Конец вечного безмолвия [Юрий Сергеевич Рытхэу] (fb2) читать постранично, страница - 3

А на его связку черного табака, принесенного в дар, и глядеть не стал, велел отдать пастухам…

Армагиргин вернулся в свое стойбище раздосадованный и разгневанный крахом его надежд. Но вечерами, напившись, он надевал свой мундир, цеплял кортик, воображая себя русским царем, велел домочадцам называть его не иначе как "ваше величество Солнечный владыка". Исправник Кобелев наотрез отказывался величать его таким образом и увещевал:

— Пошто дуришь, оленья морда? Какое из тебя величество, прости господи душу твою грешную…

Теперь о его королевском звании чукчи упоминали не иначе как с усмешкой.

Лишь некоторые русские еще выказывали знаки уважения, особливо когда Армагиргин появлялся в Маркове, старинном казацком селении в верховьях великой чукотской реки Анадырь.

Давно помер верный друг — исправник Кобелев, другие люди появились на реке: в Маркове и в Ново-Мариинском посту.

Марково ближе всего к стойбищу и к пастбищам Армагиргина. Оттуда чаще всего и наезжали русские и более всех лекарь Черепахин, в пьяном виде состязавшийся с шаманом Эль-Элем. Поначалу он был послан якутским губернатором во исполнение просьбы Армагиргина о медицинской помощи. В первый же год Черепахин выгодно променял весь запас медицинского спирта на пушнину, и с той поры забота о выгодной торговле стала для него превыше охраны здоровья тундровых жителей.

Армагиргин втайне презирал Черепахина, которого недолюбливали его же собственные соплеменники и пуще всех купец первой гильдии Малков, владелец больших складов, обшитых гофрированным светлым металлом.

Так текла жизнь. И оставалось ее, наверное, уже немного — это пугало Армагиргина, словно чернеющая на пути бездонная пропасть.

Насладившись запахом теплого дыма и уваривающегося мяса, Армагиргин кашлянул, давая знать женщинам, что он проснулся и готов к утренней трапезе.

Поклевав одного, другого, Армагиргин недовольным жестом отодвинул от себя деревянное блюдо-корытце и потребовал чаю. Хлебнув немного, он гневно спросил:

— Отчего чай такой слабый? Подбежала Гувана.

— Заварки больше нет… Вывариваем старый да траву добавляем…

— Сами вылакали, ненасытные! — заорал Армагиргин и замахнулся, на женщину. — Нет чтобы сберечь для хозяина! Негодные!

Однако бить Гувану Армагиргин не стал, вспомнив вдруг свой утренний сон.

— Где та женщина? — грозно спросил он замершую в ожидании удара Гувану.

— Какая женщина?

— Что из Голодного стойбища пришла.

— У Теневиля остановилась, — тихо ответила Гувана.

— Как ее зовут?

— Милюнэ, — еле слышно выдохнула Гувана.

— Подать мне мундир с ножиком тангитанским!

Это было так, необычно, что Гувана осмелилась поднять глаза на мужа: давным-давно он не надевал царский мундир.

Пастух Теневиль, молодой парень, жил в одной из задних яранг. Кто-то сказывал, что парень не совсем в уме — что-то вычерчивает на обертках чая да на дощечках из товарных ящиков выцарапывает. Будто бы изобретает чукотский письменный разговор вроде тангитанского. (Совсем рехнулся парень. За оленями бы лучше доглядывал. Своих потерял, теперь и хозяйские порастеряет.)

Гнев накипал в душе Армагиргина, заставляя прибавлять шаг, спешить в дальнюю, самую последнюю ярангу стойбища.

Теневиль только что вернулся из стада.

Он наслаждался отдыхом и покоем у мехового полога.

Года два назад его озарило.

Он знал, что тангитаны, кроме словесного разговора, имеют еще и начертанный на бумажных листах, сшитых вместе, называемых коротким словом — книга. Слышал Теневиль от стариков, что этот разговор — как бы природная особенность белого человека, тангитана, как его светлая кожа, обильная растительность на лице… У. каждой тангитанской породы свой начертанный. язык — у американцев свой, у русских свой… Теневиль подолгу разглядывал значки на товарных ярлыках, чайных и табачных обертках, стремясь вникнуть в тайну обозначенных слов. Он даже украдкой прикладывал к уху печатные слова в надежде услышать какие-то звуки.

И тогда он понял: начертанный разговор — это просто обозначения слов, точно так же, как слова обозначают предметы. Если нарисовать маленького человечка, а рядом с ним оленя, то будет это оленный человек, в отличие от человечка рядом с моржом, выражающего морского охотника.

Выпросил у торговца-фельдшера Черелахина огрызок карандаша, который берег пуще глаза, и стал писать на настоящей бумаге — чайных обертках, табачных упаковках.

Шаман Эль-Эль, сын покойного Эль-Эля, взявший имя отца, попробовал высмеять пастуха, но Теневиль дерзко ответил, что придет время — и он запишет значками шаманские заклинания.

Понемногу Теневиля с его значками оставили в покое — никому он вреда не делал, никому не досаждал.

Неожиданный приезд дальней родственницы Милюнэ надо было запечатлеть на особом листочке, куда Теневиль записывал все примечательные события. Правда, значков было маловато, чтобы рассказать обо