Все написанное мною лишь Россией и дышит... Борис Зайцев: Судьба и творчество [Тимофей Прокопов] (fb2) читать постранично, страница - 4

атмосфера - и подчас кажется, что именно эта воздушная перспектива настроения есть самый важный для него предмет изображения. Он пишет мелкими мазками, точками незначительных подробностей, легко брошенными, но вдумчивыми эпитетами; и часто, часто эти штришки разом освещают нам содержание явления, в которое мы еле вдумывались, и переводят в сознание то, что смутно ощущалось за его порогом"^[8].

Александр Блок: "Есть среди "реалистов" молодой писатель, который намеками, еще отдаленными пока, являет живую, весеннюю землю, играющую кровь и летучий воздух. Это - Борис Зайцев"^[9]. А в "Записных книжках" 20 апреля 1907 года Блок отмечает: "Зайцев остается еще пока приготовляющим фон - матовые видения, а когда на солнце - так прозрачные. Если он действительно творец нового реализма (каким считала его критика того времени.- Т. П.), то пусть он разошьет по этому фону пестроту свою"^[10]. И наконец, в статье "Литературные итоги 1907 года" заключает: "Борис Зайцев открывает все те же пленительные страны своего лирического сознания: тихие и прозрачные"^[11].

М. Горький, прочитав книгу рассказов Зайцева, называет его в письме Леониду Андрееву (в августе 1907 г.) первым в числе тех, с которыми тот мог бы делать хорошие сборники "Знание", ибо такие, как он, "любят литературу искренно и горячо, а не одеваются в нее для того, чтобы обратить внимание читателя на ничтожество и нищенство своего "я". Однако в другом письме А. Н. Тихонову (А. Сереброву), написанном в это же время, - Горький выражает свое неприятие творческой манеры Зайцева: "Вам, кажется, знаком Б. Зайцев, и Вы немного поддались его манере выражать свою истерическую радость жизни? Это бросьте, советую. Есть такое состояние психики, кое медицина именует: "надеждой фтизиков" - у Зайцева источник вдохновения - именно эта надежда"^[12].

Здесь следует заметить, что большинство критиков, анализировавших творчество Зайцева, как и Горький, но без его злого сарказма, именно радость жизни, именно светлое, оптимистическое начало, столь ярко проявляющееся в каждой зайцевской странице, считали главным достоинством его рассказов, повестей, романов, пьес. "Зайцев сумел полюбить эту радость и счастье человека сильнее, чем капризы своей души, или, вернее, он настроил свою душу так, что все ее движения стали откликами этой радости и этого счастья",- писал П. Коган. Он же: "Зайцев слушает трепет жизни во всем, его душа откликается на радость всего живущего. И "вольное зеркальное тело" реки, и серая пыль, и запах дегтя - все одинаково говорит ему о радости жизни, разлитой в природе. Он так любит эту радость, он так ясно ощущает ее, что трагическое жизни не может нарушить ее светлого течения. Печальное-только спутник счастья, а смысл и цель в этом последнем. И кто владеет этим великим уменьем любить радость, пред тем бессильно скорбное и больное. Этим светлым взглядом смотрит Зайцев на все чувства людей"^[13].

К. И. Чуковский, выступивший еще в начале века как острый, взыскательный критик, имеющий зоркое эстетическое зрение, но увлекающийся сверх меры и потому субъективный, отчаянно спорил с Зайцевым, отвергая его проповедь "стихийности", поглотившей человека, надмирности, жертвенности, признавал, однако, высокую, покоряющую власть его жизнеутверждающего поэтического дара. Его поэзия, писал он, "так щемяще прекрасна, и Зайцев восхитительный поэт, но наше несчастье, наше проклятие в том, что мы все - такие же Зайцевы! Вы только представьте себе на минуту огромную толпу, всю Россию, из одних только Борисов Зайцевых, Зайцевы сеют и жнут, Зайцевы сидят в департаментах, Зайцевы продают, Зайцевы покупают, да ведь это величайшее наше страданье и величайшая слабость! Тают, вянут, никнут, блекнут хлипкие, восковые фигурки, - ни одна не стоит на ногах! И пожалуйста, не подносите к огню, так и закаплет воск. И при этом еще улыбаются: ах, как приятно таять!"^[14]

В истории литературы совсем немного примеров, когда издавший всего только первую книгу сразу становился в один ряд с теми, чья литературная репутация давно утвердилась. О Борисе Зайцеве узнала вся читающая публика, его включают в списки предполагаемых сотрудников и авторов новых журналов и издательств, о нем обмениваются впечатлениями в письмах и статьях А. Белый и И. Бунин, А. Луначарский и Ю. Айхенвальд, А. Куприн и Ф. Сологуб, Е. Колтоновская и Эллис (Л. Л. Кобылинский), Г. Чулков и Л. Андреев. Начинающего литератора приглашает на обед и сам Горький, который тут же заказывает ему перевод драмы Флобера "Искушение святого Антония". Заказ Борису Зайцеву пришелся по душе, и он выполняет его с воодушевлением. Новая работа публикуется в 1907 году в 16-й книге горьковских сборников "Знание" и в этом же году выходит отдельным изданием. Луначарский оценил этот перевод как "большое достижение"^[15]. Под прямым