Запах полыни [Геннадий Никитович Падерин] (fb2) читать постранично, страница - 5

времени, отдал приказ не рыпаться, а сам связался со штабом полка: попросить, чтобы выделили снайпера.

Вышел на начальника штаба. Тот одобрил идею, пообещал помощь в ее реализации, а в конце разговора спросил:

— Чего смурый такой, комбат? Не занедужил, часом?

Утемову пришлось открыться:

— Совестно сказать, товарищ майор, на фронте — и привязалась какая-то ерундовина: бок чего-то прихватывает. Временами — в глазах темно.

Майору, знал Утемов, было за пятьдесят, тот вздохнул, посетовал:

— Какие вы все, однако, фанфароны, молодежь… — и неожиданно рявкнул: — Тебе — что, оставить за себя некого? Немедленно в медсанбат! Чтоб через пять минут тебя на передовой не было! Ты фронту здоровый нужен…

И вот Утемов лежал теперь на соломе, застилавшей дно глубокой повозки, отирал после очередного приступа холодный пот со лба и вяло вслушивался в перебранку, в которой участвовали два голоса: знакомый и просительный — его ординарца Коли Клушина, незнакомый и неподступный — совсем еще, похоже, молодой девчушки. Утемову мешал увидеть ее высокий борт, но она почему-то представлялась ему востроносой и тонкобровой, с распущенными, выгоревшими на солнце волосами.

— Чем мы виноваты, что наш медбатальон два дня как разбомбили? — говорил Коля. — Все утро по степи мотаемся. Хорошо, фрицы сегодня не летают.

— Не знаю, не знаю, — цедила в ответ девчушка. — Надо было выяснить, куда ваши перебазировались. А мы просто не в состоянии обслуживать другие части, со своими ранеными по двадцать часов от столов не отходим.

— Свои, чужие… Будто мы из-за линии фронта.

— К чему это — играть словами? Я же сказала: по двадцать часов работаем. К тому же, у тебя… у твоего комбата даже и не ранение.

— Помирать теперь ему, как собаке какой?

— Тянуть не надо было. Дотянут всегда до последнего, потом — «Караул, помогите!»

Утемов, злясь на дребезжащую слабость во всем теле, с трудом приподнялся на локте, но борт повозки все равно оставался выше линии глаз. Ничего не увидев, позвал слабым голосом:

— Клуша…

Вместо ординарца из-за борта посунулось девичье лицо — действительно востроносое и тонкобровое, лишь волосы не были распущены, их прикрывала медицинская косынка. Девушка вгляделась в него, бровки дрогнули, изломились, она разом пострашнела и сказала с упреком:

— Знала, нельзя мне на вас смотреть — жалость проснется… Где болит? Тут? Ну-ну, будьте мужчиной, всего-то ничего — аппендицит. Точно вам говорю. Вот доктор обрадуется: за все время — первая довоенная операция.

…Хирург встретил теми же словами:

— Будь мужчиной, комбат…

После этого сообщил:

— Ничего обезболивающего нет, весь резерв исчерпан. Единственно, могу храбрости для предложить глоток спирта.

Утемов отрицательно покачал головой, сделал попытку улыбнуться — ободрить врача улыбкой, не смог, пообещал:

— Буду мужчиной.

Не стонал, только вскоре после начала операции, боясь искрошить зубы, попросил у сестры какую-нибудь тряпку. Она отмотала кусок бинта, засунула ему в рот.

Сквозь боль услышал, как ругнулся хирург:

— Ах ты, черная немочь, так и думал: гнойный!

— Черная немочь? — невнятно вытолкнул из-под бинта Утемов. — Откуда это у вас, доктор?

Хирург, не поднимая головы, окликнул сестру:

— Чего он, Лида?

— Бредит, чего же еще! — определила та. — Может, правда, спирта ему, Никита Дмитрич?

— Заканчиваю уже. Повязку наложим, нальешь.

Боль утратила четкие контуры, стала подниматься к груди, расползлась по телу. Утемов чувствовал невероятную усталость. Одолевая ее, заставил себя сосредоточиться на хирурге: смуглое лицо с крутым лбом, языками залысин, тучами бровей показалось до странного знакомым.

«Черная немочь… — повторил про себя. — Откуда же это у вас, доктор?»

Память, оттесняя боль, вызвездила зимний солнечный день в Карелии, первый их день в закордонье, когда они, с боем прорвавшись через линию фронта, устроили в густом ельнике привал; Утемов обходил расположившихся под деревьями бойцов своего взвода и внезапно услышал, как один из отделенных командиров принялся снимать стружку с незадачливого бойца, потерявшего в горячке боя вещмешок: «Ах ты, черная немочь!..»

Утемов спросил после у сержанта, что означает странное присловье. Тот, смущаясь, пояснил: этак, бывает, на родине у него, в Прибайкалье, отношения выясняют. «Как, к примеру: „ах ты, холера!“»

Боль опять вернулась, объединилась с усталостью, и Утемов понял: еще немного — и ухнет в беспамятство. В этот момент хирург сказал:

— Ну, вот, батенька, как будто все, теперь дело за организмом, — и похвалил, отходя в угол палатки, к стоявшему там ведру: — А ты молодцом, комбат!

Сестра тоже оставила Утемова, зачерпнула воды, стала поливать из кружки хирургу на руки. Утемов вытащил изо рта мокрые лохмотья бинта, пошевелил непослушным языком:

— Извините, доктор, как ваша фамилия?

— Ну и ну! — подивилась сестра. — Думала, спиртом отпаивать