Полное собрание сочинений в 13 томах. Том 2 [Фридрих Вильгельм Ницше] (pdf) читать онлайн

,

«ШТУШЛ!

Институт философии
Российской академии наук

Фридрих Ницше

полное собрание
сочинений
в тринадцати томах
Редакционный совет
/7.77. Гайденко, A.A. Гусейнову
СВ. Казачков, В.Н. Миронов,
Н.В. Мотрошилова, В.А. Подорога,
К.А. Свасьян, Ю.В. Синеокая,
И.А. Эбаноидзе

Издательство
«Культурная Революция»
Москва

Институт философии
Российской академии наук

Фридрих Ницше

полное собрание
сочинений
Второй том
Человеческое,
слишком человеческое
Перевод с немецкого
В.М. Бакусева

Издательство
«Культурная Революция»
Москва г о н

ББК 87.3 Герм
Н70
Перевод В.М. Бакусев
Научное редактирование ИЛ. Эбаноидзе
Подготовка примечаний В.М. Бакусев, И.А. Эбаноидзе
Оформление И. Бернштейн
Ницше, Фридрих.
Н70
Полное собрание сочинений: В 13 томах / Ин-т фи­
лософии.— М.: Культурная революция, 2005Т. г: Человеческое, слишком человеческое. В двух томах.
/ Пер. с нем. В.М. Бакусев. - 2θΐ 1. - 672 с.
ISBN 978-5-25°-°6ο94-3·
Одно из главных произведений Ф. Ницше «Человеческое,
слишком человеческое» впервые выходит на русском в своем пол­
ном виде - одним томом со своими приложениями «Смешанные
мнения и изречения» и «Странник и его тень», а также другими
текстами, входившими в первые немецкие издания этой книги.
Новый перевод был специально подготовлен В. Бакусевым для
данного собрания сочинений.
Часть текстов публикуется на русском впервые.

Этот, а также ю-й тома Полного собрания сочинений Ф. Ницш
подготовлены при поддержке Д. Фьюче и сайта www.nietzsche.ru

© Культурная революция, 2θΐ 1
© В.М. Бакусев. Перевод, 2θΐ 1
© И.А. Эбаноидзе. Редакция перевода, 2θΐ 1
© И. Бернштейн. Оформление, 2θΐ 1

Содержание

7

Человеческое, слишком человеческое.
Книга для свободных умов. Том первый
Предисловие

11

ι. О первых и последних вещах

21

2. К истории нравственных чувств

51

3- Религиозная жизнь

97

4- О внутреннем мире художников и писателей ..129
5- Признаки высшей и низшей культуры

171

6. Человек в общении

217

у. Брак и семья

241

8. Вид на государство

261

9- Человек наедине с собой

291

Между друзьями. Постлюдия

337

339 Человеческое, слишком человеческое.
Книга для свободных умов. Том второй
Предисловие

34 1

Первый раздел. Смешанные мнения и изречения.. 349
Второй раздел. Странник и его тень

651 Примечания

495

Человеческое,
слишком человеческое.
Книга для свободных умов
Том первый

Эта книга-монолог, возникшая во время пребывания в Сорренто (зимою 1876 и 1877)» не была бы предана общественно­
сти сейчас, если бы приближение 30 мая 1878 не возбудило
слишком сильного желания в должный час засвидетельство­
вать свое личное преклонение перед одним из величайших
освободителей ума.
[Указание Ницше в первом издании (i8y8)]

Вместо предисловия
«— некоторое время я размышлял о различных заня­
тиях, коим люди предаются в этой жизни, и пытался
понять, какие из них получше. Но нет нужды расска­
зывать здесь о том, к каким мыслям я при этом при­
ходил; достаточно сказать следующее: что касается
меня, то лучше всего мне казалось строго держаться
моего намерения, то есть потратить всю отпущенную
мне жизнь на совершенствование моего разума и ид­
ти по следам истины таким способом, какой я себе
наметил. Ибо плоды, каковые я уже отведал на этом
пути, были такого рода, что, по моему мнению, в этой
жизни нельзя найти ничего более приятного и невин­
ного; к тому же с той поры, как я начал пользоваться
таковым образом мышления, каждый день открывал
мне что-то новое, всегда обладавшее некоторой важ­
ностью и вовсе не общеизвестное. И тогда, наконец,
душа моя преисполнилась такой радости, что все иное
уже не могло помешать мне своей тщетностью.»
Картезий, перевод с латыни.
[К первому изданию 18η8 г.]

Предисловие
ι
Мне уже не раз и неизменно с большим недоумением гово­
рили, что всем моим сочинениям, начиная с «Рождения
трагедии» и вплоть до недавно опубликованного «Пролога
к философии будущего», свойственно нечто общее и при­
том характерное: все они, уверяли меня, содержат в себе
ловушки и сети для беспечных птиц и чуть ли не постоян­
ное тайное требование перевернуть вверх ногами привыч­
ные оценки и ценимые привычки. Как же так? Неужели все
на свете - только человеческое-слишком человеческое? С
этим-то вздохом читатели, мол, и выбираются из моих со­
чинений, не без некоторой робости и недоверия по отно­
шению к самой морали, мало того, они делают это, испы­
тывая немалое искушение и поощрение сыграть как-нибудь
роль заступника сквернейших вещей, поскольку спраши­
вают себя: а может, такие вещи всего лишь превосходно
очернялись? Называли мои сочинения и школою подозри­
тельности, более того - презрения, но, к счастью, и муже­
ства, даже дерзкой отваги. Честно говоря, я и сам не думаю,
что кто-нибудь когда-нибудь смотрел на мир со столь же
глубоким подозрением, и не просто как адвокат дьявола по
случаю, но и в такой же степени, говоря на языке теологии,
как супостат, призывающий Господа к ответу; и кто хоть
немного догадывается о последствиях всякого глубокого
подозрения, об ознобе и трепете уединения, на которые
охваченный им осуждается любым решительным отклоне­
нием во взглядах, тот поймет и другое: как часто я пытался
укрыться где-нибудь, чтобы отдохнуть от себя, чтобы слов­
но на время забыть себя, - укрыться, к примеру, в почита­
нии, или во вражде, или под маскою научности, или в лег­
комысленном поведении, или в глупости; а еще поймет почему, когда я не находил того, что мне требовалось, я бы-

12

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

вал вынужден вымучивать его себе, добывать его ложью и
выдумкой (а чем же еще занимались все поэты? и на что
иначе нужно искусство вообще?). Но что всегда было мне
нужнее всего для исцеления и восстановления сил, так это
вера в то, что я не настолько одинок, что вижу не один, волшебное предчувствие родства и равенства во взгляде и
жажде, отдохновение в доверии дружбы, когда можно не
мерить друг друга взглядом, не питать взаимных подозре­
ний, не задаваться вопросами, а наслаждаться передними
планами, поверхностями, всем доступным, самым доступ­
ным, всем, что имеет цвет и кожу, всем, что кажется. Воз­
можно, в этом смысле меня и можно упрекнуть то ли в «ис­
кусстве», то ли в изощренной двуличности: к примеру, за
то, что я совершенно сознательно закрывал глаза на Шопенгауэрово слепое влечение к морали, - в ту пору, когда
мои собственные глаза были уже достаточно на нее откры­
ты; как и за то, что я обманывал себя насчет Вагнерова не­
исцелимого романтизма, будто этот романтизм был нача­
лом, а не концом; как и насчет греков, как и насчет немцев
и их будущего, - и, может быть, из всего этого выстроится
целый длинный список? - но если даже это, положим, и
правда, а упреки в мой адрес совершенно справедливы, то
что вызнаете, что вы можете знать о том, сколько в подоб­
ном самообмане хитрого самосохранения, сколько в нем
расчета и высшей бдительности, - и сколько лживости мне
еще понадобится, чтобы я все вновь мог позволять себе ро­
скошь своей правдивости?... Но хватит - я еще жив, а жизньто ведь не выдумана моралью: она жаждет обмана, она жи­
вет обманом... но что это? неужто я уже снова принимаюсь
за свое - и, старый имморалист и птицелов, - делаю то, что
всегда и делал: говорю неморально, внеморально, с терри­
тории «за пределами добра и зла»? -

2

- Вот на такой-то лад я однажды, когда меня заставила нуж­
да, изобрел для себя и «свободные умы», которым посвяща­
ется эта меланхолически-мужественная книга, названная
«Человеческое, слишком человеческое»: таких «свободных

Предисловие

13

умов» не существует и не существовало, но тогда, повторяю,
они были нужны мне для компании, чтобы оставаться ве­
селым посреди всего унылого (болезни, уединения, чужби­
ны, acediai, бездеятельности): нужны как отважные компа­
ньоны и призраки, с которыми можно болтать и смеяться,
когда охота болтать и смеяться, и которых можно послать
к черту, если они наскучат, - как компенсацию за отсутствие
друзей. Что некогда подобные свободные умы смогут поя­
виться, что среди завтрашних и послезавтрашних сыновей
нашей Европы будут такие веселые и отчаянные парни, во
плоти и наяву, а не в виде призраков и актеров театра теней,
который устроил для себя отшельник, - в этом я хотел бы
сомневаться менее всего. Я вижу, как они уже подходят, мед­
ленно, медленно; и, быть может, я сделаю кое-что, дабы уско­
рить их приход, если заранее опишу, какими судьбами они
возникнут, какими путями они, как я вижу, придут? - -

3

Можно предположить, что центральным событием для ума,
которому суждено некогда достичь полной зрелости и сла­
дости в типе «свободного ума», станет великое развязывание,
и что дотоле он тем более был умом связанным и казался
навсегда прикованным к своему углу и столбу. Что вяжет
всего сильней? Какие путы порвать почти невозможно? Для
людей высокой и отборной души это будут обязанности глубокое почтение, свойственное юности, податливая ро­
бость перед всеми объектами традиционного преклонения,
перед всем достопочтенным, благодарность за почву, из
которой они выросли, за руку, которая их вела, за святили­
ще, в котором они научились боготворить, - и сильнее все­
го их будут вязать, прочнее всего обязывать сами моменты
их экстаза. У связанных на такой лад великое отвязывание
приходит внезапно, подобно сотрясению почвы: юная душа
бывает потрясена, оторвана, вырвана с корнем, - и сама не
знает, что с нею происходит. Какой-то порыв, какой-то на­
тиск овладевают ею с неодолимою силой приказа; в ней проI мрачного настроения (лат.).

14

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

буждается воля и желание уйти прочь, куда-нибудь и любою
ценой; все ее чувства воспламеняются и полыхают в силь­
нейшей опасной жажде познания какого-то неизведанного
мира. «Лучше умереть, чем жить здесь» - так звучит повели­
тельный соблазн внутреннего голоса: а ведь это «здесь»,
это «дома» - все, что она до сих пор любила! Внезапный
ужас и подозрение относительно всего, что она любила,
молния презрения ко всему, что звала своим «долгом», мя­
тежное, своенравное, вулканически сотрясающее стрем­
ление к странствию, к чужбине, к отчуждению, охлажде­
нию, отрезвлению, оледенению, ненависть к любви, воз­
можно, святотатственный замах и взгляд назад, туда, где
она дотоле благоговела и любила, возможно, жар стыда за
то, что она совсем недавно делала, и в то же время ликова­
ние оттого, что она это делала, пьяное, глубокое, ликующее
содрогание, в котором обнаруживает себя победа, - победа?
над чем? над кем? - странная, полная вопросов, сомнитель­
ная победа, но все-таки первая победа: такими вот бедстви­
ями и болями полна история великого отвязывания. В то
же время оно - болезнь, способная разрушить человека,
этот первый прорыв силы и воли к самоопределению, уста­
новлению ценности самого себя, эта воля к свободной воле;
и сколько же болезненного выносят наружу необузданные
эксперименты и странности, в которых освобожденный,
отвязанный пытается теперь доказать себе свою власть над
вещами! Он бродит в ярости, полный неудовлетворенного
вожделения; то, что он добывает, должно поплатиться за
опасное напряжение его гордости; он разрывает в клочья
то, что его привлекает к себе. Со злобным смехом он пере­
ворачивает вверх дном то, что находит прикрытым, защи­
щенным какой-то стыдливостью: он хочет посмотреть, как
эти вещи выглядят, если перевернуть их вверх дном. И ког­
да он, возможно, дарит свою благосклонность тому, что до­
толе пользовалось плохой репутацией, когда он с любопыт­
ством и исследовательским пылом подкрадывается к само­
му запретному, - то это проявляет себя его отвязанная воля
и тяга к отвязанной воле. А на заднем плане его зуда и блуж­
даний - ибо идет он беспокойно и бесцельно, словно по
пустыне, - стоит вопросительный знак все более опасного
любопытства. «А нельзя ли опрокинуть вверх дном ясяцен-

Предисловие

!5

ности? И тогда, может быть, добро обернется злом? А Бог
станет всего лишь изобретением и ухищрением дьявола?
Может быть, все в конце концов лживо? И если мы обма­
нуты, то не обманщики ли мы сами именно поэтому? Не
обязаны ли мы быть и обманщиками?» - такие мысли вра­
щаются в нем и совращают его, заводя все дальше прочь,
все дальше в сторону. Одиночество окружает его и обвива­
ет кольцами - оно все опаснее, оно все больше душит, стес­
няет сердце, эта ужасная богиня и mater saeva cupidinum1; но
кто нынче знает, что это такое - одиночество}...

4
От этого болезненного уединения, от пустыни таких лет
искушения лежит еще далекий путь до той чудовищной,
бьющей через край уверенности в себе и того здоровья,
которому потребна и сама болезнь - как средство и рыбо­
ловный крючок познания, - до той зрелой свободы ума, ко­
торая в той же мере означает самообуздание, дисциплину
сердца и разрешает выбирать множество даже противопо­
ложных образов мышления, - до того внутреннего богатст­
ва и неги сверхизобилия, что исключает для ума опасность
затеряться на своих путях, влюбившись в них, и, опьянен­
ная, останется сидеть в каком-нибудь уголке, до того пре­
избытка пластических, целительных, воспроизводящих и
восстанавливающих способностей, который является как
раз признаком великого здоровья, - этот преизбыток и дает
свободному уму опасную привилегию жить наудачу и быть
способным не уклоняться от авантюр: привилегию мастер­
ства свободного ума! А в промежутке могут быть долгие го­
ды выздоровления, годы, полные пестрых, болезненно-вол­
шебных метаморфоз, ведомых и обузданных упорною волей
к здоровью, которая часто уже отваживается выглядеть как
здоровье и рядиться под него. Есть в этом во всем какое-то
промежуточное состояние, о котором человек такой судь­
бы позже вспоминает не без умиления: ему свойственно
ι Дикая матерь страстей (лат.). - У Горация ( Сагтгпа I, XIX) это
Венера.

ι6

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

счастье блеклого, тихого света и солнца, ощущение пти­
чьей свободы, птичьего обзора, птичьего задора, что-то
среднее, в чем переплелись любопытство и ласковое пре­
зрение. «Свободный ум» - это прохладное слово в таком
состоянии действует благотворно, оно чуть ли не согревает.
Жизнь теперь идет, освобожденная от оков любви и нена­
висти, от да и нет, живущий ею человек по собственной
воле подпускает близко к себе или держит на расстоянии,
но предпочитает ускользнуть, уклониться, упорхнуть, все
снова стремясь прочь, все снова улетая вверх; он избалован,
как тот, кто некогда увидал под собою какое-то чудовищное
многообразие, - и сделался антиподом тех, что заботятся
о вещах, не имеющих к ним никакого отношения. Честно
говоря, свободный ум отныне затрагивают только те вещи
- а их страшно много! - которые его больше не волнуют...

5
Еще шаг по пути выздоровления - и свободный ум снова
идет навстречу жизни, правда, медленно, словно бы нехо­
тя, словно бы недоверчиво. Вокруг него все снова теплеет,
как бы наливается желтизною; чувство и сочувствие обре­
тают глубину, его обвевают всякого рода весенние ветра.
Его охватывает ощущение, будто глаза его только теперь
открылись на все близкое. Он застывает в изумлении: да где
же его носило раньше? Это близкое и ближайшее - каким
преображенным оно ему кажется! каким волшебным пухом
оно между тем обросло! Он с благодарностью бросает взгляд
назад - с благодарностью за свои скитания, за свою суро­
вость и отстраненность от себя, за свои птичьи перспекти­
вы и птичьи полеты в холодные выси. Как хорошо, что он
не остался навсегда «дома», навсегда «у себя», словно из­
неженный и тупой бездельник! Он был вне себя - в этом нет
никакого сомнения. Лишь теперь он видит себя - и что за
неожиданности он при этом находит! Каким неиспробованным холодным потом его прошибает! Какое счастье он
обнаруживает даже в усталости, в застарелой болезни, в
отступлениях выздоровления! Как ему нравится замирать
в боли, вынашивать терпеливость, лежать на солнце! Кто,

Предисловие

17

кроме него, умеет находить счастье зимой, эти солнечные
пятна на стене! Они - самые благодарные животные на све­
те, а заодно и самые скромные, эти снова наполовину повер­
нувшиеся к жизни выздоравливающие, эти ящерицы: и есть
среди них такие, что не провожают ни одного дня, не при­
цепив к тянущемуся за ним шлейфу маленькой благодар­
ственной песни. А если говорить серьезно, то заболеть на
манер этих свободных умов, побыть изрядное время боль­
ным и потом еще дольше, еще дольше выздоравливать - я
хочу сказать, становиться «здоровее», - это значит пройти
основательное лечение от всякого пессимизма (как извест­
но, главной язвы застаревших идеалистов и врунов). Муд­
рость, житейская мудрость состоит в том, чтобы долгое вре­
мя прописывать себе только в малых дозах даже здоровье. -

6
В такое время - при внезапных вспышках еще порывисто­
го, еще переменчивого здоровья - может, наконец, случить­
ся, что свободному, все более свободному уму начнет откры­
ваться загадка того великого отвязывания, которая доселе
ждала в его памяти смутно, сомнительно, почти неприка­
саемо. Если он долго не осмеливался задать вопросы: «По­
чему я так далеко в стороне? Так одинок? Почему отрекаюсь
от всего, что почитал? Отрекаюсь и от самого почитания?
Откуда во мне эта суровость, подозрительность, эта нена­
висть к собственным добродетелям?», - то теперь осмели­
вается, теперь он задает вопросы громко и даже начинает
слышать что-то вроде ответов на них: «Ты должен был стать
себе хозяином, хозяином даже над своими добродетелями.
Прежде онибыли твоими хозяевами; но им позволено быть
лишь твоими инструментами наряду с другими инструмента­
ми. Ты должен был получить власть над своими за и против и
научиться пускать их в ход и снова отменять, сообразуясь
со своей высшей целью. Ты должен был научиться понимать
перспективистский принцип всякой высокой оценки - сме­
щение, искажение и мнимую телеологию горизонтов, да и
все, что относится к перспективности; а кроме того, и добрую
долю глупости в отношении противоположных ценностей

ι8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

и все интеллектуальные потери, которыми приходится опла­
чивать каждое за и против. Ты должен был научиться пони­
мать неизбежную несправедливость в каждом за и против,
несправедливость, неотъемлемую от жизни, саму жизнь как
обусловленную перспективностью и ее несправедливостью.
Но прежде всего ты должен был воочию убедиться, где не­
справедливость всегда бывает сильнее: как раз там, где жизнь
развита меньше всего, ограниченнее всего, скуднее всего и
примитивнее всего - и все-таки не может не понимать себя
в качестве цели и меры вещей, в угоду своему сохранению
исподтишка, мелочно и неустанно дробя и ставя под со­
мнение все более высокое, более объемное, более богатое,
- ты должен был воочию увидеть проблему иерархии и со­
вместного роста ввысь власти, права и широты перспекти­
вы. Ты должен был...» - достаточно, теперь свободный ум
уже знает, какому «ты должен» он был послушен, равно как
и то, на что он теперь способен, что лишь теперь - смеет...

