Восемнадцать пуль в голову [Марина Леонидовна Ясинская] (fb2) читать постранично, страница - 6

возвращалась домой, я не испытывала никакого желания идти с ним в постель.

Несмотря на то, что я не собиралась рожать ему ребенка и в открытую говорила ему об этом.

Несмотря ни на что.

Он все еще переживал за меня.

"Удивительно, почему?" — отстраненно подумала я.

"Потому что любит", — отозвалась какая-то далекая, крохотная, почти потерянная и ставшая за прошедшие годы чужой мне часть меня.

"Любит? А это как?" — спросила я у нее.

5. 1990. Костя

В "Метрополе" моё появление аплодисментов не вызвало.

— Битого, чтоб он пропал, нелёгкая принесла, — явственно произнёс за моей спиной метрдотель.

— Когда его уже, наконец, грохнут, — поддакнул официант.

Проигнорировав эти не слишком дружелюбные комментарии, я занял столик по центру зала и принялся осматривать публику. Подходящие кандидатуры обнаружились неподалёку — двое выряженных в попугайских расцветок спортивные тряпки бугаёв, и такое же количество вульгарнейшего вида девиц. Горбач с его перестройкой вот уже пять лет проявлял неустанную заботу о растущем благосостоянии и бесконтрольном размножении подобной публики.

Официант с блокнотиком в холёной руке и выражением плохо скрываемого недружелюбия на постной лакейской роже застыл рядом со мной в ожидании. Я решил не радовать его разнообразием.

— Как всегда, пацан, — сказал я, — и мухой, а то ноги выдерну.

Официант в негодовании умчался. "Как всегда" означало пол-литровую бутылку водки "Пшеничная" и салатик оливье, который, впрочем, я неизменно оставлял нетронутым.

За пару последних лет завсегдатаи "Метрополя" ко мне привыкли, теперь процесс поглощения мною водки уже не привлекал такого внимания, как бывало раньше. Тем не менее, немало голов хором повернулось ко мне, когда я, запрокинув бутылку к потолку, в полминуты выхлебал её из горла.

На сегодняшний день этой порции мне хватало на четырнадцать минут, на протяжении которых организм безжалостно уничтожал алкоголь. К пятнадцатой минуте опьянение исчезало без следа. Приходилось торопиться, поэтому, занюхав рукавом, я поднялся и вразвалку направился к намеченным деятелям. "Приход" не заставил себя ждать — я ещё не успел достигнуть их столика, а обстановка передо мной уже изрядно кружилась, предметы двоились и пол под ногами терял устойчивость. "Приход" достиг пика, когда я, облапив за плечи ближайшую девицу, грузно навалился на стол и заехал локтем в блюдо с салатом.

— П-пойдёшь со м-мной, шлюха, — безапелляционно заявил я.

Иногда для пущей убедительности я позволял себе наблевать на стол. Сегодня, однако, этого не понадобилось, бугаи оказались ребятами понимающими и сообразительными.

— Только не здесь, прошу вас, — суетился вокруг столика метрдотель. — Пожалуйста, пройдите на воздух или хотя бы в туалет. Там вы наверняка выясните отношения.

Подбадриваемый пинками, я просеменил в туалет. Экзекуция началась. Однако вопреки классике, били меня сильно, зато не больно. На боль я перестал обращать внимание уже давно и теперь, вяло отмахиваясь кулаками и неумело сквернословя, принялся жадно вслушиваться. Мне повезло: голос возник из ниоткуда почти сразу. Это было ошеломляюще, я немедленно испытал состояние, близкое к эйфории, к оргазму. Мне продолжали наносить удары, пинки, я уже лежал на полу с разбитым в кровь лицом и переломанными рёбрами, но мне было несказанно приятно и хорошо. Я поглощал, вбирал в себя этот голос, невнятный, едва уловимый, произносящий незнакомые, сливающиеся в одно слова, и всем своим естеством понимал, что я не один в этом мире. Ко мне, не в силах до меня достучаться, рвался такой же, как я, я знал это точно, наверняка. И под конец, когда бугаи уже выдохлись и устали бить, я едва не закричал от счастья. Мне удалось вычленить то слово, которое повторялось чаще других. То, которое не давало мне спать по ночам, которое ускользало от меня, но становилось всё яснее и отчётливее с каждым новым сеансом. Сегодня мне удалось отделить это слово, я услышал его, услышал полностью и узнал. Это было имя. Женское имя. Джейн.

Рёбра срослись уже на следующий день, синяки и ссадины на лице продержались на сутки дольше. Это было нормально: те времена, когда я приходил в ужас от осознания того, что не такой, как все, безвозвратно прошли. Я понял, что разительно отличаюсь от всех прочих, уже давно. В тот самый день, когда впервые услышал голос. Нет, тогда это был не голос, просто шум, словно к уху поднесли морскую раковину. Это случилось в 1982-м, в трудовом лагере общего режима.

Я оказался там после того, как осознал, что мне необходимо попасть в тюрьму. Желание сесть с каждым днём становилось сильнее и сильнее, я боролся с ним, приходил от него в ужас, но оно захватывало и поглощало меня, пока не превратилось в навязчивую идею.

Я вышел на Невский с плакатом "Брежнев — мудак" в руке. Задержание не заставило себя ждать. Потом были КПЗ, освидетельствование врачебной комиссией, не нашедшей у меня никаких психических