Цветут сады на Урале [Александр Андреевич Шмаков] (fb2) читать онлайн

Цветут сады на Урале

ПРОКЛАДЫВАЮЩИЕ ТРОПУ

Мы сидим в одной из комнат Челябинской плодоовощной опытной станции имени И. В. Мичурина, обставленной застекленными шкафами. В них размещаются красивые макеты яблок, выращиваемых в саду станции. Не спеша Павел Александрович Жаворонков рассказывает о селекции яблонь.

За отдельным столиком у самого окна, заваленного марлевыми мешочками со свежими плодами, Анисья Логиновна Данилова сортирует яблоки, взвешивает их и надписывает этикетки-паспортички. Она возглавляет отдел, который долгие годы вел Павел Александрович. Доктор сельскохозяйственных наук, он ныне заведует отделом генетики и селекции Центральной генетической лаборатории имени И. В. Мичурина. Более тридцати лет Жаворонков терпеливо и настойчиво занимается селекцией зимостойких сортов яблонь и груш. За успешную работу он награжден Большой золотой медалью великого русского ученого — отца садоводства. Павел Александрович — шестой человек в стране, удостоенный этой, очень почетной в науке награды — медали И. В. Мичурина.

Жаворонков приехал на челябинскую станцию в 1934 году, которую создали на площади небольшого садика женского монастыря. В ту пору на всей территории области, простирающейся от Аши до Кургана и Шадринска, насчитывалось 14 гектаров садов, и в них выращивались лишь яблоки-ранетки.

Павел Александрович привез с собой семена яблонь. Он не сомневался, что его, как специалиста, сразу же поддержат и помогут энергично взяться за селекцию. Уже тогда ему виделся огромный сад с плодоносящими яблонями, напоминающий сад Ивана Владимировича Мичурина.

Референт облисполкома по сельскому хозяйству Прудников нетерпеливо выслушал Жаворонкова и сказал:

— Заниматься садоводством на Урале — детская забава, напрасная трата сил и средств. Ягодоводство — и то под большим вопросом!

Неприветливая встреча Прудникова не остудила пыл молодого энтузиаста. «Будем доказывать делом», — решил Жаворонков и в дружбе с теми, кто работал на станции, принялся в первую очередь за сад. Яблони с крупными плодами, какие выращивал Мичурин, мерещились ему там, где только цвели, а потом вызревали ранетки.

Через год опытная станция организовала первую выставку в клубе тракторного завода, Собрали на нее все лучшее, что было в саду, чего добились любители-садоводы Челябинска.

Выставку посетил первый секретарь обкома партии Кузьма Васильевич Рындин.

— Поддержим, — сказал он энтузиастам.

В тот же год на станции построили теплицы, проложили водопровод, а людей ее ободрили вниманием. С этого и началось.

В 1936 году из Средней России завезли сразу 19 тысяч саженцев сорока сортов яблонь и посадили в 80 пунктах области. Делать так делать: с размахом, с масштабом! Это было в характере Рындина. Когда все дано людям, можно и потребовать от них исполнения.

Поддержка секретаря обкома распаляла желание оправдать доверие, ответить на большое внимание большим делом.

До приезда в Челябинск Павел Александрович, как аспирант, побывал в Забайкалье. Он познакомился там с любителями-садоводами, которые наперекор суровому климату поднимали яблоневые сады. Сибирскую ягодную мелкоплодную яблоню, непревзойденную по зимостойкости, они скрещивали с сортами, привозимыми из средней полосы России.

Жаворонков знал, что на «сибирку» обратили внимание и американские селекционеры. Им удалось получить три поколения гибридов этой выносливой, неприхотливой и живучей яблони, покрывающей горбатые склоны гор и долины бурных рек Забайкалья. Почему бы ему не заняться этими опытами?

В Омском сельскохозяйственном институте к тому времени уже широко были поставлены опыты по выращиванию среднерусских сортов яблок в приземном слое воздуха. Ими занимался профессор Александр Дмитриевич Кизюрин. Жаворонков скрестил «сибирку» с антоновкой — древним сортом яблонь в России, описанным еще ученым-агрономом XVIII века И. Болотовым. Семечки, привезенные из Омска, он посеял в саду станции. Так была заложена «база» для селекционной работы.

Возвратившись из забайкальской экспедиции, Павел Александрович прежде всего встретился со своим строгим и заботливым учителем. Иван Владимирович Мичурин выслушал Жаворонкова. Все, что говорил молодой энтузиаст, очень порадовало ученого. Его сообщения подтверждали полную возможность ведения промышленного садоводства на Урале.

— В нашем деле, — подбадривал Иван Владимирович, — главное — терпение. Веришь — значит добьешься своего. Важно не останавливаться на полпути. Не получилось в первый раз, осекся во второй, пусть даже ошибся в третий, в четвертый — обязательно получится…

Слова Мичурина стали неотступным правилом Жаворонкова. Он знал: в селекции, как в большой любви, — испугаешься слова «нет», никогда не услышишь «да». Правильно говорят в народе: идущему сзади легче, он не прокладывает тропу. Селекционер же идет впереди, — ему всегда труднее.

Так раскрывалась история выведения зимостойких сортов яблонь и груш на Урале, а вместе с нею передо мной вставали живые люди, приверженные к этому большому делу.

Павел Александрович снял очки в тонкой металлической оправе, дохнул на стекла и протер их чистым платком. Эта незаметная пауза, должно быть, помогла ему собраться с мыслями.

— В селекционном деле есть свои законы: мертвое не должно мешать живому, — продолжал он. — Помните в сказке Ершова «Конек-Горбунок» было у крестьянина три сына… Вот и мы отбираем умных, а дураков отбрасываем.

Жаворонков откинулся на спинку стула, посмотрел в сторону Даниловой. Та на короткое мгновение оторвалась от взвешивания яблок и понимающе улыбнулась. Ей хорошо было знакомо это сравнение. Павел Александрович так и поступает: отбирает умных, приносящих перо Жар-птицы, а Данилов и Гаврилов отбрасывает. Из восьми тысяч омских сеянцев выделены были лишь четыре сорта ранеток с плодами до 20 граммов. Остальные уничтожены и забыты, или высажены на улицах и украшают теперь город.

Анисья Логиновна отчетливо помнит это. Она, техник-исполнитель, стремилась делать все точно, как того требовал Павел Александрович. Он постоянно приучал ее к аккуратности, внушал ей, что в науке отрицательные выводы тоже полезны для опыта.

Анисья Логиновна вникала в тонкости селекционной работы, которые перед нею раскрывал Жаворонков. Ей трудно было еще спорить, что-то доказывать, тем более советовать этому многознающему человеку. Она навсегда осталась благодарна Павлу Александровичу за то, что он посвящал ее в тайны науки, высказывал свои сомнения, делился радостью счастливого открытия.

Иногда Данилову удивляла безжалостность, с какой Жаворонков расправлялся с «дурочками», а потом уяснила: в селекции по-другому нельзя, иначе не добьешься желаемых результатов.

— Эти негодны! — говорил Жаворонков. — Они мелкоплодны, а стало быть, и не подходят для Урала, уклонились в сторону «сибирки». Будем получать второе поколение…

Легко сказать — получать второе поколение! Это еще десятилетие упорной работы, ухаживания за молодыми деревцами, пака они наберут силу и заплодоносят.

Жаворонков взялся вырастить второе поколение гибридов «сибирки». Он не хотел отставать от американских селекционеров. Из выделенных и воспитанных четырех сортов «сибирки» он гибридизировал Уральское красное, Уральское оранжевое с лучшими мичуринскими сортами.