7
На такой вот лад свободный ум дает себе ответ на загадку
отвязывания и заканчивает тем, что обобщает свой случай,
подытоживая свои переживания следующим образом. «Что
довелось испытать мне, - скажет он, - должен испытать
всякий, в ком стремится обрести плоть и "явиться на свет"
какое-либо задание». Тайная власть и необходимость этого
задания начнет править всей его судьбой и отдельными ее
проявлениями, подобно бессознательной беременности,
- задолго до того, как он заметит это задание и узнает, как
оно называется. Наше предназначение располагает нами,
даже если мы еще не знаем о нем; это - будущее, дающее
закон нашему сегодня. Положим, что нагией проблемой мы
осмелимся назвать проблему иерархии, мы, свободные умы, лишь теперь, в полдень нашей жизни, мы понимаем, какие
подготовительные ступени, обходные пути, эксперименты,
искушения, переоблачения понадобились проблеме, преж­
де чем она смогла встать перед нами, и каким образом вышло,
что сначала нам пришлось испытать телом и душою самые
разнообразные и самые разнородные беды и отрады - в

Предисловие

19

качестве авантюристов и кругосветных путешественников
того внутреннего мира, что зовется «человеком», в каче­
стве измерителей всякой более высокой ступени, всякого
следующего уровня, которые тоже зовутся «человеком»,
всюду проникая, почти без страха, ничем не пренебрегая,
ничего не утрачивая, все пробуя на вкус, все очищая от слу­
чайного и как бы просеивая, - пока, наконец, мы, свободные
умы, не смогли сказать: «Вот о н а - новая проблема! Вот она,
длинная лестница, на перекладинах которой мы сами сиде­
ли и взбирались по ним, - мы, какими мы некогда были\ Вот
перекладина повыше, вот перекладина пониже нас, а вон
те - под нами, и это чудовищно длинный порядок, иерар­
хия, которую мы различаем: вот она - наша проблема!» —

8
- Ни от одного психолога и прорицателя ни на мгновение
не укроется, на каком месте изображенного здесь процесса
стоит (или на какое поставлена -) настоящая книга. Да где
же теперь психологи? Во Франции, разумеется; возможно,
в России; но уж точно не в Германии. Нет недостатка в при­
чинах, по которым нынешние немцы могли бы даже по­
ставить это себе в заслугу: очень неудобно для того, кто в
этом пункте уродился и получился совсем не немцем! Эта
немецкая книга, которая сумела найти своих читателей в
широком кругу стран и народов - она в пути уже приблизи­
тельно десять лет, - и которая, кажется, знает толк в коекакой музыке и игре на флейте, заставляющих напрячься
даже косный слух иностранцев, - как раз в Германии эту
книгу прочли очень небрежно, расслышали ее совсем уж
скверно: а отчего так вышло? - «Она слишком многого тре­
бует», отвечали мне, «она не обрушивает на людей бедствие
грубых обязанностей, она рассчитана на тонкие и изнежен­
ные чувства, она нуждается в избытке, избытке времени,
света небес и сердца, в otium1 в самом отважном смысле сло­
ва: - в сплошь отличных вещах, коих у нас, нынешних немI праздном покое (лат.) (один из идеалов правильной жизни со­
гласно римским стоикам).

цев, нет, а потому мы не можем их и давать.» - Выслушав
столь учтивый ответ, моя философия советует мне умол­
кнуть и не задавать больше вопросов; тем более что в не­
которых случаях, как дает понять пословица, можно остать­
ся философом лишь одним способом - замолчав.
Ницца, весна 1886

Первый раздел
О первых и последних вещах
1

Химия понятий и ощущений. Философские проблемы нынче
вновь почти по всем позициям принимают ту же форму вопрошания, что и две тысячи лет тому назад: как что-либо
может возникнуть из своей противоположности, к приме­
ру, разумное из неразумного, ощущающее из мертвого, логи­
ка из бессмыслицы, бесцельное созерцание из страстного
желания, жизнь ради других из эгоизма, истина из заблуж­
дений? Метафизическая философия до сих пор справля­
лась с этим затруднением, отрицая возникновение одного
из другого, а для вещей высшего разряда предполагая их
чудесное происхождение прямо из недр и сущности «вещи
самой по себе». Историческая же философия, которая во­
обще немыслима в отрыве от естествознания, этот новей­
ший из всех философских методов, в отдельных случаях
(и, вероятно, к такому же результату она придет во всех
случаях) обнаруживала, что нет никаких противополож­
ностей, кроме как в привычном раздувании популярной
или метафизической точки зрения, и что в основе такого
противопоставления лежит заблуждение разума: согласно
ее объяснению, не существует, строго говоря, ни неэгои­
стических поступков, ни совершенно бесцельного созер­
цания, то и другое - всего лишь сублиматы, в которых суб­
страт предстает почти испарившимся и обнаруживает свое
присутствие разве что только для самого пристального на­
блюдения. - Все, что нам нужно и что мы можем получить
лишь при нынешнем высоком уровне развития отдельных
наук, - это химия моральных, религиозных, эстетических
представлений и ощущений, а также всех тех побуждений,
которые мы переживаем, вступая в крупные и мелкие куль-

22

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

турные и общественные сношения, да и в одиночестве: и
может быть, такая химия приведет к выводу, что и в этой
сфере самые великолепные краски были получены из низ­
менных, даже презренных веществ? Многим ли достанет
охоты заниматься подобными исследованиями? Челове­
чество любит выбрасывать из головы вопросы о происхо­
ждении и началах вещей: неужели надо чуть ли не лишить­
ся человеческого образа, чтобы почувствовать в себе про­
тивоположную склонность? -

2

Наследственный изъян философов. - Всем философам свой­
ствен один изъян - они исходят из представления о совре­
менном человеке и думают достичь своей цели, подвергнув
его анализу. Перед ними непроизвольно витает мысль о
«человеке» как некоей aeterno, ventas1, как о чем-то неизмен­
ном во всех водоворотах, как о надежной мере всех вещей.
Но все, что бы ни сказал философ о человеке, - это, в сущ­
ности, не более чем свидетельство о человеке одного очень
ограниченного временного промежутка. Нехватка чувства
истории - вот наследственный изъян всех философов; не­
которые даже неожиданно воспринимают совокупность
новейших черт человека, возникших под влиянием опре­
деленных религий, а то и определенных политических со­
бытий, как устойчивую форму, из которой и следует исхо­
дить. Они не желают понять, что человек прошел через
некоторый процесс становления, что через него же прошла
и познавательная способность; а между тем кое-кто из них
позволяет себе выводить из этой познавательной способ­
ности весь мир. - А ведь все главное в человеческом станов­
лении произошло в первобытные времена, намного рань­
ше того четырехтысячелетнего отрезка истории, который
нам кое-как известен; за этот срок человек не мог изменить­
ся слишком сильно. Но вот философ усматривает в совре­
менном человеке «инстинкты» и полагает, что они отно­
сятся к числу неизменных фактов человеческого существоI вечной истине (лсюп.).

ι. О первых и последних вещах

23

вания, а потому способны дать ключ к пониманию мира
вообще: вся телеология зиждется на том, что о человеке
последних четырех тысячелетий говорят как о чем-то веч­
ном, на которое естественным образом ориентировано все
в мире с самого его начала. Но все прошло через становле­
ние; нет никаких вечных фактов - так же как нет никаких
абсолютных истин. - Из всего этого следует, что отныне
философствовать необходимо в историческом ключе, а, значит
требуется и добродетель скромности.

3

Уважать невзрачные истины. - Признак высшей культуры оценивать мелкие, невзрачные истины, найденные по стро­
гому методу, выше, нежели блаженные и ослепительные
заблуждения, идущие от метафизических и художнических
эпох и людей. Поначалу над первыми издевались, словно
те и другие никак не сопоставимы в качестве равноценных:
тут стоят эти, такие скромные, простые, трезвые, такие
будто бы обескураживающие, а там - те, такие красивые,
роскошные, упоительные, а не то даже и приводящие в вос­
торг. И все-таки выше стоит то, что добыто с трудом, надеж­
ное, долговечное и потому далеко ведущее любые дальней­
шие шаги познания; держать его сторону - это признак му­
жества, признак смелости, простоты, сдержанности. Малопомалу до такой мужественности дорастут не только отдель­
ные люди, но и все человечество, - это произойдет, когда
они приучатся, наконец, ценить выше стойкие, долговеч­
ные познания и утратят всякую веру в инспирацию и чудо­
действенное внушение истин свыше. - Конечно, почита­
тели форме их мерилом прекрасного и возвышенного пона­
чалу будут иметь хорошие основания для издевательств,
пока уважение к невзрачным истинам и дух научности толь­
ко еще начнут возобладать: но лишь потому, что либо их
глаза пока не открылись на очарование простейгией формы,
либо потому, что воспитанные в упомянутом духе люди еще
долго не проникнутся им вполне и до глубины души и будут
по-прежнему слепо подражать древним формам (а это будет
удаваться им довольно плохо, как и всякому, кто больше не

24

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

придает делу слишком большого значения). Прежде ум еще
не занимался строгим мышлением - ему было интересно
выдумывать символы и формы. Это изменилось; названный
интерес к символике сделался признаком низшей культуры.
Подобно тому как даже наши искусства становятся все бо­
лее интеллектуальными, а наши чувства - все более умны­
ми, и как, к примеру, теперь о гармоничности чувств судят
совершенно иначе, чем ιοο лет тому назад, так и формы
нашей жизни становятся все более умственными - с точки
зрения прежних эпох, возможно, безобразными, но лишь по­
тому, что ей не дано увидеть, как постоянно углубляется и
расширяется царство внутренней красоты ума и насколько
для нас для всех исполненный ума взгляд может значить
теперь больше, чем самое прекрасное телосложение и са­
мое возвышенное сооружение.

4
Астрология и тому подобное. - Вполне вероятно, что объекты
религиозных, моральных и эстетических чувств тоже отно­
сятся только к поверхности вещей, а человек предпочитает
верить, что в них он прикасается по меньшей мере к серд­
цу мира; он обманывается, потому что эти предметы вы­
зывают у него сильный восторг и глубокое уныние, и, зна­
чит, проявляет здесь такую же гордыню, как и выслушивая
астрологов. Ведь те думают, будто звезды вращаются вокруг
человеческого жребия; моральный же человек полагает,
будто то, что ему всего дороже, составляет и суть вещей.

5
Превратное понимание сновидения - Во времена грубой пер­
вобытной культуры человек думал, будто в сновидении зна­
комится со вторым реальным миром; отсюда и берет начало
всякая метафизика. Без сновидения не было бы никакого
побуждения разделить мир пополам. С древнейшим пони­
манием сновидения связано и разложение человека на ду­
шу и плоть, как и вера в существование эфирного тела, а,

ι. О первых и последних вещах

25

стало быть, и происхождение всякой веры в духов и, веро­
ятно, веры в богов. «Усопший продолжает жить; ведь он яв­
ляется живому во сне»: такой вывод делали прежде, на про­
тяжении многих тысяч лет.

6
Дух науки могуч в ее частях, а не в целом. - Отдельные самые
узкие области науки излагают свои проблемы исключитель­
но объективно: всеобщие же великие науки, взятые в це­
лом, ставят вопрос, и вопрос совершенно необъективный,
- «для чего? для какой выгоды?». Из-за этой-то оглядки на
пользу они излагаются в целом не так безлично, как их от­
дельные части. А уж по поводу философии как вершины
пирамиды знания вопрос о пользе познания вообще воз­
никает непроизвольно, и всякая философия бессознатель­
но стремится признать за ним высочайшую пользу. Поэтому
во всех типах философии есть так много заносчивой мета­
физики и такая боязнь перед результатами физики, кото­
рые кажутся малозначащими; ведь значимость познания
для жизни должна казаться как можно большей. В этом и
состоит антагонизм между отдельными областями науки и
философией. Последняя стремится, как к этому стремится
и искусство, дать жизни и деятельности максимальную глу­
бину и значимость; первые заняты поиском познания, и
ничего больше, каков бы ни был результат. Не было до сих
пор еще ни одного философа, в руках которого философия
не превратилась бы в апологию познания; по крайней мере
в этом пункте каждый из них питает оптимистическую ве­
ру в то, что за познанием следовало бы признать величай­
шую полезность. Все они ходят под ярмом логики: а уж она
есть оптимизм по самой своей природе.

7
Нарушитель спокойствия в науке. - Философия отошла от на­
уки, когда поставила вопрос: каково то познание мира и
жизни, обладая которым человек ведет наиболее счастли-

26

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

вую жизнь? Произошло это в сократических школах: точка
зрения счастья закупорила кровоток научного исследова­
ния - она делает это и по сей день.

8
Духовное объяснение природы. - Метафизика толкует текст при­
роды как бы духовно, подобно тому, как прежде церковь и
ее ученые делали это с Библией. Нужно очень много рассу­
дительности, чтобы применять к природе такого же рода
строгое интерпретаторское искусство, какое нынешние
филологи разработали для всех книг: надо стремиться по­
нять то, что хочет сказать текст, просто, а не подозревать
и тем более не предполагать в нем наперед никакого двойно­
го смысла. Но если скверное интерпретаторское искусство
еще отнюдь не полностью преодолено даже в том, что каса­
ется книг, и в высших кругах образованного общества еще
то и дело наталкиваешься на пережитки аллегорического
и мистического толкования, то точно так же дело обстоит
и в том, что касается природы, - только гораздо хуже.

9
Метафизический мир. - Это верно, какой-то метафизический
мир существовать мог бы; абсолютную возможность этого
оспорить невозможно. Мы смотрим на все вещи сквозь че­
ловеческую голову и не можем отрезать эту голову; но все
же не решен вопрос - что осталось бы от мира, если бы ее
все-таки отрезали. Это проблема чисто научная - она не
слишком подходит, чтобы заботить людей; но все, что до
сих пор делало для них метафизические гипотезы ценными
- ужасающими или притягательными, - что их порождало,
есть страсть, заблуждение и самообман; в них приучали ве­
рить наихудшие методы познания, а не наилучшие. Если
разоблачить такие методы в качестве фундамента всех суще­
ствующих разновидностей религии и метафизики, это даст
возможность их опровергнуть! Правда, тогда названная вы­
ше возможность все еще не исчезнет; но делать с ней со-

ι. О первых и последних вещах

27

вершенно нечего, не говоря уж о том, что могла бы возник­
нуть зависимость от паутины такой возможности счастья,
блага и жизни. - Ведь метафизический мир нельзя охаракте­
ризовать иначе, чем инобытие, недоступное и непонятное
нам инобытие; это был бы предмет с негативными каче­
ствами. - А если бы было достоверно доказано, что такой
мир существует, то все равно осталось бы несомненным
одно: его познание - это наиболее безразличное из всех
видов познания, еще более безразличное, чем познание
химического состава воды для моряка, терпящего бедствие.

ίο

Безвредность метафизики в будущем. - Как только возникно­
вение религии, искусства и морали будет описано так, что
можно будет полностью объяснить их себе, не прибегая к
гипотезе о метафизических вмешательствах^ начале и в ходе
процесса, исчезнет и ревностный интерес к чисто теорети­
ческой проблеме «вещи самой по себе» и «явления». Ведь
дело с ними может обстоять как угодно: но в религии, ис­
кусстве и морали мы не соприкасаемся с «сущностью мира
самой по себе»; мы находимся в сфере представления, и
никакому «предчувствию» не сдвинуть нас с места. Вопрос
о том, каким образом наша картина мира может так сильно
расходиться с реконструированной сущностью мира, будет
невозмутимо предоставлен физиологии и истории разви­
тия организмов и понятий.

11

Язык как мнимая наука. - Значение языка для развития куль­
туры состоит в том, что в нем человек строил наряду с дру­
гим миром свой собственный, место, которое считал на­
столько устойчивым, чтобы, стоя на нем, перевернуть весь
остальной мир и сделаться его хозяином. Длительное вре­
мя веря в понятия и названия вещей как в aeternae ventates,
он развил в себе ту гордость, с помощью которой смог воз­
высится над животным: он мнил, будто в языке и впрямь

28

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

заключено познание мира. Ваятель языка был не настолько
скромен, чтобы думать, будто он только именует вещи, нет, ему мнилось, что он выражает словами высшее знание
о вещах; язык и впрямь есть первая ступень овладения на­
укой. И здесь тоже из веры в то, что истина найдена, забили
обильнейшие ключи силы. Только задним числом, лишь
сейчас, люди начинают смутно догадываться, что своею
верой в язык они разносили чудовищное заблуждение. К
счастью, уже слишком поздно - эволюцию разума, основан­
ную на такой вере, не повернуть вспять. - Логикатоже зиж­
дется на предпосылках, которым в реальном мире не соот­
ветствует ничего, к примеру, на предпосылке тождества
вещей, идентичности вещи себе самой в разные моменты
времени: но эта наука возникла благодаря противополож­
ной вере (что нечто подобное безусловно существует в ре­
альном мире). Так же дело обстоит и с математикой, кото­
рая, конечно, не возникла бы, если бы люди с самого на­
чала знали, что в природе нет совершенно прямых линий,
правильных окружностей, абсолютных единиц измерений.

12

Сновидение и культура. - Деятельность головного мозга, бо­
лее всего нарушаемая сном, - это память: она, правда, не
пресекается совсем, но низводится до состояния несовер­
шенства, до уровня, на каком она, видимо, была в древней­
шие эпохи человечества у каждого днем, не во сне. Про­
извольное и спутанное, сновидение постоянно смешивает
вещи на основе их мимолетного сходства: но с тою же про­
извольностью и спутанностью народы сочиняли свои ми­
фологии, да и в наши дни путешественники обыкновенно
наблюдают, что дикари очень склонны к забывчивости, что
после краткого напряжения памяти ум их начинает коле­
баться и они говорят ложь и бессмыслицу просто от утомле­
ния. Но в сновидении все мы подобны этим дикарям; сквер­
ное различение вещей и ошибочное их отождествление причина плохих умозаключений, в которых мы повинны
во сне; и вот, хорошенько припомнив свое сновидение, мы
пугаемся самих себя, потому что видим, что в нас кроется

ι. О первых и последних вещах

29

столько глупости. - Полная отчетливость всех картин снови­
дения, предпосылка которой - безусловная вера в их реаль­
ность, еще раз напоминает о состоянии древнейшего чело­
вечества, неимоверно часто впадавшего в галлюцинации,
которые порою поражали одновременно целые общины, це­
лые народы. Итак: во сне и в состоянии сновидения мы за­
ново проделываем обычную работу древнего человечества.

*3

Логика сновидения. - Во сне наша нервная система постоян­
но возбуждается многообразными внутренними стимула­
ми, почти все органы выделяют секреты и совершают ра­
боту, кровь с напором льется по сосудам, положение спя­
щего производит давление на отдельные члены тела, оде­
яло вызывает разнообразные ощущения, желудок перева­
ривает и своими движениями беспокоит другие органы,
кишечник сокращается, положение головы обусловливает
необычные локации мышц, ноги без обуви, не касающиеся
подошвами земли, дают необычное чувство, так же как и
непривычная одежда на теле, - и все это, в зависимости от
своих ежедневных перемен и интенсивности, возбуждает
своей непривычностью всю систему вплоть до деятельно­
сти головного мозга: значит, для ума существует великое
множество поводов удивляться и отыскивать основания та­
кового возбуждения: сновидение и есть поиск и попытки
представить себе причины вызванных этими возбуждениями
ощущений, а это значит - мнимые причины. К примеру,
тому, кто завяжет на своих стопах два ремешка, может при­
сниться, что его стопы обвиты двумя змеями: поначалу это
будет гипотезой, потом станет верой, сопровождаемой на­
глядным представлением и выдумкой: «Эти змеи, наверное,
и есть causa1 того ощущения, что владеет мною, спящим»,
- такое суждение выносит ум спящего. Так определенное,
ближайшее прошлое становится для него благодаря взвол­
нованной фантазии настоящим. Например, любой из опы­
та знает, как быстро сновидец вплетает в свое сновидение
ι причина (лат.).

Зо

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

доходящий до него громкий звук, скажем, колоколов или
пушечных выстрелов, то есть создает себе из него объяс­
нение задним числом, так что ему кажется, будто сначала он
пережил побуждающие обстоятельства, а уж потом тот са­
мый звук. - Как же получается, что ум сновидца все время
настолько плошает, когда тот же самый ум в бодрствующем
состоянии столь трезв, осмотрителен и обыкновенно столь
скептичен по отношению к гипотезам? - так что для объяс­
нения чувства ему уже достаточно первой попавшейся ги­
потезы, чтобы сразу поверить в его реальность? (Ведь в
сновидении мы верим, будто сон - это и есть реальность,
то есть считаем свою гипотезу полностью доказанной.) - Я
думаю об этом вот что: человек еще и сейчас мыслит в сно­
видении точно так же, как человечество мыслило и в бодрствующем состоянии на протяжении многих тысячелетий:
первая же causa, приходившая на ум, была ему достаточна
для объяснения того, что нуждалось в объяснении, и счи­
талась истиной. (По рассказам путешественников, дикари
ведут себя так и сегодня.) В сновидении в нас продолжает
работать эта древняя часть человеческого естества, ведь
это основа, на которой развился и все еще развивается в
каждом человеке более высокий разум: сновидение снова
переносит нас назад, в далекие состояния человеческой
культуры, и дает нам средство лучше их понять. Мыслить
в сновидении дается нам сейчас так легко потому, что на
протяжении чудовищных периодов развития человечества
мы оказались так хорошо вымуштрованы именно на эту фор­
му фантастического и общепонятного способа объяснения,
исходящего из первой подвернувшейся на ум мысли. В этом
отношении сновидение - отдых для головного мозга, кото­
рый днем долженудовлетворять более строгим требовани­
ям к мышлению, выставляемым более высокой культурой.
- Родственный процесс мы можем наблюдать при еще не
уснувшем рассудке прямо-таки в качестве входной двери и
вестибюля сновидения. Когда мы закрываем глаза, мозг на­
чинает производить множество световых и цветовых фе­
номенов, вероятно, как своего рода эпилог и эхо всех тех
световых впечатлений, которые он воспринял днем. И вот
рассудок (в союзе с фантазией) тотчас перерабатывает эти
сами по себе бесформенные сочетания красок в опреде-

ι. О первых и последних вещах

3х

ленные фигуры, очертания, ландшафты, движущиеся груп­
пы. Подлинная суть этого процесса - опять-таки своего ро­
да заключение от следствия к причине; ум, задаваясь во­
просом: «Откуда эти световые феномены и цвета?», в каче­
стве причин предполагает названные фигуры и очертания:
для него они - настоящие стимулы этих цветовых и свето­
вых феноменов, ведь днем, при открытых глазах, он при­
вык находить движущую причину каждого цвета, каждого
светового впечатления. Значит, здесь фантазия постоянно
подсовывает ему образы, опираясь в своей работе на днев­
ные зрительные впечатления, и точно так же действует фан­
тазия сновидения: иными словами, из следствия выводит­
ся мнимая причина и возникает представление, будто при­
чина была после следствия: все это совершается с неимо­
верной скоростью, так что здесь, словно от маневров фо­
кусника, суждение может быть сбито с толку, а последова­
тельность - выглядеть как одновременность и даже как об­
ратная последовательность. - Наблюдая эти процессы, мы
можем сделать вывод, как поздно развилось точное логиче­
ское мышление, строгий переход от причины к следствию,
если даже теперь деятельность нашего разума и рассудка не­
произвольно прибегает к этим первобытным формам умо­
заключений, и мы проводим в таком состоянии примерно
половину своей жизни. - Поэты и художники тоже выдумы­
вают совершенно нереальные причины своих настроений
и состояний; в этом смысле они напоминают древнейшее
человечество и могут помочь нам его понять.

