ИЗДАТЕЛЬСТВО
"д Е Т С К д Я
ЛИТ ЕР д ТУР А"
АUИНГРАД
11186
Р 2ср.
В 72
Хорошо, когда у тебя старший брат - боксер,
да еще не просто боксер, а чемпион города.
Алеша вместе с ребятами из своего цасса ходит
на матчи, болеет эа брата. Но вот что-то слу
чилось с братом, он перестал· замечать Алешу,
попросту эабЫ.11 о нем. ..
Отзывы и пожелания о книге прись,лайте по
адресу: Ленинград, Д-187, наб. Кутузова, 6. Дом
детской книги издательства «Детская литература».
Рис1нни
В. НJnринноеа
А МЫ ЖИВЕМ ХОРОШО
«Здорово, пап!» - написал я на чистом белом .листе
бумаги и посмотрел в окно - на воробья; воробей уле•
тел, а на листе осталась здоровая клякса. Ужасная
кляксища! Сам виноват, вечно засуну куда-нибудь свою
поршневую авторучку, а куда -неизвестно. Хорошо
еще, что я не успел ничего в письме нарисовать; у меня
такая привычка
- -рисовать в письмах, от первого класса
осталась, от глубокого детства. Смешно, правда? Хотя
мне это здорово нравится: иногда такое пририсуешь,
чего словами никогда и не скажешь. Папе я решил изо
бразить дремучую тайгу и их городок, который они там
строят, ну, как я это себе представляю... Я захотел
представить все поточнее, и поэтому еще раз взял и про
чел папино письмо.
«Здравствуй, Лехаl -было написано там. - Как вы
поживаете? Я получил твое письмо и мамино, а от
Ишки -ничего. Скажи ему, что я на него сержусь. Мне
без вас бывает скучно, скажи ему это. Вот так вот.
Помнишь, когда я уезжал, я говорил вам, что скоро вер
нусь? Это правда. Теперь-то ты понимаешь, что я со
всем скоро вернусь. А завтра останется еще меньше
ждать. Всего какой-то квартал. А ты знаешь, что такое
квартал? Скажи Ишке и маме, что я им посылаю по
письму, каждому отдельное письмо.
Как там ваша зима? Еще не капает с крыш? А у нас
эдесь минус тридцать. У меня усы все время белые,
в снегу. Вернее - в инее. Войдешь в дQМ -тогда оттаи•
вают. А- если, когда оттают и вода по усам потечет, вы5
скочишь на мороз, получаются сосульки. Нарисуй меня
с сосульками.
Городок наш растет. Но со стороны, когда просто
стоишь на «улице:о, вроде бы ничего не меняется. Дома
трехэтажные, и из-за них не видно других, новых до
мов. Тайга помаленьку отступает, и появляются новые
дома, и вот ты стоишь, сзади тебя, совсем рядом, тайга,
а впереди - трехэтажный дом, и за ним не видно дома,
который ты построил вчера; вроде бы все по-прежнему,
но мы-то знаем, что наш городок растет. Запомни, здесь
все люди очень хорошие. А те, которые плохие, либо
уезжают, либо меняются и становятся лучше. Тебе бы
сюда тоже не мешало приехать ненадолго, хотя ты
у меня вроде ничего, ну, на всякий случай, для профи
лактики. Может, мы и махнем сюда с тобой летом.Здесь
в ручьях форель водится и хариус. А еще здесь полно
медведей, но они сейчас спят. Все время, и ночью и
днем. А белки - только ночью. А днем они скачут по
всем деревьям,· правда, очень симпатичные, рыжие.
А еще здесь небо синее-синее, такое синее!
Ну, я прощаюсь с тобой. Учись как следует, не огор
чай маму и всякое такое, ну, ты знаешь...
Вот тебе мое рукопожатие.
Только не жми слишком сильно, это успеется, пока
учись.
По вечерам мы здесь совсем одни в огромной тайге,
но это не страшно.
До встречи.
Твой папа:..
Во какое письмо!
Законный все-таки у меня папка, первый сорт!
И я начал писать ему ответ:
«Здорово, пап! Ты не сердись, что письмо с кляк
сой, - это я специально посылаю с кляксой. Я поглядел
на воробья в окне, и она капнула. А ты погляди на
кляксу и представь, что я сижу дома и гляжу на воробья
в окне, а она в этот момент капает. А он улетает, ле
нинградский воробей. У вас там, наверное, другие во
роб�.и? Или их нет?
Рисунок я сделаю на другом листке, на чистом.
Рисунок с сосул1:>ками. Только я стал худо рисовать, ты
ti
сам увидишь, -ху.же, чем в первом классе; не так ярко,
сам не знаю почему. А если у вас там и ПР.авда мед
ведей навалом, привези одного... ну, медвежоночка.
Будет жить у нас, с _соседями я поговорю, ил.и в. школе,
а потом в зоопарке. Да, напиши еще, что такое
«профилактика», я чего-то не понял. А мы живем
хорошо...»
ДЛИНА ОДНОЙ ГМ
- Георгий Анисимович, - говорю я и чувствую, как
во мне что-то сжимается и падает, а весь класс сей
час -я это знаю - смотрит на меня. Можно еще по
стоять так вот молча, можно даже подумать о чем
нибудь другом, но я все равно знаю, что я скажу 11 все
остальное. Через секунду нли две, но скажу.
Однажды мальчишки в деревне привели меня на
речку. Все подряд, один за другим, они залезали на
большую, склоненную над водой черемуху и прыгали
вниз, в воду. Я полез последним. Я говорил им, что уже
прыгал, что я умею, вот увидите, -но это была не
правда. Я думаю, если бы я не соврал, я бы все равно
прыгнул.
Я лез на черемуху, я лихо перехватывал руками вет
ки и почему-то думал о маме; сейчас обед дома, так
хорошо сидеть в одних трусах в прохладной избе; еще
я думал про папу, про брата Ишку, про дядю Леву, про
всех родных и знакомых. Я думал и лез, и было очень
страшно, и я знал, что придется прыгать. Я стоял вы
соко над водой, держась обеими руками за ветки, и чув
ствовал, что все ребята внизу смотрят на меня, на город
ского, что мне нужно тоже посмотреть на них, а потом
крикнуть, как они: «Эх-ма!» -или что-нибудь еще 11
броситься вниз. Я стоял и боялся смотреть на них; я
смотрел на другой берег, на желтую полоску песка;
я думал, что там. на той стороне, наверное, никого нет
и полно грибов, я думал про маму и чувствовал, что
нужно прыгать, что вот я уже отпустил ветки, ноги дро
жат, вот я прыгаю, еще думаю про маму, а сам прыгаю;
ведь это я прыгаю, я.
1
Мне долго еще, когда я вылез из воды, казалось,
что это прыгал кто-то другой и кто-то другой крикнул:
«Эх-ма».
- Георгий Анисимович, - говорю я, - я урок не вы
учил.
Я слышу, как класс зашевелился, ожил, застучали
крышки, кто-то хихикнул. Все, наверное, смотрят на
меня. А я смотрю в одну точку на стене, поверх головы
нашего учителя арифметики. Картина называется «Гра
чи прилетели». Я смотрю то на картину, то в окно.
В школьном дворе за окном - большой тополь. Хотя
окно закрыто, я слышу, как кричат грачи. Сегодня
1 марта. Они уже с неде:�ю как прилетели, а я только
сегодня заметил. Я вспоминаю, как однажды, только не
в этом году, когда точно не помню, нам задали сочине
ние на тему «Грачи прилетели», по картине ... Я на
писал, что весна мне нравится, а церковь - нет, что
мне больше нравится стадион. У нас была тогда дру
гая учительница по русскому. Молодая. Она сказала,
что мысль правильная, но все равно тройка: много
ошибок.
- Что случилось, Пряжников? - говорит Г-еорrий
Анисимович. - Второй раз подряд не приготовил урок.
Может, тебе что-нибудь непонятно?
- Да нет, - говорю я.
- А в чем же дело?
я молчу.
- Ты хоть прочел задачу?
- Да, - зачем-то вру я.
- Ну, какое, по-твоему, первое действие?
Я слышу, как начинают подсказывать. Что подсказы
вают, не разобрать, да я и не стараюсь. Рогалев сзади
тянет меня за рубашку. «Зачем? - думаю я. - Все рав
но ведь обернуться нельзя. Вот дурак». А он тянет и
тянет. Я осторожно отвожу руку за спину и сильно
щиплю его за палец. Венька вскрикивает.
- Ну? - говорит Георгий Анисимович.
Мне хочется сказать, что я не знаю, но я почему-то
произношу:
- Первое действие будет: какова длина одной ги?
Все смеются.
Одной чего? - спрашивает Георгий Анис11.мони'(.
- Одной ги. Га, - говорю я.
- Га не склоняется, - слышу я голос Георгия Ани
симовича, и мне почему-то вдруг становится легче. Разве у тебя по русскому тоже нелады?
Нет.
Сколько по русскому?
- Четыре.
- Вот тебе и раз. Ги. Га и есть га. Не склоняется.
Как кино.
- Как пальто, - говорю я.
- ве·рно.
- ](ак домино, - добавляю я и первый раз смотрю
на Георгия Анисимовича.
Он улыбается.
- Вторую двойку я тебе ставить не буду, - говорит
он, - слишком уж много, - и добавляет, но очень стро
го: - И больше двоек не получать! Понятно?
- Понятно, - говорю я.
- И сегодня в три обязательно зайди ко мне домой.
- Понятно, - говорю я.
Звенит звонок. Мы выбегаем из класса.
- Эй, ги! - кричит Венька.
- Вот что, - говорю я ему, - еще раз дернешь за
рубашку, дам в глаэ.
Валерка Бурцев машет рукой у 'меня перед лицом,
я вздрагиваю.
- Сайка! - хохочет Валерка и бьет меня по плечу.
Мы несемся по коридору.
САЙКА
Что такое сайка? Я думаю, это всякий знает. Под
ходит к вам какой-нибудь человек, например Валерка
Бурцев, махнет у вас перед носом рукой, вы, понятное
дело, пугаетесь; раэ испугались, - значит, сайка. Сай
ку делают так: ставят вам к плечу ладошку, самыми
кончиками пальцев, потом пальцы ослабят и - хлоп
ладошкой в плечо! - сайка за испуг.
Мне не нравится, что Валерка делает мне сайки.
Только я не хочу, •1тобы ов махать руками перестал, я
хочу, ЧТQ()Ь\ Я не вздраг111Jал, TQrдa Qlj И махать пере9
ста·нет. Вообще я хочу, чтобы ни от чего не вздраги
вать. И ничего не бояться. Нас учителя в школе за
сайки ругают. Говорят, что это некрасиво. Это, навер
ное, так, но все равно, сайка - это справедливо. Не
бойся. Даже самого неожиданного. Когда я стоял на
верхушке черемухи, мне было страшно. Если бы ребята
внизу знали об этом, они могли бы дать мне сайку. Это
было бы справедливо. Они, я думаю, так и не узнали,
что я трусил. Но мне этого мало. Я бы хотел вообще не
трусить. Чтобы никаких не было саек - ни тех, кото
рые дают, ни тех, которые могли бы дать.
