Как выросло оливковое дерево [Ицхокас Ехудович Мерас] (fb2) читать постранично, страница - 2

Набрал он тех белых цветов, вернулся, высушил их насолнце, и заварил, и дал матерям тот настой пить, и груди их налились молоком.

Разве не промысел Божий, не рука Господня?

Обе женщины Яакова умерли еще в Йемене, вечный им покой.

И дети все — а было их, слава Богу, счетом немало, от одной восемь, да от другой, может, тринадцать — состарились вскоре один за другим, ушли в мир иной, вечная им память, — Бог дал, Бог взял.

Он же, Яаков, иссох, но не старился, и долго еще пахал землю вместе с внуками и сыновьями внуков, и не считал их, как не считал своих годов. Пахал землю, и сеял, и сажал виноградники, и разводил сады. И рожала Святая земля, трудовой рукой политая и потом просоленная, и на том когда-то пустом месте, где шалаши стояли и младенцы чахли, волновались теперь хлеба, и цвели сады, и зрели сочные плоды, и множились и плодились потомки.

Все рука Божья.

Так трудился Яаков неустанно много лет, покуда однажды почувствовал вдруг, что тело его слабеет, силы покидают его, дни его тают.

Огляделся вокруг Яаков, порадовался на зеленеющие поля и цветущие сады, на многочисленных своих потомков, коих уже ни в лицо не знал, ни по имени позвать не мог, и не было ему известно, сколько их — здесь, а сколько по другим городам и селам рассеяно, сколько в войнах пало, сколько в иные страны убыло, и понял, что никому он уже больше не нужен, и слава Богу, и что может он завершить свои дни, как сам хочет.

А захотел Яаков лечь в могилу в Святом городе, там ждать Мессию и воскресения из мертвых.

Поспешно, чтобы успеть, сложил Яаков в котомку лепешек, пузырек масла, мешочек маслин, горсть сушеного винограда, кожаный мех с водой на плечо повесил и, никому не сказавшись, с зарей отправился в Иерусалим.

Шёл большаками и тропками, и полями, шел неспешно, мерным шагом — что в гору взбираясь, что с горы в долину — чтобы не переутомиться, а для отдыха — то присаживался, а то и ложился под деревом, и подкреплялся палыми плодами с земли.

И на седьмой день пути взобрался Яаков на гору, где на семи холмах стоит Святой город. А взобравшись, не остановился, но пошел дальше, покуда увидел ветхие стены Старого города, за которыми таилось самое святое из всех мест — Стена плача.

Оставалось только спуститься под гору, пересечь узкую долину и подняться на тот холм.

Taм, на спуске с горы, и подкосились у Яакова ноги, и понял он, что не дойдет. Увидел, что оказался на небольшой площадке, и там раскинули ветви четыре старые оливы и притулилась хижина из нетесаного камня. Хотел уже прижаться к жилистому стволу оливы и свалиться прямо здесь, в тени дерева, но подумалось, что пристойнее умереть под крышей, и скользнул в заброшенную пустую хижину, и растянулся на прохладном каменном полу, и уснул глубоким сном.

Спал Яаков непробудно шесть дней и шесть ночей, а на седьмой день, проснувшись, увидел долину, за долиной — гору, а на горе — стены Старого города, за которыми — отсюда не видно — стояла стена Храма.

Обратил лицо свое Яаков в ту сторону и сотворил утреннюю молитву, возблагодарил Господа, что помог ему подняться в Иерусалим, чтобы там умереть, а когда кончил молиться, бесконечно удивился, ощутив большую силу в своем ветхом теле, словно он наново родился. И не понял Яаков: то ли он уже умер и воскрес из мертвых, то ли молодая душа, пролетая мимо, воплотилась в его умирающем теле, или Господь передумал и решил продлить дни слуги своего Яакова.

Ощупал Яаков свое тело — вроде те же кости, что и были. Завернул рукава — те же сухие, жилистые руки, поднял одежды — длинную, до земли рубаху — те же тощие ноги, запыленные в дальней дороге, подергал свои длинные пейсы, скосил на них глаза — те же белые, поседевшиепейсы.

Возблагодарил Яаков Господа за новую силу и почувствовал глубокий голод и острую жажду, и вышел он из каменного жилища, чтобы осмотреться, зная уже, что и насытит и напоит его Всевышний.

И в самом деле. Двор был усеян от края до края. Медные гильзы — маленькие, в палец, и большие, на всю длину руки — валялись по всему двору, то блестящие, то позеленевшие, куски веревки, толстой и тонкой, куча зеленых деревянных ящиков с черными надписями высилась в углу двора, к стене хижины притулилась кипа белесых, выгоревших на солнце серых одеял, две заржавленные каски, груды окурков, топорик с расколотой зеленой ручкой, нож-штык с почерневшими гранями, железная бочка, обросшая травой, тряпки, пустые разноцветные консервные банки, ведро без дужки, вязанка сухого хвороста, стул с выдернутыми ножками, моток колючей проволоки, погнутая длинная металлическая лестница, строй огромных четырехугольных жестяных банок, обрывки бумаги, мешки, остатки истлевших газет.

Но не эти предметы, не мусор и свалку увидел сразу Яаков, а четыре жилистых, бугристых оливковых дерева, увешанных плодами, и виноградные лозы — шесть насчитал. Их стебли — в руку толщиной — тянулись вверх по скале, а ветви — длинные, отяжелевшие от ягод, гнулись к земле.

Спотыкаясь о жестянки, шагнул Яаков к ним,