Ч
Резонанс. - Все интенсивные настроения вовлекают в резо­
нанс родственные ощущения и настроения: они как бы будо­
ражат память. В таком состоянии что-то в нас вспоминает­
ся, и нам уясняются подобные состояния и то, что их поро­
дило. Так образуются усвоенные моментальные пучки чувств
и мыслей, а в конце концов, когда они начинают молние­
носно следовать друг за другом, они ощущаются уже даже
не как комплексы, а как единства. В этом смысле говорят о
моральном чувстве, о религиозном чувстве так, будто это

32

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

исключительно единства: а на самом деле это реки с вели­
ким множеством истоков и притоков. Вот и тут, как это час­
то бывает, единство слова не гарантирует единства вещи.

Умира - ни ядра, пи оболочки. - Если Демокрит перенес поня­
тия верха и низа на бесконечное пространство, где они не
имеют никакого смысла, то философы вообще перенесли
понятие «внутреннее и внешнее» на сущность и явление ми­
ра; они думают, будто с глубокими чувствами можно дойти
до глубин внутреннего, поближе к сердцу природы. Однако
эти чувства глубоки лишь в том отношении, что едва заметно
регулярно возбуждают определенные сложные группы мыс­
лей, которые мы называем глубокими; чувство глубоко пото­
му, что мы считаем глубокой сопровождающую его мысль.
И тем не менее глубокая мысль может быть очень далека от
истины, как, к примеру, любая метафизическая мысль; но ес­
ли из глубокого чувства вычесть примеси в виде элементов
мысли, то останется силъноечувство, а в познании оно не руча­
ется ни за что, кроме себя самого, так же как сильная вера до­
казывает только свою силу, а не истинность своего предмета.

1б
Явление и вещь сама по себе. - Философы обыкновенно встают
перед жизнью и опытом - перед тем, что они называют ми­
ром явлений, - в позе, в какой стоят перед картиной, раз
и навсегда прикрепленной к раме и абсолютно неизменно
изображающей одно и то же событие: вот это-то событие,
думают они, нужно правильно истолковать, чтобы сделать
вывод о существе, создавшем картину, то есть о вещи самой
по себе, на которую всегда привыкли смотреть как на до­
статочное основание мира явлений. Однако те логики, что
построже, четко установив понятие метафизического как
понятие безусловного, а, значит, и не обусловливающего,
отвергли всякую связь между безусловным (метафизиче­
ским миром) и миром, нам известным: поэтому-то в явлении

ι. О первых и последних вещах

33

является вовсе κι вещь сама по себе, а всякое умозаключение
от него к ней следует отклонить. Но обе стороны упустили
из виду одну возможность: что эта самая картина - та, что
нынче зовется нами, людьми, жизнью и опытом, - склады­
валась постепенно, мало того, еще целиком и полностью
охвачена становлением, а потому не может рассматриваться
как величина постоянная, исходя из которой можно сде­
лать или на худой конец отвергнуть вывод об авторе (до­
статочном основании). Благодаря тому, что мы уже тысячи
лет смотрим на мир с моральными, эстетическими, рели­
гиозными требованиями, со слепой симпатией, страстью
или страхом, прямо-таки купаясь в блаженстве безобразий
нелогического мышления, этот мир мало-помалу сделался
столь чудесно-многоцветным, ужасающим, полным глубин­
ного смысла, волнующим, он обрел краски - а колористами
были мы: именно человеческий разум дал явлению явиться
и перенес на вещи свои ошибочные принципы. Он прихо­
дит в себя - поздно, очень поздно: и вот мир опыта и вещь
сама по себе кажутся ему столь разительно отличными и
отделенными друг от друга, что он отвергает умозаключе­
ние от него к ней - или же на жутко-мистический лад требу­
ет отказаться от нашего разума, нашей личной воли, дабы
прийти к бытийному, сначала самому сделавшись бытийным.
Другие, в свой черед, нахватали в охапку все характерные
черты нашего мира явлений - то есть представления о ми­
ре, выделанного из ошибок разума и оставленного нам в
наследство, - и вместо того, чтобы объявить виновным разум,
овиноватили сущность вещей как причину этой фактиче­
ски наличной и очень жуткой природы мира и принялись
проповедовать избавление от бытия. - Со всеми этими воз­
зрениями покончит постоянный и неустанный процесс раз­
вития науки, который когда-нибудь в конце концов справит
свой величайший триумф в истории становления мышления
и итог которого сведется, возможно, к такому тезису: то,
что нынче мы называем миром, есть результат множества
заблуждений и фантазий, которые постепенно накаплива­
лись в общей эволюции органического мира, срастались и
теперь унаследованы нами как совокупное богатство всего
прошлого: как богатство, поскольку на нем зиждется цен­
ность нашей человеческой природы. Строгая наука, по прав-

34

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

де говоря, в состоянии избавить нас от этого мира пред­
ставления лишь в незначительной степени - да этого не
стоит и желать, - поскольку она не в состоянии решитель­
но сломить власть исконных привычек ощущения; но она
может очень понемногу, шаг за шагом, разъяснить историю
возникновения этого мира как представления - и хотя бы
на несколько мгновений поднять нас над процессом в це­
лом. Может быть, тогда мы узнаем, что вещь сама по себе
заслуживает гомерического хохота: ведь она казалась столь
значительной, даже исчерпывающей, а на самом деле пу­
ста, точнее, не имеет никакого смысла.

17
Метафизические объяснения. - Молодой человек ценит мета­
физические объяснения, поскольку они раскрывают ему
нечто в высшей степени многозначительное в вещах, кото­
рые он нашел неприятными или презренными; а если он
недоволен собою, то это чувство слабеет, когда он узнаёт
глубинную мировую тайну или мировую скорбь в том самом,
что с такою силой презирает в себе. Чувствовать себя менее
ответственным и к тому же видеть вещи более интересны­
ми - это он ценит как двойное благодеяние, коим обязан
метафизике. Конечно, позже в нем разовьется недоверие
ко всему метафизическому способу объяснения; тогда он,
возможно, поймет, что вышеназванных эффектов можно
добиться с таким же успехом, только более научно, на дру­
гом пути: что объяснения физические и исторические со­
общают по меньшей мере такое же чувство безответствен­
ности и что при этом интерес к жизни и ее проблемам раз­
горается, может быть, еще сильнее.

ι8
Основные вопросы метафизики. - Если некогда будет написа­
на история возникновения мышления, то и следующее поло­
жение одного выдающегося логика предстанет освещенным
новым светом: «Изначальный всеобщий закон для познаю-

ι. О первых и последних вещах

35

щего субъекта заключается во внутренней необходимости
познавать каждый предмет сам по себе, в его собственной
сущности, как тождественный себе, а, значит, самостоя­
тельно существующий и в своей основе всегда остающийся
одним и тем же, неизменным, короче говоря, как субстан­
цию». Но и этот закон, названный здесь «изначальным»,
прошел через становление: когда-нибудь будет показано,
как постепенно, в низших организмах, возникает эта склон­
ность: как глупые кротовьи глаза на этих ступенях органи­
зации поначалу не различают ничего, кроме всегда одного
и того же; и как потом, когда становятся более заметными
различные стимулы наслаждения и страдания, мало-пома­
лу начинают различаться разные субстанции, но каждая только с одним атрибутом, то есть с одним-единственным
отношением к такому организму. - Первая ступень логики
- это суждение: а его сугь состоит, по определению самых
лучших логиков, в вере. В основе всякой веры лежит ощу­
щение приятного или причиняющего боль ощущающему субъ­
екту. Новое, третье ощущение как результат двух предше­
ствующих отдельных ощущений есть низшая форма сужде­
ния. - Нас, органических существ, в каждой вещи изначаль­
но интересует только ее отношение к нам с точки зрения
наслаждения и боли. Между моментами, когда мы осознаём
это отношение, состояниями ощущения, находятся момен­
ты пустоты, неощутимости: тогда мир и всякая вещь в нем
лишены для нас интереса, и мы не замечаем в нем никаких
изменений (так и теперь страстно увлеченный чем-нибудь
человек не замечает, что кто-то проходит мимо). Для расте­
ний обычно все вещи неподвижны, вечны, и каждая вещь
тождественна себе. От периода низших организмов чело­
век унаследовал веру в то, что бывают одинаковые вещи (это­
му положению противоречит только опыт, добытый высо­
коразвитой наукой). Исконная вера всего органического
с самого начала гласит даже, возможно, что весь остальной
мир един и неподвижен. - Идея причинности максимально
далека от этой первой ступени логики: ведь мы, в сущности,
и сейчас считаем, будто все ощущения и поступки суть про­
явления свободной воли; обращая внимание на себя, ощуща­
ющий индивидуум считает каждое ощущение, каждое изме­
нение чем-то изолированным, то есть безусловным, ни с чем

36

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

не связанным: что-то всплывает из нас без всякой связи с
предшествующим и последующим. Мы испытываем голод,
но в первый момент не думаем, что организм стремится к
самосохранению, - это чувство кажется заявившим о себе
без причины и цели, оно изолируется и считает себя произ­
вольным. Итак: вера в свободу воли - изначальное заблуж­
дение всего органического, столь древнее, что в нем заклю­
чены первые проблески логики; равным образом изначальна
и вера в абсолютные субстанции и тождественные вещи, это тоже древнее заблуждение всего органического. Одна­
ко поскольку всякая метафизика занималась преимущест­
венно субстанциями и свободою воли, то позволительно
назвать ее наукой, которая изучает основные заблуждения
человечества, но так, словно они - основные истины.

19
Число. - Законы чисел были открыты на основе уже изна­
чально царившего заблуждения, будто существует множе­
ство одинаковых вещей (хотя на самом деле нет ничего оди­
накового), по крайней мере - будто существуют вещи (хотя
нет никакой «вещи»). Признание множественности всегда
уже заранее предполагает, что существует нечто встречающе­
еся неоднократно: но как раз тут уже заправляет заблужде­
ние, уже тут мы воображаем сущности и един­
ства, которых нет. - Наше ощущение пространства и време­
ни ложно, поскольку, как показывает дотошная проверка,
ведет к логическим противоречиям. При всех научных утвер­
ждениях мы всегда неизбежно принимаем в расчет неко­
торые ложные величины: но поскольку эти величины по
крайней мере постоянны, как, к примеру, наше ощущение
времени и пространства, то результаты научных исследо­
ваний в своей взаимосвязи все-таки обладают полною стро­
гостью и достоверностью; на их основе можно продолжать
исследования - вплоть до того предела, где ошибочный ис­
ходный принцип, упомянутые постоянные погрешности,
вступает в противоречие с результатами, к примеру, в уче­
нии об атомах. В таких случаях мы все еще чувствуем себя
вынужденными принимать гипотезу «вещи» или матери-

ι. О первых и последних вещах

37

ального «субстрата», приводимого в движение, - а ведь вся
научная работа преследовала цель превратить в движение
все предметное (материальное): наше ощущение даже здесь
еще отделяет движущееся от движимого, не выходя из этого
круга, поскольку вера в вещи издревле прочно связана с
нашею природой. - Когда Кант говорит: «Рассудок не черпа­
ет свои законы из природы, а предписывает их ей», то это
совершенно верно в отношении понятия природы, которое
мы вынуждены с нею связывать (природа = миру как пред­
ставлению, то есть как заблуждению), но которое является
суммой множества заблуждений рассудка. - Законы чисел
абсолютно неприменимы к миру, который ^является нашим
представлением: они действительны только в мире людей.

20

Спуститься на несколько перекладин - Одна, конечно же, очень
высокая ступень образования достигается, когда человек
оставляет под собою суеверные и религиозные представ­
ления и страхи и перестает верить, скажем, в ангелочков
или наследный грех, да и о спасении души говорить отвыка­
ет: если он уже на этой ступени освобождения, то ему пред­
стоит с величайшим напряжением всей своей осторожно­
сти преодолеть еще и метафизику. Но тогдаему потребуется
несколько отойти вспять: он должен понять историческую,
а равно и психологическую оправданность таких представ­
лений, должен узнать, что оттуда до нас доходит величай­
шая поддержка человечеству и что без такого отхода вспять
мы лишили бы себя лучших достижений прежнего челове­
чества. - В рассуждении философской метафизики я вижу
сейчас все большее число тех, что достигли негативного
результата (что любая позитивная метафизика - это заблуж­
дение), но еще не много тех, что спустились на несколько
перекладин вниз; ведь надо, конечно, заглянуть за послед­
нюю перекладину лестницы, а не вольготно расположить­
ся на ней. Самые просвещенные доходят только до того,
чтобы освободиться от метафизики и с чувством превос­
ходства взирать на нее сверху вниз: а ведь и здесь, как на
ипподроме, нужно завернуть за конец дорожки.

38

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
21

Вероятная победа скепсиса. - Стоит разок попробовать занять
скептическую исходную позицию: положим, нет никакого
иного, метафизического мира, а все заимствованные из ме­
тафизики объяснения единственного известного нам мира
для нас непригодны: какими глазами мы смотрели бы тогда
на людей и вещи? Это можно себе представить, это полез­
но, даже если обойти вопрос о том, получили ли Кант и
Шопенгауэр научным путем доказательства каких-нибудь
метафизических положений. Ведь согласно исторической
вероятности, весьма возможно, что в этом отношении лю­
ди когда-нибудь сделаются в общем и целом скептиками; по­
этому, стало быть, спрашивается: какие черты приобретет
тогда человеческое общество под воздействием подобного
умонастроения? Может быть, научное доказательство какоголибо метафизического мира уже само по себе настолько
затруднительно, что человечеству уже никогда не избавить­
ся от недоверия к нему. А когда есть недоверие к метафизи­
ке, то его последствия принципиально те же, что и в случае,
если она прямо опровергнута и верить в нее уже нельзя. В
обоих случаях исторический вопрос о неметафизическом
умонастроении человечества остается тем же.

22

Неверие в «monumentum aèreperennius»1. - Большой ущерб, ко­
торый несет с собою устранение метафизических воззре­
ний, состоит в том, что индивидуум слишком серьезно от­
носится к краткости своей жизни и не получает никаких
более сильных стимулов создавать прочные, рассчитанные
на столетия институты; он сам хочет срывать плоды с дере­
ва, которое сажает, а потому уже не желает сажать те дере­
вья, что требуют постоянного ухода на протяжении столе­
тий и предназначены осенять собою длинные вереницы
поколений. Ведь метафизические воззрения сообщают
ι Памятник вековечнее меди (лат.), слова из знаменитого сти­
хотворения Горация («Послания» з»3°)·

ι. О первых и последних вещах

39

веру в то, что в них заложен последний и окончательный
фундамент, на который отныне вынуждено водрузиться и
на котором вынуждено строиться все будущее человече­
ства; отдельный человек способствует своему спасению,
когда, к примеру, жертвует на строительство церкви или
основывает монастырь, потому что, как он считает, это
зачтется ему и воздастся в грядущей вечной жизни души,
это - работа для спасения души навеки. - Может ли наука
пробуждать такую же веру в свои результаты? По правде
говоря, сомнение и недоверие нужны ей, они - ее верней­
шие союзники; несмотря на это, со временем сумма запо­
ведных, то есть выдерживающих все бури скепсиса, все
попытки разложения истин возрастет настолько (напри­
мер, в диететике здоровья), что созреет решение создавать
«вечные» творения. А покуда контраст нашего возбужден­
ного существования мух-подёнок с пространным покоем,
которым полна метафизическая эпоха, бросается в глаза
слишком сильно, поскольку обе эпохи разошлись во вре­
мени еще недалеко; даже отдельный человек проходит сей­
час слишком многими внутренними и внешними путями
развития, чтобы отважиться устроить хотя бы свою соб­
ственную жизнь прочно и окончательно. Вполне современ­
ный человек, решивший, скажем, построить себе дом, де­
лает это с таким ощущением, словно ему предстоит заживо
похоронить себя в мавзолее.

23

Компаративистская эпоха. - Чем слабее люди связаны тра­
дицией, тем сильнее становится внутренняя активность их
мотивов и соответственно тем сильнее, в свой черед, внеш­
няя обеспокоенность, перемешивание людских потоков,
полифония целей. Для кого теперь еще действительно стро­
гое принуждение привязать себя и свое потомство к одно­
му месту жительства? Для кого вообще есть еще что-нибудь
строго обязательное? Вперемешку воспроизводятся все
стилистические направления в искусстве - и точно то же
происходит со всеми ступенями и разновидностями нрав­
ственности, обычаев, культур. - Значительность такой эпо-

40

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

хе придает то, что в ней могут быть сличены и опробованы
рядом друг с другом различные миросозерцания, нравы,
культуры; прежде, при постоянно локализованном господ­
стве каждой культуры, это было несбыточно, чему соот­
ветствовала и привязанность всех стилистических направ­
лений в искусстве к определенному месту и времени. Нын­
че рост эстетического чувства будет бесповоротно выби­
рать между столь многими предлагаемыми для сравнения
формами: и большую их часть - а именно, все те, которые
оно отвергнет, - обречет на смерть. Точно так же нынче
происходит отбор среди форм и привычек высшей нрав­
ственности, целью которой не может быть ничего, кроме
гибели более низких форм нравственности. Вот она, ком­
паративистская эпоха! Она может этим гордиться - но по
справедливости от этого же и страдает. И пусть нас не пу­
гает это страдание! Наоборот, давайте воспримем задачу,
которую ставит перед нами эпоха, как можно более серьез­
но: за это нас благословят потомки - потомки, которые
будут ставить себя выше замкнутых самобытных народных
культур, так же как и выше компаративистской культуры,
но с благодарностью оглядываться на оба вида культуры
как на достопочтенные древности.

24

Возможность прогресса,. - Когда ученые старой культуры за­
рекаются иметь дело с людьми, верующими в прогресс, они
правы. Ведь величие и доброкачественность старой куль­
туры для нее в прошлом, а познания в истории заставляют
признать, что она никогда не вернется в первозданной све­
жести; требуется невыносимое тупоумие или столь же не­
стерпимое горячечное мечтательство, чтобы этого не при­
знать. Однако люди могут сознательно решиться развивать
в себе новую культуру, в то время как прежде их развитие
было бессознательным и случайным: сейчас они могут соз­
дать лучшие условия для рождения людей, их питания, вос­
питания, обучения, хозяйски распоряжаться всей плане­
той, взаимно оценивать и использовать силы людей вообще.
Эта новая культура убьет старую, которая, взятая в целом,

ι, О первых и последних вещах

41

вела бессознательную животную и растительную жизнь;
она убьет и недоверие к прогрессу - таковой возможен. Я
хочу сказать: было бы опрометчиво и чуть ли не абсурдно
верить, будто прогресс должен наступить непременна, мож­
но ли, однако, отрицать, что он возможен? Зато прогресс
в духе и на путях старой культуры даже немыслим. Пусть
даже романтическое фантазерство тем не менее применя­
ет слово «прогресс» к своим целям (например, замкнутым
самобытным народным культурам): все равно оно заимству­
ет его образ из прошлого; в этой сфере оно развивает со­
вершенно неоригинальные идеи и представления.

25

Мораль личная и всемирная. - С тех пор как умерла вера в то,
что Бог ведет судьбы мира в целом и, несмотря на все ка­
жущиеся искривления дороги человечества, все же отлич­
но выводит его в нужную сторону, людям приходится са­
мим ставить перед собою экуменические, охватывающие
всю землю, цели. Старая мораль, в особенности Кантова,
требует от каждого поступков, желательных с точки зре­
ния всех: это была прекраснодушная наивность; как будто
каждый точно знает, от какого образа действий будет про­
цветать все человечество, то есть какие поступки вообще
желательны; эта теория, подобно идее свободной торгов­
ли, подразумевает, что всеобщая гармония должна устано­
виться сама собою по врожденным законам улучшения.
Возможно, будущая картина потребностей человечества
отнюдь не покажет, что желательны одинаковые поступки
всех, - наоборот, ради экуменических целей для целых от­
резков развития человечества могут ставиться специаль­
ные, а в зависимости от обстоятельств даже скверные за­
дачи. - Во всяком случае, если человечество не хочет об­
речь себя на гибель от такого осознанного всемирного
управления, оно должно сначала добыть превосходящее
все прежние масштабы знание об условиях культуры как на­
учное мерило для достижения экуменических целей. В
этом и состоит чудовищная задача великих умов следующе­
го столетия.

