Одна-единственная жизнь (О прозе Федора Кнорре) [Сергей Алексеевич Баруздин] (fb2) читать постранично

Сергей Алексеевич Баруздин Одна-единственная жизнь (О прозе Федора Кнорре)

Путь в литературу Федора Федоровича Кнорре (р. 1903 г.) был несколько необычен — из кино, которое тогда только зарождалось, из цирка, из молодого революционного советского театра. Вчерашний красноармеец был сорежиссером в кино и в театре, сам играл, сам ставил в Ленинградском и Центральном Московском ТРАМах, был хорошо знаком с Траубергом, Мейерхольдом, Эйзенштейном, Булгаковым, Роммом, писал комические сценарии, цирковые репризы, а потом ставшие известными пьесы «Тревога» и «Московский 10–10», которые не только шли на театре, но и были изданы ГИХЛом в 1931 году отдельными книжками.

Впрочем, Федор Кнорре впоследствии не раз возвращался в кино и театр. И возвращался не зря. Вспомним его «Истребителей» с Марком Бернесом, «Родную кровь» с Вией Артмане и Евгением Матвеевым, «Ночной звонок» с Верой Марецкой и Борисом Андреевым, а в театре Моссовета — «Встречу в темноте», поставленную Ю. А. Завадским.

Конечно же, не с «Тревоги» и «Московского 10–10» начинается настоящий Кнорре, а с рассказа «Твоя большая судьба», напечатанного в 1940 году в «Знамени» и замеченного газетой «Правда». Казалось бы, ничего особенного нет в материале этого рассказа: жизнь и жизнь, как она есть, и персонажи самые обыденные, но мысль писателя — о судьбах маленьких, собственно твоих, и судьбах больших — народных, была не просто свежа и нова, особенно в предгрозовом сороковом, но и жизненно необходима. И относительно небольшой этот рассказ стал событием в литературе тех лет.

Сразу же, впрочем, замечу, что если говорить о мысли авторской, то она никогда не лежит на поверхности у Кнорре — ни в повестях его, ни в рассказах. И если я вспомнил рассказ «Твоя большая судьба» и мысль, выраженную в нем, то это потому, что так прочитал рассказ я. Другие могли прочитать иначе, например: «Маленькие судьбы бывают у маленьких людей». Это можно сказать и о военной повести «Жена полковника», и о рассказах «Синее окно», «Мать», «Шесть процентов», «Утро».

Федор Кнорре очень любит людей, о которых пишет. Любит нежно и страстно. Любит молодых и старых, хороших и плохих, удачливых и несчастных. Его любовь лишена предвзятости, которая, увы, так часто еще портит нашу литературу.

Елена Федоровна Истомина — одна из них («Одна жизнь»). Престарелая, с несостоявшейся судьбой актриса в блокадном Ленинграде, — как она прекрасна в конце своей жизни! Автор выписывает ее образ с чутким вниманием и завидной достоверностью, как, впрочем, и образ ее обожателя Кастровского, и соседа Самарского, и билетера Василия Кузьмича, и медиков из госпиталя. Суровы картины блокады.

И тут же на втором плане, а, впрочем, может, и на первом, молодость Истоминой: гражданская война, фронтовая бригада, провинциальный театр, встреча с Колзаковым. Все приметы эпохи удивительно точны, а человеческие характеры жизненны. Пожалуй, самый сильный из них и трагичный — Колзаков, судьба которого прослеживается вплоть до Великой Отечественной войны.

Темы сегодняшнего и прошлого не просто переплетаются, а естественно живут в повести:

«И память возвращает то, что люди называют „прошлое“. Странное слово. Построенный человеком дом — это его прошлое. Пускай это так называют, но для тебя это просто твоя жизнь, которую ты сам построил, и вот открываешь дверь и входишь, и вся она перед тобой, такая, какой ты ее сумел сделать…»

«Одна жизнь» написана двадцать лет назад, и за эти годы я трижды перечитывал эту повесть и всегда открывал в ней для себя нечто новое.

Я вспомнил о героине «Одной жизни» Истоминой и хочу добавить, что вообще женские образы очень удаются Федору Кнорре, и образы актрис в частности. Валерия Александровна в грустном, но удивительно гордом рассказе «Олимпия», гениальная В. Ф. Комиссаржевская в тонком рассказе «Озерки» образы, трогающие душу и сердце.

* * *

Кажется, в ту пору, когда с легкой руки критики нашу литературу стали делить на городскую и деревенскую, появился еще один странный термин «психологическая проза». Не знаю, право, что это такое, ибо если проза не психологична, то это просто плохая проза.

Но если все же принять такое искусственное деление литературы, то прозу Кнорре можно считать и городской, и деревенской, и уж, конечно, психологической. И еще бы я добавил — военной, поскольку тема Отечественной войны проходит через многие произведения писателя.

У Кнорре война — не фронтовая, не окопная, не батальная, а прошедшая через души людей, через их судьбы. Федотов («Родная кровь»), Орехов («Орехов»), Платонов и Наташа («Шорох сухих листьев»), муж Тамары («Шесть процентов»), — всех их мы видим в тылу: в отпуске во время войны или после ее окончания, но именно война стала для них высшим мерилом нравственной высоты и чистоты.

Иногда война лишь деталь:

«Только его дому не суждена была долгая старость — он наповал был убит прямым попаданием бомбы, — кажется, единственный во всем районе