Подземный Венисс [Джефф Вандермеер] (fb2) читать постранично, страница - 2

керамикой и только зря гублю свои произведения. Пустая затея; голография не может причинить вред физического свойства (только что пришло на ум: эй, получается, что голоштуки — тоже Искусство Мертвое, раз они не в состоянии повлиять на мир, даже если ими бросаться). Жуткая выходила картина. Вот я и решился пойти в Шанхайский цирк Квина (где бы это ни было) и «заиметь суриката», как говорят в хоккейных вестернах «нуэво». Мне, скажу, одного суриката, пожалуйста, и повыше, если можно. Лучше двойного. В грязном стеклянном контейнере. (Со смеху помрешь. Впрочем, я и так уже чуть не помер из-за этих ворюг. Коварные бестии!)

* * *

Вижу, вы задаетесь вопросом: как это Живому Художнику вроде меня — голодному, малоизвестному и одинокому — удалось подергать за ниточки, потеребить кого нужно и выбить себе аудиенцию не у кого-нибудь, а у таинственного Квина.

Угадали, у меня связи. Сознаюсь, это Шадрах. Сознаюсь, я его выследил в районе Канала.

Район Канала, Шадрах… понимаете? Они неразлучны. Как Володя и Сирин, как Оззи и Элиот, Ромео и Джулиард. Вы и сейчас его там найдете, хотя, по милости моей сестрички Николь, я с ним почти не вижусь. Зато через нее мы и познакомились — они вместе снимали квартиру.

Видите ли, первые двадцать пять лет Шадрах провел под землей, а когда выбрался, то выбрался точно в районе Канала. «Стена сияния» — вот как парень его окрестил, и как раз в ореоле этого сияния явилась Николь, она тогда работала в службе размещения и ориентации тех, кто впервые поднимался на поверхность. Шадрах поглотил обеих — и стену сияния, и мою милую сестренку. Представьте, живете вы всю свою жизнь среди мрака и неоновых вспышек, потом выходите, а перед глазами — ангел в белых одеждах, который утешает ваше сердце, указывает верный путь. Было бы время, я бы вам про них порассказал, потому что такое, как их любовь, — это мечта, подобной красоты не найдете ни на щитах, ни в голорекламе дамского белья…

В общем, с тех самых пор, как космические грузовики забыли плескаться-бултыхаться в каналах охлаждения, район сделался в городе самым клевым местом. Если пойдете туда — вспомните про меня, хорошо? Мне-то, похоже, не светит вернуться. Половина заведений плавает по воде, так что, когда корабли дальнего следования возвращаются с уловом и заходят в док, закусочным достаются самые сливки. Все большущие шишки столуются здесь. Можно и ложного кита заказать, и манящего краба, и медузу, и прочие дела. Окна обычно выходят на воду, а внутри чего только нет — механические штучки, Живое Искусство, телесные утехи, да такие, от которых потом весь дрожишь и млеешь. И краски сочные, просто пальчики оближешь. Закаты с высоким разрешением, голочернила: это вам не мутное марево, пламенеющее среди навоза, дерьма и грязи. Туда, как только допечет, я и ходил: сяду себе и гляжу на Гигантов Искусств и Биоиндустрии, лакающих алку из графинов (чему я совершенно не завидовал; терпеть не могу это настоянное на водорослях пойло).

И вот меня припекло, по-настоящему припекло — хуже, чем сейчас. Впрочем, куда уж хуже: сижу на свалке и чешу тут с вами языком… Решил потолковать с Шадрахом. Я же знал, что он работает на Квина; думал, оттает приятель, расколется и скажет все, что мне надо.

Вышло так, что мы столкнулись в тихом уголке, далече от зоркого ока Полиции Канала. Эти гуляки знают, как хранить Порядок, правда, все не могут определиться, какой именно. Если, конечно, вы понимаете, о чем я, хотя вряд ли.

Говоря строго, были мы не одни: вокруг сновали торговцы органами, распутные консьержки в блестящих побрякушках и неповоротливые автодоки, блестящие после очередного саморемонта. Кто-то спешил, кто-то прогуливался; каждый был погружен в себя, причем погружался все глубже.

Шадрах стоял среди них такой холодный, очень холодный, ледяной прямо, и слушал грохот моря, видного сквозь щель по ту сторону высоких кренящихся стен.

— Привет, — говорю я. — Давно не виделись — с тех пор как ворюги сделали свое черное дело. Знаешь, а ты ведь спас мою шкуру.

— Здравствуй, Ник — ответил Шадрах, не сводя взгляда с Канала.

(«Здравствуй, Ник» — и это после того, как я тут перед ним распинался и расстилался!)

Мужик он высокий, мускулистый, темный от загара. Нос расплющен — еще с тех дней, когда он курьером носился между полисами, подарок на память от чудиков, а рот сурово сжат. Одежда вся вышла из моды, от сандалий так и разит древностью. Кажется, все еще мнит себя Человеком Двадцать Седьмого Столетия, хотя опять же вам не понять. (А что, неправда? Вы же торчите со мной на свалке.)

— Ну, как вообще дела? — спросил я, сильно подозревая, что парня придется пинками и криками подгонять в нужную мне сторону.

— Отлично, — сказал он. — А вот у тебя вид паршивый. — И даже не улыбнулся.

Надо думать. Еще бы мне выглядеть хорошо — забинтованному и с такой здоровенной припухлостью на макушке, что впору запускать альпинистов.

— Спасибо, — только и произнес я.

Прежде, в