Второе поколение, заложенное, в 1948 году, было получено лишь в 1959—1961 годах. Из одной тысячи сеянцев на свет появилось 35 сортов. Как за детьми, Жаворонков и Данилова ухаживали за ними. Этим сортам предстояло получить селекционную оценку: жить или умереть — третьего выбора не дано.

Внимание задержали лишь шесть сортов. Плоды их достигали 85 граммов. По срокам созревания тут были раннелетние, осенние и зимние. Их размножили и испытывали в ряде пунктов Урала и Сибири.

— А не лучше ли посмотреть все это в натуре? — неожиданно спросил Павел Александрович и сразу же оживился. — Разговор про Конька-Горбунка продолжим в саду.

Мы шли затененными фруктовыми аллеями, пересекая лесозащитные полосы. В той части сада, где когда-то была монашеская заимка, большие сосны источали смолистый запах. Кое-где встречались заросшие травой ямы — бывшие хаузы, в которых хранилась вода для поливки.

Среднего роста, коренастый, Жаворонков шагал легко, молодцевато. Нельзя было сказать, что ему уже перевалило за шестой десяток. Резко очерченные брови, открытый и живой взгляд, приветливая улыбка, то и дело озаряющая лицо, молодили его. Лишь глубокие складки возле губ указывали на преклонный возраст этого человека.

По пути нам встретились веселые братья-дубки. Откуда они тут?.

— Наш эксперимент. Растут, — поясняет Жаворонков, — значит, лесоводам можно разводить дубки и в нашей зоне.

Стройными рядами в саду стоят яблони, груши с тяжелыми и рясными глянцевитыми плодами, наполняющие воздух остродушистыми ароматами. Деревьев здесь тысячи. Это целые фруктовые рощи, где можно легко заблудиться.

— Вот поколение Уральского золотого с антоновкой, — указывает Жаворонков. — Это Бельфлер-китайка. Коричное. Бессемянка. Пепин шафранный.

Названия сортов иногда настолько меткие, что без всякого объяснения характеризуют плоды: Красавчик, Анис серый, Плодовитка ранняя, Винное, Атлас, Желтое сладкое, Ранет уральский, Премиальное.

Мне хочется сказать: «Вот она, жатва селекционная! Нужны годы томительного труда и ожиданий, чтобы получить ее. Это ведь Урал, а не Юг».

Если судить по буйной зелени, рослости деревьев, обилию плодов на склоненных к земле ветвях, то сад опытной станции, пожалуй, ничем не отличается от садов на Юге России. Здешним питомцам не хватает лишь южного обильного солнца, чтобы фрукты быстро созревали под его живительными лучами.

Почти у каждого сколько-нибудь значительного сорта яблонь мы останавливаемся, определяем на вкус его плоды. Ранет Уральский отдает липовым медом.

— Красота! Яблочко с румянцем! — восхищается Павел Александрович. — Мать одна, а отцы разные.

И он начинает рассказывать родословную яблони.

Постепенно знакомясь с огромным фруктовым семейством, выведенным и воспитанным работниками опытной станции, мы доходим до сорта, заслужившего всеобщее признание.

— Уральское наливное! — говорит Жаворонков. Он осторожно берет в руки одну ветвь, унизанную плодами, и показывает ее. — Высокоурожайное, хорошее на вкус! — и обращается к Анисье Логиновне: — Еще мелковаты плоды, не правда ли?

— Напрасно его обижаете, Павел Александрович. Сорт скороплодный. К семи годам будет давать урожай…

— Семнадцать тонн с гектара, — подсказал Жаворонков, — а ведь можно больше!

— Конечно, можно, — улыбаясь, соглашается Данилова.

— В мировой торговле принят стандарт — яблоко в 120 граммов, а это еще не достигло такого веса.

Каких размеров и форм яблок ни встретишь тут на деревьях! Сотни гибридных видов.

Вот стоит яблоня с плакучей кроной, а рядом другая взметнула свою вершину к небу и поигрывает веселым листом, отсвечивающим на солнце. А вот яблоня с матово-бархатистыми плодами на ветках, совсем потерявших листву.

— Что ни дерево, то Марья или Дарья, — шутит Жаворонков. — У каждого свой наряд, свое платье.

И опять новый, экспериментальный участок. Здесь растут еще «безфамильные» сорта — дети Уральского наливного. Они пока под номерами.

— Мы держим в своих руках будущее уральского садоводства, — говорит Жаворонков, — это его завтрашний день…

С особым наслаждением пробуем плоды «кандидатов» в летние и зимние сорта, выведенные для уральской зоны. Плоды крупные, различной окраски, совсем близки к «мировому торговому стандарту». На вкус они то сахаристые, то с кислинкой, пронизанные медовым ароматом; одни совсем рассыпчаты, другие с колющейся мякотью.

Дети Уральского наливного — третье гибридное поколение «сибирки». Воспитание этих элитных форм ведется не только в Челябинске, но и в Павлодаре, Омске, Новосибирске, Свердловске и других городах страны.

— Как тут не вспомнить слова Мичурина: не получится в первый раз — добьешься своего в четвертый, — замечает Жаворонков. — Дело селекционера — дело всей его жизни. Верно я говорю, Анисья Логиновна?

— Так, Павел Александрович.

От яблоневых рощ мы переходим к грушевым плантациям, едва пробираясь сквозь густые, раскинувшиеся во все стороны ветки. Кроны деревьев почти сомкнулись, и все вокруг окуталось зеленоватым полумраком. Жаворонков то и дело обращается к Даниловой, спрашивает.

— Маслянистая груша. Держится хорошо. Плоды крупные, — отвечает Анисья Логиновна.

— Размеры можно получить, — замечает Павел Александрович, — вкусовых качеств добиться труднее.

Грушевая плантация опытной станции насчитывает сейчас около пяти тысяч деревьев. Все это разновидности уссурийской груши. Удалось вырастить деревья, дающие сравнительно крупные плоды, но они пока еще терпкие и кисловатые.

— Сахаристости бы побольше, сахаристости, Анисья Логиновна!

И, как всегда в годы их совместной работы, Жаворонков обменивается набежавшими мыслями.

Данилова заочно окончила Свердловский сельскохозяйственный институт. Сейчас она ведет всю работу на станции по уходу за садом, занимается размножением посадочного материала, осуществляет наблюдения за селекционными опытами Жаворонкова.

— Как думаете, Анисья Логиновна, будет решена проблема груш на Урале нашим поколением?

Данилова пожимает плечами и не сразу отвечает:

— Право, не знаю.

— Будет решена, Анисья Логиновна! Пока не решим, не уйдем в отставку.

В глазах Жаворонкова светится сдержанная и сосредоточенная энергия. Седина его — еще не старость, это жизненный опыт, богатство накопленных знаний, нужных и практике.

— Мы еще повоюем с вами за это, черт возьми! — Он молодо и заразительно смеется.

Потом они говорят о наследственности. Очень стойко передаются детям свойства дерева-матери, и, чтобы получить лучшие сорта, надо все время обращать внимание на этот очень важный фактор в селекционной работе.

Иногда, останавливаясь возле, казалось бы, обычного фруктового дерева, замечают, что оно раньше заплодоносило на пять лет.

Жаворонков поясняет:

— Мы много занимались опытами по ускорению плодоношения. Вносили различные удобрения, но ни химия, ни органика не давали положительных результатов. Стали применять прививку в кроны молодых сильнорослых плодоносящих деревьев и выиграли время. Видите, нижние ветки с плодами ранеток, а верхние, обратите внимание, имеют уже крупные плоды. Чтобы получить третье поколение сеянцев яблонь, требуется 35—40 лет. Воспитанием гибридов в верхнем ярусе кроны удалось ускорить плодоношение сеянцев на 4—5 лет. Это большая победа в мичуринской науке!

