надежда, что будет кому в старости подать чаю, сходить за лекарством. А если — ведь и правда, совсем еще не вечер! — появятся дети? Тогда это будет вообще другая жизнь, начатая сначала, и другие расклады…
Аллочка Мизяева сидела дома, обшивала пеленки, и гадала, в кого же уродится ее будущее дитя: в мужа, тихого химика-неорганика со сложной эротической концепцией? В удалого Валерочку Здуна? В проезжего, словно Чичиков, писателя-детективщика-фантаста, лауреата? А может быть, в блатного парнишку, тоже с неординарным взглядом на половую проблему?..
На улице дул ветер, шевелил голые ветки.
Она шила, и бормотала:
— Та Галю! Та я ж тэбэ кохаю!..
— Ну кохай же, кохай, Господи!.. Но не забывай, что я отдала тебе самое дорогое, что есть у девушки.
— Та развэ ж я могу забыть! Та клянусь дитямы!..
— Перестань, не рви мое сердце! Где твоя цепочка? Ты обещал! И часики обещал!
— Галю, Галю! Та пидожды трохы: я ж тэбэ кохаю, я ж нэ можу оторваться!..
— Имей в виду: я скоро закончу техникум, и пойду служить в органы. Тогда уж берегись!
— Уй, я вжэ тэпэрь вэсь дрожу, аж зубы чакают. Подвынсь блыже, послухай!
— Ага, правда чакают… Ой! Ну перестань! Чего ты делаешь! Убери руку! И ногу! Ну Богда-анчик же!..
Совершив несколько изящных прыжков, богомол Посяга уселся перед самкой и горделиво выпятил грудь. Она замерла; вдруг дрогнули концы крылышек. Тотчас и он раскрыл свои объятья, и немедленно оседлал подругу. Прикрепился для пущей прочности роговыми защепками, и с грацией старого кунфуиста и знатока иных восточных единоборств взялся за дело. О, восхитительный миг! Слияние Янь и Инь, мужского и женского начала. В нем смысл и всей философии, и всего сущего — продолжение жизни!
Однако в тот самый момент, когда тело Посяги напряглось для последнего усилия — самка обернулась назад и принялась спокойно поедать его голову. И, пока он заканчивал свою немудрую работенку — успела сожрать ее всю,[48] и ускакала, унося в себе семя новых тварей. Сухой трупик краткого мужа остался лежать на гимзящей животными и насекомыми почве.
По проселку с натужным воем мчал на второй передаче «газон»- ветеран Ивана Носкова. В кузове его, накрепко притороченная веревкою к дырявым доскам переднего борта, моталась Любка Сунь, безучастно глядя в небо. За машиной огромными прыжками молча скакал батрак Клыч, вскидывая кулаки.
Жизнь продолжалась.
В прохладной избе на окраине районного городка Малое Вицыно сидел некий лысенький человечек, и, припадая лицом к бумаге, писал художественное произведение.
«Они ехали по лесу. Лошади, предпринимая меры безопасности, наклоняли головы, чтобы ветки не хлестнули им по глазам. Митрофан, который правил телегой, сидел впереди нее и думал о своей большой семье, которую он вынужден был содержать. А перед Афанасием Павловичем, который сидел сбоку, проносилась вся его предыдущая жизнь, которая…».
Время от времени он отрывался от стола, и начинал плакать, потрясенный силою своих фраз. Пусть все прочтут! И мир узнает наконец всю правду, которую от него скрывают!..
А в Емелинске из большого панельного дома, выкрашенного зачем-то в белый цвет, вышла худенькая женщина, похожая на девчушку-переростка. Дочку свою она то тащила на руках, то ставила на землю и ругала — словно та виновата была в ее усталости. Исчез Алик — наверняка его уже нет на свете! — девчонке расти теперь сиротою, а ей — соломенной вдовой. Какая жуткая жизнь! И все равно — надо суетиться, надо спешить, а то нотариус Мелита Пална стала так строга, просто ужас! Им двоим не было совершенно никакого дела ни до орла, разметавшего крылья над городом, ни до мелькающей то здесь, то там лисы-огневки, искусно прячущей след.
Какие известия вы привезли? Неприятель вошел в город? Я люблю вас! Не мучьте меня… Черт побери… Надин, Надин… Надо положить конец… Да здравствует русский император! Она так болела, бедное дитя… Я конченный человек… По местам! (франц.)
(обратно)
Последние комментарии
2 часов 4 минут назад
3 часов 37 минут назад
7 часов 31 минут назад
7 часов 35 минут назад
12 часов 56 минут назад
2 дней 34 минут назад