Я сижу дома один. Мама еще не вернулась с ра
боты, а Ишка в институте. Задачка наконец получилась;
я возьму тетрадку с собой, к Георгию Анисимовичу,
чтобы не так бояться. Мне и боязно идти, и хочется.
Там, в квартире Георгия Анисимовича, живет одна де
вочка; я бы хотел еще раз с ней поговорить. Она, на
верное, не знает, что я трушу с ней разговаривать, а то
бы могла сайку мне дать. Только, мне кажется, ей без
различно, трушу я или нет, хочу или не хочу с ней по
говорить, и на сайку ей наплевать.
- Чего размечтался? - говорит Ишка. Я и не заметил, как он вернулся.
Ухожу, - говорю я.
Куда?
К Георгию Анисим_овичу.
Это зачем?
Я арифметику не выучил. Велел прийти.
А почему?
Нипочему, - говорю я. Мне не нравится, как он
со мной разговаривает. Раньше, пока он на фабрике ра
ботал, этого не было. Непонятно как-то.
Матери скажешь ?- спрашивает Ишка.
Нет.
Боишься?
Нет.
Боишься.
Не боюсь. Я ее расстраивать не хочу.
По. Щека
у него дергается.
- Попробуй. Устал я вдруг. О черт... Эх!
Я подношу трубу к губам.
Глаза у дяди блестят.
- Не бойся. Смелей!
Я дую. Звук получается громкий, резкий, но все-таки
получается.
Через полчаса мне начинает казаться, будто я толь
ко и делал всю жизнь, что играл эту ноту. Губы болят,
и внутри все устало. Звук, конечно, гораздо хуже, чем
у дяди Левы, но все-таки неплохой.
- Молодец, молодец, талантлив, - говорит он. Преступник. Зачем я твой талант вызываю? Для чerd?!
На службу чему?! Сечь тебя надо, железными прутья
ми! Джаз! Убить мало!
В дверь стучат. Дядя Лева уходит и возвращается
вскоре с четырьмя бутылками пива в руках.
- Это прекрасно! - говорит он. - Сосед из ба
ни принес чешского пива. Это изумительно. Хочешь
пива?
.Я отказываюсь.
f5
Дя.11.я Лева пьет и рассказывает мне про то, как пил
пиво Бах.
Однажды к Баху в пивном погребке подошел какойто человек и спросил:
- Вы Бах?
- Да, я.
- Очень приятно с вами познакомиться. Моя фамилия Бетховен.
Вот это была встреча!
Они все пили пиво. И Бах, и Бетховен, и Гайдн.
Моцарт- нет. Моцарт любил сдобные булочки.
Только не надо думать, что раз так, то они не были
великими людьми. Совсем наоборот. В том-то и дело,
что они были - как мы. Пили пиво, ели булочки, гуля
ли, ссорились, занимали деньги в долг... Но при этом
они были гениальными. А то, что они были просто людь
ми, как и мы, только подчеркивает их величие.
После дядя Лева рассказывает мне про валторну.
Про то, почему она устроена таким кренделем.
- Мне пора, дядь Лева,- наконец говорю я.
Дядя провожает меня.
Внизу, в парадной, я сталкиваюсь с Ишкой.
- Ты чего тут? - спрашивает он.
- В гостях был. А ты....
- Ну, ну, давай...
Лицо у него бледное, шарф торчит из пальто...
И... неужели?! К:акая-то бутылка. С чем? Неужели?!
- Ишка, а ты надолго?·
- Надолго. Поезжай домой.
И вдруг - я не знаю, зачем я это говорю.
- Ишка, - говорю ·я.- Я хотел бы тебя подождать.
Даже если долго. Даже если...
- Я же сказал- иди, - слышу я откуда-то. ero го
лос, откуда-то издалека.
Он нажимает дядин звонок три раза, и я выбегаю
быстро из парадной и сажусь на крыльцо.
Совсем темно стало... Электрички стучат по рель·
сам. Может, взять и уехать куда-нибудь? Уехать - и
нет меня. И никто не знает, где я. Буду один жить. Не
к папе же ехать . К:ак я все расскажу ему? К:онечно, мо
жет быть, я встречу его случайно в тайге - и только
тогда он обо всем узнает и поймет меня...
Такой у дяди Левы первый этаж, что просто так и
4(i
не заrюlliешь в окно. Лезть надо. Я берусь обеими рука
ми за водосточную трубу, подтягиваюсь и ставлю ногу
на перекладину между трубой и стенкой. Труба не у са
мого окна. Не поймешь даже, как здесь висеть, чтобы
хоть немного заглянуть в окно.
Заглядываю.
Ишка уже снял пальтQ, но шарф почему-то оста,
вил. Он стоит возле стола, в руке у неrо стакан, а в
стакане... Нет, это не пиво! Нет! Что-то совсем
другое!
Дядя Лева морщится, берет Ишку за руку, но тут же
отпускает, а Иwка запрокидывает голову, выпивает пол
ный стакан и вытирает ладонью губы.
А дядя Лева морщится! Морщится! Только морщит
ся - и ничего! «Дядя Лева! К.ак ты так можешь?! Ззчем
ты ему позволяешь?!»
Ишка садится. Они сидят лицом друг к другу. Губ_ы
их шевелятся. Для кого-нибудь это как телевизор без
звука, но я-то все понимаю.
- Я теперь на них плевал, - говорит Ишка.- Я и
раньше плевал, а теперь совсем. Много у них в ин
ституте до меня чемпионов ;орода было? Ни одного.
Теперь будут держаться за меня и трястись. Из ин
ститута, конечно, не выгонят. Но ведь
денег-то все
·
·
равно нет.
- Ты ч т о здесь делаешь? - слышу я голос позади
себя. Сердце у меня колотится. Я молчу.
А что? - наконец произношу я.
.....,. Зачем на окно лезешь?
- Сейчас мне дядя Лева проволоч из форточки выкинет, мы антенну к приемнику делаем.
Человек уходит.
Лицо у Ишки становится каким-то толстым и чужим.
- Они мне уже полтора месяца стипендию не платят. Я матери не говорю, она все равно не знает, есть
деньги или нет, она всегда стипендию мне оставляла.
А у меня долгов пропасть. Ты не бойся, я отдам.
- Я не боюсь, ерунда, - говорит дядя.
- Я продам что-нибудь и отдам. На -днях отдал -Бену новые ботинки, хороши�. пусть продаст ...
Дядя достает из бумажника деньги и кладет перед
Ишкой.
Ишка комкает их в кулаке, су�т в карман и снова
47.
наливает себе полный стакан н выпивает. Губы его ше•
велятся"
- Мне еще часы выкупить надо. В кафе оставил, в
залог. Не хватило рассчитаться.- Я еле разбираю, что
ок говорит.- Выгнать они меня не посмеют. Куда они
без... меня? Все инженеры все равко не бывают класс·
ными. А мне тренироваться надо, мне надо...
И вдруг... вдруг я понимаю, что Ишка опьянел,
пьян!
«Дядя Лева_! Ах, дядя Лева! Зачем вы ему позво·
лили? Зачем?»
Ненавижу я дядю Леву! Да, ненавижу. А это так не
ожиданно для меня. Это так непонятно. Ведь разве могу
я его ненавидеть? Он же хороший человек. Он такой
добрый всегда. И он, как и папа, людей защищал на
войне, маму защищал, Ишку... Разве мне можно его
ненавидеть?
Но у меня уже нет сил, и внутри как-то плохо, и ви•
сеть на трубе я устал. Не смогу я сейчас войти к ним
в комнату. Да и что я скажу им?
Я спрыгиваю на землю и иду к трамвайной останов
ке. Холодно стало чего-то. Понемногу я успокаиваюсь.
Нет, не могу я ненавидеть дядю Леву. Да я уже и не
чувствую этого. Но простить ему все я тоже не могу.
А чего простить, я и сам толком не знаю. Наверное, я
не прав, он такой человек. Просто что-то не то он еде•
лал. Может, я не прав, что не прощаю его, но по-друrо•
му у меня не выходит, не выходит, и все тут. Никогда
я уже не буду так хотеть приехать к нему в гости.
Или, может, я прав. Не знаю.
А ЗТО Я ЛАЖЕ РАССЛЫWАJ
- Ты что, тоже сегодня на хоккей? - спрашивает
мама.
- Ага, - rаворю я. - ЦСКА - СКА. А почему
тоже?
Это чей билет?
Мой.
А эти?
Не знаю.
Эти Ишкины.
Сколько? - спрашиваю я.
Два.
Ага, здорово, - говорю я.
Он с Семой, наверное, - говорит мама, - Сема
вчера тоже собирался.
- Ага, - говорю я. - Точно.
«Он с Лидней, - думаю я. - А Семка отдельно. И я
отдельно. Все будем сидеть в разных рядах». А еще со
всем недавно мы сидели бы все вместе: Ишка, Сем
ка и я.
Я даже не смотрю на Ишкины билеты, в каком ряду
его места; Лидию я повидал бы с удовольствием, но
при Ишке я к ней все равно не подойду. Я вообще не
хотел идти на хоккей, сидеть на трибунах. Я раньше
очень любил сидеть на трибунах, у меня всегда получа
лось какое-то странное чувство, вроде какое-то волнение,
что вокруг меня и особенно внизу происходит что-то не
обыкновенное. Как ни приду на стадион -обязательно
со мной случается это волнение. Особенно меня к этому
Ишка приучил, когда я на бокс ходил. А теперь из-за
него же мне плохо сидеть на трибунах, - ну, не плохо,
а не так как-то, совсем не так, как раньше.
Я бы и не пошел на хоккей, но меня Лялик Яновский
с Валеркой уговорили. Вообще-то мы чуть ли ни всем
классом пошли, потому что московский ЦСКА - чем
пион, а наша СКА - так себе, и Лялик сказал, что чем
больше народу будет за наших болеть, тем лучше. Чу
дак наш Лялик, будто это и так не понятно.
Когда хоккеисты выкатили на лед, я чуть ли не за
трясся от этого своего волнения, ну, про которое я го
ворил. Даже позабыл на время, что вообще-то мне си
деть на трибунах не так хорошо, как раньше.
Не знаю точно почему, но хоккей с шайбой на меня
необыкновенно действует. Здесь, наверное, дело в том,
что у площадки есть борта, сама площадка маленькая,
а скорость у хоккеистов огромная, и они все время дви
гаются со страшной этой своей скоростью - и то резко
остановятся, то ·сменят направление и оказываются уже
совсем в другом месте; все время на площадке движе
ние, такое стремительное. . . Нет, не могу я объяснить.