Жаворонков и сейчас, работая в Центральной генетической лаборатории, не расстается с садом опытной станции, которому отдана половина жизни, самой кипучей, самой интересной и плодотворной. Ежегодно приезжает и ведет научные наблюдения за «поставленными опытами».

Жизнь человека. Кажется она очень короткой, чтобы успеть сделать все задуманное и оставить людям после себя заметный и добрый след. В этом саду Жаворонков начал первые опыты. Тогда на столе лежали ранетки, а теперь первосортные яблоки.

Оклад молодого специалиста Жаворонкова почти не превышал его студенческой стипендии. Таковы были тогдашние ставки. Жилось трудновато на такую зарплату с семьей, но мирился. Жил скромно в старом деревянном домике, построенном еще монашками, здесь же, при саде.

Теперь вся эта неустроенность, пережитые трудности позади. Много времени отнимал быт. Приходилось пилить дрова, топить печи, носить воду. Зато селекционная работа приносила удовлетворение, являлась той потребностью, без которой не бывает полноты человеческого счастья. Жизнь его напоминала сад, в котором, наряду с перспективными сортами, поднимались деревья, не оправдавшие надежд. Бывали неудачи, как во всяком творческом деле, но больше — счастливых открытий. Как для птицы крылья, они необходимы человеку, посвятившему себя науке и любимому делу.

Здесь, в Челябинске, родилась его книга о зимостойких сортах яблонь и груш на Урале. Научными данными Павла Александровича теперь пользуются садоводы Урала и Сибири, студенты сельскохозяйственных институтов. И если бы спросить его, видел ли он в этом свое счастье, Павел Александрович ответил бы: «Да». Он не любит застоя, считает, что «тихая заводь жизни» губит и подрезает крылья человеку, лишает его творческой радости.

Десятки писем приходят к Жаворонкову со всех концов страны от любителей-садоводов, руководителей совхозов и колхозов, с опытных станций.

«Сердечное спасибо Вам за Ваше внимание, — пишет ему Мария Ткаченко из Кустаная. — Книга Ваша для меня — самый дорогой подарок в жизни. Я часто перечитываю ее и не могу поверить, что такой большой человек, как Вы, много внимания уделили мне, простому агроному.

Я пишу Вам, как отцу. Он знал и любил сады, и я часто обращалась к нему за поддержкой, а теперь буду обращаться к Вам. Может быть, Вы побываете у нас, в Кустанае? Я буду рада больше всех».

А вот письмо А. Кондрашина — курганского садовода-любителя. Жаворонков не раз бывал в его саду, поддерживал опытную работу Кондрашина по селекции, сортоизучению и внедрению.

«За время Вашей работы на Урале Вы оставили о себе хорошую память. «Уральское наливное» и другие Ваши сорта всюду давно плодоносят. Большое Вам спасибо от всех курганских садоводов».

Есть в большой почте, получаемой Жаворонковым, и письма из братских республик, признание его труда и за рубежом нашей Родины. И среди них — письмо от организатора новой опытной станции в Халхин-гольском необъятном целинном крае, раскинувшемся на восточных просторах Монголии.

«Мы, садоводы МНР, гордимся тем, что Вы — первый ученый, который указал нам верный путь развития садоводства в нашей стране. Вы являетесь достойным учеником и последователем И. В. Мичурина.

Садоводство в нашей стране по Вашему совету успешно развивается, и сейчас у нас насчитывается уже около двухсот гектаров садов. Шаморская опытная станция и некоторые госхозы уже несколько лет собирают урожай фруктов и плодов».

Так писал директор Халхин-гольской сельскохозяйственной комплексной опытной станции А. Хучит, который побывал на Челябинской опытной станции.

Павел Александрович немедля отозвался на письмо далекого друга из Монголии. Он писал:

«Дорогой товарищ Хучит!

Мне очень приятно было узнать, что в МНР уже собирают много тонн своих яблок и ягод. Я встретил здесь того товарища из Болгарской Народной Республики, который два года работал на Шаморской опытной станции. Он сообщил мне некоторые новости о том, что Вы работаете на вновь организованной опытной станции. Мне хотелось бы поподробнее узнать, сохранились ли стелющиеся яблони в Шаморе, которые мы прижимали к земле и укрывали на зиму в том памятном, 1955 году? Дают ли они урожай плодов? Сохранили ли Вы что-либо из черенков яблони, которые взяли у нас в Челябинске?»

И. В. Мичурин однажды сказал:

— Мы должны уничтожить время и вызвать к жизни существа будущего, которым для своего появления надо было бы прождать века.

Это время приблизили ученики великого Мичурина. Сады давно перешагнули запретные границы географии. Это результат коллективного труда советских ученых, опытников и любителей-садоводов. В нем есть и доля участия Жаворонкова.

Сад Челябинской опытной станции, раскинувшейся на 30 гектарах, — самая большая гордость Павла Александровича. А сколько таких садов поднялось на Урале и в Сибири! В одной лишь Челябинской области сады занимают свыше, девяти тысяч гектаров. Это самая большая площадь под садами на Востоке нашей Родины. Среди них сад магнитогорских металлургов в урожайные годы дает более двух тысяч тонн яблок — два полновесных железнодорожных состава! Не об этом ли мечтал великий ученый, живший в яблоневом городке на Тамбовщине, Когда разговаривал с молодым Жаворонковым о промышленном садоводстве на Урале и в Сибири?

Магнитогорский сад — опорный пункт опытной станции. Там, где он раскинулся, был пустырь. Сад родился в послевоенный год. Директор металлургического комбината Григорий Иванович Носов прислал телеграмму. Он просил опытную станцию помочь заложить сад при промышленном предприятии.

В Магнитку выехал Жаворонков.

— Какая помощь нужна, чтобы создать совхоз-сад? — поинтересовался директор.

— Земля, люди, желание и деньги.

— Деньги дадим, землю выделим, полезные люди сами найдутся, а желание?

У Носова была хорошая память. Он знал, как закладывался сад в Кузнецке и прочитал строфу из стихотворения Маяковского о том, что будет здесь город и саду цвесть.

— В Магнитке тоже будет город-сад! — добавил он. — Надо жить настоящим, а думать о будущем. Не так ли, Павел Александрович?

Про Носова говорили: у него железное правило, сказано — сделано. В послевоенный год труднее всего было с деньгами, но директор нашел их для создания лесопарковой зоны комбината. Сад-совхоз заложили. О непредусмотренных расходах узнал заместитель министра черной металлургии и прислал грозную бумагу о прекращении финансирования «надуманного мероприятия». Носов прочитал ее, выругался, поставил в левом углу размашисто «Н» цветным карандашом и вызвал референта.

— Сунь куда-нибудь в папку и забудь. Не нам судить о близорукости. Мы делаем живое дело.

В саду-совхозе теперь чистой посадки 250 гектаров. Из Магнитки сейчас вывозят не только металл, но и отправляют яблоки в другие города Урала.

Прав был Иван Владимирович Мичурин, когда писал магнитогорским садоводам:

«Конечно, дело создания своих магнитогорских садов — дело трудное, но это не значит, что оно невозможно. При наличии энтузиазма оно восторжествует подобно тому, как восторжествовало великое дело создания крупнейшего в мире металлургического комбината Магнитогорска».

Сады цветут наперекор суровой природе. Значит, есть польза людям от трудов тех, кто когда-то мечтал и кропотливо занимался садоводством в здешних местах.