42

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
26

Реакция как прогресс. - Порою появляются умы резкие, на­
сильственные и порывистые, но несмотря на это ретро­
градные, еще раз вызывающие к жизни уже прожитую фа­
зу истории человечества: они служат доказательством того,
что новые направления, которым они противодействуют,
еще недостаточно сильны, что им чего-то не хватает: ина­
че они не поддавались бы этим воскрешателям с такой лег­
костью. Так, например, Реформация Лютера - свидетель­
ство в пользу того, что все первые порывы свободы ума в
его столетии были еще зыбкими, мягкими, юношескими;
наука еще не умела поднять голову. Да и весь Ренессанс вы­
глядит, как ранняя весна, почти целиком снова засыпаемая
снегом. Но и в нашем столетии Шопенгауэрова метафизи­
ка показала, что научный дух недостаточно крепок даже
теперь: поэтому в учении Шопенгауэра, несмотря на то,
что все христианские догмы были уже давно уничтожены,
еще раз смогло отпраздновать свое воскрешение полное
средневековое христианское миросозерцание и ощущение
человека. Его учение впускает в себя много отзвуков науки,
но не наука им овладевает, а старая, хорошо известная «ме­
тафизическая потребность». Конечно, одна из величайших
и совершенно бесценных выгод, какую мы получаем от Шо­
пенгауэра, состоит в том, что он вовлекает на какое-то вре­
мя наше чувство в старые, мощные картины мира и челове­
ка, подход к которым в любом ином случае не был бы для
нас столь легким. Выигрыш для исторической науки и спра­
ведливости очень велик: я думаю, что сейчас без помощи
Шопенгауэра никому не удалось бы с такой легкостью от­
дать должное христианству и его азиатским родственни­
кам: а особенно это невозможно сделать, стоя на почве еще
сохраняющегося христианства. Лишь после этого велико­
го успеха справедливости, лишь после того, как мы скорректи­
ровали в столь важном пункте исторический подход, кото­
рый принесла с собою эпоха Просвещения, мы вновь смеем
нести дальше знамя Просвещения - знамя, на котором на­
чертаны три имени: Петрарка, Эразм, Вольтер. Из реакции
мы сделали прогресс.

ι. О первых и последних вещах

43

27

Замена религии. - Люди думают, будто говорят за спиной фи­
лософии что-то хорошее, объявляя ее заменою религии для
народа. В умственном хозяйстве и впрямь иногда бывают
необходимы переходные ряды идей; так, скажем, переход
от религии к научному подходу - это насильственный и опас­
ный скачок, и лучше его избегать. В этом смысле указанная
вначале рекомендация оправданна. Но в конце концов при­
ходится все-таки признать и то, что потребности, какие
удовлетворяла религия, а теперь призвана удовлетворять
и философия, не являются неизменными; сами эти потребно­
сти можно ослабить и искоренить. Тут на ум приходит, к приме­
ру, бедственное положение христианских душ, сокрушение
об их глубокой испорченности, попечение об их спасении все это представления, идущие лишь от заблуждений разума
и заслуживающие совсем не удовлетворения, а уничтоже­
ния. Философию можно использовать либо так, чтобы она
тоже удовлетворяла эти потребности, либо так, чтобы она
их устраняла; ведь эти потребности -усвоенные, историчес­
ки ограниченные, они зиждутся на предпосылках, противо­
речащих научным предпосылкам. Для перехода здесь куда
больше пригодно искусство - оно может дать облегчение пе­
регруженной ощущениями душе; ведь оно гораздо меньше,
чем метафизическая философия, поддерживает названные
потребности. А уж от искусства потом легче будет перейти
к действительно освободительной философской науке.

28
Презренные слова. - Долой до тошноты затертые слова «опти­
мизм» и «пессимизм»! Ведь день ото дня становится все
меньше поводов ими пользоваться; сейчас они еще позарез
нужны разве только болтунам. Ведь с какой это стати нуж­
но быть оптимистом, если не надо защищать Бога, который
должен был создать лучший из миров, раз уж сам воплощает
собою добро и совершенство, - а какой же мыслящий че­
ловек еще нуждается в гипотезе Бога? - Но нет никакого
повода и для пессимистического кредо, если нет горячего

44

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

желания позлить адвокатов Бога, богословов или богословствующих философов, нарочно выставляя противополож­
ное утверждение: что всем правит зло, что страдание пере­
вешивает наслаждение, что мир сделан халтурно и являет
собою недобрую волю к жизни. Но кому сейчас нужны бого­
словы - кроме самих богословов? - Если оставить в сторо­
не всяческое богословие и атаки на него, то совершенно
очевидно, что мир ни добр и ни зол и уж подавно не может
быть ни добрее, лучше, ни злее, хуже и что понятия «до­
брый» и «злой» имеют смысл, только когда речь идет о че­
ловеке, да и тогда, может быть, не оправданны при обыч­
ном словоупотреблении: в любом случае нам надо избав­
ляться от бранного или хвалебного миросозерцания.

29

Опъяненпостъ запахом цветов. - Корабль человечества, гла­
сит общее мнение, сидит в воде тем глубже, чем больше
груза в себе несет; чем глубже люди мыслят, гласит всеобщая
вера, чем тоньше чувствуют, чем выше себя ценят, чем боль­
ше дистанция, отделяющая их от других животных, - тем
заметней человек предстает гением среди животных - и
тем ближе он оказывается к подлинной сущности мира и
к его познанию: это он и вправду делает, занимаясь наукой,
но мнит, будто большего достигает здесь в религии и искус­
стве. Таковые, конечно, суть цвет мира, но они отнюдь не
ближе к корню мира, нежели стебель: они вовсе не дают воз­
можности лучше понять суть вещей, хотя так думает почти
всякий. Это именно заблуждение сделало человека настолько
глубокомысленным, тонко чувствующим, изобретательным,
чтобы изгнать такой цвет, как религия и искусство. Чистое
познание на подобное неспособно. Тот, кто раскрыл бы нам
сущность мира, самым неприятным образом разочаровал
бы всех. Столь полон смысла, столь глубок и чудесен, столь
чреват счастьем и бедою не мир как вещь сама по себе, а
мир как представление (как заблуждение). Такой итог ведет
к философии поаьедовательтюгомироотрицания: впрочем, ее
с таким же успехом можно соединить с практическим мироутверждением, как и с его противоположностью.

ι. О первых и последних вещах

45

3°
Скверные привычки в умозаключении. - Наиболее привычные
для людей ошибочные заключения таковы: если вещь суще­
ствует, то она имеет на это право. Здесь заключение соверша­
ется от жизнеспособности к целесообразности, от целесо­
образности к правомерности. Далее: такое-то мнение дарит
счастьем, следовательно, оно истинно, его следствия благо­
творны, а следовательно, оно и само благотворно и истинно.
Здесь следствию приписывается предикат «благотворный,
хороший» в смысле пользы, а потом и причину снабжают
тем же предикатом «хороший», но теперь уже в смысле ло­
гической законности. Обращение этих положений гласит:
такоето дело сделать, отстоять невозможно, следовательно,
оно неправильное; такое-то мнение мучает, приводит в смя­
тение, значит, оно ложное. Свободный ум, слишком часто
встречающий эту манеру делать заключения и вынужденный
страдать от ее последствий, нередко поддается соблазну
делать противоположные заключения, которые в целом,
естественно, столь же ошибочны: такоето дело несбыточно,
следовательно, оно хорошо; такоето мнение несет с собою
одни неприятности, причиняет хлопоты, значит, оно верно.

3*

Такая нужная нелогичность. - К вещам, способным довести
мыслителя до отчаяния, относится познание того, что лю­
дям необходима нелогичность и что из нелогичности проис­
текает много хорошего. Оно так прочно укоренено в стра­
стях, в языке, в искусстве, в религии и вообще во всем при­
дающем жизни ценность, что его невозможно вычеркнуть,
не нанеся тем самым этим прекрасным вещам непоправимо­
го ущерба. Только очень наивные люди могут думать, будто
человеческая природа способна преобразиться в чисто ло­
гическую; а если бы существовали степени приближения к
этой цели, то чего только не пропало бы на таком пути!
Даже самому разумному человеку время от времени потреб­
но возвращение к природе, то есть к своему коренному не­
логичному положению среди всего на свете.

46

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
32

Такая нужная несправедливость. - Суждения о ценности жиз­
ни появились на свет нелогическим путем, а потому неспра­
ведливы. Неточность суждения связана, во-первых, с качест­
вом его предмета - он весьма неполон, во-вторых, со спосо­
бом его обобщения и, в-третьих, с тем, что каждая отдель­
ная часть предмета суждения - это результат опять-таки
неточного познания, и это последнее совершенно фаталь­
но. К примеру, никакое наше знание о человеке, пускай да­
же очень близком нам, не может быть полным, а потому не
дает нам логических оснований для его оценки в целом;
все наши оценки опрометчивы, да такими им и надлежит
быть. И наконец, мерило, каким мы пользуемся для изме­
рения, - наш собственный склад души, - вовсе не что-то
неизменное, потому что мы подвержены настроениям и
шатаниям, а ведь чтобы справедливо определять, в каком
отношении то или иное дело к нам находится, нам надо
было бы понимать себя как точное мерило. Возможно, из
всего этого последует, что выносить суждения не стоит во­
обще; ах, если б только жить можно было, не вынося оце­
нок, без симпатий и антипатий! - ведь всякая антипатия
связана с оценкой, равно как и всякая симпатия. Влечения
к чему-либо или от чего-либо, но без ощущения того, что
человек желает полезного и избегает вредного, влечения
без своего рода познавательной оценки ценности своей
цели, у человека не существует. Мы изначально существа
нелогические, а потому несправедливые, и в состоянии это
поняты вот один из самых резких и неразрешимых диссо­
нансов нашего существования.

33
Такое нужное жизни заблуждение о себе. - Всякая вера в цен­
ность и достоинство жизни зиждется на неточном мышле­
нии; и возможна она исключительно благодаря тому, что в
людях плохо развито сочувствующее участие в общей жиз­
ни и страданиях человечества. Даже те редкие люди, что
привыкли выходить мыслью за свои пределы, направляют

ι. О первых и последних вещах

47

свое внимание не на эту общую жизнь, а на ее отдельные
фрагменты. Если человек приучился иметь в виду главным
образом людей исключительных, я хочу сказать - ориен­
тироваться на высокие дарования и чистые души, если он
понимает их появление на свете как цель всего мирового
процесса и восхищается их деятельностью, то он может
поверить в ценность жизни, именно потому что при этом
упускает из виду других людей: иными словами, он мыслит
неточно. Точно так же, если хотя и иметь в виду всех людей,
но признавать в них только один вид влечений, тех, что не
так уж эгоистичны, и прощать им все остальные влечения,
- тогда опять-таки можно чего-то ждать от человечества в
целом и потому верить в ценность жизни: стало быть, и в
этом случае - благодаря неточности мышления. Однако как
тут ни действуй, все равно эти действия будут исключитель­
ными среди людей. Но как раз большая-то часть людей пе­
реносит жизнь, не слишком ропща, и, значит, веритв цен­
ность своего существования, но именно благодаря тому, что
каждый хочет и утверждает только себя, не выходя за свои
пределы, подобно названным исключениям: а все сверхлич­
ностное для них не существует вовсе или в лучшем случае
существует лишь как бледная тень. Так вот, для обыкновен­
ного, живущего со дня на день человека ценность жизни
основана исключительно на том, что он считает себя более
важным, чем мир. Из-за большой нехватки воображения,
которой он страдает, он не умеет вчувствоваться в другие
создания и потому почти никак не делит с ними их судьбу
и страдания. И напротив - тот, кто и впрямь сумел бы де­
лить их с ними, неизбежно разочаровался бы в ценности
жизни; а если бы ему уцалось впустить в себя и ощутить сово­
купное сознание человечества, он рухнул бы с проклятьем
жизни на устах - ведь у человечества в целом нет никаких
целей, а, значит, наблюдая ход событий в целом, человек
может найти в нем не утешение и ободрение, а отчаяние.
Если во всем, что такой человек делает, он смотрит на полную
бесцельность человеческого существования, то собственная
деятельность обретает в его глазах характер расточитель­
ства. Но чувствовать расточение себя как человечества (а
не только как индивидуума) точно так же, как мы видим
расточение отдельных цветов природой, - это чувство превы-

48

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

шает все остальные чувства. - Кто же на такое способен? По­
нятно, что только поэты: а поэты всегда умеют утешиться.

34
По поводу умиротворения. - Но разве наша философия не пре­
вратится на такой лад в трагедию? Разве истина не станет
враждебной жизни, лучшему будущему? Язык наш, кажется,
становится неповоротливым, чтобы во всеуслышание за­
дать один вопрос: да можно ли сознательно удерживать себя
во лжи? Или, если уж это неизбежно, то не лучше ли тогда
умереть? Ведь больше не будет никакого долга; мораль-то,
в той мере, в какой она была долгом, уничтожена нашим
подходом к вещам точно так же, как и религия. Познание
сможет допустить в качестве мотивов лишь наслаждение
и страдание, пользу и вред: а как же эти мотивы уживутся
с чувством истины? Ведь и они граничат с заблуждениями
(поскольку, как уже сказано, наше наслаждение и страдание
по большей части определяют симпатии и антипатии с их
очень несправедливыми мерками). Вся человеческая жизнь
глубоко погружена в ложь; отдельному человеку не под си­
лу вытащить ее из этой ямы, не возненавидев при этом сво­
его прошлого до глубины души, не находя вздорными свои
нынешние мотивы, каково, скажем, чувство чести, и не от­
носясь к страстям, влекущим к будущему и к счастью в буду­
щем, с насмешкою и презрением. Неужто правда, что оста­
ется только один образ мыслей, последствия которого отчаяние как личный итог и философия разрушения как
теоретический? - Я думаю, последствия познания зависят
от темперамента человека: не хуже описанных и вполне воз­
можных у отдельных натур последствий я могу представить
себе и другие последствия, в силу которых жизнь стала бы
много более простой, более чистой от аффектов, нежели
нынешняя: тогда, правда, по старой наследственной привыч­
ке поначалу еще сохраняли бы силу старые мотивы сильных
страстей, но они мало-помалу утихали бы под воздействием
очистительного познания. В итоге человек жил бы с други­
ми и наедине с собою, как живут в природе, без одобрений,
упреков, горячки, наслаждаясь, словно на представлении,

ι. О первых и последних вещах

49

многим из того, что прежде только вызывало в нем страх.
Он избавился бы от эмфазы и перестал бы ощущать стрека­
ло мысли о том, что является чем-то помимо природы или
сверх природы. Правда, для этого, как уже сказано, нужен
хороший темперамент - душа закаленная, не порывистая
и, в сущности, веселая, характер, при котором не нужно
все время быть начеку, избегая козней и внезапных аффек­
тов, и который никогда не проявляется в ворчании и озлоб­
ленности, этих известных тягостных качествах старых со­
бак и людей, долгое время живших на цепи. Скорее, человек,
с которого обычные оковы жизни спали настолько, что он
продолжает жить лишь ради того, чтобы все глубже погру­
жаться в познание, должен уметь без зависти и раздраже­
ния отказываться от многого, даже почти от всего ценимо­
го другими, и в качестве наиболее желательного состояния
ему должно хватать упомянутого вольного и бесстрашного
парения над людьми, нравами, законами и традиционными
оценками вещей. Ему по нраву делиться радостью от этого
состояния, да, может статься, он и не способен поделиться
ничем иным, как только ею, и это само по себе, конечно,
еще одна нужда и еще одно самоотречение. А уж если от
него потребуют большего, то он, благожелательно покивав
головою, укажет на своего брата - свободного человека де­
ла, возможно, не скрывая тонкой усмешки: ведь со «свобо­
дою» последнего дело обстоит особенным образом.

Второй раздел
К истории нравственных чувств
35
Преимущества психологического наблюдения. - Что размышле­
ние о человеческом, слишком человеческом - или, выра­
жаясь на более научный лад, психологическое наблюдение,
- относится к средствам, с помощью которых можно об­
легчить для себя бремя жизни, что опытность в этом ис­
кусстве дает присутствие духа в тяжелых ситуациях и раз­
влекает, когда окружающее наводит тоску, более того, что
можно собирать нравоучения с самых колючих и безотрад­
ных мест своей жизни и чувствовать себя при этом не так
уж и плохо: так думали, об этом знали - в прежние столетия.
Почему обо всем этом забыло нынешнее столетие, когда
по крайней мере в Германии, а то и в Европе появилось мно­
жество признаков того, что психологическое наблюдение
скудеет? И ведь происходит это не в жанре романа, новеллы
и философского трактата - дела людей исключительных, а
все больше в обсуждении общественных событий и лично­
стей: но главным образом не хватает искусства психологи­
ческого расчленения и обобщения, не хватает во всех сосло­
виях общества, где так любят порассуждать о людях, но толь­
ко не о человеке. Отчего же внимание проходит мимо наи­
более богатого и безвредного материала для беседы? Отче­
го больше не читают даже великих мастеров психологиче­
ской сентенции? - ведь, говоря без всякого преувеличения,
в Европе редко встречаются образованные люди, читавшие
Ларошфуко и родственных ему мыслителей и художников
слова, а еще реже - те, что их знают и не хулят. Но и такой
необычный читатель, вероятно, получит от них куда меньше
удовольствия, чем должен был бы получать, наслаждаясь
формальной стороною творчества этих писателей; ведь да-

52

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

же самый тонкий ум не в состоянии должным образом оце­
нить искусство огранки сентенций, если сам не был воспи­
тан в его духе, если не состязался в нем с другими. Без такого
рода практических занятий это созидание и огранку читате­
ли считают чем-то более легким, чем они есть, и не могут раз­
вить в себе достаточно ясное ощущение ихметкости и преле­
сти. Поэтому нынешние читатели сентенций получают от
них сравнительно небольшое удовольствие, не говоря уж о
наслаждении для уст, и очень похожи на посредственность,
разглядывающую камеи, а в том, как эти читатели их восхва­
ляют, они очень похожи на посредственность, разглядываю­
щую камеи: не умея их полюбить, они сразу готовы ими восхи­
титься, но еще скорее готовы сбежать а в том, как эти читате­
ли их восхваляют, они очень похожи на посредственность,
разглядывающую камеи: не умея их полюбить, они сразу
готовы ими восхититься, но еще скорее готовы сбежать.

зб
Возражение. - А может быть, против того тезиса, что психо­
логическое наблюдение относится к приманивающим, ис­
целяющим и облегчающим средствам в жизни, имеются
какие-нибудь встречные соображения? Может быть, было
достаточно оснований убедиться в неприятных последст­
виях этого искусства, чтобы теперь намеренно отводить
от него взгляд тех, кто получает образование? И ведь прав­
да, что некая слепая вера в доброту человеческой природы,
привитое отвращение к анализу человеческих поступков,
своего рода стыдливость перед обнаженностью души дей­
ствительно могут быть более благодетельными для общего
счастья того или иного человека, нежели упомянутая пси­
хологическая проницательность, помогающая в отдельных
случаях; и, возможно, вера в добро, в добродетельных лю­
дей и добродетельные поступки, в мир как кладезь безлич­
ной благожелательности улучшила людей, поскольку сни­
зила степень их недоверчивости. Истово подражая героям
Плутарха и питая отвращение к мнительному расследова­
нию мотивов их поступков, истины, правда, не получить,
но зато это полезно для благополучия человеческого обще-

2. К истории нравственных чувств

53

ства: ошибки в психологии и общая тупость в этой сфере
развивают гуманность, а вот познание истины, может быть,
больше выиграет благодаря движущей силе гипотезы, фор­
мулировку которой Ларошфуко предпослал первому изда­
нию своих «Sentences et maximes morales»: «Ce que le monde
nomme vertu n'est d'ordinaire qu'un fantôme formé par nos
passions à qui on donne un nom honnête pour faire impunément ce qu'on veut» \ Ларошфуко и другие французские мас­
тера испытания утробы (к коим недавно присоединился и
один немец, автор «Психологических наблюдений») по­
добны метким стрелкам из лука, неизменно попадающим
в черное яблочко - но это чернота человеческой природы.
Их удачливость возбуждает удивление, но в конце концов
зритель, руководимый не научностью, а человеколюбием,
клянет искусство, которое будто бы внедряет в человече­
ские души вкус к преуменьшению и подозрительности.

