только связь, но и бремя, те самые «оковы бытия», которые с течением лет имеют свойство тяжелеть. И тогда начинает сниться освобождение, возникает какая-то подъемная сила, последняя легкость. Этот мотив есть уже в заглавном стихотворении «Цепь человеческая», и он усиливается к концу сборника. В стихотворении «Под самой крышей» поэт, выглянувший в окно, внезапно ощущает себя юнгой Джимом Хокинсом на качающейся мачте пиратского корабля.
…Я тоже старею и начинаю забывать имена,
И моя неуверенность на лестнице
Все больше походит на головокруженье
Юнги, впервые карабкающегося на рею…
В последнем стихотворении сборника «Воздушный змей для Эйвин» уже не юнга карабкается в небо, а неуклюжая бумажная птица. Стихи посвящены маленькой внучке Хини; они перекликаются с другим стихотворением о воздушном шаре, написанном тридцатью годами раньше для его сыновей Майкла и Кристофера. Мне хочется напомнить читателям ту концовку:
Покуда змей не врезался в листву
и эта связь не сделалась ненужной,
возьмите в руки нить — и ощутите
звенящий, рвущийся натяг печали.
Вам это предназначено с рожденья.
Так станьте же сюда, передо мной,
и переймите нитку.
Приключение
В душе любовь — иероглиф,
А в теле — книга для прочтенья.
I
Водружен на каталку, пристегнут, поднят
В машину, зафиксирован прочно —
И пошло трясти, вытряхивать душу
На хорошей скорости. Медсестра
Впереди с шофером, а ты примостилась
В уголку на сиденье узком, напротив,
И за всю дорогу между нами ни слова:
Все, что можно сказать, было сказано молча,
Одними глазами. Не забыть той поездки
В медицинской карете воскресной ранью,
Было б кстати сейчас процитировать Донна
Про беседу двух душ, разлученных с телами.
II
Разлученных! Тот звук — как удар колокольный
Из далеких времен, когда пономарь наш,
Малахи Бойл, гремел над Беллахи —
Или когда я сам был в колледже
Звонарем; до сих пор ощущаю тягу
Колокольной веревки в руке своей, прежде
Теплой и сильной, — теперь она виснет,
Как язык у колокола, косным грузом,
А ты ее держишь, не выпускаешь
Всю дорогу, пока мы мчимся сквозь Данглоу
И сквозь Глендон, и линию наших взглядов
Трубка капельницы делит, как медиана.
III
Возничий из Дельфов стоит непреклонно:
Пусть нет колесницы его и упряжки,
И нет половины руки его левой,
Обрубленной грубо, — но в правой руке
Он держит поводья и смотрит упрямо
Вперед, в пустоту, где шестерка коней
Была да сплыла. Он похож на меня,
Когда, распрямясь, в коридоре больничном
Я переставляю упорно ходилку,
Как будто возничий я сам или пахарь,
И каждый бугор, каждый камень под плугом
Пытается вырвать из рук рукоять.
Цепь человеческая
Теренсу Брауну
Я видел в телехронике момент
Раздачи продовольствия голодным:
Солдат, стреляющих поверх толпы,
И — крупно — белые мешки с пшеницей,
Передаваемые по цепочке
Сотрудниками Красного Креста;
И руки вспомнили внезапно тяжесть
Мешка, когда его берешь, нагнувшись,
За два угла и по сигналу глаз
Бросаешь, раскачнувшись, на прицеп
Укладчику. О, миг освобожденья
И легкости в лопатках перед новым
Наклоном и рывком! Такого больше
Тебе не испытать. Или, быть может,
В последний только раз — и навсегда.
Песни отшельника
Посвящается Элен Вендлер
Над тетрадкою моей
Шум ветвей и гомон гнезд.
Последние комментарии
16 часов 16 минут назад
18 часов 33 минут назад
1 день 9 часов назад
1 день 9 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 18 часов назад