А еще они одеты потрясающе - так, чтобы, если упа4
С. 1\ольф
49
дешь или в борт врежешься, ничего не случилось.
Я как-то раз смотрел по телевизору, как наша сборная
с чехами играла, так там один ихний чешский нападаю
щий, Клапач, кажется, так с ходу в борт врезался,
что я думал, он умрет и не встанет. А он, между
прочим, тут же встал живой-живехонький и поехал и
даже ручкой помахал кому-то из своих, - мол, все
в порядке.
- Во, начали! - сказал Лялик, и я даже вздрогнул,
хотя сам прекрасно видел, как выехали на поле судьи
в полосатых свитерах, а нападающие, широко раздви
нув ноги, присев и согнувшись, стали друг против друга,
нос ·к носу, и судья дунул в свисток и бросил им на лед
шайбу и сам тут же быстро отскочил назад, чтобы его
не задели.
Я на секундочку поглядел налево и направо, на ре
бят и девчонок из нашего класса, и увидел, что все
мальчишки, как и я, перестали есть мороженое, а девоч
ки, хотя и не перестали и лижут его языком, все равно
смотрят на поле; и тут же я услыхал свисток, и сам по
глядел на поле и понял, что сейчас будет вбрасывание
шайбы у ворот москвичей, потому что кто-то из них при
жал ее к борту.
- Давайте все кричать: «Шай-бу! Шай-бу!» - ска
зал Лялик.
- Шай-бу! Шай-бу! - заорал наш класс, и всем нам
вдруг стало так хорошо, необыкновенно как-то; я сам
почувствовал, что всем, потому что целый стадион под
хватил за нами: «Шай-бу! Шай-бу!» - и нас, наверное,
услышали хоккеисты, а один из них даже на самом деле
чуть не забросил москвичам шайбу, только попал во
вратаря.
Это было очень здорово - почти целым классом орать
«шай-буl», но пришлось перестать: москвичи начали
штурм наших ворот, и орать было просто глупо, к тому
же сразу стало ясно, что москвичи - чемпионы, а наши
все-таки так себе.
Один из москвичей на ужасающей скорости пронесся
за нашими воротами, после легонечко так откатил шай•
бу кому-то из своих, тот, не задумываясь, сделал бро
сок, стадион ахнул, над нашими воротами зажглась
лампа - гол! - а судья подхватил шайбу и повез ее в
центр поля.,.
50
- Завал, - сказал Лялик.
А Надька Птичникова спросила:
- Кому завал? Это кому гол забили? Нашим или
не нашим? - И все стали на нее цыкать, раз она такая
балда и ничего не понимает.
. - Уберите ее, - сказал Лялик. - Пересадите ее от
меня подальше.
Наши опять захотели забить москвичам гол, но ни
чего не вышло, они даже по воротам не сумели бросить,
и москвичи отобрали от наших шайбу.
Я вдруг почувствовал, что замерз, и очень удивился:
хотя у нас хоккей и не на закрытом катке, а просто на
стадионе, сегодня весь день было вовсе не холодно, и
с крыш даже капало. Я увидел, что наши ребята тоже
ежатся и быстро едят свои мороженое-стаканчики, торо
пятся скорее доесть, потому . что есть их нормально на
таком морозе совершенно невозможно.
Вдруг стадион ахнул. Я поглядел на нашего вра
таря и увидел, что он стоит растопыркой, а лампа над
воротами горит, н шайба запуталась в сетке наших
ворот.
Я почему-то необыкновенно расстроился, и не захо
телось мне никакого хоккея, а захотелось спуститься
вниз, отыскать Лидию и о чем-нибудь поговорить с ней.
О чем угодно. Только я решил, что не буду ее искать
специально - и не из-за Ишки вовсе, а просто потому,
что, когда кого-нибудь очень ищешь, ни за что не на
ходишь.
Диктор сказал на весь стадион, что такого-то уда
лили за грубость на две минуты и что какая-то там шай
ба не засчитывается. На стадионе прямо крик стоял и
свист, но я уже · не смотрел на поле, а только ждал,
когда же будет перерыв и я пойду-пойду куда-нибудь,
просто так пойду, н Лидия сама найдется.
И она правда нашлась. Даже поверить трудно. Я
увидел ее одну, без Ишки; его-то потом я тоже увидел,
он стоял возле буфета с каким-то парнем, только не
с Беном, и что-то покупал; а Лидия шла внизу по про
ходу, я бросился к ней, но раньше, чем я добежал до
нее, я увидел, как к ней мчится какая-то большая ры
жая девчонка, вся такая ыодная, и хватает ее н начи
нает целовать.
Лидка! - закричала эта рыжая. - Ой, Лидка!
4•
51
«Лидия, -подумал я, -ее надо звать Лидия:,,. Но
Лидия не то растерялась, не то обрадовалась очень ...
Она говорила:
- Ой, Женечка, ой, Женька, ой! Сколько лет, сколь
ко зим?!
- Подумать только! -кричала рыжая.-После школы -первый раз ... Ну как ты? Как ты?
- А ты как?
- Я хорошо. А ты?
- и
я .. .
- А я .. .
Ужасно противно было смотреть, как они лижутся.
Особенно эта рыжая.
Потом они заговорили по-человечески, и мне стало
их не с,1ышно. Я внимательно глядел, как шевелятся
их губы.
- А я манекенщицей, -сказала рыжая. -Мило,
правда?
- Очень, -сказала Лидия.
- А ты в медицинском, да? Кажется, да. Мне Галка говорила.
- Да, -сказала Лидия.
- И кем ты будешь?
- Кем? Участковым врачом.
- Ой, Лидка, скучища же. Бегать по квартирам, да?
- Ага.
- Лидка, это же скучно. Ты не сердись.
Что ответила Лидия, я не разобрал. Я увидел, как
она улыбнулась, а рыжая чмокнула ее в щеку.
- Мне нравится, -сказала Лидия. -Людей много.
Работа, правда, незаметная, но я люблю такую. -Это
я уже расслышал.
Потом к рыжей подошел какой-то парень, она куда
то заторопилась, затараторила...
- Ой, Лидка! В следующем перерыве, ладно? У бу•
фета. Столько лет, столько зим!
Я уже был внизу.
- Лидия, -сказал я. - Это я.
Она обернулась.
- Ты откуда?
- Смотрю хоккей.
- Ах, вы подумайте. Я и не догадалась.
- Лидия... Ну, пока, а то Ишка идет.
52
ницу.
Мы скоро пойдем к Гоге, - сказал она. - В боль•
Да, - сказал я. - Возможно.
Почему «возможно»?
Не знаю. Пойдем. Пока, Лидия.
Я тебя предупрежу! - крикнула она.
Хоккеисты уже выкатывали на лед.
А мне совсем не по себе стало. Я видел Лидию, я
видел Ишку, они н а с а м о м де л е здесь, на стадн•
оне, н Семка, наверное, тоже тут, и мы и а с а м о м
де л е сидим не вместе. Вон там где-нибудь сидят Лидия
с Ишкой, а там, может быть, Семка, а я тут - все в раз
ных местах. Совсем плохо мне стало.
Я смотрел на лед и видел только, как мчатся по льду
хоккеисты, а кто нападает и как там обстоят дела, мне
стало вдруг все равно.
Сквозь шум и крики я услышал, как диктор на ста
дионе сказал:
- Третий гол в ворота СКА с подачи Александрова
забил Альметов.
- Все, - услыхал я голос Лялика Яновского.Три - ноль. Завал. Никаких шансов.
Надька Птичникова ни с того ни с сего - вот дуреха
то! - закричала: «Шайбу! Шайбу!» -.и все _снова на и.ее
зацыкали.
Я слышал все это, но не слушал совсем. Мне хоте•
лось, чтобы сейчас было темно, только луна стоит над
тайгой, и я иду по тайге на лыжах, и, кроме меня и
моей собаки, никого кругом нет. Я иду час, другой, тре·
тий... десять часов подряд. Наконец, впереди мелькает
огонек, я подъезжаю к дому, моя собака лает, и на
крыльцо выходит человек с фонарем.
- Здорово, Леха! - говорит он. - Ты быстро дошел.
Снимай лыжи, чай уже готов.
- Сейчас, пап, - говорю я и снимаю лыжи.
- Ты слышишь? Гол! - Валерка трясет меня за пле•
чо.- Го-ол! Наши забили. Такая плюшечка была, будь
здоров. Ты чего, Леха?
- Вот это плюха была! - кричит Лялик.
- Плюха, плюха, - хохочет Надька.
Я смотрю, как обнимаются наши хоккеисты.
- Сейчас вторую будут делать, - говорит Лялик. Вот увидите. Можете M!I� поверить.
t .
5:З
Но-второй период уже кончился.
- Ты чего? -говорит мне Валерка. -Чего это с
тобой?
- Ничего, - говорю я. -А чего? Погоди, я сейчас,
мне здесь одного человека повидать надо.
Та рыжая модная девчонка и Лидия были уже вни
зу, возле буфета. И рыжая опять лезла к Лидии цело
ваться. А ее молодой человек н Ишка, каждый сам по
себе, ходили здесь же, рядом, заложив руки за спину,
и молчали. Но я не смотрел на них. Я некал Семку.
Вдруг он придет сюда попить лимонаду. Глазами искал.
А ходить и разыскивать -это глупо, все равно не най
дешь.
I-_:
--
(���
--- ..:, .
1�11,:
D
�
-
-.:=-�
- А чего мне спорить, я и сама думаю, что она за
крыта.
- Ну тогда спорим, что открыта.
Я жутко напугался, что онн сейчас откроют дверь,
полезут сюда и умрут со страху. Но вторая сказала:
68
.•..•
- Не-а Н е буду я пос о
.
п рю, чт0 она закр ыта а она
и я .п
'
Х
Н
р у т рыта
роспорю. е хочу. очешь, я тебе
ни
н
"
к y_:_ •,�ама сегод я со чи ла?
вд"' гnpоn,т
..,,.. "'Р
а
"'·
В
_ орая
Аг , на а а·
т
ч л
69
,_ Который час? - слрос1tл Bar11.�иii.
- СеАчас уж полвторого.
- Который час? - спросил Василий.
- Сейчас уж полвторого.
- КоторыА час? - спросил ВасилиА.
- Ceiiчac уж полвторого.
-- Ах, надоел ты нам, ВаснлиАI
Сейчас уж полседьмого!
Потом она перевела дух и сказала:
- Сочинила Лена...
Елена Волкова, первый
класс «Б».
- Чудно,- сказала эта... Катюша, кажется.- А это
кто, Василий?
- Так, никто, - сказала вторая. - Кто-то...
- Тебе не страшно здесь, нет? - спросила Катюша. - Темно ведь. Ты любишь, когда солнце? А, Лена?
