Коллекция пепла [Анатолий Васильевич Королев] (fb2) читать постранично, страница - 2

приметы – мощный ксерокс и американская машина для резки бумаги.

– Шампанского? – незнакомец открыл холодильник.

– Какое к черту шампанское! Найдется стопка холодной водки?

Между нами стоял широкий стальной стол, какие обычно стоят на почтамте в отделе посылок, пустой и голый, если не считать старомодного канделябра с новенькими стеариновыми свечами.

– Не чертыхайтесь. У бога есть уши. Водки? Пожалуйста. У нас есть все, – он налил водки и выставил на свет просторное блюдо с обильной закуской.

Порыскав глазами, я отыскал среди ломтиков рокфора и канапе с черной икрой соленый огурчик.

Тем временем мой визави торжественно поставил на стол загадочный черный ящик, и глаза его вспыхнули огоньком сигареты.

– Итак, начнем… тсс… перестаньте жевать. Склоним головы в скорби.

Меня покоробил его театральный пафос, – и он открыл крышку.

– Это череп Гоголя.

Я невольно попятился,… но ящик был пуст.

– Эй, вы, там ничего нет, – да он сумасшедший подумал я.

– Вот он, – аноним засунул руку в коробку, пошарил и достал маленькую ч/б фотографию черепа в фас и профиль.

К снимку была приклеена сопроводиловка, напечатанная на машинке.

– Номер тринадцать, – вздохнул он, бегло читая запись, – Череп Николая Васильевича Гоголя. Похищен из могилы в 1909 году маньяком Бахрушиным.

Он спрятал снимок обратно в коробку и пояснил:

– Негодяй дал взятку рабочим, которые обновляли могилу в канун столетия классика. Вандализм вскрылся только двадцать лет спустя, когда чекисты закрыли кладбище в Даниловом монастыре.

Тогда, по приказу Кремля переносили на Новодевичье кладбище две могилы поэта Языкова и сатирика Гоголя.

– Это уже все описано, – перебил я с досадой.

– Всё да не всё. Сталин велел найти пропажу из под земли. Сам Бахрушин тогда уже умер. Оказалось, он спрятал череп в саквояже патологоанатома. А саквояж хранил в институте мозга. Не стану, и говорить чего стране стоило отыскать этот череп; все равно не поверите.

– Так вы его вернули в могилу? – сказал я не без тайного облегчения.

– Ну что вы! Я его уничтожил.

– Как!

– Очень просто. В растворе соляной кислоты.

Согласитесь, хранить такие вещи в любой коллекции – опасная затея. Череп самого Гоголя!

О, это был волнующий миг,… кость рассасывалась медленно, как сахарная голова в крюшоне, и я то и дело помешивал раствор фаянсовым пестиком.

– Какое кощунство.… Впрочем, я не верю. У вас нет никаких доказательств!

– Поверьте на слово. Доказательства есть. И самые надежные. Были проведены десятки экспертиз,…нет, это был именно его череп.

И тут он захлопнул крышку пустого ящика.

– Но зачем?! – растерялся я перед духом подобного нонсенса.

– Следы таких преступлений должны быть уничтожены самым надежным способом. В противном случае, что скажут о России, где читатели могут запросто надругаться над останками классика?

На столе появилась новая картонная коробка.

– А тут – мой аноним перешел на восторженный шепот, – моя пушкиниана. Не поверите, письма Натали к мужу. На французском. Ни одного письма, как известно не сохранилось! Только пара приписок для Пушкина, написанных ее рукой на чужих письмах. Мало того. Здесь еще и легендарные автобиографические записки! Те самые, которые поэт якобы сжег в Михайловском, узнав о смерти императора Александра.

Нет, они уцелели! И мы нашли их.

Я перечитывал записки сотни раз. Какое сокровище мысли. Какая поэзия души. Но и это не все. Сказать ли? Вы не поверите. Переписка Пушкина с Дантесом! Целых два письма поэта и ответ будущего убийцы! Все датированы роковым январем 1837 года. Пушкинисты и не подозревали об их существовании!

– Не может быть! – пошатнулся я от дурного предчувствия.

– Смотрите, Фома! – коллекционер открыл крышку и торжествуя выставил на свет стеклянный куб, наполненный до половины какими-то черными легкими хлопьями.

– Что это? – попятился я.

– Пепел! Я сжег все, ровно два года назад. Подлинность пушкинской руки удостоверена самым строжайшим образом. Экспертизы бумаги, чернил, водяных знаков …заключение почерковедов.

– Господи! Но скажите зачем? Зачем вы это сделали? – потерялся я окончательно перед безумием такого пожара.

Он помолчал, затем наклонился к моему уху, словно нас мог кто-то подслушать и зашептал:

– Автобиография, и переписка с женой, а особенно письма к Дантесу рисуют поэта в невыгодном свете.

И уже громче, словно в уши незримых свидетелей, выкрикнул:

– А Пушкин это наше всё. Палладиум нации. Никому не позволено замарать образ Пушкина, даже самому Пушкину!

Хоть это и безумие, вспомнил я строчку из Гамлета, но в нем есть система.

– Но вы то, хоть что-то запомнили? – мой голос упал.

– Что-то! – рассмеялся безумец, – Я помню все наизусть. И все умрет вместе со мной. Могила! Вот идеал настоящего коллекционера.

– Вы психопат? – осмелел я после второй стопки.

– Ну, ну, – погрозил мне хозяин указательным пальцем, – Я коллекционер! И я собираю только никому неизвестное. Сделать шедевры