Роботы Апокалипсиса [Дэниел Уилсон] (fb2) читать постранично, страница - 2

Юкон, делает солдата еще больше. На форме эмблема медицинской службы с белым крестом, закрашенная черной краской из баллончика. Вокруг пояса ребята привязали веревку с щекотуном. Лео медленно пятится, и двигатели воют — он вытаскивает из дыры что-то большое и черное.

— Ох, босс, эта штука molto grande.^[2]

Опустив в дыру глубиномер, Черра, мой специалист, сообщает, что глубина шахты ровно сто двадцать восемь метров. На щеке Черры впалый шрам — напоминание о временах, когда мы действовали более беспечно.

Забавно, думаю я, у людей все меряется десятками. Мы по-обезьяньи считаем на пальцах рук и ног. Машины тоже считают на том, что есть — но они двоичные, до самого нутра, и поэтому у них все сводится к степеням двойки.

Из норы появляется щекотун, похожий на паука с пленницей-мухой. Длинные тонкие руки сжимают черный куб размером с баскетбольный мяч. Эта штука, наверное, тяжелее свинца, но щекотун страшно сильный. Обычно мы достаем ими ребят, которые свалились с обрыва или упали в шахту, но такие машины могут удержать что угодно — от новорожденного до солдата в полном экзоскелете. Правда, с ними нужен глаз да глаз, иначе защекочут так, что все ребра поломают.

Лео выключает щекотуна, и куб с грохотом падает на снег. Отряд выжидательно смотрит на меня.

Я чувствую, что эта штука непростая — иначе и быть не может, ведь рядом с ней столько ложных целей, и сама она так близко от места, где закончилась война, всего в ста метрах от точки, где Большой Роб, называвший себя Архосом, дал последний бой. Что за утешительный приз мы здесь нашли? Какое сокровище хранилось под слоем вечной мерзлоты там, где человечество поставило на карту все?

Я сажусь на корточки рядом с кубом. Мне в лицо смотрит огромный кусок черной пустоты — ни ручек, ни кнопок, ничего, только пара царапин, оставленных щекотуном.

Куб не выглядит очень уж крепким.

Есть одно простое правило: чем нежнее роб, тем он умнее.

Возможно, у этой твари есть мозг, а если так, значит, она хочет жить. Поэтому я наклоняюсь к кубу и шепчу:

— Эй, говори или умрешь.

Я очень медленно стаскиваю с плеча огнемет — так, чтобы куб видел оружие. Если он способен видеть. Большим пальцем бью по кнопке розжига — так, чтобы куб это услышал. Если он способен слышать.

Щелк.

Куб — чистый обсидиан — стоит на промерзшей земле.

Щелк.

Он похож на кусок вулканической породы, обточенный неведомым инструментом, на артефакт, закопанный здесь на веки вечные задолго до появления машин и человека.

В глубине куба мелькнул огонек. Я смотрю на Черру: она пожимает плечами. Может, солнечный зайчик, а может, и нет.

Щелк.

Я делаю паузу. Земля искрится. Лед под кубом тает. Машина пытается принять решение. Электрические цепи куба разогреваются, и он размышляет о собственной смерти.

— Ага, роб. Давай соображай.

Щелк. Умф.

Из огнемета с оглушительным «фумп!» вырывается язык пламени. Лео у меня за спиной посмеивается: он любит смотреть, как умирают умные робы — говорит, что получает от этого удовлетворение. Нет чести в том, чтобы убивать существо, которое не знает, что оно живое.

Долю секунды отражение огонька пляшет на поверхности куба, а затем машина вспыхивает, словно новогодняя елка. Поверхность куба покрывается мигающими символами: скрипя и хрустя, штуковина пытается болтать с нами на своем робоязе.

Любопытно. Похоже, куб не рассчитан на контакты с людьми, иначе он бы извергал потоки пропаганды на английском, как и все остальные роботы, которые имеют представление о человеческой культуре и пытаются завоевать сердца и умы.

Что это за штука?

В любом случае робот отчаянно хочет с нами общаться.

Понять его мы даже не пытаемся: в каждом скрипе и щелчке робояза зашифрованы целые тома информации, и кроме того, мы слышим лишь часть звуков диапазона, в котором контактируют роботы.

— О-о, папа, можно он останется у нас? Ну пожалуйста? — улыбается Черра.

Рукой в перчатке я гашу запальный огонек.

— Оттащим его домой, — говорю я, и отряд берется за дело.

Пристегнув куб к экзоскелету Лео, мы волочем роба на передовой командный пункт. На всякий случай в сотне ярдов от КП я ставлю палатку с электромагнитным экраном. Роботы непредсказуемы: никогда не знаешь, когда они захотят повеселиться. Экран-сетка, натянутый на палатку, не даст какому-нибудь заблудившемуся разумному боту пригласить мой куб на танец.

Наконец мы остаемся одни.

Тварь повторяет одно и то же предложение, один и тот же символ. Я ищу их в полевом переводчике, ожидая увидеть непереводимую робо-тарабарщину. Ничего подобного: робот сообщает мне, что ни при каких обстоятельствах не имеет права умереть — даже если попадет в плен.

Куб — важная птица. И он любит поболтать.

Всю ночь я сижу в палатке вместе с кубом. Робояз я не понимаю, но куб воспроизводит звуки, показывает картинки — допросы пленных, иногда разговоры людей, которые считали, что беседуют с себе подобными.