37
И все-таки. - Как бы ни обстояло дело с соображением и
встречным соображением, при нынешнем состоянии не­
коей определенной отдельной науки сделалось необходи­
мым воскрешение морального наблюдения, и человечеству
не избежать жестокого зрелища стола для психологическо­
го вскрытия с его ножом и щипцами. Ведь здесь хозяйни­
чает та наука, которая задает вопрос о происхождении и
истории так называемых нравственных чувств и которая,
продвигаясь вперед, должна будет ставить и решать слож­
ные социологические проблемы: прежней философии они
совсем неизвестны, и она неизменно уклонялась от иссле­
дования происхождения и истории нравственных чувств,
делая убогие отговорки. Каковы были последствия, очень
ясно можно различить сейчас, когда на множестве приме­
ров показано, что исходным пунктом заблуждений велиI «Моральных изречений и максим»: То, что называют добро­
детелью, - обыкновенно не более чем фантом, образованный на­
шими страстями, коему дают почтенное имя, дабы безнаказанно
вытворять все что угодно (фр.).

54

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

чайших философов обыкновенно оказывалось неверное
объяснение определенных человеческих поступков и ощу­
щений, что на основе ошибочного анализа, к примеру, так
называемых неэгоистических поступков, строится ложная
этика, а потом в угоду ей на помощь в свой черед призыва­
ются религия и мифологическое бесчинство - и наконец
тени этих мрачных привидений падают даже на физику и
общую картину мира. Если же твердо установлено, что са­
мые опасные ловушки для человеческой способности су­
дить и умозаключать подложила и продолжает постоянно
подкладывать поверхностность психологического наблюде­
ния, то теперь требуется та терпеливая работа, что не уста­
нет собирать камень к камню, камушек к камушку, требует­
ся сдержанная смелость, чтобы не стыдиться столь скром­
ной работы и отстаивать ее перед лицом любого пренебре­
жения к ней. Нет сомнений: бесчисленные отдельные на­
блюдения о человеческом и слишком человеческом были
впервые сделаны и высказаны в тех кругах общества, кото­
рые привыкли приносить жертвы всякого рода не научному
познанию, а остроумному кокетству; и запах этой древней
родины моральной сентенции - запах весьма обольститель­
ный - почти неотвязно пристал ко всему жанру: и из-за негото человек науки и проявляет некоторое непроизвольное
недоверие к этому жанру и его серьезности. Но достаточно
указывать на эти последствия: ведь уже сейчас начинает
выясняться, какие плоды самого серьезного свойства произ­
растают на почве психологического наблюдения. Каково
же главное положение, к которому в итоге своих разитель­
ных и рассекающих анализов человеческих поступков при­
шел один из самых отважных и холодных мыслителей, автор
книги «О происхождении нравственных чувств»? «Мораль­
ный человек, - говорит он, - отнюдь не ближе к интеллиги­
бельному (метафизическому) миру, чем человек физиче­
ский». Это положение, ставшее жестким и резким под мо­
лотом исторического познания, в некотором будущем пре­
вратится, может быть, в секиру, положенную при корне
«метафизической потребности» людей, - и как знать, будет
ли это больше благословением или проклятьем для общего
блага? - но в любом случае оно останется положением, вле­
кущим за собою самые серьезные следствия, одновременно

2. К истории нравственных чувств

55

плодотворным и устрашающим, обращенным к миру тем
двойным лицом, какое всегда бывает у великого познания.

38
Насколько оно полезно. - Так вот: пусть даже останется неиз­
вестно, больше пользы или больше вреда приносит людям
психологическое наблюдение, но совершенно определенно,
что оно необходимо, поскольку наука без него обойтись не
может. А наука не считается с последними целями, точно так
же как не считается с ними природа: напротив, как эта по­
следняя иногда непроизвольно реализует вещи величай­
шей целесообразности, так и подлинная наука, будучи подра­
жанием природе в понятиях, станет иногда, да что там, даже
очень часто, содействовать пользе и процветанию челове­
чества и добиваться целесообразности, - но тоже совершенно
непроизвольно. Ну а если кто продрогнет от дуновения подоб­
ного образа мыслей, то это, должно быть, оттого, что в нем не
хватает огня: пусть он тогда поглядит вокруг себя - и обнару­
жит болезни, для лечения которых нужно прикладывать лед,
и людей, которые настолько крепко «замешаны» на жаре и
уме, что никакой воздух не бывает для них достаточно холод­
ным и пронизывающим. Мало того: если слишком серьезные
люди и народы испытывают потребность в легкомыслии
и если другим, чересчур возбудимым и подвижным, время
от времени для здоровья нужны тяжелые, придавливающие
к земле грузы, - то разве не стоит нам, в большей степени ум­
ственным людям эпохи, явно все сильнее сгорающей в пожа­
ре, хвататься за все угашающие и охлаждающие средства,
которые бывают, чтобы по крайней мере оставаться столь
же стойкими, безвредными и сдержанными, каковы мы еще
суть, и потому, может быть, некогда оказаться пригодными
для этой эпохи на роль зеркала и способа опамятоваться? -

39
Сказка об интеллигибельной свободе. - История чувств, в силу
которых мы делаем кого-то ответственным за что-либо, то

56

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

есть так называемых нравственных чувств, состоит из сле­
дующих основных фаз. Сначала отдельные поступки назы­
вают добрыми или злыми, никак не учитывая их мотивы,
а делая это исключительно из-за их полезных или вредных
последствий. Но вскоре о происхождении таких характе­
ристик забывают и воображают, будто свойство «добрых»
или «злых» присуще поступкам самим по себе, без учета их
последствий: ошибка здесь та же, какую совершает язык,
обозначая сам камень как твердый, само дерево как зеле­
ное, - иными словами, возникающая благодаря тому, что
следствие воспринимается как причина. После этого до­
брое или злое качество приписывается мотивам, а действия
сами по себе рассматриваются как морально двузначные.
Дело идет еще дальше - предикатом «добрый» или «злой»
наделяются уже не отдельные мотивы, а человек как целост­
ное существо, из которого мотив произрастает, словно рас­
тение из почвы. Таким-то образом человека по очереди де­
лают ответственным за последствия своих действий, потом
- за свои поступки, потом - за свои мотивы и, наконец, за
все свое существо. А в конце концов обнаруживается, что
и это существо не может быть ответственным, поскольку
оно целиком и полностью является необходимым следстви­
ем, произрастая из отдельных элементов и воздействий про­
шлого и настоящего: тут уж человека невозможно сделать
ответственным ни за что - ни за собственный характер, ни
за мотивы, ни за поступки, ни за их последствия. Тем самым
люди пришли к познанию того, что история нравственных
чувств есть история одного заблуждения - заблуждения на­
счет ответственности: а уж оно основано на заблуждении
насчет свободы воли. - Шопенгауэр же сделал такой вывод:
поскольку определенные поступки влекут за собою пода­
вленное настроение («сознание вины» ), то должна существо­
вать ответственность; ведь для подавленного настроения
не было бы никаких причин, если бы не только все человечес­
кие действия совершались с необходимостью - а так оно
на самом деле и есть, в том числе и согласно идее этого
философа, - но и сам человек с тою же необходимостью
обретал свой характерв целом, что Шопенгауэр отрицает.
Из факта наличия названного подавленного настроения
Шопенгауэр думает вывести некую свободу, которой чело-

2. К истории нравственных чувств

57

век должен быть каким-то образом наделен, правда, в от­
ношении не поступков, а сущности своего характера: стало
быть, свободу быть таким-то или таким-то, но не действо
ватьтак-то или так-то. Из esse?, сферы свободы и ответствен­
ности, вытекает, согласно его мнению, operarf, сфера стро­
гой причинности, необходимости и безответственности.
Подавленное настроение, далее, только мнимо относится
к Operon- и в этом смысле оно ошибочно, - а на самом деле
- к esse, каковое являет собою действие свободной воли,
основную причину существования индивидуума: человек,
по Шопенгауэру, становится тем, чем хочет стать, а его воление предшествует его же существованию. - Здесь совер­
шается ошибочное умозаключение: из факта подавленного
настроения выводится право, разумная санкция на это по­
давленное настроение; и, исходя из такого ошибочного
умозаключения, Шопенгауэр приходит к своей фантасти­
ческой дедукции так называемой интеллигибельной сво­
боды. Но подавленному настроению, возникшему после
совершенного действия, вовсе не обязательно быть раз­
умным: мало того, оно, безусловно, неразумно, поскольку
зиждется на ошибочной предпосылке, гласящей, что дея­
ние как раз не должно было вытекать с необходимостью.
Следовательно, человек переживает раскаяние и угрызе­
ния совести, потому что считает себя свободным, а не по­
тому что действительно свободен. - Кроме того, от этого
подавленного настроения можно отучиться, а множество
людей и вообще не испытывает его в отношении поступ­
ков, вызывающих его у множества других людей. Оно - де­
ло очень изменчивое, связанное с эволюцией нравов и
культуры, и, возможно, имеет место лишь в пределах срав­
нительного короткого периода мировой истории. - Никто
не несет ответственности за свои действия, никто - за свой
характер в целом; судить - значит быть несправедливым.
Это верно, даже если индивидуум судит самого себя. Поло­
жение это ясно, как свет солнца, но люди все равно пред­
почитают отойти тут назад, в тень и неправду - они боятся
последствий.
ι бытия (лат.).
2 совершение действий (лат.).

58

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
40

Сверхживотное. - Нужно постараться обмануть живущего в
нас хищника; мораль - это ложь во спасение, чтобы хищник
нас не разорвал. Без заблуждений, заключенных в гипоте­
зах о морали, человек оставался бы животным. А так он
счел себя чем-то высшим и возложил на себя более строгие
законы. Потому-то он так ненавидит те стадии своего раз­
вития, которые в нем ближе к животному: этим надо объ­
яснять презрение прежних эпох к рабам, которых считали
не людьми, а вещами.

41
Неизменный характер. - Что характер неизменен - верно,
да не совсем. Скорее, этот популярный тезис выражает
лишь тот смысл, что за короткую жизнь человека воздей­
ствующие на него мотивы не могут врезаться в него доста­
точно глубоко, чтобы стереть письмена, напечатленные в
нем за многие тысячелетия. А вот если представить себе
человека, живущего уже восемьдесят тысяч лет, то можно
увидеть, что его характер прямо-таки в абсолютной степе­
ни изменчив: мало-помалу в нем выработался целый сонм
различных индивидуумов. Краткость человеческой жизни
соблазняет делать множество ошибочных утверждений о
качествах человека.

42

Систематизация благ и мораль. - Принятая некогда иерархия
благ, к тому или иному из которых люди стремятся в зави­
симости от своего малого, среднего или большого эгоизма,
сейчас определяет статус моральности или неморальности.
Благо более низменное (к примеру, чувственное наслажде­
ние) предпочитать ценимому выше (к примеру, здоровью)
считается неморальным, так же как житейское благополучие
предпочитать свободе. Но иерархия благ отнюдь не оста­
ется тою же самой во все эпохи; когда кто-то ставит месть

2. К истории нравственных чувств

59

выше справедливости, то по меркам древних культур это
морально, а по меркам нынешней - неморально. Стало быть,
«быть безнравственным» означает, что кто-то еще не вос­
принимает или недостаточно ясно воспринимает мотивы
более высокие, тонкие, духовные, каждый раз привноси­
мые новою культурой: это слово означает человека отста­
лого, но всегда только в смысле разницы в степени. - Сама
иерархия благ не устанавливается и не переустанавливает­
ся в соответствии с моральными точками зрения; а реше­
ние о том, морален или неморален поступок, принимается
в зависимости от того, какою она всякий раз оказывается.

43
Об отсталости жестоких, - На людей, ныне проявляющих
жестокость, нам следует смотреть как на сохранившиеся
до сих пор ступени прежних культур: геологическая система
человечества вдруг раскрывает в них глубинные пласты,
которые иначе остались бы невидимыми. Это люди отста­
лые, чей мозг развился недостаточно дифференцированно
и всесторонне в силу всевозможных случайностей в про­
цессе наследования признаков. Они показывают нам, чем
мы все были, и заставляют нас ужаснуться: но сами они так
же мало отвечают за себя, как кусок гранита - за то, что он
гранит. В нашем головном мозге, вероятно, есть желобки
и извилины, соответствующие такому складу души, так же
как форма отдельных человеческих органов воспроизво­
дит, видимо, стадии развития, свойственные рыбам. Но
эти желобки и извилины больше не являются руслом, по
которому идет сейчас поток наших ощущений.

44
Благодарность и месть. - Причина, по которой человек мо­
гущественный проявляет благодарность, такова. Его благо­
детель как бы посягнул своим благодеянием на сферу могу­
щественного и вторгся в нее: и вот теперь он совершает воз­
даяние, в свой черед посягая актом своей благодарности на

6ο

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

сферу благодетеля. Это смягченная форма мести. Не дав удо­
влетворения в виде благодарности, могущественный чело­
век показал бы себя бессильным, слывя таковым и впредь.
Вот почему любое общество людей благородных, то есть в
изначальном смысле - могущественных, ставит благодар­
ность в число первейших обязанностей. - Свифт обронил
фразу, гласящую, что благодарность свойственна людям в
той мере, в какой они лелеют чувство мщения.

45
Двойная предыстория добра и зла. - У представления о добре
и зле двойная предыстория: во-первых, разыгравшаяся в ду­
ше господствующих родов и каст. Тот, кто имеет возмож­
ность отплачивать и действительно отплачивает за добро
- добром, за зло - злом, а, значит, проявляет благодарность
и мстительность, называется хорошим; тот, кто бессилен
и не может отплатить, считается плохим/Хорошие при­
надлежат к «благородным», к общности, объединенной
одним настроением, поскольку все ее члены связаны друг
с другом чувством воздаяния. Плохие принадлежат к «чер­
ни», к толпе подчиненных, бессильных людей, у которых
нет никакого общего настроения. Благородные, хорошие
- это каста, плохие - масса наподобие пыли. «Хороший» и
«плохой» долгое время значат то же, что «благородный» и
«низкий», господин и раб. А вот на врага не смотрят как на
злого: он в состоянии отплатить. У Гомера хорошие - и
троянцы, и ахейцы. Плохим считается не тот, кто причи­
няет нам вред, а тот, кто презрен. Добротность в обществе
хороших наследуется; плохой никак не может уродиться
на столь хорошей почве. А если, несмотря на это, благо­
родный совершит что-то недостойное благородного, то
прибегают к уверткам; к примеру, вину сваливают на како­
го-нибудь бога, говоря так: он поразил благородного сле­
потою и безумием. - Во-вторых, в душе угнетенных, бессиль­
ных. Здесь любой не такой человек считается враждебным,
беззастенчивым, хищным, жестоким, коварным - все рав­
но, благороден он или низок. «Злой» - слово, характеризу­
ющее человека и даже любое живое существо, о котором

2. К истории нравственных чувств

61

можно говорить, к примеру, того или иного бога; человеч­
ность, божественность равнозначны дьявольскому, злому.
Проявления доброты, готовности помочь, сострадания
боязливо воспринимаются как козни, как прелюдия к чемуто ужасному, как одурманивание и одурачивание, короче
говоря, как злобность усовершенствованная. При таком
состоянии индивидуальной души никакая общность воз­
никнуть не сможет - в лучшем случае ее наиболее грубая
форма: поэтому всюду, где господствует такой подход к до­
бру и злу, он грозит гибелью индивидов, их родов и пород.
- Нынешняя наша нравственность выросла из почвы господ­
ствующих родов и каст.

4б

Сострадание сильнее страдания. - Бывает, что сострадание
оказывается сильнее собственно страдания. К примеру, ког­
да кто-то из наших друзей совершает что-то постыдное, мы
переживаем это куда сильнее, чем когда совершаем это са­
ми. Ведь, во-первых, мы верим в чистоту его души больше,
чем он сам; во-вторых, наша любовь к нему - наверное, как
раз из-за этой веры - сильнее, нежели его любовь к себе.
Хотя его эгоизм и впрямь страдает при этом больше, чем
наш собственный, поскольку ему приходится нести более
тяжкий груз скверных последствий своего проступка, но
неэгоистическое начало в нас - это слово не следует по­
нимать в строгом смысле, оно только усиливает возмож­
ность донести суть дела - все-таки страдает от его провин­
ности сильнее, чем неэгоистическое начало в нем самом.

47
Ипохондрия. - Есть люди, заболевающие ипохондрией от
сочувствия и заботы о другом человеке; возникающий при
этом вид сострадания - не что иное, как болезнь. Но тогда
существует и христианская ипохондрия, овладевающая теми
одинокими, истово верующими людьми, у которых всегда
перед глазами стоят картины страстей и умирания Христа.

62

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

48
Экономия доброты. - Доброта и любовь, самые целительные
зелья и энергии в человеческом общении, - столь бесцен­
ные сокровища, что возникает сильнейший соблазн поль­
зоваться этими бальзамами как можно более экономно: но
такого быть не может. Экономия доброты - греза наиболее
отчаянных утопистов.

49
Благожелательность. - К вещам мелким, но попадающимся
на каждом шагу и потому очень действенным, вещам, на
которые наука должна обращать больше внимания, нежели
на вещи крупные и редкие, надо отнести и благожелатель­
ность; я имею в виду те проявления дружелюбия в обще­
нии, те лучащиеся улыбкою глаза, рукопожатия, сердеч­
ность, которыми обыкновенно бывает пронизано чуть ли
не все человеческое поведение. Любой учитель, любой слу­
жащий сдабривает этою приправой то, что делает по обя­
занности; это постоянное подтверждение человечности,
как бы волны ее света, дающие всему произрастать; только
благодаря этой благожелательности жизнь зеленеет и цве­
тет в наиболее интимном кругу - в семье. Добродушие, дру­
желюбие, сердечная учтивость - неиссякающие истоки не­
эгоистического влечения, участвовавшие в созидании куль­
туры куда больше, нежели те много более именитые его
проявления, которые называют состраданием, милосерди­
ем и самоотверженностью. Но их обыкновенно недооце­
нивают - да в них и впрямь не слишком-то много неэгои­
стического. Однако сумма этих мелких доз огромна, а их
совокупная сила входит в число наиболее мощных сил. Точно так же люди находят в мире гораздо больше счастья,
чем его видит в нем омраченный взгляд: если только не
ошибиться в счете и не забывать обо всех тех приятных
моментах, которых достаточно в каждый день каждой, да­
же самой тяжкой человеческой жизни.

2. К истории нравственных чувств

63

5о
Желание возбуждать сострадание. - В интереснейшем месте
своей автобиографии (впервые опубликованной в 1658 го­
ду) Ларошфуко, разумеется, высказывает правду, предосте­
регая от сострадания всех, кто наделен разумом, и советуя
предоставить его простонародью, которому страсти нужны
(поскольку им не движет разум), чтобы наводить на мысль
о помощи страждущему и в беде бросаться со всех ног на
выручку; сострадание же, по его (и Платона) мнению, обес­
силивает душу. Сострадание, говорит он, конечно, надо об
наруживатъ, но надо остерегаться иметь его: ведь люди не­
счастные настолько глупы, что проявления сострадания у
них - величайшее в мире благо. - Можно, наверное, предо­
стеречь от чувства сострадания еще энергичнее, если по­
нимать эту потребность несчастных как раз не как глупость
и интеллектуальный изъян, как своего рода душевное рас­
стройство, которое несет с собою несчастье (а Ларошфуко,
кажется, так ее и понимает), а как нечто совсем иное, при­
чем более опасное. Лучше понаблюдать за детьми - они пла­
чут и вопят, чтобы их пожалели, и ради этого выжидают
момента, когда их состояние бросится в глаза; пожить, об­
щаясь с больными и страдающими депрессией, и задаться
вопросом: а что, если красноречивые жалобы и бессловес­
ные стенания, что, если выставленное напоказ несчастье
призваны на самом деле причинять боль свидетелям? Ведь
сострадание, проявленное этими последними, утешает сла­
бых и страждущих в том смысле, что, видя его, они убежда­
ются: несмотря на всю их слабость, одна силау них все-таки
еще есть- это способность причинять боль. В этом ощущении
своего превосходства, которое несчастный испытывает бла­
годаря проявлениям сострадания к нему, он черпает какоето наслаждение; у него разыгрывается воображение - он
все-таки еще достаточно важен, чтобы причинять всем огор­
чение. Значит, жажда возбуждать сострадание - это жажда
ощущения собственной ценности, и притом за счет окру­
жающих; человек проявляет в ней всю беззастенчивость
своего драгоценного «я» - но отнюдь не свою «глупость»,
как думает Ларошфуко. - В светских разговорах три чет­
верти всех вопросов задают, всех ответов получают, чтобы

64

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

сделать немного больно собеседнику; поэтому великое мно­
жество людей так жаждет общества: оно дает им испытать
ощущение своей силы. В таких бесчисленных, но очень мел­
ких дозах, в каких проявляется злоба, она оказывается мощ­
ным стимулятором жизни: точно так же благожелательность,
в той же роли всюду встречающаяся среди людей, представ­
ляет собою целительный бальзам, который всегда имеется
в кармане. - А много ли найдется людей честных, призна­
ющих, что причинять боль доставляет им удовольствие?
Что нередко развлекаются, и хорошо развлекаются, хотя бы
мысленно чиня людям обиды и посылая в них дробинки мел­
кой злобы? Большинство слишком нечестно, а немногие
слишком хороши, чтобы догадываться об этом pudendum1 \
поэтому они, наверное, все-таки будут отрицать, что Проспер Мериме прав, говоря: «Sachez aussi qu'il n'y a rien de
plus commun que de faire le mal pour le plaisir de le faire»2.