Люблю, - сказала Лена.
А когда темно?
Люблю.
А я не люблю, когда темно. А ты и то и то? Да?
А что больше?
Ничто больше. Совсем одинаково.
А когда серый день, любишь?
Люблю.
Одинаково?
Ага.
- Так что же ты любишь?
- Я все люблю, - сказала' Лена. - Просто все. Все
вокруг.
- А я жуткая трусиха, поверишь ли? - сказала Ка
тюша.- Жу-уткая. Поiiдем, а? Сейчас луна за тучу
улезет.
Лена ей что-то ответила, но я ничего не расслыша.�:
они уже уходи.�и.
Я подождал еще немного, чтобы их не напугать, и
вылез из ракеты.
Дверцу я плотно прижал руками - что-то щелкнуло,
я потянул дверцу на себя, но она не открылась.
Отчего же она раньше была открыта, я так и не
понял.
Дома, в кухне, на нашем столе, лежало мне письмо
от папы. Ишки дома не было, мама работала в вечер
нюю смену: кто вынул из ящика и принес мне письмо.
я не зна.1. Я вспомнил сегодняшнюю девуwку-почталь-
она и то, как она сказала: «Ах ты, какой придира!» ужасно все-таки симпатичная девушка, я даже у.1ыб
нулся и распечатал папино письмо.
«Леха, здравствуй, - писал папа. - Я отвечаю тебе,
как всегда, сразу же, и поэтому мое письмо будет ко
ротким: и я и все мы здесь думаем о том, только о том,
что произошло у нас в городке.
Погиб Миша Фасахов.
Мне трудно назвать его предателем, но я уже не
могу называть его нашим товарищем: он ушел от нас,
бросил нас и работу. Если бы, Леха, пока он был с на
ми, он был плохим товарищем, все было бы проще, а он
был хорошим товарищем, и мы так и не знаем, Леха,
почему он ушел от нас. Мы замечали иногда, что он
грустный какой-то и что работа ему не под силу, но в_едь
грустить можно и по дому, а в работу просто еще не
втянуться, ты понимаешь меня, Леха?
По вечерам он бывал веселее н чудесно пел под rи·
тару. Он был высокий, худой и красивый.
Он ушел неожиданно, ночью. К:оrда мы проснулись
рано утром, кровать ero была аккуратно застлана и на
ней лежала снятая со стены гитара, будто он хотел этим
сказать, что оставляет ее нам.
Вот его записка:
«Я ухожу от вас. Не судите меня строго. Миша».
И больше ничего. Он не написал, почему уходит.
Я думаю, он не выдержал. У нас трудно, Леха.
Он ушел поздно ночью и в сорока километрах от
нас попал в буран, сбился с дороги и замерз.
Помнишь, Леха, я писал тебе о том, что такое «про
филактика»? Возможно, ее-то ему и не хватало, ты по
нимаешь?
Он был хорошим товарищем, Миша Фасахов, и по
этому нам, Леха, особенно трудно думать о том, что слу
чилось.
Я прощаюсь с тобой. Пиши обязательно. Ты делаешь
зарядку? А маме на рынок за картошкой ходишь?
Не рассказывай ей о гибели Миши Фасахова, не
надо. Она будет волноваться за меня.
Это разговор между нами, Леха, так сказать, между
мужчинами, понял?
П11ши.
Твой папа».
71
ВОСЬМОЕ МАРТА
Сеrодня весна по-настоящему. Не так, когда говорят
«весной пахнет», а просто весна. Уже весна - и все.
Небо с.инее. Солнце светит, отовсюду вода капает.
С крыш снег бросают: бум-бум! Дворники ругаются,
чтобы никто не лез туда, где снег бросают, - еще убьет.
Все смеются. Действительно, может очень сильно по
пасть. Больно будет. Это ни к чему. И еще сегодня Вось
мое марта, женский праздник. Такой пра3дник всего раз
в году бывает. Женщинам, наверное, приятно, когда та
кой праздник и такая погода. Все идут, смеются и поют.
Про себя, конечно, поют. Это трудно себе представить,
если все вместе вдруг вслух запоют. Но некоторые поют
и вслух.
Вот и у меня сегодня такое настроение. Казалось бы,
чего особенно радоваться, но я все равно радуюсь. Знаю,
что это вот плохо и вот это, а сам иду и радуюсь. И Ли
дия сегодня такая красивая. Тоже, наверное, потихонеч
ку поет. На ней пальто голубое и фестивальный плато
чек. А в руках цветы - мимозы. Не могу сказать, что
они какие-нибудь там такие, из ряда вон выходящие 110 все вместе очень здорово: и что весна, и Лидия в
фестивальном платочке, и брошка из nе,юnласта - бе
лая роза, которую я сегодня в мамин обеденный пере
рыв отдал маме, и то, что мы с Лидией пешком идем
куда-то к черту на кулички, прямо даже сам не знаю
куда, в какую-то больницу, где Гога уже поправ
ляется.
Я вчера на арифметике сиде. л и потихонечку доделы
вал мамину брошку. Георгий Анисимович весь урок
спрашивал. Меня вторым вызвал, я пять получил. По
том он других спрашивал, а я брошку доделывал.
Мне брошка так понравилась, что я позабыл обо
всем, вынул ее из-под парты, стал ею любоваться и
вдруг неожиданно сам для себя громко сказал:
- Здорово. Вот чудо!
Все обернулись.
- Какое у тебя там чудо, Пряжников? - спросил
Георгий Анисимович.
- Брошка, - сказал я. - Я маме к завтрашнему
дню брошку сделал.
- На уроке делал? - спрашивает Георгий Аннсимови11.
.
- Да. А что? - удивился я. С о в с е м я с у м а
с о ш е л!
Все стали смеяться.
- Ай да значок! - закричал Валерка.
- Покажи, пожалуйста, - попросил Георгий Анисимович.
Я отдал ему брошку, тут звонок зазвенел, и все Ге
оргия Анисимовича окружили. Я стоял около нег-о и
всем говорил: «Не лапай, не лапай!»
- Молодец, - похвалил меня Георгий Анисимович.
Потом, уже в коридоре, сказал: «Тебя завтра Лида ждет
в три часа. Ты ведь хотел к Гоге в больницу пойти? Как
твой брат? Все еще чемпион?»
- Все еще. Передайте Лидии, что я приду.
В мамин обеденный перерыв я к ней на фабрику
бегал.
Я там всех женщин поздравил.
Здорово там. Все ходят в белых халатах, как док
тора. Маме брошка очень понравилась. Она ее тут же
на халат прицепила. Я думал, будет плохо - белое на
белом. Оказалось - красиво. Очень. Белые-то цвета то
же ведь разные бывают.
- А в школе как? -спросила мама. - Не схватил
двоечку?
- Нет, что ты! - сказал я. - Пять получил. По
арифметике.
- Вы у меня с Ишкой молодцы, - сказала мама. Только ты не всегда. А это видишь что? - и она до
стала нз халата и показала мне письмо. - Точно при
шло!
От папы? - спросил я.
Ага.
А мне нет.
Тебе потом. Ты же не женщина. У них там всего
пятнадцать градусов холода. Не замерзнут.
«У них там холодно, - подумал я. - У них там очень
холодно. У них там Миша Фасахов замерз».
- Не замерзнут, мам, точно, - сказал я. - И вооб
ще он скоро приедет.
- Да, - сказала она, - он скоро приедет. Ну, беги.
Лидии я ничего не подарил, постеснялся, просто по73
здравил. Вон она какая идет. Боязно даже. Еще не
угодишь.
Не иди по лужам, - говорит она, - простудишься.
Ты что поёшь? - спрашиваю я.
Кто тебе сказал, что я пою?
я вижу.
Как же ты видишь, что я пою? Ведь я молчу.
Я такой человек. Вот заткни мне ушн.
Это еще зачем?
Лидия, ну пожалуйста.
Мы останавливаемся, и Лидия затыкает мне уши.
- Теперь пой, - говорю я. - Только еле-еле, чтобы
я наверняка не слышал.
Она поет.
- Знаешь, что ты пела? - говорю я, вырываясь.
- Что?
- «Прямо в сердце дверь открой». Точно?
Лидия поражена.
- Я еще не то умею, - не унимаюсь я. - Вот смо•
три! - Бац! - и я неожиданно влетаю своими ногами
в лужу.
Бедная Лидия! Бедные ее чулки! Что я наделал?!
ЛИдия, - говорю я, - Лидия. Прости меня! Ли•
дня!
- Позвольте дать вам платок? - слышу я знакомый
голос.
Я оборачиваюсь.
- Семка! - говорю я. - Ты откуда?
Я хватаю у него платок и отдаю Лидии. Лидия берет
платок, ругает меня и смеется.
- Я с работы иду, - говорит Семка. -А вы куда?
- Мы кой-куда, - говорю я.- Лидия, это Сема,
Иwкнн друг.А это Лидия.
Они знакомятся.
- Это делать надо так, - говорит мне Лидия: «Лидия, позволь представить тебе Сему, Иwкиноrо дру
га...» Понял?
- Хорошо, буду знать.
Семке:
- Мы идем одну девочку в больнице навестить. Хо
тите с нами?
- С удовольствием, - говорит Семка.- Только я
грязный.
74
- Ничего, - говорит Лидия. - Вы где работаете?
- Я слесарь. На фабрике чистого белья.
Мы смеемся.
- Ишка там тоже слесарем работал, - говорю я
Лидии.
- Сейчас мы вас поздравим, - говорит Семка и бе
жит покупать цветы.
Мы с Лидией ждем его.
Ты видела Ишку? - спрашиваю я.- После хоккея?
Видела.
В кино были?
в кино.
Один раз?
- Два. И один раз в кафе.
Он не напился? Нет? - вдруг спрашиваю я.
Что ты, глупый!
-- Смотри, а то он теперь пьет.
-· К.то это?!
- Так, я знаю. Только ты ему не говори. И что я
сказал тебе, тоже не говори. Это ведь не мое дело. Он
экзамены завалил. Мама не знает. Стипендии у иего те
перь нет. И, знаешь еще что, дай мне взаймы денег де
сять рублей.
- Тебе зачем?
- К.огда-нибудь расскажу. Дашь?
- Дам, - говорит она.- Послушай...
- «Вот вам цветы, прекрасная синьора, - возвращаясь с цветами и даря их Лидии, торжественно произ
носит Семка.- Надеюсь, что увижусь с вами скоро».
Это я сам сочинил. Не очень здорово, но ведь сразу.
- Вот вы какой, - задумчиво говорит Лидия. - Вы
Ишкии друг?
- Да, - говорит Семка. Но как-то странно он это
говорит.
