Станция Лида [Анна Хрусталева] (fb2) читать постранично, страница - 3

знакомые лица. Это было словно в кино, когда у механика заедает плёнка, и на экране надолго застывают одни и те же кадры. Вон Ося-сапожник, сын Рафаила и Мирры. Как-то, ещё совсем мальчишкой, он зачем-то съел банку отцовской ваксы. Пришлось промывать парню желудок. А это Талик, булочник Талик. Слухи о его божественной пшеничной хале докатились даже до Вильно. Специально для Талика фельдшер Коваль всегда держал про запас мазь от ожогов. А это кто? Натан. А вон Мотя. Исай. Силач Бенцион. Амос. Исаак. Йегуди старший и Йегуди младший. Рафи. Историю болезни и счастливого исцеления каждого он знал наизусть. Но теперь это не в счёт. На этот раз спасти их не в его силах…

Однажды фельдшера Коваля вызвали в гебитскомиссариат.

— Давно хотел познакомиться с вами, герр доктор, — гебитскомиссар Герман фон Ганвег был подчёркнуто вежлив и лучился добродушием.

— Я не врач. Я фельдшер, — Пётр Фёдорович внимательно разглядывал его белые холёные руки и умное лицо университетского профессора, время от времени, впрочем, явно злоупотребляющего шнапсом.

— А это не важно, — тонко улыбнулся фон Ганвег. — Всевышнему нет дела до вашего диплома. А в этом богом забытом городишке о вас ходят легенды.

Затем он любезно предложил фельдшеру чаю. Тот отказался.

— Возражения не принимаются, — с притворной горячностью замахал руками гебитскомиссар. — Вы мой гость.

Безмолвный адъютант принёс чай.

— Скажите, герр доктор, а что вам известно о местных настроениях? — фон Ганвег безмятежно улыбался, наблюдая, как растекается в чашке жирное сливочное пятно. — Говорят, есть недовольные, ходят слухи, что появилось подполье.

Фельдшер Коваль неопределённо пожал плечами. На столе перед немцем стояло массивное мраморное пресс-папье. Всего одно верное короткое движение, и фон Ганвег больше никогда не будет пить чай, светски улыбаться и командовать расстрелами. Всего одно верное движение…

Но фельдшер Коваль его не сделал. Вместо этого посоветовал гебитскомиссару не увлекаться жирной пищей и спиртным и принимать перед сном специальную настойку для чистки печени.

… А подполье действительно было. Молодое, дерзкое и злое. Устраивали побеги из гетто. Собрали приёмник и ловили сводки с фронта. Вели агитацию и пропаганду. Выводили из строя технику. Сожгли вагонное депо, а за ним — и военный завод. Со временем вышли на связь с партизанскими отрядами. Одной из лучших связных считалась рыжеволосая Олеся. Днём она работала в немецком госпитале, а по вечерам носила в лес лекарства и продукты, собирать которые взялась тётка Ярина. Конечно, фельдшер Коваль знал об этом. Поначалу пытался Олесю отговаривать и даже грозился засадить под замок. Но, увидев мелькнувшую в её прозрачных глазах тень холодного презрения, отступился.

Больше года всё шло гладко, без сбоев, комар носу не подточит. А потом случилась беда. Олесю выдал мокрый подол юбки, перепачканный болотным илом. Арест. Несколько месяцев глухой неизвестности.

Изо дня в день ходил Пётр Фёдорович в гебитскомиссариат и наконец прорвался на приём к фон Ганвегу. Тот вновь встретил его любезно, но чаю на сей раз не предложил.

— И рад бы помочь, герр доктор, — развёл руками немец, — да не в моих это силах.

— Тут какая-то ошибка, господин гебитскомиссар. Олеся ни в чём не виновата. Я знаю её с детства, она честная девушка, — фельдшер Коваль понимал, что несёт какой-то малоубедительный вздор. И вновь это проклятое пресс-папье, величественное и холодное, как и эта фашистская мразь, кривящая губы в сочувственной усмешке.

— Сожалею, герр доктор. Но у нас другие сведения, — фон Ганвег подавил зевок. — Раньше надо было беспокоиться о судьбе этой милой барышни. Теперь-то уж что… Да, не смею больше задерживать.

На ватных чужих ногах фельдшер Коваль вышел во двор. Перед глазами плыли кровавые круги. Не хватало воздуха. Схватившись за грудь, он опустился на ступеньки крыльца. Вслед за ним выбежал адъютант:

— Герр доктор, у господина фон Ганвега заканчивается настойка от печени. Он просит прислать новый флакон…

Когда выпал первый снег и ударили морозы, Олесю вывели на главную площадь Лиды. Босую. В одной рубахе. И долго поливали колодезной водой, пока не превратилась Олеся в ледяную статую. Посмотреть на казнь согнали почти весь город. Тётка Ярина выла и металась, так что трое мужчин едва-едва могли её удержать. Когда всё было кончено и народ стал расходиться, Пётр Фёдорович попытался тётку увести. Но она вырвалась и бросилась к тому месту, где ещё несколько минут назад была жива её единственная дочь. Немецкий солдат преградил тётке путь и с какой-то равнодушной брезгливостью ударил её прикладом по лицу. Ярина упала и затихла. Хоронить Олесю не позволили. Ледяное её изваяние простояло на центральной площади Лиды до весны.

До весны проболела и тётка Ярина. Лежала в жару, и в сбивчивом её дыхании Пётр Фёдорович мог различить лишь одно: «Яки ж холад. Олесьюшка, прыгажуня^[7]