разобраться, ничто не удерживает на этом свете. Ни дело, ни собственность. Ни воспоминания, ни поздняя любовь. Так что поберегите эти ваши леденящие душу реплики для какого-нибудь другого случая. — Он потоптался на месте, провел ладонью по голове, проверяя форму зачеса, склонил голову набок. — Прощайте.
* * *
На следующий день она подъехала к стадиону, заплатила за пользование кортом, переоделась, успела помахать ракеткой у разминочной стенки, и только тогда появились дети.
Она зачехлила ракетку, отошла к тентам, где на пластмассовых стульчиках переводили дух какие-то отвратительно обрюзгшие теннисисты, немыслимо дорого экипированные, — ну вылитый четвертьфинал "Большой шляпы" в полном составе, — утерла вспотевший лоб полотенцем, присела на безопасном от жиронасыщенных спортсменов расстоянии и стала ждать.
Толком она и сама не знала, чего, собственно, дожидается, — отдыхала под тентом, наблюдая за детьми, с сатанинским упорством расстреливавшими стенку.
Девочка, несмотря на юный возраст (сколько ей? на вид лет семь...), прекрасно работала с ракеткой и явно выделялась в своей группе: координирована, подвижна, хорошая врожденная реакция и то внутреннее чутье, какое просто дается человеку свыше: воспитать его в себе невозможно. Это стало ясно уже в первый момент, когда орава симпатичных детей во всем белом, опрятных, аккуратно причесанных, с умными лицами появилась из раздевалки и неторопливо потекла мимо кортов, казавшихся с верхнего яруса трибуны плоскими ожогами на теле стадиона, в дальний угол, к высокой стенке, где сначала детей ожидала разминка, а потом долгое изнурительное вколачивание мячей в каменную несокрушимую преграду. Уже в том, как девочка двигалась в своей белой короткой юбочке, белых высоких гольфах и массивных кроссовках — летящий шаг, широкий разворот плеч, приподнятый подбородок, — угадывалась та будущая грация, которая со временем прорастет в ней, оформится, окрепнет и сделает ее неплохим игроком.
— Ах, что за прелесть... - шептала женщина, сидя на белом пластиковом стуле под тентом.
Заметила она ювелира не сразу. Он был на трибуне среди людей преклонного возраста, скорее всего бабушек и дедушек тех детей, что лупили в стену, и смотрел в одну точку.
Их разделяло приличное расстояние, но она сумела проследить, куда направлен этот взгляд, — на тонконогую девочку.
Женщина натянула кепку с длинным козырьком на нос, расслабилась, прикрыла глаза, пробуя сосредоточиться и мысленно сблизить их лица — пожилого мужчины и девочки.
Да, что-то есть неуловимое — то ли разрез глаз, то ли очерк рта, то ли форма подбородка, то ли иное нечто, передаваемое дочери отцовской кровью. Впрочем, скорее всего, не отцовской, а дедовской.
Женщина взяла с белого передвижного лотка, представлявшего собой некое подобие походного бара, стакан апельсинового сока, сунула ракетку в сумку, перекинула лямку через плечо и медленно пошла по краю стадиона туда, где был выход на трибуны.
Ювелир не обратил внимания на женщину, одетую, как и все остальные теннисистки, которая присела на лавку сзади. Он по-прежнему смотрел на детей.
Она посидела, греясь на солнце, потом опустила руку ему на плечо.
С первого взгляда он ее не узнал. Короткая юбка, широкая свободная тенниска, белая длинноносая кепка, надвинутая на глаза. Хотя, скорее всего, он что-то неладное почувствовал в момент прикосновения к своему плечу и напрягся, а потом долго, не меньше минуты, узнавал в этой спортивно одетой, голоногой женщине ту, с кем виделся на кладбище. Наконец он, прищурившись, покачал головой, отвернулся и уставился в затылок сидевшей двумя рядами ниже дамы, в крашеных светло-рыжих волосах которой виднелась отвратительная белая плешь.
— Чудесный какой день, — сказала женщина.
— Не думаю, — без энтузиазма откликнулся он. — Что вам нужно?
— Мне?! — громко изумилась она, вложив в этот возглас все свои представления об опереточных страстях вообще и опереточном недоумении в частности. — Господи, да ничего мне не нужно! С чего вы взяли?
Она перешагнула через скамейку, уселась рядом.
— Просто я хочу поделиться с одним милым человеком забавной историей... — Она поерзала на месте, устраиваясь поудобней, сцепила руки в замок, прижала их к груди. — Вы слушаете? Ну вот... Жил-был один человек, назовем его ювелиром, жизнь его, скорее всего, складывалась беспокойно. И так земную жизнь пройдя до половины... нет, пожалуй, на две трети, он приходит к выводу, что пора бы ему удалиться от дел, во многом еще и потому, что у него внучка... Прекрасно понимая, что профессия ювелира в известном смысле может быть опасна, а также учитывая то обстоятельство, что ребенок может оказаться именно тем больным местом, на которое коллеги — да мало ли что бывает! — при случае могут и надавить, он покупает маленькую квартиру, скажем, в Крылатском или еще где-то в хорошем районе, поселяет туда девочку, приставляет к ней то ли дальнюю родственницу, то ли
Последние комментарии
4 часов 39 минут назад
4 часов 40 минут назад
9 часов 59 минут назад
13 часов 40 минут назад
14 часов 1 минута назад
14 часов 55 минут назад