Все написанное мною лишь Россией и дышит... Борис Зайцев: Судьба и творчество [Тимофей Прокопов] (fb2) читать постранично, страница - 12

Алданов - о Достоевском, Ходасевич - о Пушкине и Державине, Цетлин - о декабристах. Однако задуманное осуществили только Ходасевич, Цетлин и Зайцев.

Зайцев смог начать новую работу только в июне 1929 года. Выбор, павший на его долю, счастливо совпал с тем, о чем он и сам не раз задумывался: Тургенев был всегда ему духовно близок (как и Жуковский, как и Чехов). Критика многократно отмечала, что истоки творческой манеры Зайцева, его литературного родословия надо искать именно у этих трех русских классиков. Особенно - у Жуковского.

Вот, к примеру, что говорит об этом Г. Адамович, один из тонких ценителей творчества Зайцева: "И меланхолии печать была на нем…" Вспомнились мне эти знаменитые - и чудесные - строки из "Сельского кладбища" не случайно.

Жуковский, как известно, один из любимых писателей Зайцева, один из тех, с которым у него больше всего духовного родства. Жуковский ведь то же самое: вздох, порыв, многоточие… Между Державиным, с одной стороны, и Пушкиным, с другой, бесконечно более мощными, чем он, Жуковский прошел как тень, да, но как тень, которую нельзя не заметить и нельзя до сих пор забыть. Он полностью был самим собой, голос его ни с каким другим не спутаешь. Пушкин, "ученик, победивший учителя", его не заслонил.

Зайцева тоже ни с одним из современных наших писателей не смешаешь. Он как писатель существует, - в подлинном, углубленном смысле слова, - потому, что существует, как личность"^[45].

Без малого год ушел у Зайцева на изучение трудов и дней Тургенева, на творческое освоение нового не только для него жанра беллетризованной биографии. По единодушному мнению критиков, он существенно его обновил: жанр, испытанный в литературе пока еще немногими (и в их числе - А. Моруа, С. Цвейг, Ю. Тынянов, В. Вересаев, О. Форш, М. Булгаков), предстал в облике чисто зайцевском - как лирическое повествование о событиях и происшествиях личной, "домашней" жизни крупных художников слова, так или иначе сказавшихся на их творческой судьбе.

В мае 1931 года "Жизнь Тургенева" завершена и в 1932 году выходит в издательстве ИМКА-Пресс. Не скоро, только через двадцать лет, вернется Зайцев снова к этому жанру и выразит в нем свою любовь к Жуковскому и Чехову. Эти книги, написанные, что называется, кровью сердца, встанут в ряд его лучших творений. Борис Пастернак, прочитав одну из них, послал 28 мая 1959 года из Переделкина в Париж письмо:

"Дорогой Борис Константинович!

Все время зачитывался Вашим "Жуковским". Как я радовался естественности Вашего всепонимания. Глубина, способная говорить мне, должна быть такою же естественной, как неосновательность и легкомыслие. Я не люблю глубины особой, отделяющейся от всего другого на свете. Как был бы странен высокий остроконечный колпак звездочета в обыкновенной жизни! Помните, как грешили ложным, навязчивым глубокомыслием самые слабые символисты.

Замечательная книга по истории - вся в красках. И снова доказано, чего можно достигнуть сдержанностью слога. Ваши слова текут, как текут Ваши реки в начале книги; и виды, люди, годы, судьбы ложатся и раскидываются по страницам. Я не могу сказать больше, чтобы не повторяться"^[46].

История литературы и, в частности, ее биографического жанра показывает нам, как нередко нивелируется, приукрашивается в угоду тем или иным исследовательским концепциям так называемая "частная" жизнь писателей. Зайцевым предпринята попытка сказать как можно более честную и откровенную правду о жизни близких ему по духу великих мастеров слова, раскрыть фактами из биографии каждого из них то, что решительнее всего воздействовало на их духовный мир и творчество. Перед читателями этих книг Зайцева встают поэтические, в чем-то даже романтические страницы житийных повествований о людях, которых судьба наградила сверх-талантами и тем их выделила из миллионов.

Издав в 1935 году свой третий роман "Дом в Пасси" ("где действие происходит в Париже, внутренне все с Россией связано и из нее проистекает"^[47], Зайцев на двадцать лет погружается в работу над созданием "самого обширного из писаний своих" - автобиографической тетралогии "Путешествие Глеба" (по определению автора, это "роман-хроника-поэма") .

В одной из автобиографий он отмечает важную для своего творчества веху: "Уже нет раннего моего импрессионизма, молодой "акварельности", нет и тургеневско-чеховского оттенка, сквозившего иногда в конце предреволюционной полосы. Ясно и то, что от предшествующих зарубежных писаний это отличается большим спокойствием тона и удалением от остро современного. "Путешествие Глеба" обращено к давнему времени России, о нем повествуется как об истории, с желанием что можно удержать, зарисовать, ничего не пропуская из того, что было мило сердцу. Это история одной жизни, наполовину автобиография - со всеми и преимуществами, и трудностями жанра. Преимущество - в совершенном знании материала, обладании им изнутри. Трудность - в "нескромности": на