Шепот звезд [Александр Старостин] (fb2) читать постранично, страница - 3

отца, но так и остался Кретином-С-Хвостом. Не будучи украшением собственного института, куда попал через отца, он решил, никому ничего не сказав, перевестись в другой вуз, где бы не знали о его кретинстве. Но попал, как последний кретин, в армию выполнять интернациональный долг. И погиб. Нет, не в бою, а во время купания: ударился головой о невидимый под водой бетонный столб. И это пронзило душу матери, «кроткой Марии», и она отошла от земной суеты в жизнь вечную без каких-либо признаков болезни, будто уснула. На нее, говорят, очень подействовали слова, произнесенные на похоронах Витька ее любимой подругой: Софья Марковна сказала, что Витек был слишком красив для этого мира и место его — среди ангелов небесных. Кроткая Мария — так говорили уже на ее похоронах — сама ангел во плоти — примкнула к сонму ей подобных. А Иван Ильич будто потерял собственную душу и замкнулся в себе.

Старший сын Ивана Ильича Николай знал, что Витек погиб через свое зубоскальство и непочтительное отношение к отцу. Но почему погибла мать? И невзлюбил Соньку — и дал ей кличку Сонька — Золотая Ручка. Сама же Софья Марковна Золотова продолжала пребывать в несокрушимой уверенности, что ей всегда везде рады и она в любой компании желанна и интересна. И даже (он узнал об этом спустя время) предлагала себя Ивану Ильичу в качестве «старого верного друга». Но старик, наверное по глупости, не понял подтекста в Сонькиных словах и, таким образом, упустил свое счастье.

Николай Иваныч не раз возвращался в своих мыслях к гибели брата и матери и в свою книжку со схемами самолетных систем выписал из Нового Завета:

«Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12, 36–37).

И еще:

«Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли» (Пятая заповедь Божия).

Глава вторая

Нам не дано знать, какое событие — часто малозначительное — или какой рассказ — часто маловразумительный — окажет влияние на наш телесный и душевный склад и саму судьбу. Любитель психоанализа при желании отыщет в себе слагаемые собственного характера, заложенные еще в детстве и полузабытые. На характер Николая Иваныча (так он сам думал) оказали влияние рассказы о героических тридцатых. Причем не сами исторические события, а то, что за ними скрывалось. А скрывалась за ними жутковатая дурь. (Например, гибель Золотова после столкновения самолетов, которые прилетели на место аварии не для спасения, а «просто так».)

Он не мог не знать, что тогда героям-летчикам ставили клизмы. Нет, не только с целью уменьшения полетного веса ненадежной техники, а из-за отсутствия отхожего места на аэроплане, с появлением которого, по остроумному замечанию товарища Чкалова, авиация перестала быть уделом мужественных.

Николай Иваныч знал отцовых друзей-героев и героинь не только по сюсюкающим книжкам в духе «Льдины-холодины» про челюскинцев писателя Льва Кассиля; и потому священный трепет перед полетами знаменитых на всю страну летчиков вместо того, чтобы благополучно забыться вместе с босоногим детством, обратился в брюзгливую насмешливость.

«Химеры, фантомы! — ворчал отягощенный знаниями темных и дурацких сторон истории авиации молодой инженер. — И подвиги ваши, — мысленно обращался он к героям тридцатых, — основаны единственно на несоответствии уровня техники с амбициями партийной верхушки и лично товарища Сталина, приказов которого не выполнять было не принято».

«Химерой» он считал и знаменитую на весь мир челюскинскую эпопею, когда не приспособленный к арктическим плаваниям ковчег с женщинами, детьми и свиньями для прокормления «избранного народа» отправили на верную гибель через ледяную пустыню во главе с декоративным Отто Шмидтом, бородатым, как библейский пророк. Утонули — так оно и должно быть, — но зачем во время голода в стране кинули миллионы на закупку американских самолетов, а также послали аэропланы, дирижабли, ледоколы (кое-кто по пути погиб), когда сотню верст до берега можно было пройти по льду, тем более женщин и детей довольно скоро вывез на сушу товарищ Ляпидевский (герой номер один), а до него к пострадавшим приезжал на собаках офицер царской армии, которого сперва хотели наградить орденом (не разобрались), потом расстрелять. Этот герой (о нем молчок) прожил в Крестах Колымских (ныне Черский) до семидесятых годов и был известен среди своих замечательной упряжкой, состоящей из одних сук, и тем, что не стриг ни бороду, ни волосы и в любые морозы ходил без шапки. Кличка его была Костыль.

Дебаты с отцом, которые время от времени случались после ехидных замечаний Крестинина-младшего (кое-что он говорил со слов многоумной Соньки), носили довольно бурный характер: старик грудью стоял за свои «химеры и фантомы», будто в них была вся его жизнь. Да так оно, пожалуй, и было. А чего добивался Николай Иваныч? Может, расстроить