Лидия смотрит на него. Может, зря я ей сегодня
сказал про Ишку? Будет думать, спрашивать.. Зачем
сегодня? Вот дурак. А вообще - нет. Вон, болтает о чем
то с Семкой, смеется. Скрывает, что ли? Или ей наn,1е
вать на Ишку? А вдруг наплевать? А я туда же. Все
рассказал. Вот балда!
Лидия сжимает мне руку. Семку она тоже берет за
руку.
75
- Ну, мальчики-зайчики, - говорит она. - I lошли
быстрее. Вдруг там приемные часы кончатся.
Такси, такси! - кричит Семка.
ВЕСЕЛАЯ БОЛЬНИЦА
Гога лежит в пятнадццтой палате, на последнем,
третьем этаже. Этот этаж для тех, кто скоро поправится.
На площадке третьего этажа стоят больные. Они
уже поправляются. Все в пижамах. Не люблю я пижа
мы. Пусть скорее все поправляются и не ходят· в пижа
мах.
На площадке между этажами стоят две тетеньки
в белых халатах. Они следят, чтобы больные. не ходили
по лестнице, и еще они выдают по пропускам халаты
гостям.
Я, Лидия и Семка - гости. У всех в руках какие-то
баночttи, коробочки. А у нас цветы, а у Лидии еще апель
сины.
- Отдайте ей цветы, - говорит Лидии Семка. И которые я вам подарил. Я не обижусь, я вам еще
куплю.
Лидия кивает и, набросив халат, идет наверх по
лестнице.
Потом пойду я. Семка не пойдет. Он ведь не знает
Гогу. Он просто так, за компанию.
Я очень волнуюсь. Как она меня встретит, Гога?
А все кругом смеются. Никогда я не видел таких весе
лых больниц. Это, наверное, потому, что весна и празд
ник и все больные скоро поправятся. Лидия решила, что
апельсины отдаст она, а я - цветы. Я стою с целой
охапкой цветов возле Семки и ужасно волнуюсь.
- Ну, как живешь, парень? - спрашивает у меня
Семка.
- Ничего, помаленьку. А ты как? Чего так редко
к нам заходишь?
- Э-э, парень... дела. Масса дел. Я ведь теперь ого! - слесарь-рационализатор. Одну хитрую штуку вы
думал.
Какую штуку?
- Ну... такую. Тебе не понять.
76
Я не сержусь на Семку, мне на самом деле не понять.
- А ты не собираешься в институт поступать? спрашиваю я. - Иди прямо с этой штукой, тебя примут.
- Там таких, как я, знаешь сколько? - говорит Сем
ка, - Хотя. может, попытаюсь. На вечерний.
Это как?
Ну, днем работаешь, а вечером учишься.
- Смотри, не заболей от такой жизни, - говорю я.
- Не заболею, - Семка смеется.- Дай поступить.
- Сем, - говорю я. - Только честно. Тебе нравится Лидия?
- Да, - говорит он.- Нравится.
- А почему? Ты можешь сказать - почему?
- Как бы тебе сказать... Она... она какая-то плавная. Понимаешь? Нет?
- Нет, не совсем. Разве это обязательно, чтобы
плавная?
- Нет, что ты. Просто мне она нравится за это. Она
плавно ходит, она плавно говорит, она даже смотрит
как-то плавно ...
- Она в медицинском учится, - зачем-то говорю я.
- Вот-вот, - говорит Семка. - Именно. Что-то в
этом роде. Возьмет больного за руку, и тот улыбнется.
Что-то похожее. Плавно. Понимаешь?
- Не-а, Сем, не до конца. А Ишка тебе за что нравится?
- Он резкий. Острый. За это.
- Но это же совсем наоборот!
- Вот именно, - говорит Семка.- И все-таки за
это. Странно, правда?
- Да, - говорю я. - Очень. А за что он тебе нс
нравится? Ты можешь сказать?
Семка молчит и щиплет какой-то цветочек из моей
охапки.
Не могу. - говорит он наконец.
- Ты не хочешь, да?- спрашиваю я.
- Нет, не поэтому. Просто я еще не разобрался
толком.
Я не верю, что он поэтому не хочет говорить, хотя,
может, он и не разобрался.
- Плавная, резкий-· странно. - говорю я.- Я, Сем,
чуть-чуть понимаю. ну, чуток, а вообще нет. Это, навер·
ное, оттого, что ты поэт. Да?
77
- Не знаю. Ужасные стихи: «Вот вам цветы, пре
красная синьора ...» Ужасные. Как, по-твоему?
- Да. Неважные, - говорю я.- Ты не сердись. Я решил, что лучше правду сказать, ведь сказал же он
мне, что кое в чем ему Ишка не нравится, не стал врать.
- Спасибо, - говорит Сеыка. - Я очень рад, что ты
сказал правду. А вообще ты любишь стихи?
Я почему-то ужасно смутился, когда он это спросил.
- Не знаю, - говорю я. - Кажется. Я, наверное, не
разбираюсь. Пушкина я люблю. Или еще: «Ах, надоел
ты нам, Василий. Сейчас уж полседьмого».
- Это что такое? - спрашивает Семка.
- Так, - говорю я. - Ерунда. Одна первоклассница
сочинила. Просто запомнилось.
- Непонятные стихи, - говорит Семка, - вернее,
строчки.
- Сем, - вдруг говорю я. - Сем! Слушай, что
с Ишкой такое? Почему он такой...
Возвращается Лидия.
- Иди, - говорит она, - Гога тебя ждет.
- Гога меня ждет?!
- Да, да, - говорит Лидия и как-то хитро тычет
меня в живот пальцем и vлыбается.
Да она меня и не помнит!
- Помнит, помнит.
- Ну, я иду, я иду...
- Погоди, а халат?
Ах да, халат ведь еще!
Лидия кладет всю охапку цветов на окно и надевает
на меня халат.
- Смотрите-ка, кто нас ждет, - говорит она.
Я г·ляжу в окно. Перед входом в больницу стоит
Ишка с цветами в руках. Но мне сейчас не до этого.
Халат на мне длинный, почти до полу, путается у мен·я
в ногах. И еще мои цветы разваливаются. Я беру их,
как дрова, в охапку, и поднимаюсь по лестнице.
- Палата пятнадцать. Она тебя там на диванчике
ждет! - кричит мне вдогонку Лидия.
Я вхожу в коридор.
- Где палата пятнадцать?
Тетенька за столиком с градусниками показывает
мне налево.
Я иду по коридору. Коридор ужасно длинный. Вон
78
мне навстречу такой же, как я, идет. Белый халат до
полу и охапка цветов. «Может, кто-нибудь к Гоге нз ее
класса?»-думаю я и вдруг соображаю, что это же
зеркало, вот балда-то! Это же я сам иду. А где же пала
та пятнадцать? Налево смотрю, направо смотрю. Вот
она. Опускаю глаза - Гога сидит на диванчике и смеет
ся. Нет, я настоящая балда, ведь диванчик-то в кори
доре, а я думал, - в палате. Чего она смеется?
- Здравствуй, Гога, - говорю я. - Как ты...
- Садись, - Гога хлопает по диванчику рядом с собой. - Садись, чего ты стоишь?
Я сажусь. Халат на мне прямо как мантия. А Гога
в пижаме. Ничего, скоро поправится.
- Это мне цветы? - спрашивает Гога.
- Ох! Да, да, ну конечно! - я вскакиваю. Совсем
я сегодня балда. - Поздравляю тебя, поправляйся и не.
болей.
- Я уже почти, - говорит Гога, берет у меня цветы
и .раскладывает их у себя на коленях.
- Какой ты смешной в своем халате, - говорит
она. - Как дервиш.
Как кто?
Как дервиш.
А ты в своей пижаме...
Как кто?
Как черепаха, - говорю я.
Ну уж и сказал.
Как сказал. так и сказал. Нечего.
Приходи ко мне в гости, когда я поправлюсь, говорит Гога.
А ты хочешь?
Глупый ты, - говорит она. -Слушать надо.
Хорошо, приду, - говорю я.
Только ты не будешь просить меня поцеловаться?
Нет, нет, что ты! - говорю я.
Смотри, - говорит Гога. - А то в поддых - и все.
Нет, не буду, - говорю я. - Честно. А ты почему
тогда не стала со мной разговарниать, ну, тогда, осенью,
когда в ракете летела, а я с тобой по телефону говорил?
- Я не помню, - говорит Гога. - Какое это имеет
значение? Не стала - и все.
- Ага, - говорю я. - Бывает. А ты знаешь, яне
давно видел эту вашу ракету. Один заходил, поздно ве79
чером. Луна еще была. Ракета ничего себе, стоит, толь
ко стола «Научный це11тр» нет и провод управления ва
ляется nрямо на земле.
- Да, - говорит Гога. - Зимой мы не совершаем
полетов. Только летом, весной и осенью. А зимой сорев
нуемся за право.
- Я так н подумал, что зимой вы соревнуетесь за
право. Но, знаешь что, дверца у ракеты была nочему
то открыта, я внутрь залез ...
- Наляпал там, наверное, грязи, - говорит Гога.-,
Зачем ты полез?
- Нет, нет, Гога, - говорю я. - Ноги я вытер. Чест
но. Не наляпал. Я только немного в космонавтском
кресле посидел и ушел.
- Безобразие, - говорит Гога. Но это уже не про
меня. - Бесхозяйственные какие. Неужели не могли на
зиму ракету запереть!
- То-то и оно, - говорю я.- Замок-то там есть. Ко
гда я вышел, я дверцу прихлопнул, и она закрылась:
замок щелкнул. Я подергал - не открывается. Это не
твои ребята осенью не закрыли. Здесь дело в чем-то
другом.
- Безобразие, - говорит Гога. - Я возмущена. Она что-то еще говорит, но я почему-то не слушаю ее,
я смотрю, как прыгает бант на ее голове, а нос у нее
смешной такой, кругленький, как орешек, все совсем
такое же, как тогда, на кухне у них дома, когда я ска
зал:- «Позволь, я тебя поцелую». Я смотрю на нее, ни
чего не слушаю и только потом, будто изда,1ека, слы
шу, как она говорит:
- Ну, ты иди. До свиданья. Мне почитать хо 11ется.
И вообще.
- До свиданья, Гога, - говорю я и иду обратно по
коридору. Вот это халатик, а? Так и путается в ногах.
Какой-то дервиш. Гога, наверное, смотрит и смеется.
Оборачиваюсь - ее уже нет.
Мы одеваемся и выходим на улицу. Ишка нас еще
не заметил, и я вижу, как он прикуривает одну сигарету
от другой.
- Здорово, Ишка, - громко говорит Семка.
Иwка оборачивается и смотрит на нас.
- Здравствуй, Сема, - наконец произносит он. Вон вас здесь сколько.
80
Мы молчим.
Ты куда? - спрашивает у ме11я Ишка.
Домой. Маму надо поздравить.
Ты ее еще не поздравлял?
Нет.
