тобой гордятся.

- А что им делать-то? - ответил старик. - Что им еще остается делать? Конечно - гордятся. Куда они денутся?

- Значит, канал наш - большое дело.

- Еще бы не большое! Сколько народу полегло. Наверное, не маленькое.

Я копаю. Выпало все-таки. Привел сержант и ткнул: вот тут! Яму для столба, полтора на семьдесят. Времени до обеда. Поставить надо столб под телефонную линию. Телефон добрался до этих мест, чтобы руководство здесь, на канале, могло получать самую свежую информацию со всех подразделений строительства, чтобы легче было разносить в пух и прах подчиненных - не выезжая на место, не сходя с места, не вставая с мягких сидений. Кроме того, телефон еще удобен для тех, кто сверху и сбоку: расширяется сфера получения информации. Поди узнай, о чем говорили двое наедине! А теперь будет третий в этой цепи - телефонист. Телефонистом можно поставить проверенного, достойного человека. Любой предпочтет сидеть на телефоне, а не копать ямы под телефонные столбы. Телефон - прогресс, телефон цивилизация. Столб - опора прогресса и цивилизации. Следовательно, я проводник прогресса и цивилизации. Я копаю яму и тем прокладываю в дикий край путь прогрессу и цивилизации.

Что-то с сержантом не то. Дал срок до обеда, а работы на полчаса. Копать легко, даже слишком легко. Никаких камней - песок. Не сухой песок, мокрый, и потому копать еще легче. Дождь льет, но я его не замечаю. Мне не положено замечать дождь, обращать на него внимание. Я должен копать, будто нет никакого дождя, потому что приказ - понятие священное, а дождь нет. Во всяком случае, в армии. Или - для армии? Не знаю. Копаю. Песок уже не сырой. Песок мокрый. Не от дождя, дождь - чепуха. Вода просачивается снизу. Здесь болото. Кругом болото. Стоит упасть на колени, и на земле на почве, точнее, - остаются две ямки и быстро наполняются водой. Снизу. Песок плывет. Я вычерпываю его лопатой, как ложкой, жаль, что лопата - не ложка. Здесь нужна лопата-ложка, большая-большая. Чтобы ею зачерпывать и выплескивать весь этот песчаный кисель. Ложка для великана, кисель для великана, питающегося камнями, - песок такому можно давать на десерт.

Мокро, очень мокро и холодно. Что сверху мокро, это ничего, не стоит внимания. Мокро снизу. Сапоги тонут в жиже, и жижа проникает в сапоги. Руки быстро становятся