Уральское наливное плодоносит, но это уже вчерашний день челябинских селекционеров. Цветут, плодоносят дети этого могучего сорта, пустившие крепкие и глубокие корни в здешнюю землю. Яблоки третьего поколения источают душистые ароматы, вызывают здоровый аппетит у тех, кто отведает их сочной мякоти.

Придет погожий осенний день, и крупные, солнцем налитые яблоки будут ласкать глаз своей красотой уральца и сибиряка, утолять их аппетит, как утоляет его наш хлеб насущный.

ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ МЕЧТЫ

Биография человека неотделима от его любимого дела. Когда слушаешь Марию Дмитриевну Волчанскую, кажется, что она прирожденный садовод и всю жизнь занимается только этим делом. А между тем, когда Мария Дмитриевна пошла учиться в сельскохозяйственный институт, о садах имела самое смутное представление. Ткачиха по профессии, родом из Иванова, красоту соцветий и богатство красок она хорошо знала лишь на полотне. Работала на фабрике и одновременно занималась на рабфаке, как многие ее сверстницы. Думала, что будет потомственной ткачихой, а потом вдруг подала заявление в сельскохозяйственный институт.

Все в душе ее перевернул один день. В том году, за месяц до ее приезда в город Козлов, где она сдавала приемные экзамены, умер Иван Владимирович Мичурин.

В городе и институте все дышало делами неутомимого ученого. О нем говорили как о живом, и присутствие ученого чувствовалось в аудиториях института, где совсем недавно студенты с увлечением слушали его лекции.

Возле могилы Мичурина, рядом с институтом, студенты заложили фруктовый сад, а позднее высадили тысячи грушевых и яблоневых деревьев на улицах города.

Что-то шевельнулось тогда в сердце Марии Дмитриевны. Все годы учебы в институте ее не оставляла мысль посвятить себя садоводству. Всякий раз, проходя по главной аллее сада, где из живых цветов был выткан портрет Мичурина, она все большей больше задумывалась о великом назначении садоводства, не зная еще, станет ли ее призванием новое дело агронома-питомниковода.

Мария Дмитриевна получила направление на Кавказ — в край садов и цветов. Студенты завидовали ее счастью, но она неожиданно для всех попросилась на Урал, где садоводство только развивалось.

— Маша, ты с ума сошла! — говорили ей. — Кавказ променять на какой-то Урал!

Ее искренне жалели. Но Мария Дмитриевна была довольна выбором, не завидовала тем, кто поехал на юг России. Так летом 1940 года она оказалась на Южном Урале.

Ее направили в Гумбейский плодопитомнический совхоз. Здесь она встретилась с Алексеем Волчанским, агрономом-садоводом, так же как и Мария, не искавшим в своей работе торной дороги. Он хотел прокладывать в ней свои заветные тропы. Алексей поддержал Марию и протянул ей руку друга на всю жизнь.

— Где труднее, там и интереснее. Будем вместе работать и бороться… — он недосказал, но Мария поняла его и согласно кивнула головой.

Совсем рядом билось сердце индустриального гиганта. Раньше о Магнитке Мария Дмитриевна только читала в газетах, слушала по радио. Теперь ей предстояло выращивать саженцы для магнитогорского сада.

Недаром говорят, приживчивое дерево из тычка растет. Агрономы Волчанские горячо взялись за дело. Только бы развернуться им да показать себя в полную меру сил и способностей!

Но помешала война. Алексей Сергеевич ушел на фронт, был тяжело ранен. После госпиталя вернулся в Челябинск, и его направили в Бродокалмакский детский дом, где нужен был специалист. Супруги Волчанские организовали здесь школу по садоводству, заложили при детском доме сад.

Прошло еще четыре трудных, но не бесцельно прожитых года. К этому времени сад Челябинской плодоовощной опытной станции имени И. В. Мичурина получил перспективные сорта яблонь и груш. Их следовало размножить для внедрения в массовое производство. И на базе подсобного хозяйства тракторного завода был организован Смолинский плодопитомнический совхоз.

Волчанских перевели на новое место работы.

Сады без питомника, что дети без матери. Волчанские принялись за выращивание саженцев фруктовых деревьев, рекомендованных челябинскими селекционерами. У них часто бывал Павел Александрович Жаворонков. Он был глубоко убежден, что через несколько лег плодопитомник явится прочной базой для продвижения сортов опытной станции в сады Урала и Казахстана. Его горячая убежденность вселяла в Волчанских уверенность в полезность начатого дела. Они знали, что им необходимо ежегодно выпускать сотни тысяч саженцев и двигать достижения селекционеров в широкое производство.

Если селекционеры, подобно конструктору, создают новую машину, то плодопитомник, как завод, ставит на поток эту машину. Так решили для себя агрономы Волчанские. Перед совхозом возникли непредвиденные трудности. Недаром говорят: новым гордись, а со старым борись. Все еще живуче было укоренившееся мнение: сады на Урале — праздная затея, на селе и без них работы хватает.

Плодопитомник получил первые саженцы. Их следовало высаживать в хозяйствах, а смельчаков и охотников не находилось. Волчанских направляли в районы. Они убеждали, что сады принесут пользу и доход хозяйствам:

— Ну посадите. Убедитесь. Саженцы дадим бесплатно.

К энтузиастам относились по-разному; больше скептически. Но даже там, где встречали приветливо, высказывали недоверие.

— Возни-то много. Дешевле яблоко на базаре. До садов ли теперь?

Волчанские страстно агитировали, а из поездки чаще всего возвращались без результатов. Выращенные, подготовленные для посадок саженцы приходилось сжигать на кострах.

— Было, все было, — вспоминает теперь Мария Дмитриевна. — Саженцы-то покупали только коллективные сады, а теперь уверовали в садоводство все колхозы и совхозы. Только в 1964 году нашим плодопитомником выращено свыше 500 тысяч саженцев. Посмотрели бы, что делалось осенью. К нам приезжали на машинах из целинного края.

Глаза Волчанской гордо светятся, в голосе звучит теплота и сердечность.

— Теперь в письмах сообщают, что деревья плодоносят. А какие яблоки! Любо посмотреть и приятно покушать. Благодарят.

— Благодарить-то надо селекционеров, это их заслуги, — замечает Алексей Сергеевич.

— Конечно, — соглашается Мария Дмитриевна. — Только за последнее десятилетие наш ассортимент полностью обновился. И это сделали селекционеры. Та же Челябинская опытная станция вывела для нас сейчас наиболее перспективные, крупноплодные сорта яблок.

Каждодневно занимаясь своим кропотливым делом, требующим большого внимания, Волчанские не только выращивают посадочный материал для совхозных и колхозных садов, они отбирают самое лучшее, что дают селекционеры Урала и неутомимо размножают их новые сорта. Среди них 27 сортов шадринского садовода-мичуринца Аркадия Бирюкова: Чехонте, Находка, Шадринское белое, Аркад Бирюкова, Дочь Украинская и другие.

Смолинский плодопитомник сейчас — огромнейшее хозяйство. Только сад под чистыми посадками без дорог и межквартальных полос занимает площадь почти в 700 гектаров. Ежегодно продает около 400 тысяч саженцев, которыми можно засадить свыше тысячи гектаров яблоневых садов.

Совхоз имеет разветвленную сеть питомников на местах, помогает там создавать «даточные» сады для размножения саженцев. И Челябинская область по производству саженцев за Уральским хребтом идет впереди в Российской Федерации. Она дает в год до одного миллиона саженцев плодовых культур. Они, как и плоды, отправляются отсюда вагонами в Целинный край и Сибирь. Смолинских «питомцев» можно встретить и в Монголии.

