Зигзаги судьбы [Сигизмунд Анатольевич Дичбалис] (fb2) читать постранично, страница - 92

русский рост. Одной из характерных черт Власова была чисто русская способность глубокого анализа. Власов был русским, насквозь русским. Плоть и кровь русского хлебопашца, а потому он не только знал, но понимал и чувствовал чаяния и нужды русского народа удивительно ясно, больше того — резко.

Революция и партия, конечно, наложили на него сильный отпечаток. Он плохо разбирался в вопросах государственной стратегии и исторической политики. История тысячелетней динамики российского народа была совершенно чужда ему, и ему, безусловно, нужно было побывать в Европе, чтобы на многое взглянуть иначе, значительно шире, глубже и с иной точки зрения.

Проще — он не знал жизни по ту сторону «чертополоха», т. е. политических, военных, социальных и исторических взаимоотношений, а также техники и метода западной демократии. В военном отношении он был превосходный тактик, но не глубокий стратег. Ему нужно было ещё поучиться, чтобы проникнуть в «тайну магии» вышеупомянутых наук и вопросов, а также русских исторических задач, геополитических законов и доктрин государственной стратегии. Зато, повторяю, во всех иных вопросах, касающихся тактики военного дела, организации, политической сноровки, понимания психологии народов России, их быта и стремлений, Власов, безусловно, стоял на высоте того исторического задания, которое ему пришлось выполнять. Психологически он «разгрызал» людей замечательно и, например, мне он указал на целый ряд моих личных недочётов, которых я сам в себе не замечал. В этом отношении я был ему очень благодарен, ибо впоследствии, когда мне пришлось формировать Первую Русскую Армию, и ко мне пришло приблизительно 20 % «старых», а 80 % «новых», критика генерала Власова моей психологии мне пригодилась.

«Вы, полковник, широко охватываете стратегические и государственные вопросы, — говорил генерал Власов, — но Вы слишком узко сидите в казарме. Я верю вам, что вы любите Россию, вернее, вы влюблены в её историю, но вам слишком импонирует германская сила и германский удар. Вы не хотите понять, что русского вопроса нельзя разрешить войной или ударом даже 50-ти прекрасных броневых дивизий. Его можно разрешить только продолжением народной революции, т. е. тем, чего вы так не любите, и мысль о чем приводит вас в содрогание. <…> Вы мечтаете о возрождении России, но, прежде всего, вы думаете о возрождении Марсового поля, красивых полков, крепкой казармы и славы старых знамён. А потом уже вы думаете о воле народа, о государственном образе правления, о парламенте и проведении всех тех хозяйственных и социальных реформ, которые так необходимы нашему измученному народу. <…> Вы — солдат не только по профессии, а и по натуре, да ещё развращённый прусским милитаризмом. Я тоже солдат, но только по профессии, а не по натуре, и не вышел, как вы, из сугубо военной касты. Я не оторвался от поля и от фабрики, и всё это — для меня живое тело, а для вас — это только изучаемая абстракция».

Я не остался в долгу и говорил ему о его недостатках. «Вы не были вне Советской России и вам непонятна европейская обстановка и западные методы работы. Революционная Россия не нужна. Она от всех этих социалистических экспериментов устала. Партизанщиной и восстанием вы ничего не сделаете. На Запад также мало надежды, как и на розенберговскую политику. <… > Победа германских армий должна привести нас в Москву и постепенно передать власть в наши руки. Немцам даже после частичного разгрома Советской России долго придётся воевать против англо-саксонского мира. Время будет работать в нашу пользу, и им будет не до нас. Наше значение как союзника, будет возрастать, и мы получим полную свободу политического действия».

Генерал Власов не соглашался со мной. Он считал, что РОА — это только точка опоры для национально-революционного пожара, для организации крупнейшего партизанского движения, саботажа и новой гражданской войны. Нельзя допускать немцев слишком глубоко в Россию. «Вы поймите? — говорил он, — что мы живём в эпоху не профессиональных войн, а революционных движений. Народ — это не статист, а активный участник исторических событий».

Я не соглашался с ним, и пробовал доказать ему, что личности делают историю. Толпа остается всегда толпою и, в конце концов, идёт за победителем. Андрей Андреевич возмущался. «Позвольте, — говорил он, — ведь вот, большевики победили, однако, русский народ не воспринял коммунизма». «Воспринял или не воспринял, а потом изжил — всё это не играет никакой роли. Исторический факт налицо, что в Москве сидит коммунистическое правительство и управляет двухсотмиллионной массой», — возражал я. «Вы слишком заражены германским фюрер-принципом», — нападал Власов. «А вы, генерал, слишком тонете в доктринах революции», — парировал я.

В конце концов, мы оба решили, что без водки этого дела не разберёшь, и, уходя от Власова под утро, я чувствовал, как говорят моряки, что слишком ложусь на борт, но что Андрей Андреевич Власов, безусловно, большой