51

Как иллюзия становится реальностью. - Законченный актер,
даже испытывая глубочайшую боль, не может не думать,
какое производит впечатление и каков будет общий сцени­
ческий эффект - например, на похоронах собственного
ребенка; он будет оплакивать свою боль и ее внешние про­
явления, как свой собственный зритель. Ханжа, неизменно
разыгрывающий одну и ту же роль, в конце концов пере­
стает быть ханжой; к примеру, священники, которые в мо­
лодости обычно сознательно или бессознательно бывают
ханжами, в конце концов становятся естественными, а уж
тогда и впрямь превращаются в настоящих священников,
без всякой аффектации; или, если отец не реализует чегото до конца, то, возможно, это сделает сын, который под­
хватит отцовские наработки, наследуя его обыкновение.
Если человек очень долго и упорно стремится чем-то ка­
заться, то в конце концов ему оказывается трудно быть чем1 Здесь: постыдном обстоятельстве (лат.).
2 «А еще знайте: самая обычная вещь на свете - причинять боль
ради удовольствия это делать» (фр.).

2. К истории нравственных чувств

65

то другим. Профессиональная деятельность почти каждо­
го человека, даже художника, начинается с ханжества, с
усвоения извне, с копирования того, что эффективно. Тот,
кто никогда не снимает маску дружеских выражений лица,
в конце концов, получит, видимо, власть над благожела­
тельным настроем, без которого не выдавишь из себя дру­
жеский вид, - а в итоге сам этот настрой получает власть
над ним: человек становится благожелательным.

52
Кусочек честности при обмане. - Все великие обманщики де­
монстрируют один интересный феномен, которому и обя­
заны своим успехом. В процессе самого обмана, его под­
готовки с помощью замогильного голоса, выражений лица,
жестов, в окружении впечатляющих декораций ими овла­
девает вера в себя: и именно она воздействует на присутству­
ющих с такою силой убедительнейшего чуда. Основатели
религий отличаются от этих великих обманщиков тем, что
не выходят из такого состояния самоослепления, - или ино­
гда, очень редко, у них случаются просветления, и тогда
ими овладевает сомнение; но обычно они утешаются, при­
писывая такие просветления дьявольской злобе супостата.
Но чтобы те и другие добивались реального эффекта, им тре­
буется самообман. Ведь люди верят в истинность объекта
всякой явной для них сильной веры.

53
Мнимые градации истины. - Одно из распространенных оши­
бочных заключений гласит: если человек с нами правдив
и открыт, значит, он говорит правду. Так ребенок верит сло­
вам родителей, христианин - в утверждения основателя
церкви. И по той же причине никто не хочет признать: все,
что люди отстаивали в прежние века, жертвуя своим сча­
стьем и жизнью, было не более чем заблуждениями: только
заявят, возможно, что это были градации приближения к
истине. А если кто-то свято верил во что-то, сражался и умер

66

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

за свою веру, то, по сути, думают так: уж слишком это было
бы несправедливо, если воодушевляло его на самом деле все­
го лишь заблуждение. Такое дело кажется противоречащим
вечной справедливости; поэтому сердце чувствительных
людей все снова провозглашает, вопреки их разуму, поло­
жение: между моральными поступками и интеллектуаль­
ным знанием, разумеется, должна быть какая-то необходи­
мая связь. Дело, увы, обстоит иначе, поскольку никакой
вечной справедливости не существует.

54
Ложь. - Почему в будничной жизни люди по большей части
говорят правду? - Разумеется, не потому, что некий бог за­
претил ложь. А потому, что, во-первых, так удобнее; ведь
ложь требует изобретательности, притворства и памяти.
(По каковой причине Свифт и говорит: кто лжет, тот ред­
ко замечает, какой тяжкий груз на себя взвалил; ведь чтобы
отстаивать одну ложь, ему приходится изобретать двадцать
других.) Во-вторых, потому что в простых обстоятельствах
выгоднее прямо заявить: я хочу того-то, я сделал то-то, и
тому подобное; иными словами, потому что путь нажима и
авторитета надежней, чем путь хитрости. - Но уж если ре­
бенок вырос в сложных семейных обстоятельствах, то он
столь же естественно орудует ложью и всегда непроизволь­
но говорит то, что отвечает его интересам; любовь к прав­
де, отвращение к всяческой лжи чужды и недоступны ему,
а потому и лжет он совершенно невинно.

55
Сомневаться в моральности из-за веры. - Невозможно отстоять
никакую власть, если ее представляют исключительно лице­
меры; какое бы великое множество «мирских» элементов
ни входило в католическую церковь, ее сила держится на
тех и до сих пор еще многочисленных священнических на­
турах, которые делают себе жизнь тяжелой и полной глу­
бокого смысла и глаза, а также изнуренная плоть которых

2. К истории нравственных чувств

67

говорят о ночных бдениях, постах, пламенных молитвах,
а может быть, даже об умерщвлении своей плоти бичева­
нием; такие потрясают людей до глубины души и внушают
им ужас: а что, если и всем нужно жить именно так? - вот
ведь какой жуткий вопрос вертится на языке, стоит их толь­
ко завидеть. Сея в душах такого рода сомнение, они все
вновь и вновь укрепляют свою власть; даже люди свобод­
ных убеждений не смеют скрестить с подобным героем само­
отверженности суровое оружие правдолюбия, воскликнув:
«Обманут сам, так не обманывай других!». - Их отделяет
от него только разница во взглядах, но не разница в благо­
родстве или подлости; однако с тем, что не по нраву, обыч­
но обходятся несправедливо. Поэтому говорят о хитрости
и гнусном искусстве иезуитов, но не обращают внимания
на то, какие вериги самообуздания налагает на себя каждый
отдельный иезуит и на то, что избавленный от ограниче­
ний образ действий, рекомендуемый иезуитскими учебни­
ками, по их замыслу идет на пользу отнюдь не самим иезу­
итам, а сословию мирян. Можно даже задаться вопросом,
а смогли бы мы, просвещенные люди, при той же тактике
и организации стать столь же совершенными орудиями,
столь же достойными восхищения благодаря самообузда­
нию, неутомимости, самоотверженности.

56
Торжество познания над радикальным злом. - Тому, кто хочет
умудриться, будет очень полезно на какое-то время занять
точку зрения о существовании людей, до основания злых
и испорченных: она неверна, как и противоположная ей;
но она господствовала на протяжении длительных истори­
ческих периодов, и отростки ее корней дотянулись до нас
и нашего мира. Чтобы понять себя, мы должны понять ее;
однако чтобы подняться выше, мы должны подняться над
нею. Тогда мы узнаем, что не бывает никаких грехов в мета­
физическом смысле слова и что в том же смысле слова не
бывает и никаких добродетелей, а также что вся эта сфера
нравственных представлений постоянно колеблется и что
бывают более высокие и более низменные понятия о добре

68

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

и зле, нравственном и безнравственном. Кто хочет добиться
от вещей не более чем их познания, тот без труда придет к
покою в своем сознании и будет ошибаться (погрешать, как
обычно говорят) разве что от неосведомленности, но вряд
ли от алчности. Он больше не станет клеймить страсти,
желая их искоренения; но его единственная и полностью
владеющая им цель - всегда познавать как можно лучше сделает его холодным и уймет всякое буйство в его характере.
А кроме того, он избавится от целой уймы мучительных пред­
ставлений и перестанет что-либо чувствовать при словах
«наказание в аду», «греховность» и «неспособность к добру»:
в них он будет познавать только растворяющиеся в воздухе
фантомы иллюзорных представлений о мире и жизни.

57
Мораль как саморасчленение человека. - Хороший автор, дей­
ствительно радеющий за свое дело, будет желать, чтобы
появился кто-нибудь, кто уничтожит его, представив тот
же предмет в более ясном виде и исчерпывающе ответив
на все связанные с ним вопросы. Любящая девушка стремит­
ся, чтобы нерушимая верность ее любви подтвердилась,
даже если возлюбленный ей неверен. Солдат хочет пасть
на поле битвы ради победы своей отчизны: ведь его высшее
желание соучаствует в победе его отчизны. Мать дает ребен­
ку то, что отнимает у себя: сон, лучшую пищу, а если надо,
то здоровье и имущество. - Так что же, всё это проявления
неэгоистического начала? Неужто эти достижения нрав­
ственности - чудеса, поскольку они, по выражению Шопен­
гауэра, «невозможны, но происходят»? Неужто не ясно, что
во всех этих случаях человек любит какую-то часть себя мысль, потребность, труд - больше, чем какую-то другую часть
себя, и что на такой лад он расчленяет свое существо на ча­
сти, принося в жертву одной части другую? Неужто это чемто сильно отличается от ситуации, в которой упрямец гово­
рит: «Да пусть меня лучше пристрелят на месте, но этому
человеку я не уступлю ни пяди»? - Во всех приведенных
случаях имеется какая-то склонность (желание, влечение,
потребность); и в том, чтобы поддаться ей со всеми выте-

2. К истории нравственных чувств

6д

кающими последствиями, в любом случае нет ровно ниче­
го «неэгоистического». - В качестве существа морального
человек ведет себя не как Individuum1, а как dividuum*.

58
Что можно обещать. - Можно обещать действия, но не ощу­
щения; ведь эти последние непроизвольны. Тот, кто обе­
щает кому-то всегда любить его, или всегда ненавидеть, или
всегда хранить ему верность, обещает то, что не в его вла­
сти; но, разумеется, он может обещать такие действия, кото­
рые, правда, обычно бывают проявлениями любви, нена­
висти, верности, но могут совершаться и по другим моти­
вам: ведь к одному действию подводят разные пути и мо­
тивы. Обещание всегда любить означает, таким образом:
покуда я тебя люблю, я буду совершать действия, свойствен­
ные любви; если же я тебя разлюблю, ты неизменно будешь
получать от меня все то же самое, но продиктованное уже
другими мотивами; а окружающим будет по-прежнему ка­
заться, будто любовь жива и все та же. - Стало быть, когда
человек без самообмана клянется кому-то в вечной любви,
он обещает сохранять видимость любви.

59
Интеллект и мораль. - Чтобы сдержать данное обещание,
нужно обладать хорошей памятью. Чтобы сострадать, нуж­
но обладать хорошо развитым воображением. Вот насколь­
ко тесно мораль связана с добротностью интеллекта.

6о
Месть в мыслях и на деле. - Лелеять месть и отомстить - зна­
чит пережить мощный приступ лихорадки, который, од1 индивидуум (лам.), букв, «нераздельное».
2 разделенное (лат.).

70

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

нако, скоро проходит; но лелеять месть, не имея ни сил,
ни мужества отомстить, значит хронически болеть, носить
заразу в теле и душе. Мораль, принимающая во внимание
только намерения, уравнивает оба случая; обычно же пер­
вый случай оценивают как худший (из-за скверных послед­
ствий, которые, возможно, повлечет за собою акт мести).
И обе оценки близоруки.

6i
Умение ждать. - Умение ждать дается так трудно, что вели­
чайшие поэты не избегали делать неумение ждать драмати­
ческою пружиной своих творений. Так поступили Шекспир
в «Отелло», Софокл в «Аяксе»: как намекает оракул, Аякс
не пошел бы на самоубийство, если б дал остыть своему аф­
фекту хоть на день раньше. Тогда он, вероятно, увернулся
бы от страшных внушений уязвленного самолюбия, сказав
себе: «Да кто ж, будучи на моем месте, не принимал уже
овцу за героя? Неужто это дело столь уж чудовищное? Нет
же, это всего лишь дело для людей обычное». Такими слова­
ми Аякс сумел бы себя утешить. Страсть ждать не желает;
трагизм в жизни великих людей нередко заключается не в
их конфликте с эпохой и подлости ближних, а в их неспособ­
ности подождать со своим делом еще год-другой; ждать они
не умеют. - Когда затеваются дуэли, друзья-советчики обяза­
ны определить, могут ли противники подождать еще; если
нет, то дуэль оправданна, ведь каждый из них рассуждает
так: «Либо мне жить дальше, но тогда другой должен немед­
ленно умереть, либо наоборот». Ждать в таком случае озна­
чало бы и дальше страдать от ужасной пытки оскорбленной
чести перед лицом оскорбившего ее; а это может принести
с собою больше страдания, чем того стоит жизнь вообще.

62

Блаженство мщения. - Когда люди грубые чувствуют себя
оскорбленными, они обычно воспринимают оскорбление
как совершенно ужасное и передают все происшествие,

2. К истории нравственных чувств

71

сильно преувеличивая, только чтобы на славу поблажен­
ствовать в наконец пробудившемся от такого преувеличе­
ния чувстве ненависти и мести.

бз
Чем ценно умаление. - Немалому числу, а может быть, и по­
давляющему большинству людей бывает позарез нужно уни­
зить и умалить в своем представлении всех известных им
людей, чтобы сохранить самоуважение и хоть какую-то по­
рядочность. Но поскольку ничтожества встречаются чаще
всего, и очень многое зависит от того, сохранят или по­
теряют они эту порядочность, то -

64
Разбушевавшийся, - Человека, который бушует против нас,
надо остерегаться, словно он уже покушался на нашу жизнь:
ведь если мы еще живы, то только потому, что у него нет
власти нас убить; если бы для этого было достаточно одних
взглядов, то мы давно уже погибли бы. Заставить кого-ни­
будь замолчать, демонстрируя грубую физическую силу, за­
пугивая, - это признак первобытной культуры. - Тот холод­
ный взгляд, который аристократы шлют слугам, - это тоже
пережиток кастовых границ между людьми, элемент перво­
бытной древности; женщины, хранительницы старины,
сумели лучше сохранить и этот survival1.

65
До чего может довести честность. - Была у человека скверная
привычка при случае совершенно честно раскрывать мо­
тивы своих поступков - мотивы, которые были ни лучше,
ни хуже, чем у всех людей. Сначала он вызывал смущение,
потом - подозрения, а со временем подвергся прямо-таки
ι пережиток (англ.).

72

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

остракизму и был изгнан из общества, пока, наконец, право­
судие - по поводам, на которые оно вообще-то не обращало
внимания или закрывало глаза, - не вспомнило о столь по­
рочном существе. Нехватка умения умалчивать о том, о чем
молчат все, и безответственная склонность замечать то,
чего не желает замечать никто, - самого себя, - довели его
до темницы и преждевременной смерти.

66
Это наказуемо, по ne показывается. - Наше преступление про­
тив преступников заключается в том, что мы обращаемся
с ними как с негодяями.

б7
Sancta simplicitas1 добродетели. - У каждой добродетели есть
свои привилегии: к примеру, подкладывать свою вязанку
дров в костер осужденного.

68
Нравственность иуспех. - По успеху нередко оценивают нрав­
ственность или безнравственность поступка не только его
свидетели: нет, это делает сам его автор. Ведь мотивы и
намерения редко бывают достаточно однозначными и про­
стыми, и подчас сама память кажется помраченной успехом
поступка: тогда человек приписывает своему поступку лож­
ные мотивы или несущественные мотивы рассматривает
как существенные. Успех часто придает поступку яркий и
необманный блеск спокойной совести, а неудача бросает
тень угрызений совести на самое доброчестное действие.
В этом и состоят причины известного образа действий по­
литиков, рассуждающих так: «Только дайте мне успех: с его
помощью я перетяну на свою сторону даже всех честных
ι святая простота (лат.).

2. К истории нравственных чувств

73

людей - да и сам сделаюсь честным в собственных глазах».
- На такой-то лад успех мнимо заменяет собою более добро­
совестные мотивы. Даже сейчас многие образованные лю­
ди думают, будто победа христианства над греческой фило­
софией доказывает большую истинность первого, - хотя
тут просто более грубое и насильственное взяло верх над
более одухотворенным и утонченным. Как дело обстоит с
большей истинностью, видно из того, что пробуждающи­
еся науки мало-помалу примыкали к философии Эпикура,
а христианство мало-помалу отвергали.

69
Любовь и справедливость. - Отчего любовь переоценивают в
ущерб справедливости, восхваляя ее до небес, будто она нечто много более высокое, нежели та? Ведь она заметно
глупее справедливости? - Так оно и есть, но именно потомуто она куда приятнее для всех. Она глупа и держит в руках
богатый рог изобилия; из него она осыпает своими дарами
всех и каждого, даже если он этого не заслужил да и не про­
являет к ней никакой благодарности. Она не принимает
ничью сторону, подобно дождю, который, согласно Библии
и опыту, промочит до нитки не только грешников, но ино­
гда и праведников.

7о
Казнь. - Почему выходит так, что каждая казнь оскорбляет
нас больше, нежели смерть? Потому что мы видим ледяную
непреклонность судей и душераздирающие приготовления,
потому чтопонимаем: человека тут используют как способ
устрашения других. Ведь кара не настигнет вину, даже если
бы та существовала на свете: вина лежит на воспитателях,
на родителях, на окружении, на нас, но только не на пре­
ступнике: я разумею побудительные обстоятельства.

74

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

Надежда. - Принесла Пандора сосуд с бедами и открыла его.
То был дар богов людям, внешне - красивый, соблазнитель­
ный дар, прозванный «сосудом счастья». И вылетели от­
туда всевозможные беды, живые крылатые твари: с тех пор
так они и летают кругом, причиняя людям вред что днем,
что ночью. Одна только беда не успела вылезти из сосуда:
ведь захлопнула Пандора по Зевсовой воле крышку - так
беда эта и осталась внутри. А люди взяли тот сосуд счастья
в свой дом, думая, будто владеть таким сокровищем - чудес­
ная для них удача; сосуд всегда наготове, как только придет
к нему охота; ведь не ведают люди, что сосуд, Пандорою
принесенный, был сосудом зол, а оставшееся в нем зло счи­
тают величайшим своим счастливым достоянием - а это
надежда. - Зевс же хотел, чтобы человек, пусть даже неска­
занно казнимый другими бедами, не бросал все же жизнь,
а продолжал мучиться все снова. Для того и дал он челове­
ку надежду: она на деле худшее из зол, ведь продлевает она
муку людскую.

72

Точка кипения нравственных чувств неизвестна. - От того, бы­
ли или не были в жизни человека некоторые потрясающие
душу картины и переживания, к примеру, образы неспра­
ведливо казненного, убитого или замученного отца, невер­
ной жены, жестокого вражеского нападения, зависит, дой­
дут ли наши страсти до точки кипения и будут ли они на­
правлять нашу жизнь или нет. Никто не знает, до чего могут
довести его обстоятельства, сострадание, возмущение, никому не известна точка своего кипения. Убогие, мелоч­
ные условия делают человека убогим; подлость и благород­
ство человека в добре и зле обычно зависят не от качества
переживаний, а от их количества.

2. К истории нравственных чувств

75

73
Мученик поневоле. - Состоял в одной партии человек, кото­
рый был слишком робок и малодушен, чтобы перечить сво­
им товарищам: его использовали для любых услуг, он делал
все, чего от него потребуют, потому что пуще смерти боял­
ся оказаться на плохом счету у товарищей; душа у него бы­
ла убогая, слабая. А те это разглядели и на основе назван­
ных его качеств сделали из него героя, а в конце концов
так и вовсе мученика. И хотя наш трус в душе всегда говорил
нет, уста его всегда произносили да, в том числе и на эша­
фоте, когда он принимал смерть за позиции своей партии:
ведь рядом стоял один из его старых товарищей, настолько
подавивший его словом и взглядом, что на деле он самым
пристойным образом принял смерть и с той поры слывет
мучеником и человеком возвышенным.

74
Общее мерило. - Вряд ли кто-то ошибется, отнеся поступки
крайние к тщеславию, обычные - к привычке и ничтожные
- к страху.

75
Недоразумение по поводу добродетели. - Тот, кто познал порок
в связи с удовольствием, как, к примеру, человек, который
провел юность в погоне за наслаждениями, воображает,
будто добродетель непременно связана со страданием. А
вот тот, кого вконец истерзали собственные страсти и по­
роки, страстно жаждет найти в добродетели покой и бла­
женство. Поэтому может случиться так, что двое доброде­
тельных не поймут друг друга никоим образом.

76

Аскет. - Аскет из доблести делает необходимость.

76

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
77

Переносить честь с лица на дело. - Общепризнанно почтение
к поступкам, продиктованным любовью и самопожертвова­
нием в пользу ближнего, в чем бы те ни проявлялись. Тем са­
мым дается преувеличенная оценка вещам, которые так лю­
бят или ради которых жертвуют собой - а ведь сами по себе
они, возможно, этого не так уж и заслуживают. Смелое воин­
ство склоняет мнение в пользу дела, за которое сражается.

78
Честолюбие как суррогат нравственного чувства. - Натуры, не
имеющие честолюбия, могут иметь нравственные чувства.
Честолюбцы обходятся и без таковых - почти с тем же успе­
хом. - Поэтому дети из скромных, сторонящихся честолюбия
семей, если уж лишатся нравственных чувств, обычно ско­
ро и уверенно превращаются в совершеннейших негодяев.

