Рифмуется с радостью [Монахиня N] (fb2) читать постранично, страница - 5

Все упущенья днесь высмеивают в нем.

Константин Кавафис[8].

Мало кто думает о старости, никто не готовится к ней, хотя всякому желательно прийти к финишу достойно, красиво, без страха, стыда и бесплодных сожалений. Болезни и немощи представляются отвратительными, особенно тому, кто, в силу односторонности мышления, «звучит гордо», воображая себя независимым и свободным и надеясь оставаться таким вплоть до визита костлявой; путь таковых обычно завершается «гражданской панихидой» в морге больницы.

И то сказать, наблюдая стариков, редко приходится любоваться ими, они какие-то неправильные: то слишком молчаливы и скучны, то чересчур болтливы и навязчивы, потом некрасивы, плохо одеты, пришибленные, взгляд колючий, затравленный. Старым не прощают ничего, ни жалкого вида, ни болезней, ни угрызений совести, которые они вызывают, ни, в особенности, претензий и поучений типа «яйца курицу не учат» и «вы будете как мы». Не хочу становиться таким, не хочу, не хочу!

В юности все хоть немножко Д’Артаньяны, Растиньяки, обещающие со временем стать главными ну если не на всей планете, не в стране, то хотя бы в данном городе. Плюхает по дороге автомобиль «Ока», консервная банка, на заднем стекле плакат: «когда вырасту, стану кадиллаком!». Так и люди способны, подобно низенькому капитану Тушину в «Войне и мире», воображать себя великанами; оно бы не страшно, беда, если они способны лишь мечтать, годами пребывая в вымышленном мире, в своей утопии, беседуя с собой, фантазируя интересные ситуации, битвы, романы, как в театре.

На пороге совершеннолетия завоевателям кажется, что мир только их и ждал, чтобы лечь к ногам победителей; раздувая ноздри, они строят грандиозные планы:

Но чем внимательней, твердыня Нотр-Дам,

Я озирал твои чудовищные ребра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

Когда-нибудь и я прекрасное создам…

И как мало тех, кто подобно автору этих строк (О. Мандельштаму) измерял цену успеха количеством повседневной каторжной работы, принудительной усидчивости. И. В. Гете (1749 – 1832) в конце очень долгой жизни не насчитывал и месяца, прожитого в свое удовольствие; всякое увлеченное служение тесно связано с напряженным трудом. Один ученый советовал ученику поменьше общаться с людьми, чтобы не отвлекаться от занятий; сам он повесил на двери своей квартиры табличку: «Профессор Н. Я. Н. Никогда никого не принимает. Просьба не звонить и не беспокоить». Знаменитый биолог Н.И. Вавилов (1887 – 1943) с 16 лет приучил себя спать не более пяти часов в сутки, также и Н.В. Тимофеев-Ресовский (1900 – 1981), которому в самом начале научной деятельности стало обидно «проспать треть жизни». Митрополит Питирим (Нечаев), почти всю жизнь (1926 – 2002) интенсивно работавший в Церкви, обходился четырьмя-пятью часами для сна и призывал к тому же своих сотрудников.

Но большинство – успею! Всё впереди! Танцуй пока молодой! Когда еще и погулять, повеселиться! Молодость ветрена, неустойчива, податлива на грех; заигравшись, иные не замечают, что от беззаботной юности, миновав зрелость, перескочили прямо к старости; главный ее симптом – поздно! поздно учиться, поздно что-то начинать, поздно меняться. Перелом наступает где-то к сорока годам, когда уже ясно, что проиграл, опоздал, упустил, и вот-вот отнимут то, чем я еще не наелся, не упился, не надышался; «о, не лети так, жизнь!» (Л. Филатов). Вот тут любят многозначительно уронить «я не доживу», когда речь зайдет о пенсии, цитировать Достоевского: «дальше сорока лет жить неприлично, пошло и безнравственно»; однако кто это говорит? герой «Записок из подполья», личность довольно омерзительная.

Совсем наоборот, как раз к сорока годам, как правило, человек созревает и его творчество принимает новое направление, иногда совершая крутой поворот, например как в судьбе Гогена, Дебюсси, Ле Корбюзье. И то сказать, если упереться в сорокалетие, А.-М. Ампер не сформулировал бы закон электродинамики, носящий его имя, Р. Кох не открыл бы туберкулезную палочку, П. Кюри радиоактивное излучение, В.-К. Рентген рентгеновские лучи; Л. Дагерр не изобрел бы фотографию, а Г. Даймлер двигатель внутреннего сгорания; Х. Колумб не нашел бы Америку, А.В. Суворов не взял бы Измаил, а Ф.Ф. Ушаков о. Корфу; А.Н. Бакулев не приступил бы к кардиохирургии.

Мы остались бы без «Робинзона Крузо» Д. Дефо, «Снежной королевы» Х.-К. Андерсена, «Отверженных» В. Гюго, «Обломова» И. А. Гончарова, «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова, не услышали бы «Кармен» Ж. Бизе, «Кольца Нибелунгов Р. Вагнера, «Риголетто» Дж. Верди, не увидели бы портретных шедевров Ф. Гойи, «Скалы в Бель-Иль» К. Моне, «Купчихи» К. А. Коровина. Оборвись жизнь Меншикова (1673 – 1729), скажем, в битве под Полтавой, не пересмотрел бы Александр Данилович свои беспутства и подлости, не раскаялся бы, не смирился в настигшем бесчестье, не построил бы церковь в Березове, не