водонепроницаемым, как бутылка.
Мы вернулись к понтонному судну и снова погрузились.
А затем в ясную, лунную ночь все крысы покинули судно.
Они отравляли нам существование. Они грызли паруса, пожирали больше провизии, чем вся команда, дружелюбно делили с нами ложе и опасности, а теперь, когда судно стало пригодным к плаванию, решили удалиться. Я позвал Мэхона полюбоваться этим зрелищем. Крысы одна за другой появлялись на поручнях, в последний раз оглядывались через плечо и прыгали с глухим стуком на пустое понтонное судно. Мы попробовали их сосчитать, но вскоре сбились со счета. Мэхон сказал:
— Ну-ну! Не говорите мне теперь о разуме крыс. Им следовало оставить нас раньше, когда мы едва не пошли ко дну. Вот вам доказательство того, как глупы эти суеверные бредни о крысах. Они уходят с хорошего барка на старое гнилое понтонное судно, где им, дурам, даже есть нечего!.. Вряд ли они знают, где им не грозит опасность или где им хорошо, больше, чем мы с вами.
И, поговорив еще немного, мы пришли к единогласному заключению, что мудрость крыс сильно переоценена и, в сущности, не превосходит мудрости человеческой.
К тому времени история судна стала известна по всему Ламаншу от Конца Земли до Форлендов,[3] и нам не удалось нанять матросов на южном берегу. Нам прислали всю команду из Ливерпуля, и еще раз мы отплыли — в Бангкок.
До самых тропиков дул попутный ветер, море было спокойно, и старушка «Джуди» тащилась под лучами солнца. Когда она делала восемь узлов, все наверху трещало, а мы должны были привязывать к голове шапку, но большей частью она плелась со скоростью трех миль в час. Да и чего было ждать от нее? Она устала — эта старая «Джуди». Ее молодость прошла, как прошла теперь и моя и ваша, — ваша, мои слушатели! А какой друг попрекнет вас вашими годами и усталостью? Мы на нее не ворчали. Нам казалось, — во всяком случае, нам, жившим на корме, — будто мы родились на ней, выросли, прожили здесь века, никогда не знали иного судна. Я не бранил ее, как не стал бы бранить старую деревенскую церковь на родине за то, что она не похожа на собор.
И юность моя делала меня терпеливым. Весь Восток лежал передо мной, передо мной была вся жизнь, и опорой мне была мысль, что на этом судне я подвергался испытанию и выдержал его. И я думал о людях прошлого, которые, столетия назад, плыли тем же путем на кораблях не лучше нашего к стране пальм, пряностей, желтых песков и коричневых народов, управляемых владыками более жестокими, чем Нерон, и более великолепными, чем Соломон. Старый барк тащился медленно, обремененный годами и тяжестью груза, а я жил жизнью юноши — в неведении и надежде. Он медленно тащился день за днем; свежая позолота вспыхивала под лучами заходящего солнца, и судно, казалось, бросало в потемневшие небеса слова, написанные на его корме: «Джуди, Лондон. Делай или умри».
Затем мы вошли в Индийский океан и повернули к северу, на Яву. Ветер был слабый. Мелькали недели. Судно ползло вперед — делай или умри, — а на родине стали подумывать о том, чтобы записать нас как не прибывших в срок.
Как-то в субботу вечером, когда я был свободен, матросы попросили у меня лишнее ведро воды для стирки. Мне не хотелось в такой поздний час накачивать пресной воды, а потому я, с ключом в руке, насвистывая, отправился на нос, чтобы открыть входной люк и достать воду из запасного резервуара.
Запах там, внизу, поразил меня, — он был ужасен. Казалось, сотни керосиновых ламп коптили в этой дыре в течение многих дней. Я рад был выбраться наверх. Матрос, ходивший со мной, закашлялся и сказал:
— Чудной запах, сэр.
Я небрежно ответил:
— Говорят, это полезно для здоровья — и пошел на корму.
Прежде всего я сунул голову в четырехугольное отверстие вентилятора в середине судна. Едва я поднял крышку, из отверстия вырвался дымок, похожий на негустой туман, на легкое облачко. Воздух был горяч, на меня пахнуло тяжелым запахом керосина и сажи. Я потянул носом и тихонько закрыл крышку. Не было смысла задыхаться. Груз горел.
На следующий день судно стало дымиться уже не на шутку. Этого, видите ли, следовало ожидать — уголь, поначалу безопасный, при погрузке сильно пострадал и походил на кузнечный. Кроме того, он промокал не один раз. Лил дождь, когда мы грузили его с понтонного судна, а теперь, во время этого длинного рейса, он разогрелся, что и явилось еще одной причиной для самовозгорания.
Капитан позвал нас в каюту. Он разостлал на столе карту, и вид у него был несчастный. Он сказал:
— Берег Западной Австралии недалеко, но я намереваюсь плыть до места нашего назначения. Правда, сейчас месяц ураганов, но мы все-таки будем держать курс на Бангкок и бороться с огнем. Назад не возвращаться, хотя бы мы все изжарились. Попробуем раньше задушить этот проклятый огонь, устранив приток воздуха.
Мы попробовали. Мы забили все отверстия, а судно все-таки дымилось. Дым выходил из невидимых щелей, пробивался сквозь переборки и крышки, непонятным образом
Последние комментарии
15 часов 21 минут назад
15 часов 39 минут назад
15 часов 48 минут назад
15 часов 49 минут назад
15 часов 52 минут назад
16 часов 10 минут назад