Поезжай. Я приеду попозже.
- Поехали вместе, Леха, - говорит мне Семка, нам по пути.
Мы прощаемся и уходим.
- До свиданья, ребята! - кричит нам вслед Лидия.
Мы оборачиваемся. Лидия смотрит на меня, а Ишка - куда-то в сторону.
Мы с Семкой машем нм рукой и идем дальше. Мы
молчим.
- Ты сам доберешься до дому? - спрашивает потом Семка.
- Глупый вопрос, - говорю я. - l(онечно.
- Деньги есть?
- Да.
Он пожимает мне руку и уходит куда-то.. �
Где я нахожусь? Непонятно.
Я леr спать в этот день поздно, Ишка так и не
пришел.
КАК МНЕ БЫТЬ?
Пусто в квартире. Никого нет. Все разъехались. Тро- ·
фимов, геолог, уехал в экспедицию, куда-то в Казахстан,
что лн, месяцев на шесть. Он каждый год так надолго
уезжает. Такая работа. Это называется «ездить в поле».
«Скоро поеду в поле», - всегда говорил Трофимов.
Я, когда маленький был, про себя добавлял: «Соберу
ромашек, погуляю и вернусь». Но Трофимов уезжал 11
не возвращался полгода. Понемногу n понял, что знач11т
«уехать в поле». И, между прочим, н11чего странного
в этом выражении нет.
Бабушка Савская тоже уехала. На Кубань, к своему
сыну. У нее сын в армии служил. Отслуж11л, вернулся
в Ленинград, поработал на заводе - не понравилось, он
и уехал на l(убань и ее к себе пожить пригласил.
Я его плохо помню: он, когда ему лет шестнадцать было,
б
С. Во.,оф
81
женился - так все во дворе го11орили - и с нами
не жил.
Уехали Трофимов и Савская - и все. Никого больше
нет в квартире. Квартира у нас маленькая.
Я хожу на кухню и от нечего делать жгу спички.
Уроки готовы. Суп для мамы ставить рано. Пойти и по
играть на трубе пока нельзя - нужно маму дождаться.
Хожу н жгу спички. На коробке написано: «Не разре
шайте детям играть с огнем». Был бы я ребенком, я бы
тут же сообразил, что раз «не разрешайте», - значит,
родители и не разрешат, надо бы этот коробочек при
прятать. Только все это ко мне отношения не имеет:
я до спичек не жадный, могу их и не трогать.
Другое дело, если человек собирает этикетки от спи
чек, вот кс1к Валерка значки собирает. Раздражает
меня чего-то Валерка. Вечно носится по школе, орет,
учится шаляй-валяй. Ну, я понимаю, человек решил:
учиться не буду. Так он и не учится, и на двойки вни
мания не обращает, и не ноет. А Валерка палец о палеu
не ударит, а сам потом начинает ныть: ·«Дай спи
сать, дай списать» - и все вздрагивает: ах, сейчас его
вызовут!
Не дам ему больше списывать.
Я 11 раньше не давал - не люблю я этого, а теперь и
совсем не дам. Противно. И вообще, самое главное для
него на свете - значки! Больше его ничего и не ннте•
ресует. Значки, значки, значки. Красные, белые, серые.
Английские, индийские, французские. С винтиком или
с булавочкой. Спортивные или неспортивные. Большне
маленькие. Новые - старые. Редкие - обычные. Круг
лые - длинные - квадратные. Выпуклые - плоские. Всё.
Больше у него интересов нет.
Ладно, пора ставить суп. Я зажигаю горелку на
плите, ставлю кастрюлю. Суп помаленьку нагревается,
к приходу мамы он будет совсем горячий. Минут через
десять я слышу, как ключом открывают входную дверь.
Вот 11 мама идет.
Входит Ишка.
- Как обед? - спрашивает он.
- Скоро будет готов.
Он садится на корточки, открывает дверцы кухонно
го стола, достает кусок булки и жует.
82
- Черт знает что, - говорит он, -в доме нет хлеба.
Сбегай в булочную.
я молчу.
- Слышишь?!
- Надо -сходи, - говорю я.
Конечно, я не прав, это я должен был сходить в бу
лочную, позабыл просто. Но почему он так со мной раз
говаривает?
Ишка чертыхается и идет в комнату.
- Деньги на столе! -кричу я.
Суп закипает.
Через минуту Ишка возвращается.
- Вот билеты на матч, Леха, - говорит он и кладет
на уголок плиты пачку билетов.-Раздай ребятам, если
хочешь. Я буду выступать. Придешь?
- Нет, -говорю я.
- Ну, дело твое.
И он уходит. В булочную, наверное.
Если бы я раньше отказался пойти на его бой, он ого бы как! -удивился. А сейчас не удивл_яется. Нет,
не выдумал я, что Ишка другим стал. Совсем он стал
другим. Совсем.
Снова я слышу, как ключ поворачивается в двери.
Это уж мама, конечно.
Мама входит в кухню раскрасневшаяся, веселая, и
мне становится страшно, что вот она ходит так, чему-то
радуется и ничегошеньки не знает про Ишку.
- Суп готов!- говорю я.- Доложил Алексей Пряж
ников.
Мама смеется.
- Слушай, Алексей Пряжников,- говорит она вдруг
строго. -Я твою учительницу русского языка сейчас
видела.
Мне становится не по себе. Что там еще?
- Она тобой недовольна. Жаловалась.
- Почему это? У меня четверка. Четверка, по-моему,
классная отметка. У некоторых тройки, двойки там...
Даже единицы попадаются, если уж ты так хочешь
знать. Я хвастаться не буду, но четверка -это даже
блеск, скажу я тебе...
- Не в этом дело. Говорит, что плохо сидишь на
уроках. На днях Валерику Бурцеву глаз подбил прямо
на уроке. Это правда?
83
- Правда,- говорю я.- Что же, она врать будет?
- Нехорошо,- говорит мама.- :Уроки не для этого
существуют. Какой боксер отыскался.
А чего он булавкой от значка колется?
Все равно нехорошо.
Что же мне- жаловаться на него?
Нет, зачем же? Дал бы ему на переменке ...
Ишь ты какая хитренькая. До переменки все
пройдет, да и дал-то ему неожиданно. Он уколол я дал.
- Я шучу, - смеется мама.- Неси суп в комнату.
Я тащу кастрюлю на стол. Мама раздевается, ста•
вит тарелки, солонку.
Хлеб сейчас Ишка принесет, - говор� я.
Что с ним такое?
Как «что такое»?!
Алеша, - вдруг очень серьезно говорит мама, са
дится на стул и смотрит на меня, пристально так.Тебе не кажется, что с Ишкой что-то не в порядке? А?
Я замираю. Я чувствую, что сейчас, вот сейчас, что
то случится, я молчу, я двигаю тарелки по столу- сей
час, сейчас я скажу ей все, все, ведь нельзя же так,
nусть она знает, пусть скажет об этом Ишке, пусть...
- Нет, ма·м,- говорю я.- Что ты? По-моему, все
в порядке.
Я гляжу на нее, но она смотрит в сторону.
- А по-моему, не все, - говорит она грустно.- Он
стал какой-то раздражительный. Давно ведь уже. Про
бокс ничего не рассказывает. Про институт тоже.
А еще,- она зачем-то склоняется ко мне,- по-моему,
он стал пить.
Пить? Что пить?!
- Водку, вино - я не знаю, - говорит мама.
- Кто? Ишка?! - хохочу я.- Пить?! Да он же
спортсмен. Пить! Смешно!
- Вот ты смеешься, а я заметила, что от него вином
пахнет.
- Вином? Ерунда! - говорю я.- Ведь он же взрос
лый человек. Ничего странного.
- Взрослый-то взрослый, но я ведь не один раз за
мечала, много раз.
Ерунда, - rоЕ1орю si.
- И молчит он все время.
- Мам...
- Что?
Знаешь что, мам?- я подхожу к ней ближе и
почти шепчу: - Мам, может, он влюбился? А?
- l(ак влюбился?! В кого?!
- Откуда мне знать. Влюбился - и все.
- Ну уж, ты скажешь.
Она улыбается.
- Здорово, да, мам? Женится. Будут у него дети.
Я дядей стану. А ты бабушкой. Дядя! Классно! Валерка
Бурцев там, или Саня Фукс, или Венька Рогалев - те
так и останутся, как были, а я - дядя. «Леша Пряжни
ков, почеыу ты допустил в домашней работе по русскому
языку одну ошибку?» - «А я, видите ли, гулял со своей
племянницей, не до этого было». Завидовать будут.
- Ну, ладно, ладно, балаболка, - говорит она, хватит. Вон он идет, кажется.
Я слышу голоса в кухне, потом дверь открывается, и
входят Ишка и Семка.
- Сема, здравствуй! Наконец-то зашел, - говорит
мама. - Садись обедать.
- Ой, нет, Анна Алексеевна-, - говорит Семка, - 11
на минуточку. Спасибо.
- Садись, садись.
Мама ставит еще одну тарелку, наливает всем суп,
режет хле(j.
- Совсем ты куда-то пропал, - говорит она Сем•
ке.- И на: работе тебя не видать.
- У нас участки разные,- смеется Семка.- У вас белый, у меня - черный. 1( вам и зайти-то боязно, чего
нибудь еще испачкаешь.
Мама тоже смеется.
- Жалуешься, - говорит Ишка. Молчал, молчал "
вдруг заговорил. - Грязная работа? А ты поработай,
сколько она работала, будет и у тебя чистая.
- Ишка, - говорит мама.
- Что «Ишка»?I Вечно он намекает.
Я думал, Семка встанет и уйдет, как в прошлый раз
он сделал, когда они с Ишкой разругались. Они тогда
тоже про ·что-то похожее говорили. Но Семка сказад
спокойно:
- Я не намекаю. И своей работой я вполне дово
лен; кстат.и, она не грязная, как ты почему-то решил.
85
Но если уж говорить о какой-то чистой работе, то вовсе
не надо сто лет трудиться, чтобы ее получить. Ты всего
.два года проработал, и. пожалуйста...
- Мальчики, ну зачем вы?- просит мама.
- Нашел, чем упрекать, -зло говорит Ишка, - институтом. Да ты ...
- Послушай, Игорь... - Я первый раз слышу, что
бы Сем ка называл Ишку Игорем.- Что ты в прятки
играешь? Ведь тебе же ясно, что я тебя не институтом
попрекаю, а тем, что ты считаешь, будто сменил плохую
жизнь- на хорошую.
- А чего в ней хорошего?
- Не знаю. Не мое дело. Только ты зря думаешь,
что два года у тебя была грязная работа. Всё. Больше
я об этом говорить не хочу.
- Не надо было начинать.
Семка молчит. А ведь это не он начинал. Это Ишка.