В какое время года ни повстречался бы с агрономами Волчанскими, они всегда озабочены, у них много работы. Даже зимой, когда все в природе отдыхает, они оберегают фруктовые деревья и школки саженцев. Их могут попортить мыши и зайцы. И хотя еще с осени произведена вспашка всего сада, обвязка деревьев и разбросана отравленная приманка, все равно на сердце неспокойно. Нет ничего страшнее мышей, которые могут в одну зиму уничтожить весь сад.

— Мыши и нынче подъели несколько яблонь, — с досадой и болью говорит Алексей Сергеевич. — Теперь придется делать «мостики».

Мария Дмитриевна, поймав мой недоуменный взгляд, поясняет:

— Это наша садовая «операция». Объеденное место мы соединяем черенками, чтобы у дерева не прервалось питание соками земли.

Весна — самая напряженная пора для садоводов. Она начинается в марте, когда намечается сход снежного покрова. Люди выходят на обрезку сада, которую надо закончить до распускания почек. Попробуй успей за наступлением весны! 165 тысяч деревьев в саду. И каждое из них, кажется Волчанским, нетерпеливо ждет своей очереди. Обрезка — не простое механическое дело, она регулирует плодоношение и провести ее надо с умом.

— Работы по горло, отдохнуть некогда, — простодушно смеется Алексей Сергеевич. — Только успевай.

— А когда ее, работы-то, не бывает? — поддерживает разговор Мария Дмитриевна. — Круглый год работа. И всю жизнь.

Голос ее звучит звонко, полон свежих сил и надежд, которые приносит с собой март, добавляет апрель, обильно распахивает перед человеком май.

В тени построек и в гуще неодетых лесов еще лежит грязновато-рассыпчатый снег. Синезвездными ночами лютуют последние морозы, до хруста сковывая прошлогодний лист и жухлую траву. Но днями яркое солнце наполняет воздух сверканием и теплом. Весна поторапливает садоводов.

Мы выходим из помещения, шагаем по дороге, изрезанной журчащими ручьями, до околицы совхозного поселка. Взору открываются заманчивые дали.

Мрачноватый на вид Алексей Сергеевич указывает на полосы яблонь. И хотя сад не цветет, но краски его уже отличимы в природе. В пейзаж березовых перелесков вкраплен шоколадный цвет яблонь. Между ними иссиня-черная земля голубовато курится, словно радуется и улыбается шагающей весне.

— Сады всегда красивы, — говорит он, — а все же краше в мае. Идешь рано утром, а вокруг все розовое, днем ослепляюще белое. Воздух будто медом пропитан, не надышишься им.

Пройдет немного времени, и агрономы Волчанские начнут сев семян, чтобы вырастить дички или подвои, а затем, когда те станут двухлетками, рассадят их по школкам и будут прививать теми сортами, какие размножают и дают селекционеры. Теперь для этого у них есть все. Черенки они берут со своих же «маточных» садов, а раньше привозили с опытной станции.

У садоводов бытует поговорка: дерево от плодов, а человек отдела познается.

Агрономы Волчанские озеленяют уральскую землю садами. И каждая весна в природе — большая весна в их жизни.

Когда в мае цветут посаженные ими яблоневые сады, а к осени наливаются спелыми плодами, они счастливы. Мечта их осуществилась. Значит, недаром прожиты годы. И, может быть, кроме этой, вполне естественной человеческой радости, есть у них еще не высказанное родительское счастье. Их родная дочь идет учиться в Мичуринский сельскохозяйственный институт.

Молодость в семье Волчанских повторяется.

НАХОДКА

Так ли было на самом деле, как рассказывают теперь, не столь важно. Людская память на хорошие дела щедра. Каждый, говоря об этом, непременно прибавлял частичку благодарности человеку, кто первым увидел яблоньку на здешней земле и заставил ее цвести и плодоносить.

Лет около пятидесяти назад шел по улице Шадринска бодрой и уверенной походкой пытливый человек, заглядывал с любопытством во дворы. Останавливался, если видел там сад, обязательно заходил и спрашивал у хозяина, как ведут себя деревья.

В одном из дворов человек в удивлении задержался перед небольшим деревцом, раскинувшим свои ветки, нежно погладил руками мягкие листья. Лицо его засияло, залучилось радостью.

— Яблонька!

— Дикарка, — ответил хозяин и стал рассказывать, как однажды, возвращаясь со станции через сосновый бор, заметил поднявшееся возле тропки деревцо, выкопал его и посадил в своем саду.

— Цветет. Ребятишки рвут. Букеты такие душистые.

Прохожий раздвинул густую крону и заметил спрятавшиеся в листве два яблочка.

— Плоды!

— Вот так находка! — воскликнул хозяин.

Яблоки средней величины, цвета светлого загара, оказались на сильной и молодой ладони гостя.

— Я — Аркадий Павлович Бирюков, может быть, слышали? — представился гость.

— Как же! — отозвался хозяин. — Наш детский врач.

Они познакомились и тут же попробовали на вкус одно яблочко, кисловато-сладкое, с краснинкой возле крепкой плодоножки. Аркадий Павлович взял семечки, срезал две веточки для прививки.

— Назовем яблоньку Находкой, согласны?

Бирюков стал терпеливо размножать, облагораживать и лелеять новый сорт. Он не знал ни отца, ни матери яблоньки, не мог сказать, были ли они южанами или уроженцами средней полосы России. Ясно только, что это культурная яблоня. Видно, кто-то шел по тропе, ел яблоко, выбросил семечки. Они перезимовали, одно из них выжило, проросло и превратилось в яблоньку.

Находка оказалась удивительно выносливой и урожайной. Через несколько лет этот сорт, разведенный Бирюковым, появился во многих садах шадринцев.

В 1932 году Аркадий Павлович побывал у Мичурина в Козлове. Тот встретил детского врача из Шадринска с некоторым недоверием.

— Что погнало в такую дорогу? — спросил он хмурясь. — Чем ушибся?

— Тем же, чем и вы, Иван Владимирович, — ответил Аркадий Павлович.

— А чем лечишься?

— Лечусь тем же, чем ушибся.

Ответ понравился Ивану Владимировичу. Спрятанные под густыми бровями умные глаза его блеснули. Он сказал подобревшим голосом:

— Сад-то человека в свою власть берет.

— Не страшусь. Люблю садоводство.

— Похвально! Только вот что скажу, Аркадий Павлович, любви одной мало, нужно терпение. Если не под силу, так лечи детей, специальность-то хорошая.

Сказал так и, должно быть, почувствовал, что обидел дальнего гостя. Совсем подобрел, пригласил пройти в сад, а когда по душам разговорился с Бирюковым, проникся к нему симпатией, особенно когда услышал рассказ про Находку.

— Шаг вполне правильный, заслуживает одобрения. Свои уральские сорта и разводить надо.

А потом неторопливо и задушевно, как умел это делать Мичурин, рассказал, с чего следует начинать и как продолжать борьбу с природой, чтобы выйти победителем, взять от нее все, что она может дать человеку.

Шли годы. Диковинный сад Бирюкова — тенистый, густо заселенный плодовыми деревьями и кустарниками, стал тесен для его опытов. Десятки сортов яблонь, слив, вишен, даже винограда росли теперь во многих колхозных садах и государственных питомниках Зауралья и Сибири. За это время Аркадий Павлович бесплатно разослал по городам и селам страны бесчисленное количество черенков и саженцев.

