Птица на изгороди [Халлдор Кильян Лакснесс] (fb2) читать постранично, страница - 2

вместо того чтобы петь. Едва человек в незапамятные времена произнес первое слово, родилась ложь.

Но взаимопонимание двух душ, любовь между женщиной и мужчиной – что было бы с нами без этого? По-моему, тот, кто это отрицает, перестает быть человеком. Даже отверженным.

– Ни в грош я не ставлю всю эту никчемную болтовню. Слышать не хочу о людской суете. Мне горько от того, что приходится иметь дело с людьми. Я хочу остаться один.

– Но позволь, дорогой Кнут, человеческое общение – это же путь развития мировой истории, – возразил пастор.

– Не верю я в мировую историю, – сказал старик. – Это еще одна из побасенок. Все, что выражено словами, вызывает у меня подозрение. Я предпочитаю слушать журчание ручья.

– Во что же ты тогда веришь, Кнут?

– Мне вполне достаточно щебета и чириканья птицы, что прилетает сюда ко мне на изгородь, можете не сомневаться. Она знает все, что нужно знать о мире. Все, что нужно, чтобы жить на свете. И никто не может рассказать больше ее. Я верю в птиц. Пожалуй, настанет время, когда люди станут птицами, хотя пока что на это мало похоже.

– Но теперь, когда твой конец близок и святая церковь предлагает тебе все, что она может даровать душе, что ты скажешь теперь? – допытывался пастор.

– Я одного хотел, – начал старик, – скрыться от людей. Потому и считаю, что те несколько лет, которые я прожил здесь, я находился в царствии небесном. Но наступает день, когда человек жаждет распрощаться с птицами, с небом, богом и всеми ангелами, и вот такой день наступил для меня. И день этот не так уж плох.

Один из посетителей тотчас ухватился за эту ложь:

– Наконец-то нашелся человек, которому не страшно помирать!

– Представляю, как безрадостно было твое существование, бедняга, – вставил другой, поеживаясь, словно мороз пробежал у него по спине.

– Ну зачем же торопиться с такими заявлениями, – возразил старик. – Тот, кто слушает ручей, вряд ли что почерпнет из ваших разговоров. Один солнечный день – и человек забывает о долгом дождливом лете. Птица, сидящая на изгороди, весной поет день и ночь, и так два с половиной месяца кряду. Остаток года – всего лишь отголосок весны. День измеряется часами и минутами, но из всех минут самая блаженная та, когда усталый человек засыпает, – пусть даже эта минута быстротечна и уходит никем не замеченной. Что ты там написал, пастор? Написал он там про землю и дом? Меня что-то клонит ко сну.

– Не кажется ли тебе, мой дорогой Кнут, что все это не слишком разумно? – спросил пастор. – Ну к чему тебе морочить всем голову и подписывать бумаги насчет этой хижины и насчет земли, которую ты покинешь и до которой тебе нет никакого дела? Разве тебе не все равно, что с этим станется? Не лучше ли в последние минуты подумать о царствии небесном, о грядущей вечности?

– Может статься, что наш земной мир всего-навсего сущий вздор, – сказал старик. – Но как бы там ни было, я привык рассматривать его как неизбежный факт. Потому и предпочитаю оставить завещание, прежде чем отправлюсь к праотцам, а то как бы не опоздать. Так вот, мои семнадцать овец…

Но пастора сбить нелегко. Он упорно стоял на своем:

– Плохой бы я был пастор, дорогой Кнут, если бы не попытался в эти последние минуты пробудить в тебе хотя бы слабый проблеск симпатии к истинной вере. Я думаю, всем нам от этого стало бы легче, Кнут.

– В молодости я любил читать книги. Тогда я верил в семь догматов церкви. Но догматы рухнули один за другим, не выдержав столкновения с фактами. А теперь ты пожаловал ко мне с восьмым. Факты изгоняют любую веру. Я сыт по горло людской болтовней. Вот уже добрых пять десятков лет я не открывал книги. Давай-ка лучше вернемся к делу и запишем, как распорядиться этими несчастными семнадцатью овцами, которых я считаю своими.

Пастор что-то забормотал, проглотил слюну и, собравшись с духом, снова принялся за свое:

– А тебе не кажется, что с верой, которую разделяют все окружающие тебя, в душу человека нисходит спокойствие?

– Я верю в мир без всяких верований. И хватит об этом, – отрезал старик. – Я всегда старался остаться самим собой и не поддаваться той чепухе, которой потчуют людей в обществе.

– А ведь прежде ты ходил к мессе на рождество, – заметил пастор.

– Птица на изгороди поет день и ночь два с половиной месяца кряду, а потом умолкает и сама начинает слушать. Праздник еще не окончен. Осень давно уже вступила в свои права, а птица сидит на изгороди и слушает эхо песни. Как знать, быть может, ото поважнее самой песни. Я тоже слушаю, братцы, хотя и зарылся в свое логово.

– Иные добрые верования присущи всем людям от рождения, – сказал пастор. – И есть существа, которые с незапамятных времен хранят верность человеку. Взять, к примеру, корову, которую иногда называют кормилицей человечества. Несмотря на все великие достижения науки и философии, она из поколения в поколение продолжает давать нам молоко все тем же старым, хорошо известным способом, мыча при этом изредка. Или церковь, многие называют ее царством