Единственный [Мариэтта Сергеевна Шагинян] (fb2) читать постранично, страница - 2

времени не давать паровозов и вывешивать красный железнодорожный флаг совсем не на месте, — но это не касалось ни города, ни городских дам, ни дамских портних.

Торопливо перебежала Любовь Адриановна площадь и стала в трамвайную очередь, озабоченно начиная свой трудовой день. Она казалась сейчас моложе своих лет: ей нужно было заехать за деньгами к мужу, а женщины просят деньги не иначе, как с детским личиком.

Муж нашей героини, Михаил Семенович Жемчужников, восседал в правлении своего кооператива «Каждый за себя». Быстро пройдя через лавку, где возвышались груды пустых жестянок, пустые ящики, опрокинутый бочонок и два ряда пустых коробок, а мрачного вида приказчик нехотя продавал единственные имевшиеся в магазине товары — морской канат и подержанную мышеловку, — Любовь Адриановна прошла в управление. Там за двумя письменными столами чинно сидели члены правления, секретарь и помощник секретаря и переписывали что-то из одной тетради в другую. По стенам висели заманчивые плакаты. На одном был нарисован измученный и ободранный обыватель, не состоявший членом кооператива, а на другом — обыватель чистенький, в калошах, с зубною щеткой в руке и членскою потребительскою книжкой в другой руке. Надпись над ними гласила: «Гражданин, только в кооперативе спасение от разрухи!» Повыше имелся еще один плакат, изображавший две протянутые друг к дружке руки, с целью рукопожатия, как думали кроткие потребители, а может быть, и с намеком «рука руку моет», как утверждали потребители-критиканы. Под ними была подпись: «Граждане, объединяйтесь».

— Миша, — капризно произнесла Любовь Адриановна, метнув взор на белокурого секретаря, имевшего вид «вечного студента», не кончающего «по независящим обстоятельствам».

— Ну? — недовольно спросил Михаил Семенович, мужчина очень мохнатый и молчаливый, — качества, приобретенные им только в браке.

— Я, право, не знаю, как это вышло, — беспомощно произнесла Любовь Адриановна, подняв на мужа кроткие красивые глазки, — ты, кажется, мне вчера что-то дал, а я забыла попросить еще на портниху.

— Сколько тебе нужно?

— Какой ты странный, Миша, — укоризненно протянула Любовь Адриановна. — Что за тон! Откуда я знаю, сколько мне нужно.

По долгому семейному стажу, выстраданному борцом за кооперативы, у Михаила Семеновича составилось особое мнение о тех обстоятельствах, когда женщина сама не знает, сколько ей нужно. Это мнение, судя по выражению его лица, было далеко не из утешительных. Он порылся в кошельке, вздохнул, достал кожаный бумажник, вздохнул еще раз — и удовлетворенная Любовь Адриановна упорхнула, оставив в правлении запах герленовских духов.^[1]

«Кого я встречу? — думала она, идя пешком к портнихе. — Может быть, я тоже ему приснилась? Это, наверно, был Фохт. А может быть, и Петр Александрович…»

— Ах! Доброе утро!

Перед нею, вынырнув из переулка прямо-таки с мистической неожиданностью, стоял Василий Васильевич, очень тонкий высокий офицер в темных очках (у него болели глаза), в брюках галифе и светло-рыжих сапогах в обтяжку. У Любови Адриановны забилось сердце. Ей показалось, что приснившийся незнакомец был именно такой — высокий, сутулый и грустный.

— Разрешите составить компанию, — произнес офицер тонким грудным тенорком, препротивно шепелявя на букву с. Очарование исчезло. Разве можно говорить так вульгарно! И быть так непроходимо глупым, как этот несчастный юнец, ходивший слегка растопырив ноги, из боязни испачкать свои заморские сапоги и смять галифе. Она вспомнила, что сапогам этим уже больше году, и ей стало досадно, почему они до сих пор новые. Василий Васильевич был тотчас забракован.

— Идите, если вам делать нечего, — разрешила она и, когда он зашагал рядом, убедилась, что между ним и видением ее сна не было ни малейшего сходства.

У портнихи ее расстроили. Платье, на первой примерке очень ей шедшее, теперь сидело отвратительно. Девочка в ответ на ее замечание дерзко пожала плечами. Счет лежал на столе и содержал вдвое большие цифры, нежели она думала, а сама портниха, с которой можно было поторговаться, уехала к умирающей матери. В сильнейшей досаде Любовь Адриановна велела уложить платье, подождала, покуда дерзкая девочка выводила свою подпись на счете, скомкала его и бросила в сумочку, а потом отправилась к гимназической подруге.

Есть особый сорт женщин, который можно назвать «сочувственным». К нему принадлежат некрасивые девушки, очень счастливые в браке жены и пожилые вдовы. У каждой из них есть легкомысленная подруга, которой они сочувствуют, дают советы, гадают на картах и даже относят с предосторожностями письма, доставленные по их адресу. Основным часом для сочувствия, по молчаливому соглашению обеих сторон, выбрано время «кофе», что дает возможность сочувствующей даме принять, правда с небольшими возражениями и даже упреками, от дамы чувствующей — либо несколько сладких пирожных, либо небольшой кекс, либо фунт