выходившие как на бульвар, так и на сад, разбитый чуть ниже. Полуподвальное помещение было отдано под великолепное кафе, отделанное с ультрасовременным шиком. Я протер глаза, спрашивая себя, уж не воплотился ли наконец в жизнь проект Ферагю[8] — к крайней радости этого смелого художника, да еще, словно по мановению волшебной палочки, в течение одной ночи!
И туг я перестал искать объяснения абсолютно необъяснимым фактам, находящимся за гранью возможного. Музыканты триста двадцать четвертого полка сыграли какую-то пьесу; в ней не было ничего человеческого, тем более — небесного! Все в ней было каким-то необычным. Никаких перерывов в музыкальных фразах и никакой широты. Не было ни мелодии, ни ритма, ни гармонии. Смесь несоизмеримого, как сказал бы Виктор Гюго. Квинтэссенция Вагнера! Звуковая алгебра! Торжество диссонанса! Все это производило впечатление оркестра, собравшегося только перед самым началом представления.
Люди, прогуливавшиеся рядом со мной, собирались группами и аплодировали; такую овацию мне приходилось слышать разве что на выступлениях цирковых гимнастов.
«Но это же музыка будущего! — невольно подумалось мне. — Значит, я уже не в своем времени?»
В это пришлось поверить, когда, приблизившись к афише с программой концерта, я прочел совершенно ошеломляющее название только что прослушанной пьесы:
«№ 1 — Размышления в ля-миноре о квадрате гипотенузы!»[9]
Меня начало охватывать беспокойство. Уж не сошел ли я с ума? А если еще нет, то не свихнусь ли в ближайшем будущем? Я побежал, и кровь застучала у меня в ушах. Мне необходимы были воздух, простор и абсолютная тишина пустыни. Площадь Лонгвиль была недалеко. Я поспешил туда, в эту маленькую Сахару. Я побежал туда…
И очутился в оазисе. Под большими деревьями царили тень и прохлада. Под цветочными массивами расстилались зеленые ковры. Воздух благоухал. Среди зелени журчал прелестный ручеек. Из старинной наяды, на которой время оставило свои неизгладимые следы, струилась чистая вода. Разумеется, без искусно устроенного приемника воды бассейн переполнился бы и затопил город. А вода эта была отнюдь не сказочной, не нарисованной на закопченном стекле или марле. Нет, это было самое настоящее химическое соединение водорода и кислорода, свежая питьевая вода, в которой кишели тысячи мелких рыбешек, хотя еще вчера они не смогли бы прожить в этом бассейне и часа. Я погрузил губы в эту воду, которую до сей поры все анализы признавали негодной, и она оказалась подслащенной, дамы и господа, что в тогдашнем своем состоянии экзальтации я нашел совершенно естественным.
Последний раз взглянул я на влажную наяду — так смотрят на чудо природы — и направился к улице Рабюйсон, задаваясь вопросом, сохранилась ли она еще.
Во всяком случае, налево вырисовалось огромное шестиугольное строение с величественным входом[10]. Оно служило одновременно и цирком, и концертным залом, достаточно большим, для того чтобы в нем звучала музыка, исполняемая и «Орфеоном», и «Филармоническим обществом», и «Гармонией», и «Хоровым союзом»[11], и фанфарами муниципальных добровольцев-пожарных.
В этом зале (что хорошо было слышно снаружи) огромная толпа аплодировала так, что стены, казалось, вот-вот обрушатся. Массе народа, собравшейся около здания, передавался энтузиазм находившихся внутри. У дверей на гигантских щитах огромными буквами значилось:
Я ничего не знал ни про императора, ни про его заурядного виртуоза.
— А когда же приехал этот Пьяновски? — спросил я у одного меломана, выделявшегося среди других чрезвычайно развитыми ушами.
— Он не приезжал, — ответил туземец, окинув меня странным взглядом.
— Так когда же приедет?
— И не приедет, — ответил любитель музыки.
При этом у него был такой вид, словно он хотел сказать: «А вы-то сами откуда явились?»
— Но если он не приедет, — продолжал я, — то как же он даст концерт?
— Он играет именно сейчас.
— Здесь?
— Да, здесь, в Амьене, и одновременно в Лондоне, Вене, Риме, Петербурге и Пекине!
«Ах, вон оно что! — подумал я. — Да все эти люди безумны! Быть может, каким-то образом разбежались пансионеры заведения в Клермоне?»[13]
— Послушайте… — начал было я.
— Да вы почитайте афишу! — прервал меня меломан, пожав плечами. — Разве вы не видите, что это электрический концерт?
И я прочел афишу. В самом деле, именно в этот самый момент знаменитый долбильщик по слоновой кости, Пьяновски, выступал в парижском зале Эрц, однако при помощи электрических проводов его инструмент был соединен с роялями в Лондоне, Вене, Риме, Петербурге и Пекине. В результате в тот момент, когда он нажимал клавишу, одна и та же нота звучала на всех инструментах. Каждое
Последние комментарии
7 часов 33 минут назад
8 часов 8 минут назад
9 часов 1 минута назад
9 часов 6 минут назад
9 часов 17 минут назад
9 часов 30 минут назад