На шадринской почте привыкли к постоянному клиенту. Каждую весну и осень он отправлял сотни посылок и всегда неизменно предупреждал:

— Вы уж, пожалуйста, аккуратнее, саженцы новых сортов…

Все, что поднялось в его саду, наливалось самыми сладкими соками здешней земли. Каких только соцветий здесь не было в весеннюю пору, каких плодов, благоухающих ароматами, не перепробовали те, кто бывал тут осенними днями, когда сад одарял хозяина щедрым урожаем!

Все тут росло и цвело на диво людям, на их радость. Вот стоит красавица яблонька, как невеста, вся в ожерельях рясных плодов самых причудливых раскрасок: от палевой до оранжевой, от молочно-белой до нежно-розовой и пурпурной. Будто отражают они богатые краски вечерней зари над тихим городом.

Тип садовода, не отступающего от избранной цели, родился не в Шадринске. Все эти годы перед Бирюковым стоял живой образ человека из яблоневого городка на Тамбовщине. Пока хватало энергии на два дела, Аркадий Павлович подражал трудолюбцу-ученому, был врачом и одновременно садоводом-мичуринцем. Много опытов поставил он и продолжает этим заниматься теперь, несмотря на то, что его календарь давно показал пенсионный год.

Перестал Бирюков ежедневно ходить в больницу, врачевать детей, а занялся одним любимым делом, что завещал ему делать Мичурин. И что ни прожитый год, он обязательно открывает для себя новое в поведении своих любимцев. А открытия, пусть даже маленькие, на первый взгляд, всегда поднимают настроение, непременно хочется сделать так, чтобы сорт или гибрид показал себя с лучшей стороны.

Деревянный бирюковский домик от времени и дождей уже почернел, чуточку присел к земле. Но открытая терраса по-прежнему манит. Две ступеньки ее крыльца ведут прямо в сад, плотно обступивший дом. В ветреный день ветки с плодами постукивают в окна, напоминают о себе. Аркадий Павлович привык к их разговору и всегда ждет его. Разговор этот не беспокоит, а радует.

Иногда ночами он выходит на террасу, прислушивается к шуму сада, к шепоту яблонь. Не поломал ли ветер тяжелых с плодами веток? Настойчивый голос яблонь всегда твердит об одном и том же: о призвании человека и его любви к делу.

Бирюков любит ранним утренним часом, когда город еще спит, а свежесть наступающего дня бодрит, пройтись по росистой тропке сада. Осторожно шагая, он раздвигает руками поникшие ветки, унизанные плодами, и радость врывается в его сердце, как ослепляющее золото солнечных лучей. Окунется в прохладу деревьев с утра, и будто пройдется по зеленым залам дворца бодрости — зарядится на весь день кипучей энергией.

Я не раз бывал в бирюковском саду, наблюдал Аркадия Павловича, слушал его рассказ о вновь выведенных сортах. Все меня удивляло и радовало. Все, чем можно было восхищаться, прошло через неутомимые руки садовода, как самородки, добытые старателем. И рассказ пленял не столь словесным обрамлением, сколь той любовью и трудом, без чего не бывает самоотверженных людей.

Бирюков старательнейшим образом вел картотеку своей переписки с людьми, зараженными таким же энтузиазмом, как и он. Это своего рода летопись зауральского садоводства и одновременно волнующая трудовая книжка кипучей деятельности смелого, селекционера-гибридизатора, полжизни отдавшего практическому осуществлению мичуринской мечты — передвинуть к северу, к суровой таежной Сибири и на Урал достижения культурного садоводства.

Аркадий Павлович верно шел по стопам Ивана Владимировича. Недаром скупой на похвалы ученый писал Бирюкову, что он «с выводами испытаний сортов и развитием плодоводства на Урале согласен».

С тех пор ничем не приметный, заштатный город Шадринск стал широко известен среди садоводов. Не проходило дня, чтобы Аркадий Павлович не получал два-три письма. Они шли сюда из Сибири и Подмосковья, Дальнего Востока и Смоленщины, из Казахстана и Киевщины. Авторы их просили выслать черенки или саженцы яблонь, вишен, винограда, крыжовника, виргинской черемухи. Ответами были посылки с упакованными в них черенками, семенами, саженцами или косточками.

Аркадий Павлович не спеша перебирает листки картотеки.

— Этот давно занимается садоводством, — говорит он, а про другого замечает: — Начинающий, как не помочь?

Знакомясь с картотекой, невольно обращаешь внимание, что большинство бирюковских адресатов тоже сельские или городские врачи.

— Выполняю завет Ивана Владимировича, — отвечает он и рассказывает, как однажды получил письмо от журналиста, посетившего Мичурина в последний год жизни ученого. Иван Владимирович в беседе с ним вспомнил о шадринском враче и попросил журналиста передать зауральскому садоводу просьбу-желание: разыскать других врачей-садоводов и помочь им «развести сады — источники здоровья и бодрости человека».

— Вам понятно теперь мое пристрастие к медикам?

Старенький дом № 126 на Советской улице знают не только шадринские почтальоны. Сюда частенько заглядывают журналисты, наведывается кудесник полей Терентий Мальцев. Бывали здесь и ученые. Как завороженные, они останавливались перед красной виргинской черемухой.

— Какие гроздья! — восхищенно говорили они.

Интересовались наличием витаминов в ягодах виргинской черемухи.

— В два с половиной раза превышает черную смородину, — отвечал Аркадий Павлович.

— Отлично-о!

— Не попадает под заморозки и ежегодно дает обильный урожай.

Прежде чем побывать в бирюковском саду, ученые много наслышались о чародее-враче и рады были, что народная молва необманула их надежд.

Рядом с яблоньками и виргинской черемухой Аркадий Павлович закладывал опыты по выращиванию винограда и абрикос. Этот неугомонный человек выведет, обязательно добьется своего: у него будет расти и белый мускат, и абрикосы, и сливы. Такие и покоряют природу.

Аркадий Павлович к этому времени был вполне подготовлен к подобному поединку. Без знаний трудно было выстоять, но их Бирюкову дала заочная учеба сначала в Тимирязевской академии, а затем в Мичуринском институте.

И позднее Аркадий Павлович стремился не отставать от науки, приобретал знания терпеливо и настойчиво. Их давало не только систематическое чтение специальной литературы. Томики ее, испещренные пометками на полях, составляли большую библиотеку врача-садовода, размещавшуюся в нескольких массивных книжных шкафах.

Кругозор расширяло общение с учеными страны, прокладывающими новые пути в развитии садоводства. С ними Бирюков встречался на заседаниях и конференциях научных обществ, пленарных заседаниях сессии Академии наук.

Аркадий Павлович выступил на одном из таких заседаний. Он говорил о том, чем жил все эти годы, чему посвятил себя. И перед слушателями вставал ревностный пропагандист и зачинатель садоводства в Зауралье.

Нет, он не увлекался и не фантазировал, когда говорил, что настало время засадить Зауралье и всю Сибирь садами, в которых плодоносили бы не кисленькие дикарки, а наливные яблоки, вишни, абрикосы и виноград. Он хотел, чтобы белопенный разлив садов украшал землю от древнего Каменного пояса до утренних границ нашего государства.

Ему горячо аплодировали. Аркадий Павлович на какое-то мгновение взволнованный этим знаком всеобщего одобрения, представил, как терпеливо, шаг за шагом, шел к тому, что теперь достиг в своем небольшом саду. Ему вспомнилось, как появилась яблоня Находка, как она росла и вошла в силу, зацвела, а потом одарила его первыми плодами. Гибкие ветки ее выдерживали любой урожай. Она стояла гордая таким обилием плодов, без подпорок, в отличие от других яблонь. Аркадий Павлович считал это выращенное им дерево своей большой удачей.

