Солнце над Бабатагом [Александр Петрович Листовский] (fb2) читать постранично, страница - 168

Ана бежала за ним, пока ее не прогнали джигиты… Так Карима оторвали от деда…

— Ты что плачешь, девочка? — спросил старик, прерывая свой рассказ и поглаживая Файзи по голове. — Все это было очень давно и никогда, никогда не вернется… Ну, слушайте дальше…

Жизнь при дворе Сеид-бека была очень тяжелой. Карим был приставлен смотреть за ишаками, а их было много, штук тридцать. Он их поил кормил, чистил, а потом гонял караваном с товарами. Тут как-то узнал, Что дед Очир умер, а тело его в горах съели шакалы.

Еще когда мольчик начал работать при дворе Сеид-бека, тот обещал ему со временем купить жену, в том случае, если он будет примерно служить. Мальчик рос, помнил это обещание, но еще не совсем понимал, что такое жена.

Много лет Карим ходил с караванами. Везде побывал — в Дарвазе, и в Каратегине, и в Гарме, и в Карши, ходил и в Джизак, и в Термез. Много троп исходил. Ведь дорог тогда не было. Попадало ему и плетью и кулаком по лицу, и голодным был, и больным, и мерз отчаянно в горах, и всегда был плохо одет. Денег никто ему не платил. С завистью смотрел он на тех, кто имел две-три таньги. А кто имел рупию, тот был в его глазах богачом. Он не знал, что за труд следует получать деньги. Кормит бай, как ишака, дает халат — и то хорошо.

И вот, когда ему исполнилось тридцать лет, вызвал Карима управляющий бека, выдал ему новый халат и объявил, что завтра его будут женить.

Привезли его в кишлак Кипчак, что под Гиссаром, и посадили рядом с какой-то девчонкой. Маленькая такая девчонка. На вид лет двенадцать. Но лица не видно. Чадрой закрыто. Она боится, плачет, трясется. Тут мулла начал обряд совершать. А потом обед подали. Вечером привозят их на двор Сеид-бека. Он выходит и говорит: «Вот, Карим, жена тебе. Я за нее большой калым платил: два барана, один ишак, халат и деньгами еще пятьдесят рупий давал. И ты, и жена твоя, и дети твои должны теперь мне это все отработать…»

Старик помолчал, потом порывисто встал и, обращаясь к Вихрову, сказал:

— Пойдем, товарищ майор, я тебе одну шинель покажу. Идем с нами, Файзи.

Теперь Вихров имел возможность увидеть убранство нового дома.

Пройдя коридором, они вошли в небольшую, но светлую комнату.

— Вот мы здесь живем, — объявил Карим-ака, широким жестом поводя рукой вокруг. — Нравится ли? Садись, товарищ майор.

Стульев в комнате не оказалось. На полу, покрытом темно-красным ковром, лежали набитые ватой подушки. Видимо, Карим-ака никак не мог отказаться от некоторых старых привычек.

Он включил свет, потому что уже начинало темнеть, подошел к стоявшему в углу сундуку, окованному наискось жестяными полосками, и открыл его.

Вихров молча следил за движениями Карим-ака, который, приговаривая что-то, вынимал и складывал в кучу халаты, куски материи и еще какие-то свертки. С самого дна сундука он достал узел, перевязанный домотканой тесьмой. Развязав узел, он вынул оттуда старую шинель и, подавая Вихрову, сказал:

— Смотри ее хорошо: кровь убитого на ней видна.

Вихров молча взял шинель и стал рассматривать ее…

По этой ветхой шинели, по ее швам, рубцам и заплатам можно было читать.

Засаленная на груди, протертая, как сито, на локтях и коленях она вместе с ее бывшим хозяином, видимо, прошла долгий путь. Нижний край ее залохматился, а на помятых обшлагах виднелись темные пятна — следы поводьев, когда всадник, не имевший перчаток, грел озябшие руки сырой бухарской зимой, закидывая повод на локоть. Через правое плечо шел рубец, наскоро схваченный суровыми нитками, — знак сабельного удара. Примерился басмач, взмахнув шашкой, но сталь упала на сталь, и клинок, скользнув вниз, прорубил только сукно… А вот вырван клок, тоже наспех перехваченный такой же ниткой: видно, в каком-то бою зацепил ее «крючник», но тут же и нашел погибель свою…

От шинели чуть припахивало конским потом и еще тем далеким и особенным запахом, который сразу же живо напомнил Вихрову Восточную Бухару прежних лет.

«Чья это шинель? — думал он, не замечая, что его руки дрожат. — Уж не Козлова ли?.. — Нет, шинель была командирская. Так, может, Пахомова?..» И хотя он никогда еще не терял самообладания, на этот раз никак не мог справиться с охватившим его душевным волнением. Всем своим существом он чувствовал, что знает, кому принадлежала эта шинель. Знал и никак не мог вспомнить.

Он так ушел в себя, что не видел, как Файзи, присев у порога, следила за каждым его движением.

Вихров разложил шинель на полу и только сейчас увидел большое бурое пятно давно высохшей крови, расплывшейся там, где был ясно виден след от поясного ремня.

Файзи быстро сказала что-то Кариму-ака. Он кивнул головой.

— Ты что говоришь? — спросил Вихров, нахмурившись и с досадой ощущая, что голос девочки нарушил ход его мыслей.

— Я сказала дедушке, что вы очень внимательно рассматриваете шинель, — отвечала Файзи, видимо, поняв неудовольствие Вихрова. — Дедушка уже показывал эту шинель одному человеку, а тот посмотрел, бросил и ничего не сказал.

Вихров молча