Мы все молчим, пока едим второе. Я ни на кого не
смотрю. Как раньше-то было хорошо. Не раз мы все
вместе вот так сидели, и все было по-другому. Навер
ное, никогда уже так не будет. Никогда.
Семка уходит. Мама идет провожать его. Я тихо
нечко гляжу н·а Ишку. Он уставился себе в тарелку и
тянется левой рукой за хлебом. Часы на руке - не его.
Похожие, но другие, я знаю. Взял у кого-нибудь, чтобы
мама не заметила. Она у нас близорукая, не рассмотрит.
А что я рассмотрю - Ишке плевать.
Мама возвращается.
. - Хочешь еще котлетку? - спрашивает она у меня.
Нет. Я уже все. Я ухожу.
Надолго?
Погулять ..•
А уроки?
Сделал уже.
Я одеваюсь и выхожу no двор. Темно. Холодно.
Опять стало холодно. Была уже весна, настоящая, а те
перь опять холодина. Я иду в последний, третий двор.
Темно и никого нет. Ну и очень хорошо. Никого и не
н·адо..
Я ·нащупываю в кармане ключ, достаю его и отпи
раю сарай. В сарае еще темнее, но я уже привык. За
крываю дверь. Вот и труба под корзиной. Я нажимаю
холощще клаланы. Вот тцк- «до». Так- «фа». Я JIOд,
-86
ношу трубу к губам, беру несколько нот и откладываю
ее в сторону. Я сижу и слушаю, как шумит фабрнка за
стеной, и не играю. Просто я ду�1аю. Как мне быть?
ВЕЧЕРА 8 САРАЕ
Темно в сарае. Совсем ничего не видно. Так каж
дый вечер. Фабрика шумит и шумит. А я все сижу и
думаю. На трубе играю совсем мало. И не тянет как-то,
да и мелодия уже получается, только отшлифовать оста
лось. Это я обязательно сделаю. Чтобы на весеннем
вечере в школе у всех дух захватило.
Вот уже дней пять прошло, как Семка у нас в го
стях был. Не знаю почему, только после того раза,
когда Ишка так с ним разговаривал, мне к нему идти
совестно. А с кем еще посоветуешься? С мамой? Нельзя.
Лидия не заходит. А ведь обещала. Насчет Гоги я не
знаю. Как еще она к этому отнесется? Да и поправи
лась ли она? Валерка не поймет. И вообще- кто он
такой, Валерка, чтобы и ему все рассказывал?
Я уже привык сидеть здесь на дровах. Когда прихо
дишь, труба холодная, толь' ко понЕ:многу потом уже
согревается в руках.
А фабрика шумит. Все время работает. Великое это
дело, когда у людей чистое белье. А мой Ишка к этому
делу теперь никакого отношения не имеет.
Никто его не будет разыскивать, Ишку. Никому. он
теперь там не нужен. Все другие делают. Что я так ду�
маю, еще ничего не значит, совсем нет, я даже очень
доволен, что Ишка в институт поступил ... Только...
Я прислушиваюсь. Кто-то трогает замок с той сто
роны - я всегда оставляю замок, чтобы не было видно,
что кто-то в сарае. Я слышу, как замок дергают с той
стороны. Кто? Человек, наверное, понял, что сарай не
з.акрыт. Дергает дверь. Я замираю, хотя дверь у меня
на задвижке.
- Алеша, ты здесь?
Я вздрагиваю.
- Открой.
Это она. Я встаю, отодвигаю задоижку и открываю
дверь: После темноты двор кажется светлым, и я хорошо
87
вижу ее перед дверью. Она, наверное, не видит меня.
Я протягиваю ей руку.
- Лидия, - говорю я.-Входи, Лидия. Держись за
руку, здесь темно, Лидия. Я очень рад, что ты пришла.
Вот сюда, Лидия, сюда, так, та-ак. Теперь садись. Села?
Да.
А дверь я закрою.
Закрой. У тебя здесь хорошо,-говорит она.
Как же ты видишь, что хорошо? Темно ведь.
А я вижу, - она тихо смеется.
Ну, я очень рад, что тебе здесь нравится.
А я рада, что ты рад. Сыграй мне что-нибудь.
Я всего только одну умею, да и то неважно.
Вот и сыграй ее.
Я подношу трубу к губам и тихонько дую. Звук по
лучается глухой, хрипловатый II тихий. Я очень вол
нуюсь. Ведь я первый раз в жизни 11граю на трубе н е
с а м о м у с е б е.
Сыграй еще раз,-просит Лидия, когда я кончаю.
- Что, первый раз плохо получилось?
- Нет, нет, очень хорошо, я поэтому и прошу.
Я играю второй раз. Мне кажется, что получается
лучше, чем в первый.
Потом мы сидим молча. Тишина, тихо-тихо, к шуму
ведь привыкаешь.
- Т о в а р и щ Г а л к и н, з а й д и т е к г л а в н о
м у и н ж е н е р у!! -громко так.
- Что это?! -Лидия вздрагивает и берет меня за
руку.
- Не бойся, не бойся. Это такое радио на террито
рии фабрики. Здесь же фабрика - помнишь, я тебе
говорил?
- Да, помню.
- А Галкин-это Семка. Помнишь, мы с ним вместе
к Гоге в больницу ходили?
Помню.
А как Гога?·
Уже дома, но еще будет лежать несколько дней.
Лидия, я к тебе скоро зайду, ладно? Я вечером
зайду и дам два звонка - один длинный, один короткий.
Ты, когда выйдешь, на всякий случай спроси: «Кто
здесь?» - потому что я на всякий случай спрячусь:
вдруг папа выйдет открывать.
88
Хорошо. Папа тобой недоволен.
Почему?
Ты у него четверку получил.
Ну и что же? Четверка ведь хорошая отметка.
Я доволен. Вот по другим предметам я за последнюю
неделю несколько троек схватил.
- Папа хочет, чтобы ты учился на отлично.
- Я сейчас не могу. Только ты не думай, что из-за
трубы.
Я и не думаю. Но ты учись получше, ладно?
- Ладно, - говорю я.
- Я очень напугалась, - говорит Лидия, - когда
сказали «Галкин».
- Это Семка, - говорю я. - Он тебе нравится?
- Да.
- И мне. С Ишкой они друзья были.
Лидия молчит. Мне нравится, что она не спрашивает,
почему «были», что она напугалась, когда сказали «то
варищ Галкин», а сказать об этом не боится.
Семка - поэт, - говорю я.
- А где он живет?
- Чайковского, пять. Там, наверное, и пишет. Потихонечку от всех.
- Поэты пишут везде, - говорит Лидия, - дома,
в кино, в трамвае, на работе, даже...
- Даже где? - спрашиваю я.
- Даже когда они uелуются с любимой девушкой, - говорит Лидия, и мне становится за себя стыдно.
я молчу.
Ты Ишку видела? - спрашиваю я наконеu.
- Видела.
- Только я не про тот раз говорю, когда после
больниuы.
Я знаю. Нет, еще раза три.
- Ну и как?
- Не знаю. Я ведь ничего прямо ему сказать не
могу, а то он спросит, откуда мне известно.
Понимаю. Ты с ним на «ты»?
Да.
- А он с тобой?
- Тоже. Не знаю, как с ним быть. Я хотела узнать,
что ты думаешь?
Ты поэтому зашла?
89
t
1
1
1
-�.- �
L j•
- ...,=.
-
,�;
-�
.
- Нет, не только поэтому.
Я больше не задаю вопроса, лросто я eir верю.
- Я у него спрашиваю про институт, а он молчит.
Я спрашиваю у него, откуда у него деньги, - 011 отшучи
вается. Про то, что он льет, я не говорила, при мне ведь
этого не было.
91
- Разве у него есть деньги?
- Мне кажется, есть. Последний раз я отказалась
с ним в кафе идти, если он не скажет, откуда столько
денег. Он рассмеялся и сказал, что выиграл в карты.
Но в кафе я все равно не пошла. Мы с ним поссорились.
В какое кафе он тебя звал?
В кафе «Романтики».
На днях он участвует в матче, - говорю я.
Я не пойду, - говорит Лидия.
Почему? «Бокс - это драка». Поэтому?
Нет. Мне не очень хочется ero видеть, - вернее,
трудно...
- Лидия, - говорю я. - Так нельзя... Он...
- Я знаю, - говорит она.-· Но я не моrу. Да ты и
сам не знаешь, как быть.
- Не знаю, - признаюсь я.
Мы молчим некоторое время.
- Ну, я пойду, - говорит потом она.
- Иди, Jlидия,-rоворю я.-А я еще немного поиграю.
Я открываю дверь, выпускаю ее и снова запираюсь.
Она уходит бесшумно. Ничего ведь· не слышно. Я дую
несколько раз в трубу, потом прячу ее под корзину 11
сажусь на дрова.
Значит, у Ишки есть деньги. А уасы все еще чужие.
Неужели так пьет?
А я, я-то? Сам-то что? Ничего ведь не могу поде•
латьl
ЗРЯ, ВСЕ ЗРЯ , , .
Я стою перед закрытыми дверями кафе «Романтики».
Поздно уже. Уже давно пора быть дома, но раньше ни
как не получалось. Еще минут двадцать назад я раз
говаривал с Лидией, а теперь вот стою перед дверью,
и меня не пускают. Что, у швейцаров сердца, что ли,
нет? Как-то не верится.
Когда я первый раз зашел к Лидии, ее не было дома.
Я нажал звонок два раза - один длинный, один корот
кий - и спрятался. Кто-то открыл дверь, не знаю кто:
может, Георгий Анисимович, а может, и Гога. Только
92
не Лидия. Она бы спросила: «Кто здесь?» Она так и
сделала, коrда я через час снова позвонил.
- Это я, Лидия, - зашептал я сверху. - Лодымись
сюда.
Она поднялась на площадку, где я стоял.
- Лидия,"- сказал я, - помнишь, ты обещала мне
десять рублей взаймы?
- Помню, - сказала она. - Лоrоди.
Она ушла и через минуту вернулась ко мне с день•
гами.
Коrда тебе их отдать? - спросил я.
Коrда сможешь. Иди, только...
Только я тебе скажу, зачем я их взял, когда ниже
спущусь, а то ты у меня еще их отберешь.
- Ну хорошо, - согласилась она.
Я спустился этажом ниже и тоrда сказал:
- Я еду в кафе «Романтики».
- Зачем? - почти крикнула она.
Я моr бы сказать ей и остальное, но она уже бежала
вниз. Я тоже побежал.
- Алеша! - крикнула она.
Но я уже был внизу.
Я проскочил двор, выбежал на улицу и быстро до
шел до уrла. Свернув, я пошел медленней, сел потом
в автобус и доехал до Невского·. Где «Романтики», я
знал. Еще когда мы с Валеркой выслеживали амери
канца, я увидал вывеску этого кафе. Я думаю, я при•
ехал куда надо.