Успех окрылял. Потом ясно, почти зримо ему представилось, как он закладывал первый промышленный сад в городе и районе. Днем работал в больнице, а вечером вместе с детьми и женой возился с посаженными деревьями. Иногда помогали братья, друзья. Кое-кто насмешливо, с явной издевкой говорил: «К чему он все это затеял? Толку не добьется, а здоровье надорвет…»

Но сад дал плоды. Теперь весь город в зелени фруктовых деревьев, а яблоневые заросли раскинулись на тысячи гектаров в совхозах и колхозах Зауралья. И многие деревья в них — из бирюковского сада.

В перерыв к Аркадию Павловичу подошел один из слушателей.

— Вы, кажется, над диссертацией работали?

Вопрос больно кольнул. Но на правду слов много не требуется. Да, он начинал большой труд, всерьез думал над ним, накапливал и научно обрабатывал свой материал. Первая рабочая страничка этой диссертации была помечена 1937 годом. А в 1941 году Бирюков ушел на фронт. Оборвались и его ценные записи.

— Вот так и кончилась моя диссертация. А теперь заниматься ею не могу, годы не те. Продолжение диссертации — весь мой сад.

Аркадий Павлович приятный собеседник. За чашкой чая, на которую он обязательно уговорит вместе со своей супругой Александрой Васильевной, можно просидеть часами. На столе непременно появятся фрукты, только что снятые с деревьев. Обязательно придется стать дегустатором и сказать свое слово о плодах, хороши ли они.

Отзыв отзывом, а хозяева не забудут напомнить, чтобы косточки вишен и семечки яблок аккуратненько положили в поставленные баночки с наклейками и надписями дегустируемых сортов. Здесь каждое семечко и косточка на особом учете. Их старательно собирают, обрабатывают и хранят, чтобы осенней порой можно было разослать посылочки таким же неистовым садоводам.

Вы не сможете отказаться, чтобы не попробовать и варенье из вишен, слив, редкостной ягоды ирги.

В одно из таких гостеприимных чаепитий Аркадий Павлович как бы нечаянно обронил:

— Приходят письма и из-за рубежа.

Он быстро поднялся из-за стола и легкой походкой прошел в свой кабинет, поискал в ящиках стола, а потом показал письма с заграничными штемпелями.

«Дорогой друг, доктор Бирюков! — говорилось в одном из них. — Шлем Вам привет из Нового Света, Далекого Запада. Читаем в «СССР» № 3 статью о Вашей работе любителя-садовода. Мы пошлем Вам на память наши издания на русском и английском языках… Если у Вас есть печатные материалы о Вашей работе, просим прислать нам с Вашим автографом».

— Я ничего не ответил на письмо. Печатных трудов у меня нет, диссертацию написать не успел.

Аркадий Павлович тяжело вздохнул и возвратился к главному в своей жизни. Он взял маленькую коробочку, открыл ее. На морщинистой, но еще сильной ладони этого человека появились семена нового сорта яблок Зеленка Бирюкова. Коричневатые семена, как застывшие зерна жемчуга, таили в себе жизнь и новую надежду садовода.

— Плод-геркулес для наших мест — 220 граммов! Это же настоящая находка!

Слушая Аркадия Павловича, с увлечением рассказывающего о своем новом сорте, я подумал, что хорошо, когда среди нас есть вот такие неистовые люди. Пусть их будет еще больше.

Это наша самая бесценная находка!

СИБИРСКАЯ ЗВЕЗДА

К самой деревне подступали желтеющие поля ячменя и красно-розовой отцветающей гречихи. Рожь была сжата, и суслоны, как палатки в армейском лагере, выстроились в несколько рядов. Они тянулись к зеленому лесу, за которым поднималась гряда Саян, замыкая даль зубчатой голубой стеной.

Полуденное солнце палило землю, и только белые вершины гор искрились в знойном воздухе. Над горами плавали пушистые облака. Земля, накаленная солнцем, дышала теплом.

Сад колхоза имени С. М. Кирова начинался от деревни и примыкал к ближним полям. Он был обнесен низкой изгородью. Большая половина его раскинулась на косогоре, обращенная к солнцу.

У избушки, под навесом, заставленном пустыми ульями и корзинами, стоял высокий мужчина в шляпе с черной сеткой, заброшенной на поля шляпы. Он держал в руках дымокур, над которым поднимался белесый пахучий дымок. По рукам его, измазанным медом, ползали пчелы.

Из избушки выбежала босоногая девчурка в клетчатом платье. Она с любопытством уставилась на нас. Серенькие глазенки ее, живые и искрящиеся, так и пылали под выгоревшими, рыжеватыми бровями.

— Товарищ Баглай, здравствуй!

Из-под навеса вышел хозяин, сощуренными глазами: посмотрел на приезжих и низко поклонился.

— Как идут дела?

— Дела як сажа бела, товарищ секретарь.

— Знаешь?

— Еще бы! Говорят в колхозе, секретарь на машине разъезжает, проверяет где и что. Может, думаю, и ко мне заглянет.

— Значит, ждал?

Он лукаво ухмыльнулся и уклончиво ответил:

— Неловко было мимо проехать секретарю.

Баглай поставил на чурку дымокур, осторожно снял с рук прильнувших пчел и сбросил их на траву.

— До чего строго сберегают свое добро, жизни не щадят. Учиться нам, людям, надо вести хозяйство у них, у пчел. И бережливы, и трудолюбивы, и дисциплину блюдут. С лодырем у них своя расплата: за шиворот — и из улья вон.

Секретарь райкома — человек наблюдательный и привыкший понимать других с полнамека, догадался, к чему клонит Баглай. Он тоже недвусмысленно заметил:

— Ваши лодыри в ваших руках. Поступайте с ними по всем строгостям колхозной жизни.

— Так-то оно так! — Баглай покрутил головой. — Мы перевоспитываем. Люди — не пчелиные трутни.

— То-то! Ну, как сбор?

— Слава бо… — он запнулся и виновато досказал: — Ничего-о! Медок есть. Что ни день, то трудодень. За летошний год до четырех тысяч рублей выручили. И дело будто все на виду, и колхоз наш небольшой — семьдесят две пчелиных семьи, а работаем споро, пока взято́к есть.

— Один хозяйствуешь?

— Инструктор у меня есть, Петро Лукьянович. Все больше на пару с ним в саду. Баглай вдруг засуетился.

— Нюрка! — позвал он, — Иди сюда.

На голос его подбежала девчурка.

— Он, дядя Баглай, — не дожидаясь, что скажут ей, скороговоркой выпалила она.

Баглай махнул рукой и ворчливо бросил:

— Прилипла стрекотунья!

— А что я говорила? Вот и угадала, вот и угадала, — довольная повторила Нюрка и запрыгала, похлопывая в ладоши.

— Беги к Петру Лукьяновичу, скажи, мол, приехали.

Девчурка стремглав убежала.

— А мы вот с нею поспорили — заедете или нет. Проспорил. Правду сказать, не надеялся. Думаю, уборка в голове, не до саду. Выходит — ошибся.

Мы присели в тени избушки. Трава и цветы дышали запахом меда. Вокруг нас гудели пчелы, звенели кузнечики. Ровными лентами вверх по косогору взбегали фруктовые деревья с густой молодой кроной, темно-зеленые кусты вишни, чуть светлее — крыжовника и смородины. К аромату разнотравья примешивались струи созревающих фруктов, будто горячий воздух был настоен на яблоках, сливах и терпкой черемухе. Так бы и дышал этими бодрящими духами природы, животворными для человеческого здоровья. От всей этой благодати было радостно и светло на душе. Казалось, яркими красками и сильными запахами августовского дня полна вся земля.