79
Тщеславие делает богатым. - Как обнищал бы человеческий
дух без тщеславия! А с ним он похож на изобилующий то­
варами и постоянно пополняющий свое изобилие магазин,
манящий покупателей любого рода: они могут найти там
чуть ли не все, могут купить все - конечно, если у них есть
с собой имеющая хождение валюта (восхищение).

8о
Старик и смерть, - Не говоря уж о требованиях, выдвигае­
мых религией, позволительно, конечно, задать вопрос: по­
чему для состарившегося человека, ощущающего упадок
сил, похвальнее безвольно ждать медленного истощения
и разложения, чем в полном сознании покончить с собой?
Самоубийство в этом случае - поступок вполне естествен­
ный, само собою разумеющийся; будучи торжеством разу-

2. К истории нравственных чувств

77

ма, оно по справедливости должно вызывать почтение. Оно
его и вызывало - в те времена, когда столпы феческой фило­
софии и славнейшие римские патриоты имели обыкнове­
ние принимать смерть от своей руки. Куда менее почтенна
мания со дня на день влачить существование, слушаясь бояз­
ливых врачебных консультаций и ведя самый мучительный
образ жизни, не имея сил подойти еще ближе к подлинной
цели жизни. - Религии изобилуют отговорками перед ли­
цом вызова, какой являет собою самоубийство: тем самым
они вкрадываются в доверие к тем, кто влюблен в жизнь.

8ι

Заблуждения о претерпевающем страдание и причиняющем его
- Когда богатый отнимает имущество у бедняка (к примеру,
князь - возлюбленную у плебея), в уме бедняка возникает
заблуждение; он думает, что тот должен быть законченным
подлецом, чтобы отнять у него то немногое, чем он владе­
ет. А тот ощущает ценность какого-то отдельного достояния
далеко не столь остро, потому что привык владеть множе­
ством достояний: поэтому он не умеет войти в положение
бедняка и творит куда меньшую несправедливость, чем ду­
мает тот. Оба они неверно представляют себе друг друга.
Несправедливость людей могущественных, чаще всего вы­
зывающая возмущение при взгляде на историю, далеко не
так велика, как кажется. Уже врожденное ощущение себя
как высшего существа с повышенными притязаниями де­
лает их достаточно холодными, а их совесть - спокойной:
да и все мы, если различие между нами и другим существом
очень велико, уже не ощущаем никакой несправедливости
и, к примеру, убиваем комара без малейших угрызений совес­
ти. Поэтому когда Ксеркс (которого даже все греки изобра­
жают как человека, наделенного большим благородством)
отнимает у отца сына и велит его разрубить на части, по­
скольку тот проявил трусливую, возвещающую недоброе
неуверенность относительно всего военного похода, то это
отнюдь не признак его подлости: индивид в этом случае
устраняется, как неприятное насекомое, - он стоит слиш­
ком низко, чтобы сметь вызывать у властелина мира сколько-

78

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

нибудь длительные мучительные чувства. Надо признать:
всякий, кто проявляет жестокость, жесток не в такой сте­
пени, как думает его жертва; представлять себе боль - не
то же самое, что претерпевать ее. Точно так же дело обсто­
ит с несправедливыми судьями, с журналистами, вводящи­
ми в заблуждение общественное мнение посредством мел­
ких недобросовестных сообщений. Причина и следствие
во всех этих случаях сопровождаются совершенно различ­
ными группами ощущений и мыслей, в то время как люди
обычно непроизвольно предполагают, что причиняющий
страдание и претерпевающий его думают и чувствуют одина­
ково, и в соответствии с этим предположением вину одно­
го оценивают по боли другого.

82
Кожа души. - Подобно тому, как кости, мышцы, внутренние
органы и кровеносные сосуды заключены в оболочку из
кожи, которая придает человеку сносный вид, душевные
движения и страсти тоже окружены оболочкою тщеславия:
оно являет собою кожу души.

83
Сон добродетели. - Поспав, добродетель встанет освеженной.

84
Изощренность стыда. - Люди не стыдятся иметь грязные мы­
сли, но им стыдно думать, что их считают способными на
такие грязные мысли.

85
Злоба - качество редкое. - Большинство людей слишком силь­
но заняты собою, чтобы проявлять злобу.

2. К истории нравственных чувств

79

86
Стрелка весов. - Люди хвалят или хулят смотря по тому, хва­
ла или хула дадут им больше возможности блеснуть умствен­
ными способностями.

87
Лука i8t 14 в гитравленном виде. - Унижающий себя хочет воз­
выситься.

88
Предотвращение самоубийства. - Существует право, по ко­
торому мы отнимаем у человека жизнь, но нет права, по
которому мы могли бы отнять у него смерть: это всего лишь
жестокость.

89
Тщеславие. - Доброе мнение людей важно для нас, во-пер­
вых, потому что люди нам полезны, во-вторых, потому что
мы хотим доставить им радость (дети - родителям, ученики
- учителям, доброжелательные люди вообще - всем осталь­
ным людям). О тщеславии мы говорим лишь тогда, когда
доброе мнение людей важно кому-то не ради своей выгоды
или собственного желания доставить радость. В таком случае
человек хочет доставить радость себе, но за счет ближних,
либо подбивая их к ложному мнению о себе, либо даже поку­
шаясь на такую степень «доброго мнения», чтобы оно стало
неприятным для всех других (путем возбуждения зависти).
Через мнение других человек обыкновенно хочет удостове­
риться в своем мнении о себе и утвердить его в собственных
глазах; но властная привычка к авторитету - привычка ста­
рая, как само человечество, - побуждает многих и к тому,
чтобы подпирать авторитетом собственную веру в себя, то
есть получать ее только из чужих рук: чужому уму они доверя-

8ο

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ют больше, чем собственному. - Заинтересованность в себе
самом, желание развлечься достигает у человека тщеславно­
го такой силы, что он подбивает других к ложной, завышен­
ной оценке себя, но потом все-таки опирается на авторитет
других: иными словами, вводит в заблуждение, но тем не ме­
нее в него верит. - Стало быть, надо признать, что люди тщес­
лавные стремятся понравиться не столько другим, сколько
себе, и заходят в этом так далеко, что пренебрегают при этом
своей выгодой; ведь нередко для них важно настроить против
себя ближних, вызвав их отвращение, враждебность, зависть,
то есть невыгодные для себя чувства, только чтобы доста­
вить себе радость от самих себя и наслаждаться собою.

9°
Предел гуманности. - Всякий, кто выразил мнение, что дру­
гой - глупец, скверный товарищ, злится, когда тот в конце
концов доказывает, что не таков.

91
Moralité larmoyante. - Сколько удовольствия доставляет нрав­
ственность! Вспомним только о том, какое море отрадных
слез пролито хотя бы во время рассказов о благородных,
великодушных поступках! - Эта отрада жизни исчезла бы,
если бы верх взяла вера в полную безответственность.

92

Происхождение справедливости. - Справедливость (правомер­
ность) зародилась среди людей примерно одинаково могуще­
ственных, как это верно понял Фукидид (в ужасной беседе
афинских и мелосских послов): там, где нет всем понятно­
го превосходства в силах и борьба привела бы только к обо­
юдному урону без победы, появляется идея объясниться и
ι Трогающая до слез нравственность ( фр. ).

2. К истории нравственных чувств

81

договориться о взаимных притязаниях: изначально спра­
ведливость обладает характером подобной мены. Каждый
удовлетворяет другого, получая то, что ценит больше, чем
этот другой. Каждому дают то, чего он хочет и отныне полу­
чает в собственность, а за это берут то, чего хотят сами. Спра­
ведливость есть, таким образом, возмещение и обмен при
условии приблизительного равенства в могуществе: к при­
меру, месть изначально входила в сферу справедливости,
поскольку является обменом. Точно также и благодарность.
- Справедливость естественным образом восходит к пози­
ции благоразумного самосохранения, а, стало быть, к эго­
изму такого рассуждения: «Зачем мне причинять себе вред
без толку, рискуя все равно не добиться своей цели?». - Все
это было сказано о происхождении справедливости. Посколь­
ку люди по привычке своего разума забыли об изначальной
цели так называемых справедливых, правомерных поступ­
ков, а главным образом потому, что в течение тысячелетий
дети приучались восхищаться такими поступками и подра­
жать им, то мало-помалу возникла видимость того, что спра­
ведливый поступок неэгоистичен: но на этой^го видимости
и зиждется его высокая оценка, каковая, кроме того, как и
все оценки, все время только растет - ведь того, что высоко
ценится, домогаются, жертвуя собою, ему подражают, его
повсюду разносят, и его рост обусловлен тем, что к стоимости
ценимой вещи каждый добавляет еще стоимость затрачен­
ных усилий и рвения. - Каким не слишком-то нравственным
выглядел бы мир без этой забывчивости! Иной поэт, пожа­
луй, сказал бы, что Бог поставил забывчивость в качестве
привратницы у входа в храм человеческого достоинства.

93
О праве более слабого. - Когда кто-то на некоторых условиях
подчиняется более сильному, к примеру, осажденный го­
род, то встречным условием с его стороны было бы унич­
тожить себя, спалить город и таким образом нанести более
сильному большой ущерб. Поэтому тут складывается свое­
го рода равновесие, на основе которого могут быть определе­
ны права. В сохранении одного противника другой находит

82

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

свою выгоду. - В этом смысле есть права и в отношениях
между рабами и господами, причем точно в той степени, в
какой обладание рабом полезно и важно его господину. Из­
начально право существует постольку, поскольку один кажет­
ся другому ценным, важным, необходимым, непобедимым
и тому подобным. В этом смысле права есть даже у более
слабого - только более скромные. Отсюда и знаменитое
выражение «unusquisque tantumjuris habet, quantum potentiavalet» (или, вернее, «quantum potentiavalere creditur»1).

94
Три фазы всей прежней нравственности. - Первым признаком
превращения животного в человека было то, что его дей­
ствия соотносятся уже не с сиюминутным благополучием,
а с долгосрочным, и что, стало быть, человек становится
существом, знающим пользу, целесообразности здесь-то впер­
вые внезапно устанавливается свободное владычество раз­
ума. Более высокой ступени он достигает, когда действует,
исходя из принципа чести; в силу этого принципа он впи­
сывается, он подчиняется строю общих ощущений, и это
поднимает его высоко над тою фазой, в которой им руково­
дила только полезность, понятая персонально: он уважает
и хочет, чтобы уважали его, иными словами, он понимает
пользу как зависимую от того, что он сам думает о других,
а другие о нем. Наконец, на высшей ступени всей прежней
нравственности он действует, сообразуясь со своим мери­
лом для вещей и людей, - он сам определяет для себя и дру­
гих, что почтенно, что полезно; он сделался законодателем
мнений в соответствии с постоянно развивающимся пони­
манием полезного и почтенного. Познание делает его спо­
собным самое полезное, то есть всеобщую и долгосрочную
пользу, предпочитать личной, а почтительное признание
всеобщей долгосрочной значимости - сиюминутной: он
живет и действует в качестве коллективного индивидуума.
ι «Каждый обладает правом настолько, насколько обладает мо­
гуществом» (...) «насколько его считают могущественным» (лат.)
(Спиноза, «Богословско-политический трактат», 2, VIII).

2. К истории нравственных чувств

83

95
Мораль зрелого индивидуума. - Доподлинным признаком мо­
рального поступка до сих пор считался его безличный ха­
рактер; и было доказано, что все безличные поступки вна­
чале восхвалялись и награждались именно ввиду их ориен­
тации на всеобщую пользу. Не следует ли ожидать значи­
тельного изменения этих воззрений - теперь, когда стано­
вится все яснее, что в как можно более личностной ориен­
тации как раз больше всего заключается и всеобщая польза,
так что нынешнему пониманию нравственности (как об­
щей пользы) соответствует именно строго личностное по­
ведение? Сделать из себя законченную личность и во всем,
что делаешь, иметь в виду ее высшее благо - это продвигает
вперед дальше, чем упомянутые порывы сострадания и по­
ступки в пользу других. Все мы, конечно же, до сих пор стра­
даем от недостаточного внимания к собственному личност­
ному началу, оно плохо развито в нас - признаемся же себе
в этом: наше сознание, наоборот, насильно отбили от него
и предложили в жертву государству, науке, всем, кто нуж­
дается в помощи, будто это личностное начало настолько
скверно, что требуется им пожертвовать. Мы и теперь стре­
мимся работать на благо ближних - но лишь в той мере, в
какой в этой работе видим собственную высшую пользу, не
более и не менее. Весь вопрос только в том, что понимать
под своей пользой; и примитивнее всего ее поймет именно
незрелый, неразвитый, примитивный индивидуум.

96
Нравы и то, что нравственно. - Быть моральным, нравствен­
ным, этичным означает оказывать послушание установлен­
ному в старину закону или традиции. Подчиняется ли им
человек через силу или с охотой, при этом безразлично достаточно того, что он это делает. «Хорошим, добрым»
называют того, кто как бы от природы, по давней наследст­
венности, то есть легко и охотно совершает нравственные
поступки, в зависимости от того, что это такое (к примеру,
мстит, если мщение, как у самых древних греков, относится

84

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

к сфере добрых нравов). Он называется хорошим, добрым,
потому что хорош «для чего-то»; но поскольку благожела­
тельность, сострадание и тому подобное в переменчивой
истории нравов всегда ощущались как «хорошие для чегото», как полезные, то в наши дни «хорошим, добрым» назы­
вают главным образом человека благожелательного, гото­
вого помочь. Быть злым - значит быть «не нравственным»
(безнравственным), совершать безнравственные поступки,
идти вразрез с традицией, сколь бы разумной или глупой она
ни была; нанесение же ущерба ближнему во всех установле­
ниях нравственности разных эпох ощущалось преимуще­
ственно как нечто вредное, и именно слово «злой» вызывает
у нас теперь представление о намеренном нанесении вреда
ближнему. Истинной парой противоположностей, заставив­
шей людей различать нравственное и безнравственное, до­
брое и злое, являются не «эгоистическое» и «неэгоистиче­
ское», а привязанность к традиции, закону и разрыв с ними.
Какдеюшкдатрадиция, при этом все равно, во всяком случае
она возникла без оглядки на добро и зло или какой-нибудь
имманентный категорический императив, а прежде всего
-для сохранения общины, народа; любой суеверный обычай,
возникший на основе превратно истолкованной случайно­
сти, неизбежно порождает традицию, следовать которой нравственно; ведь отступать от нее опасно, а для сообщества
- еще более пагубно, чем для отдельного человека (посколь­
ку за злодеяние и любое нарушение своих прав божество
карает все сообщество и лишь поэтому - индивидуума). И
вот всякая традиция мало-помалу становится тем почтен­
ней, чем глубже в прошлое погружаются ее истоки и чем
прочнее они забыты; оказанное ей почтение накапливает­
ся от поколения к поколению, а в конце концов традиция
становится священной и вызывает благоговение; потому-то
мораль, основанная на пиетете, всегда бывает более древ­
ней, нежели та, что требует неэгоистических поступков.

97
Обычай как удовольствие. - Привычка порождает немаловаж­
ную разновидность удовольствия, а, следовательно, и один

2. К истории нравственных чувств

85

из источников нравственности. Привычное совершается
легче, лучше и, значит, охотней, человек чувствует при этом
удовольствие и знает из опыта, что привычное себя оправ­
дывает, то есть полезно; жизнеспособный обычай оказы­
вается благотворным, помогает на деле - в противополож­
ность всем новым, еще не доказавшим свою оправданность
экспериментам. Стало быть, обычай есть союз приятного
и полезного, да и, кроме того, следуя ему, не надо думать.
Как только человек может применить силу, он ее применя­
ет, чтобы утвердить и ввести свои обычаи, ведь для него они
- оправдавшая себя на деле житейская мудрость. Точно так
же сообщество индивидов принуждает каждого из них сле­
довать одному и тому же обычаю. Тут совершается ошибоч­
ный вывод: поскольку, следуя тому или иному обычаю, че­
ловек чувствует себя хорошо или на худой конец утвержда­
ет благодаря ему свое существование, то такой обычай не­
обходим - ведь он считается единственной возможностью,
при которой можно чувствовать себя хорошо; благополу­
чие в жизни воспринимается как порожденное исключи­
тельно им. Такой подход к привычному как условию сущест­
вования реализуется вплоть до мельчайших подробностей
обычая: поскольку понимание действительных причинных
связей у народов и культур, стоящих на низких ступенях
развития, очень невелико, то люди с суеверным страхом
следят за тем, чтобы все шло, как заведено; даже там, где
следовать обычаю трудно, обременительно, где он суров,
он соблюдается ради своей мнимой величайшей полезно­
сти. Люди не понимают, что ту же степень хорошего само­
чувствия могут обеспечить и другие обычаи и что с ними
можно достичь даже лучшего самочувствия. Они, наоборот,
ощущают, что все обычаи, даже самые суровые, со време­
нем становятся более приятными и смягчаются и что даже
самый строгий образ жизни может превратиться в привыч­
ку, а, значит, в удовольствие.

98
Удовольствие и инстинкт социальности. - Из своих отноше­
ний к другим людям человек извлекает новый вид удоволь-

86

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ствия в дополнение к тем ощущениям удовольствия, кото­
рые он получает от себя самого; благодаря этому он значи­
тельно наращивает объем сферы ощущений удовольствия
вообще. Возможно, он заимствовал кое-что из того, что
сюда относится, уже у животных, которые явно получают
удовольствие, когда играют друг с другом, а это главным
образом матери и детеныши. Вспомним, кроме того, об от­
ношениях между полами, отношениях, в смысле удоволь­
ствия возбуждающих интерес каждого самца чуть ли не к
каждой самке и наоборот. Ощущение удовольствия на осно­
ве человеческих отношений в целом делает человека луч­
ше; общая радость, совместно пережитое удовольствие уве­
личивает его сумму, внушает индивиду уверенность в себе,
делает его добродушнее, устраняет недоверчивость, за­
висть, поскольку каждый чувствует себя хорошо и видит
такое же хорошее самочувствие другого. Схожие проявления
удовольствия пробуждают фантазию сопереживания, ощу­
щение своего сходства с другими: тот же самый эффект да­
ют и общие беды, одни и те же невзгоды, опасности, враги.
Вот на этой-то основе и зиждется, вероятно, древнейший
на земле союз: его смысл - совместное устранение надви­
гающихся неприятных ощущений и защита от них в поль­
зу каждого индивида. Таким-то образом из удовольствия
произрастает инстинкт социальности.

99
Невиновность в так называемых злонамеренных поступках. Все «злонамеренные» поступки мотивированы инстинктом
самосохранения или, точнее говоря, желанием индивидуу­
ма получить удовольствие и избежать неудовольствия; имен­
но так они и мотивированы, но они не злонамеренны. «За­
мышлять причинение боли вообще» - вещь несуществующая,
кроме как в мозгу философов, точно так же как и «замыш­
лять получить удовольствие вообще» (сострадание в смыс­
ле Шопенгауэра). В догосударственную эпоху мы убиваем су­
щество, будь то обезьяна или человек, которое хочет со­
рвать плод с дерева прежде нас, а нам как раз приспичило
поесть и мы подбегаем к дереву: так же мы поступили бы с

2. К истории нравственных чувств

87

животными и сейчас, путешествуя в диких местностях. Злонамеренные поступки, которыми мы так сильно воз­
мущаемся теперь, основаны на заблуждении, будто другой,
тот, кто их совершает с нами, располагает свободной волей,
и что, стало быть, от его произвола зависело не причинить
нам этого зла. Такая вера в произвол возбуждает ненависть,
мстительность, коварство, общее снижение способности
воображения, а вот на животное мы сердимся куда меньше,
потому что считаем, что оно не несет за себя ответствен­
ности. Причинять страдание не из инстинкта самосохране­
ния, а в качестве расплаты - следствие ошибочного сужде­
ния и потому тоже не несет на себе вины. В догосударственном состоянии индивид поступал с другими существами
сурово и жестоко с целью устрашения: для того, чтобы обе­
зопасить свое существование посредством таких устраша­
ющих демонстраций своей силы. Так ведут себя люди, при­
меняющие насилие, люди могущественные, первые осно­
ватели государств, подчиняющие себе тех, кто послабее.
Они имеют на это право - так и сейчас государство при­
сваивает себе это право; точнее говоря, нет права, которое
этому препятствует. Почва для всякой нравственности мо­
жет быть подготовлена, только если индивидуум покрупнее
или коллективный индивидуум, к примеру, общество, госу­
дарство, подчиняет себе отдельных людей, то есть устраня­
ет их изолированность и сплачивает их в союз. Нравствен­
ности предшествует принуждение, мало того, она и сама еще
долго остается принуждением, которому покоряются, что­
бы избежать неприятностей. Позже она становится обы­
чаем, еще позже - добровольным послушанием, и наконец
чуть ли не инстинктом: тогда она, как и все закоренелые
привычки и естественные потребности, начинает сочетать­
ся с удовольствием - и отныне зовется добродетелью.