Но меня не пускают. И никого вообще не пускают.
Я стою первым у двери. Сзади меня еще человек шесть
молодых людей и две девушки. Все меня подбадривают,
смеются, но я стараюсь не обращать на это внимания.
Перед самым моим носом стекло. И вывеска «Свобод
ных мест нет». Мне не надо ни одного свободного места.
Почему он меня не пускает? Швейцар. Что у него вме
сто сердца - ледышка, что ли? Он сидит, такой усатый,
усы рыжие, далеко от двери, там, где уже раздеваются.
По ковру возле раздевалки ходят красиво одетые муж
чины и женщины. Иногда швейцар подходит сюда, что•
бы коrо-нибудь выпустить. Вторая дверь - крутящаяся.
Она крутится, люди проходят черЕ'з нее, швейцар от•
крывает главную дверь - люди выходят, друrие, с ули
цы, входят, но меня он не пускает.
93
- Послушайте, - каждый раз уговариваю я ero. Мне же быстро. Мне официантку •тетю Марусю нада
·-· Мальчик, не мешай, иди. Нет у нас такой официантки. - И отодвигает меня от двери.
- Есть, - говорю я.
Но дверь уже закрыта.
Вот сейчас он выпускает какого-то пожилого муж
чину, толстого, в толстом пальто, в шапке из барана.
- Ну че;-о тебе опять?
Я надоел швейцару, я это по глазам его вижу.
- Мне на одну минуточку. Ну...
Толстый мужчина застегивает пальто на ходу и что-то
сует швейцару в руку.
- Дай ты ему на чай, - говорит он мне. - Он тебя
и впустит.
- Ну, иди, проходи скорей, - быстро говорит мне
швейцар. - Нет у нас такой официантки, сам увидишь.
Он легонько подталкивает меня, я прохожу крутя
щуюся дверь, потом подымаюсь на несколько ступенек
вверх и иду по коврику мимо раздевалки. Гардеробщик
меня не видит, читает газету. �какие зеркала», - думаю
я. Я иду прямо, потом направо куда-то и останавли
ваюсь. Мне как-то неловко здесь, страшно, я делаю
несколько шагов назад и сажусь на диван. Играет му
зыка, посуда звякает, все шумят, как на вокзале. Слева
от меня - высокие проходы. Первый проход весь закрыт
тряпкой, и, где я сижу, -темно. А чуть подальше пря
мо - светло. Там большой ковер на полу, стол, диван,
кресло, еще маленький столик с телефоном. На диване
сидит совершенно лысый человек с девушкой и курит.
А второй, кудрявый, разговаривает по телефону. Рядом
с ними еще двое: один - с бородой, длинный, второй скуластый, невысокий. И еще девушка. Носатая. Злая.
Проходы ничем не занавешены, и, если в них войти,
там, наверное, и будет кафе. Я слышу, как смолкает
музыка, бьют в ладоши, кто-то громко смеется, потом
звон разбитой тарелки; вся компания: злая девушка,
вторая девушка, лысый, кудрявый, бородатый и скула
стый - уходят, снова я слышу музыку. О! Кто это так
здорово играет на трубе? Хотел бы я так уметь! Я за
крываю глаза и слушаю трубу, а когда открываю мимо проходит официа·нтка.
- Послушайте, - говорю я и встаю.
9◄
Она останавливается.
- Можно у вас спросить ... я на минуточку.
Она подходит к дивану, садится и закрывает глаза.
Наверное, как и я, слушает музыку. Хорошая, значит,
труба. Я жду, когда она наслушается и откроет глаза.
- Ну, что тебе, мальчик? - Она смотрит на меня.
Грустно как-то смотрит.
- У моего брата однажды денег не хватило, и он
вам оставил часы. Я деньги принес.
У меня нет никаких часов.
Ну, а у кого?
Не знаю, не знаю.
Узнайте, пожалуйста.
Думаешь, так просто? Официантов много.
Я вас очень прошу.
Ну хорошо, а сколько брат должен?
Сколько? Я не знаю - сколько.
А сколько ты принес?
- Десять рублей ...
- А если не хватит вдруг?
- Ну, я потом, завтра остальные принесу, вы только найдите, у кого часы.
Она сидит и думает.
- Вы не сердитесь, - говорю я.
- Я не сержусь. - Она улыбается мне - чуть-чуть.Нет. Только часы тебе все равно не дадут, даже если
хватит денег.
- Почему?!
- Подумай сам: во-первых, ты, может, не брата
часы возьмешь, а какие-нибудь другие, получше,• а, во
вторых, может, у тебя никакого брата и нет. Так, зна
ешь, каждый мальчик придет с улицы, отдаст десять
рублей и получит часы.
- Нет, я не вру, - говорю я. - Брат у меня есть.
А чvжие часы мне не надо, я их и сам не возьму.
:_ А мы-то откуда об ЭТО)! узнаем? Вот почему я и
спрашивать не хочу. Все равно тебе часы не дадут...
- Нет, нет, послушайте! Вы уж спросите, пожалуй
ста. Не будет его часов - и не надо, а если будут...
- Так тебе же их не дадут!
- Пускай. Я деньги официантке оставлю, а когда
брат 11ридет, она пусть сама ему часы отдаст.
- Странно, - говорит она, - ну ,1адно, - и уходит.
9;i
}JЛ»)
,1
�r. -.,
�
//,, r,
�
Хотел бы я посмотреть, кто это так здорово играет
на трубе. Он, наверно. и «Поезжайте на трамвае «А»
умеет. Идти туда. где свет:10. мне не хочется, боязно, но
я все-таки иду. Я подхожу ко второму проходу и заrля
:1ываю в за.�. Наверное, кто-1111бу11ь уже замети., меня и
O1отrн1т на мс11я. Я 1111когд11 не бы., в настоящем кафе,
!Ju
и я боюсь осмотреться кругом. Мне почему-то веловко и
стыдно. И очень неприятно, что кто-то смотрит на ме
ня... А я гляжу только направо - туда, где на эстраде
сидит оркес-rр.
На самом краю эстрады сто11т трубач, маленький
такой, усатый, черноволосый челове!\. Волосы у него куд7
С.
(Ju.,ьф
97
рявые. Иногда он закрывает глаза. Наверное, слушает
себя. Я тоже так иногда делаю, когда на трубе играю.
Хотя у меня в сарае и так темно. Да и сравнивать здесь
нельзя - он играет в тысячу раз лучше меня. Я хо
тел бы...
Кто-то сильно сжимает мне плечо. Я оборачиваюсь.
- Ишка!!!
- Ах ты, щенок! - Он не отпускает меня. - Ах ты!
Как в тумане, я вижу его лицо над собой и лицо
Бена рядом с ним. Ишка совсем пьяный.
Бен отворачивается.
Ах, щенок! Подглядывать за мной?! Следить, да?!
- Ишка, я не...
- Ид-дн вон!
Он хватает меня за пальто, пальто расстегивается,
МQЙ красный галстук торчит куда-то вбок, я хочу вы
рваться, я сам иду как-то боком, но Ишка тащит меня
по коридору, я вижу себя в зеркале, а он тащит меня
дальше, к выходу, потом вдруг останавливается, я смот
рю на крутящуюся дверь - от двери к нам навстречу
быстро идут Лидия и Семка.
Они останавливаются, и мы все четверо стоим молча
и смотрим друr на друга.
- Та-ак...- произносит наконец Ишка и отпускает
мое пальто.
Я, кажется, поправляю галстук, застегиваюсь и по
чему-то думаю вовсе не о том, что будет дальше,
а о том, как же Лидия нашла Семку, и о том еще, что
часы на Ишке не его, а он все равно здесь и, значит,
его собственные часы где-то в другом кафе, а сюда я
приехал зря.
- Та-ак... - снова произносит Ишка и, как-то вы
пячивая живот, идет к Лидии и Семке. - Значит, опять
вы вместе? Опять?! А-а?! А ты уходи!! Уходи отсюда ... говорит он Лидии и потом, я вижу, берет рукой Семку
за пальто, где-то у самого лица.
- Ты пьян, - говорит Лидия.
- Убери руку, - слышу я голос Семки.
Я бросаюсь вперед.
Ишкина рука мелькает в воздухе, и я вижу, как
Семка валится на пол.
Лидия бьет Ишку по лицу...
- Зачем?! - кричу я.
98
У Ишки глаза становятся большими и растерянными.
Он поворачнвается и, шатаясь, но как-то очень быстро,
уходит.
Все произошло так неожиданно, что швейцар только
сейчас появляется рядом.
Мы втроем помогаем подняться Семке. Семка весь
бледный.
- Пошли, - говорит он и проводит ладонью по
щеке.
Швейцар открывает нам дверь.
Мы выходим и идем куда-то ...
Мы не разговариваем.
- Вот деньги, - произношу я наконец .
Лидия молчит. Она даже не спрашивает, зачем я их
брал. Я сую ей деньги в карман пальто. Она так ничего
и не говорит.
ПОПАЛИ ПО Р·УКЕ
- В синем углу ринга, - слышу я голос диктора, боксер первого разряда Игорь Пряжников, «Буревест
ник».
Положив руки в перчатках на канаты, Ишка стоит,
чуть согнувшись, в углу, спиной к освещенному рингу,
и о чем-то говорит со своим тренером.
Когда диктор называет Ишкнну фамилию, Ишка
быстро, будто бы между прочим, поворачивается к рин
гу, делает малюсенький шаг вперед, чуть-чуть склоняет
голову- здоровается с публикой - и так же быстро
отворачивается и продолжает говорить с тренером.
Я видел, как Ишка появился на ринге. Так, навер
ное, всегда будет-у меня прямо дух захватывает,
когда Ишка в халате вдруг появляется откуда-то, ны
ряет под канаты, и вдруг халата уже нет, а Ишка, по
ложив руки поверх канатов, сгибается и начинает при
танцовывать, стоя ногами в деревянном ящичке с кани
фолью. Канифоль для того, чтобы не было скользко
передвигаться по рингу.
Я смотрю на Ишку. Это и он, и не он. Да, конечно
же, я знаю - зто он, мой брат, и в то же время это
какой-то другой человек, просто боксер, в перчатках,
7•
99
майке н трусиках, совсем не тот, который ударил Сем"у
11 дружит с Беном.
Я все-таки пошел на Ишкин бой. Я никому не сказал
об этом: ни маме, ни Лидии, ни Валерке; я не дал ни
одного билета ребятам из класса, а я ведь всегда во
дил с собой человек десять; я поехал один.
Я не знаю, как это объяснить - после того как
Ишка ударил Семку, мне так противно сидеть здесь,
противно видеть перчатки, 1
Последние комментарии
9 часов 25 минут назад
10 часов 1 минута назад
10 часов 54 минут назад
10 часов 58 минут назад
11 часов 10 минут назад
11 часов 23 минут назад