Вскоре вернулась Нюрка. Запыхавшаяся от бега, с мелкими капельками пота, выступившими на лбу, она сообщила, что Петра Лукьяновича нет дома, на двери замок и, наверное, он куда-нибудь уехал.

— Жалко, что не застали, — сказал Баглай. — Я-то новый человек, а он четыре года тут бился, пока не достиг своего. Теперь и председатель колхоза, как вспомнит про это, говорит: «Недооценивали значение сада». А оно всегда так бывает в новом деле. На все рукой машут, мол, пустяки, а как поставит человек дело — «недооценивали». Всякое начало трудно.

Секретарь райкома, чуточку разомлевший от зноя дня и уставший от езды в машине по лесным и полевым дорогам, был доволен перепутьем. Он отдыхал в саду всей душой и телом. Слушая спокойный голос Баглая, говорившего сущую правду, так частенько и бывает, он мысленно соглашался с ним. Секретарь райкома угадывал в садоводе хорошую «хозяйскую струнку», и ему было приятно слушать Баглая, неторопливо изливавшего все, о чем он думал, что волновало его. Он спросил садовода, помогают ли теперь, доволен ли он.

— Еще бы! Председатель говорит, не знал, что сад будет дойной коровой. Сейчас, что ни скажи — сделает. Расширяться думаем, вон вплоть до гречки. Только заикнулись — «пожалуйста, — говорит, — можно».

Баглай повел нас осматривать сад. Здесь все было нежно, молодо. Все буйно росло наперекор суровой сибирской природе. Яблони, не больше человеческого роста, склоняли свои ветки под тяжестью первых плодов. Яблоки, зрея, заглушали своим пряным запахом все другие запахи — настолько плотно был насыщен ими воздух.

— Вот это яблоня Ренет — четырехлетка, а уже плодоносит. Куст готовлю для выставки. А рядом Тунгус. Пятый годок пошел, а уж двадцать яблочек дал… Говорят, красноярец. Вначале не уживался, не нравилось ему здесь. Теперь ничего. Смотрите, как раскинулся. Своей жилплощади мало, на соседнюю лезет. А это Аркад Бирюкова — гость из Шадринска. Пришелся ко двору, быстро набрал силу. На будущий год зацветет.

Мы шли между рядами яблонь. Баглай, все оживляясь, рассказывал нам биографию каждого дерева. С виду почти похожие одна на другую яблони он определял по сортам. Тут были сорта: Пурпуровое, Ильичевка, Восковое, Сладкоспелое, присланные с Урала Ермак, Таежное, Китайка. Каждый из сортов Баглай характеризовал со знанием, будто сам выводил и выращивал их.

— Очень хвалят Уральское наливное. Говорят, что чудо-сорт. Обязательно выпишем.

Секретарь райкома с восхищением слушал Баглая и радовался душевно тому, что есть всюду простые люди, знающие назубок свое дело, и ими все в жизни благоустраивается, от них весь свет человеку на земле.

— Где учились? — поинтересовался он.

— Школу в саду с малых лет прошел. У нас, на Черниговщине-то, с пеленок вкус яблоку знают.

Баглай остановился у яблони, небрежно разбросавшей свои упругие ветки по сторонам.

— Сибирская звезда! — Он взял ветку с плодами и стал любовно поглаживать желтоватые яблоки. — Кисленькие на вкус, да кому что нравится. Название хорошее придумано — Сибирская звезда, — с ударением произнес он слова, вкладывая в них какой-то глубокий смысл.

Он стоял возле своей яблоньки, гордый и простой, весь пронизанный радостью своего труда, как воздух ароматами сада. Лицо его доброе, без глубоких морщин, располагающее, было доверчиво и открыто. Про таких говорят, что они все на виду, у них — сердце на ладони.

— Я вот, когда переселился, думал: не ходить мне в Сибири за садом. Какой там сад! Говорили, от морозов здешних вода в колодце замерзает. Страшновато казалось. А ошибся. Вместе с Сибирской звездой к климату привыкаем. Перезимовали. Ухаживаю теперь за нею. Воспитаю, будет плоды хорошие давать. А деревцо-то за характер его полюбил. Бывает так, товарищ секретарь. Недавно письмо на родину, старую-то, — улыбнувшись, добавил он, — отправил. С первых строк о Сибирской звезде написал.

Чем дольше слушал секретарь райкома Баглая, тем больше проникался уважением к нему, располагавшему к большому доверию. «Как нужны вот такие люди», — подумал он и проникновенно сказал:

— Агитируй, агитируй земляков, пусть едут на наши земли. Рабочие руки нам, сам знаешь, как нужны.

— Какая там агитация! Просто от души все это. Давно ли в Сибири сам, а уже свыкся. Словно всегда сибиряком был. Про Черниговщину-то одно воспоминание осталось. Привязала меня к себе вот эта самая яблонька. Трудиться стоит над ней, крупноплодным сорт сделать. Уж если Сибирская звезда нашла себе родину, то мне, садоводу, — Баглай запнулся опять, — сам бог велел, — и добродушно засмеялся. — Вот ведь, какое слово, так с языка и рвется. Привычка-а.

Потом он вскинул перед собой загоревшую руку. — Все эти богатства даны человеку, умей только взять их от природы. В этом се-емечко! А сад будет хороший, — твердо произнес он. Глаза его при этом блеснули задорно и молодо.

— Яблоньки еще маленькие. Дождусь, вырастут. В тени их столик поставлю и чаек пить буду. Одно удовлетвореньице, товарищ секретарь. Под Сибирской звездой столик, самоварчик, чаек с яблоками и медком!

Баглай сказал об этом с такой страстью, словно все, о чем мечтал вслух, уже было наяву, и мы сидели за стоком за чашкой чая. Потом садовод провел нас на бугор. Там росли кусты канадской вишни. Он срезал ножом одну веточку и поднял ее над головой.

— Сочны, что твой виноград! — проговорил он. — Урожай хороший. Вишню-то у нас для курорта берут. Больные, значит, лечатся.

Баглай показал грушу Лукашовку и мичуринские сорта, провел мимо гряд, засаженных крыжовником и малиной, обратил наше внимание на питомник с дичками яблонь и долго еще говорил о том, что сибирская земля может рожать все, только к ней надо попривыкнуть, обуздать ее.

Когда мы покидали колхозный сад, Баглай, как бы невзначай, сказал:

— Как только созреют яблоки, пошлю посылку на Черниговщину. Пусть попробуют вкус Сибирской звезды.

…Давненько я встречался с Баглаем. С той поры много воды утекло, но образ колхозного садовода, ухаживающего за своими яблоньками, как за детьми, и теперь стоит перед моими глазами. Я вспомнил о нем, когда побывал в садах опытной станции и навестил Аркадия Павловича Бирюкову.

Челябинского ученого, шадринского садовода-мичуринца, агрономов Смолинского плодопитомнического совхоза и колхозника Баглая объединяла одна страсть и привязанность к любимому делу. Они как бы дополняли друг друга неистовством духа, общим стремлением сделать как можно больше хорошего людям, украсить их жизнь. И мне захотелось рассказать об энтузиастах-приверженцах, моих замечательных современниках.

Оглавление

ПРОКЛАДЫВАЮЩИЕ ТРОПУ

ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ МЕЧТЫ

НАХОДКА

СИБИРСКАЯ ЗВЕЗДА