100

Стыд. - Стыд существует повсюду, где бывает какое-нибудь
«таинство»; но понятие это религиозное, в ранние эпохи
человеческой культуры обладавшее большой емкостью. По­
всюду были обнесенные границею области, доступ к кото-

88

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

рым сакральное право запрещало всегда, кроме как на опре­
деленных условиях, и прежде всего чисто пространствен­
ных, поскольку на известные места не должна была ступать
нога непосвященного, - такие люди вблизи этих мест ощу­
щали трепет и страх. Это ощущение на разные лады пере­
носилось и на другие отношения, к примеру, на отношения
между полами, каковые, будучи привилегией и адитоном
более зрелого возраста, должны были укрываться от взоров
юности для ее же пользы: отношения, ради защиты и почи­
тания которых, согласно ходячим представлениям, действо­
вало множество богов - их изображения выставлялись в
супружеских покоях в качестве привратников. (Поэтому
такой покой по-турецки называется гаремом, «святилищем»,
то есть обозначается тем же словом, которое употребляет­
ся относительно переднего двора мечетей.) Так царская
власть как средоточие, излучающее силу и блеск, представ­
ляется подданным таинством, исполненным прикровенности и стыда: множество пережитков этого настроения мож­
но ощутить и сейчас, находясь среди народов, которые во­
обще-то никак не отнесешь к застенчивым. Точно так же весь
мир внутренних состояний, так называемая «душа», и в наши
дни всем нефилософам представляется таинством: ведь на
протяжении нескончаемых эпох люди верили в ее боже­
ственное происхождение, в то, что она достойна общаться
с божеством; поэтому она - адитон и возбуждает стыд.

ιοί
Не судите. - Следует остерегаться несправедливой брани
при оценке прошлых эпох. Не нужно мерить нашими мер­
ками несправедливость, заключенную в рабстве, в жесто­
ком подчинении людей и народов. Ведь инстинкт справед­
ливости не проявлялся тогда так широко. Можно ли упре­
кать женевца Кальвина в сожжении врача Сервета? Это был
последовательный поступок, порожденный его убеждени­
ями, - точно так же инквизиция была в своем праве; просто
господствующие воззрения были ошибочными и привели
к результатам, которые кажутся нам жестокими, потому что
эти воззрения сделались чуждыми нам. Да что значит со-

2. К истории нравственных чувств

8д

жжение одного человека в сравнении с вечною адской му­
кой чуть ли не для всех! И все же это представление господ­
ствовало тогда повсюду, не нанося представлению о Боге
сколько-нибудь серьезного ущерба своим куца большим ужа­
сом. С политическими сектантами и у нас поступают суро­
во и жестоко, но поскольку мы приучены верить в необхо­
димость государства, жестокость не ощущается в их случае
так остро, как там, где мы просто отвергаем их взгляды.
Жестокость по отношению к животным у детей и итальян­
цев объясняется неосведомленностью; животные оказались
поставлены слишком далеко позади человека главным об­
разом интересами церковного учения. - Но много ужасно­
го и бесчеловечного в истории, во что с трудом верится,
смягчается благодаря воззрению, согласно которому тот,
кто отдает приказы, и тот, кто их исполняет, суть разные
лица: первый не видит всей картины, а потому неспособен
толком ее себе представить, второй слепо повинуется на­
чальству и чувствует себя безответственным. Из-за нехват­
ки фантазии большинство князей и военачальников легко
вообразить жестокими и суровыми, хотя они не таковы.
- Эгоизм ne зол, поскольку у нас слишком смутные представ­
ления о «ближнем» - это слово христианского происхож­
дения и не соответствует истине - и мы чувствуем себя по
отношению к ближним свободными и безответственными
почти так же, как по отношению к растениям и камням.
Что другой страдает - надо учиться понимать; и полностью
научиться этому невозможно.

юг
«Все человеческие поступки хороши». - Мы не обвиняем при­
роду в безнравственности, когда она насылает на нас грозу
и мы мокнем: почему же мы называем безнравственным
человека, причиняющего нам вред? Потому что в этом слу­
чае мы думаем о распоряжающейся по своему усмотрению,
свободной воле, а в том - о необходимости. Но проводить
такое различие - заблуждение. Далее: даже намеренное при­
чинение вреда мы называем безнравственным не всегда; к
примеру, комара мы намеренно убиваем без колебаний про-

go

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

сто потому, что нам не нравится его жужжание, мы наме­
ренно наказываем преступника и причиняем ему страда­
ния, чтобы защитить себя и общество. В первом случае зло
намеренно причиняет индивидуум, чтобы сохранить себя
или даже чтобы избежать досадных ощущений; во втором
это государство. Любая мораль разрешает намеренное при­
чинение вреда при вынужденной самообороне, то есть тогда,
когда речь идет о самосохранении] Но этих двух точек зрения
достаточно, чтобы объяснить все злонамеренные поступки,
совершаемые человеком с другими людьми: человек стре­
мится получить удовольствие или предотвратить неприят­
ность; в каком-нибудь смысле речь всегда идет о самосо­
хранении. Сократ и Платон правы: что бы человек ни де­
лал, он всегда делает хорошее, а это означает - то, что ка­
жется ему хорошим (полезным) в зависимости от уровня
его интеллекта, наличного объема его сознательности.

юз
Безобидное в злых поступках. - Злые поступки нацелены не
на само по себе страдание другого человека, а на наше соб­
ственное наслаждение, коим может быть, к примеру, чувст­
во мщения или щекотка для нервов. Уже любое подтрунива­
ние показывает, какое удовольствие доставляет проявлять
нашу власть над другим, получая восхитительное ощущение
превосходства. Так безнравственно ли получать удовольствие
за счет неудовольствия других} Дьявольской ли природы зло­
радство, как говорит Шопенгауэр? Ведь, бывая на природе,
мы доставляем себе удовольствие, ломая ветки, разбрасы­
вая камни, вступая в борьбу с дикими животными, - и все
для того, чтобы ощутить при этом свою силу. А знание о том,
что из-за нас страдает кто-то другой, - может быть, это оно
превращает тут в безнравственное то самое, в отношении
чего в других случаях мы чувствуем себя безответственны­
ми? Но если бы об этом не было известно, то никто и не
получал бы удовольствия от собственного превосходства,
а оно может обнаружиться как раз в страдании другого, к
примеру, при подтрунивании. Всякое удовольствие само
по себе не связано ни с добром, ни со злом; и откуда взялось

2. К истории нравственных чувств

gι

установление, что нельзя возбуждать чужое неудовольствие,
дабы наслаждаться собою? Лишь точка зрения пользы, то
есть учет последствий, возможного неудовольствия, когда
от обиженного либо от представляющего его государства
можно ждать кары и мести: только это изначально и могло
дать основания для того, чтобы удерживаться от таких по­
ступков. - Сострадание столь же мало имеет целью доста­
вить удовольствие другому, как и злонамеренные поступки
- причинить другому боль как таковую, о чем уже говори­
лось. Ведь в нем скрыто по меньшей мере два (а может быть,
и гораздо больше) элемента личного удовольствия, и по­
тому оно является наслаждением от себя: во-первых, удо­
вольствие от эмоции, каково сострадание в трагедии, и,
во-вторых, когда оно побуждает к действию как удоволь­
ствие, связанное с удовлетворением от употребления вла­
сти. А если к тому же страдающий человек очень нам бли­
зок, то, совершая сострадательные поступки, мы сводим
на нет собственное страдание. - Кроме некоторых фило­
софов, люди всегда ставили сострадание довольно низко в
шкале моральных чувств: и с полным на то основанием.

104

Самооборона. - Если самооборону в принципе признавать
делом нравственным, то нужно признавать и почти все про­
явления так называемого безнравственного эгоизма: люди
причиняют страдание, грабят и убивают в целях самосо­
хранения или самозащиты, чтобы отвести от себя беду; лю­
ди лгут, когда хитрость и притворство бывают подходящи­
ми способами самосохранения. Намеренно причинять вред,
когда речь идет о нашей жизни или безопасности (сохра­
нении нашего благополучия), - это признается нравствен­
ным; с такой точки зрения вред причиняет и само караю­
щее государство. В ненамеренном причинении вреда, есте­
ственно, не может быть ничего безнравственного, тут всем
заправляет случай. А существует ли такой вид намеренного
причинения вреда, когда речь идет кг о нашей жизни, не о
сохранении нашего благополучия? Причиняется ли вред
из чистой злобы, скажем, по жестокости? Когда человек не

92

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

знает, какую боль причиняет его поступок, то такой посту­
пок не продиктован злобой; например, дети не злобствуют
на животных, они не злонамеренны: дети исследуют жи­
вотное и разрушают его, словно оно - игрушка. А разве ктонибудь осознает полностью, какую боль его поступок при­
чиняет другому? Насколько хватает возможностей нашей
нервной системы, мы стараемся уклониться от боли: если
бы таких возможностей было больше, то есть если бы они
охватывали и наших ближних, то мы никому не причиняли
бы боли (кроме тех случаев, когда мы причиняем ее самим
себе, то есть когда мы режем себя, чтобы исцелиться, и ста­
раемся, делаем усилия ради своего здоровья). По аналогии
мы делаем вывод, что кому-то может быть от чего-то больно,
а если мы обратимся к памяти и напряжем воображение,
то плохо при этом может стать и нам самим. А разве нет
никакой разницы между зубной болью и душевной болью
(состраданием), которую вызывает в нас картина чужой
зубной боли? Стало быть: нам в любом случае остается неиз­
вестной степень боли, причиненной при нанесении вреда
из так называемой злобы; но поскольку поступок доставляет
удовольствие (дает ощущение нашей власти, нашего возбуж­
дения), то такой поступок совершается, чтобы сохранить
благополучие индивидуума, а, значит, относится к позиции,
подобной самообороне, вынужденной лжи. Нет жизни без
удовольствия; борьба за удовольствие - это борьба за жизнь.
Ведет ли человек эту борьбу так, что остальные называют
его добрым, или так, что они называют его злым, - это зави­
сит от уровня и качеств его интеллекта.

105

Вознаграждающая справедливость. - Кто полностью усвоил
учение о совершенной безответственности, тот никогда
больше не будет подводить так называемую карающую и
вознаграждающую справедливость под понятие справед­
ливости - если таковая состоит в том, что каждому возда­
ется своею мерой. Ведь тот, кого карают, кары не заслужи­
вает: он просто используется как средство отпугивания от
определенных поступков; точно так же тот, кого награж-

2. К истории нравственных чувств

93

дают, не заслуживает этой награды: ведь он и не мог дей­
ствовать иначе, чем действовал. Стало быть, награда имеет
лишь смысл поощрения для него и других, чтобы таким
образом создать мотивацию для последующих действий;
возгласы подбадривания звучат в адрес того, кто бежит по
дорожке, а не того, кто уже добежал до финиша. И кара, и
награда - не та мера, которая может кому-то причитаться;
ему воздают ими из соображений пользы, и по справедли­
вости он, совершая свои поступки, притязать на них не мог.
Следует сказать: «Мудрый не награждает за хорошие по­
ступки» - на тех же основаниях, на каких было сказано: «Муцрый карает не за плохие поступки, а для того, чтобы впредь
не поступали плохо». Если бы исчезли кара и награда, то
исчезли бы и самые сильные мотивы, заставляющие отка­
зываться от определенных поступков и выбирать другие
определенные поступки; польза в человеческом обществе
требует их непрерывного существования; а поскольку кара
и награда, порицание и похвала наиболее чувствительны
в рассуждении тщеславия, то та же самая польза требует и
непрерывного существования тщеславия.

io6
У водопада. - Глядя на водопад, мы думаем, будто в изгибах,
извивах и преломлениях его струй видим свободу воли и
произвол; но все в нем необходимо, и любое движение мож­
но вычислить математически. Так же обстоит дело и с чело­
веческими поступками; если бы существовало всеведение,
то можно было бы вероятно, наперед вычислить любой от­
дельный поступок, а равным образом и любой шаг вперед
в познании, любое заблуждение, любое раздражение. Иллю­
зия произвола уже владеет, разумеется, тем, кто совершает
поступок; если бы колесо вселенной в один прекрасный
момент остановилось и существовал бы всеведущий вычи­
сляющий рассудок, чтобы воспользоваться этою паузой, то
он смог бы поведать о будущем любого существа вплоть до
отдаленнейших времен и указать любую колею, по которой
предстоит катиться этому колесу. А чтобы рассчитать движе­
ние этого механизма, понадобилось бы учитывать и само­
обман совершающего поступок - гипотезу свободной воли.

94

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
107

Безответственность и невинность, - Полная безответствен­
ность человека за свои действия и свой характер - горчай­
шая капля, которую приходиться проглотить познающему,
если в ответственности и чувстве долга он привык видеть
жалованную грамоту своего человеколюбия. Она обесцени­
вает и обращает в ложь все его оценки, одобрения и анти­
патии: чистейшее чувство, которое он питал к страстотерп­
цу, к герою, оказалось заблуждением; он больше не смеет
ни хвалить, ни порицать, ведь не имеет ровно никакого
смысла хвалить или порицать природу, необходимость. Как
он любит хорошее произведение искусства, но не хвалит
его, потому что оно не способно действовать само по себе,
как глядит на растение, так же должен глядеть и на челове­
ческие поступки, в том числе и на свои собственные. Он
может восхищаться их силой, красотой, смысловым богат­
ством, но не имеет права видеть в них заслуги: химические
процессы и битвы стихий, мучения больного, жаждущего
выздоровления, столь же мало можно назвать заслугами,
как и те душевные терзания и плачевные состояния, в ко­
торых человек становится игрушкою различных мотивов,
покуда наконец не решается на самый сильный из них - как
говорится (а на самом деле - покуда за нас не решит самый
сильный из них). Но все эти мотивы, какие бы торжествен­
ные имена мы им ни давали, выросли из того же корня, ко­
торый кажется нам обиталищем губительных ядов; поступ­
ки добрые и злые различаются не видом, а самое большее
степенью. Добрые поступки суть сублимированные злые;
злые поступки суть огрубленные, оглупленные добрые. Един­
ственное страстное желание индивидуума - получать от се­
бя наслаждение (вкупе со страхом лишиться его) - удовлет­
воряется во что бы то ни стало, человек может поступать
как угодно, то есть так, как придется, будь то в поступках,
связанных с тщеславием, местью, наслаждением, корыстью,
хитростью, будь то в тех, что связаны с самопожертвова­
нием, состраданием, познанием. Различные умственные
способности определяют, к чему кого приводит это страст­
ное желание; каждому обществу, каждому индивиду всегда
соответствует своя иерархия благ, по которой он опреде-

2. К истории нравственных чувств

95

ляет, какие поступки совершать и как судить о чужих по­
ступках. Но это мерило беспрестанно изменяется, множе­
ство поступков расцениваются как злые, в то время как они
всего лишь глупы, потому что интеллектуальный уровень,
отвечавший за их выбор, был очень низок. Мало того, в
определенном смысле ясепоступки глупы и сейчас, ведь выс­
шая степень человеческой разумности, достижимая теперь,
будет, разумеется, когда-нибудь превзойдена, и уж тогда лю­
ди, оглядываясь назад, увидят все наши поступки и сужде­
ния настолько жеограниченными и незрелыми, насколько
ограниченными и незрелыми кажутся нам сейчас поступки
и суждения отсталых, диких племен. - Понимание всего
этого может вызвать сильные боли, но есть утешение и на
такой случай: эти боли означают родовые схватки. Бабочка
хочет взломать свою оболочку, она ее дергает, она ее раз­
рывает: и вот незнакомый ей свет, царство свободы, слепит
и смущает ее. В людях, способных на такую тоску - как же их
мало! - воплощается первая попытка решить вопрос о том,
сможет ли человечество из морального превратиться в мудрое
Солнце какого-то нового евангелия бросает первый луч на
высочайшую вершину в душах таких одиночек: туманы сгу­
щаются там сильнее, чем где бы то ни было, а самое яркое
сияние соседствует с самыми мрачными потемками. Всюду
царит необходимость - так говорит это новое познание: и
само это познание есть необходимость. Всюду царит не­
винность: и познание есть путь к постижению этой невин­
ности. Если наслаждение, эгоизм, тщеславие необходимы
для возникновения моральных феноменов и их высшего
цвета - вкуса к правде и справедливости в познании, если
заблуждение и заплутавшее воображение - единственное
средство, благодаря которому человечество оказалось спо­
собным мало-помалу подняться до такой степени самопро­
светления и самоспасения, - то кто посмеет отнестись к
этим средствам с презрением? Кто имеет право скорбеть,
завидев цель, к которой ведут те пути? В сфере морали все
случайно, все изменчиво, все колеблется, все еще не завер­
шено - это правда; но все также направляется единым потоком
к единой цели. Пускай нами все еще правит наша наслед­
ственная привычка ошибочно оценивать, любить и нена­
видеть, но она будет ослабевать под воздействием растуще-

го познания: новая привычка - понимать без любви, без
ненависти, привычка обозревать - постепенно укоренится
в нас на той же самой почве и за тысячелетия, возможно,
укрепится настолько, чтобы придать человечеству силы
порождать мудрых, невинных (не знающих за собою вины)
людей так же регулярно, как сейчас оно порождает людей
немудрящих, несправедливых, отягощенных сознанием ви­
ны - то есть необходимую подготовительную ступень, а не про
тивоположность тех, первых.

Раздел третий
Религиозная жизнь
ю8
Двоякая борьба с бедой, - Когда нас постигает бедствие, можно
выбраться из него, либо устраняя его причину, либо изменяя
его воздействие на наше восприятие, то есть посредством
перетолкования бедствия в благо, пользу от которого мы
поймем не сейчас, а когда-нибудь потом. Религия и искусство
(а также метафизическая философия) стараются воздейство­
вать на изменение восприятия, с одной стороны, путем изме­
нения нашего отношения к пережитому (к примеру, с по­
мощью сентенции «Кого Бог любит, того и наказывает»),
с другой - возбуждая удовольствие от страдания, от эмоции
вообще (откуда и берет свое начало трагическое искусство).
Чем сильнее кто-то склонен перетолковывать и объяснять
себе случившееся, тем меньше он будет замечать и устра­
нять причины постигшего его бедствия; мгновенного утоле­
ния боли и наркотизации, какие употребляются, к примеру,
при лечении зубной боли, ему будет достаточно даже при
более серьезном страдании. По мере того, как слабеет господ­
ство религий и всякого искусства наркоза вообще, люди
все точнее учитывают реальное избавление от бедствий:
правда, при этом туго приходится сочинителям трагедий,
ведь для трагедий находится все меньше сюжетов, поскольку
царство неумолимой, необоримой судьбы постепенно тает,
- но еще туже приходится священникам: ведь они доселе
только и жили, что наркотизацией человеческих бедствий.

mg
Скорбь - знание. - Как хотелось бы заменить лживые увере­
ния священников, будто есть какой-то бог, который требу-

g8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ет от нас добра, который является стражем и свидетелем
каждого нашего поступка, каждого мгновения, каждой мы­
сли, который нас любит и во всех бедах желает нам блага,
- как хотелось бы заменить их истинами, которые были бы
столь же целительными, успокоительными и благотворны­
ми, как и названные заблуждения! Но таких истин не суще­
ствует; философия может противопоставить тем заблуж­
дениям самое большее опять-таки метафизические мнимо­
сти (по сути дела, тоже лживые уверения). Но в том-то и
трагедия, что невозможно верить в эти догмы религии и
метафизики, если человек до глубины души и ума проник­
нут строгим методом истины, а, с другой стороны, благода­
ря эволюции человеческого рода сделался настолько рани­
мым, возбудимым, болезненным, чтобы нуждаться в самых
сильных средствах исцеления и утешения; поэтому отсюда
для человека проистекает опасность истечь кровью, познав
истину. Байрон говорит об этом в бессмертных стихах:
Sorrow is knowledge: they who know the most
must mourn the deepst o'er the fatal truth,
the tree of knowledge is not that of life1.
Против таких скорбей ни одно средство не поможет
лучше, по крайней мере в самые скверные часы жизни и
солнечные затмения души, чем обратиться к торжествен­
ному легкомыслию Горация и вместе с ним сказать себе:
quid aeternis minorem
consiliis animum fatigas?
cur non sub alta vel platano vel hac
pinu jacentes 2 -

ι Скорбь - знание, и тот, кто им богаче,
Тот должен был в страданиях постигнуть,
Что древо знания - не древо жизни.
2 Зачем же душу ты терзаешь
Думой, что ей не под силу будет?
Пока есть силы, здесь вот под пинией
Иль под чинарой стройной прилечь бы нам...

3· Религиозная жизнь

99

Но легкомыслие или уныние любой степени определенно
лучше, чем романтическое отступление и дезертирство к
христианству, сближение с ним в какой бы то ни было фор­
ме: ведь с ним при нынешнем уровне познания уже реши­
тельно невозможно связаться так, чтобы не запятнать и не
погубить в собственных и чужих глазах свою интеллекту­
альную совесть необратимо. Скорби, о которых идет речь,
могут оказаться довольно мучительными: но без скорбей
нельзя стать вождем и воспитателем человечества; и горе
тому, кто захотел бы попробовать это сделать без назван­
ной чистой совести!

но
Истина в религии. - Значение религии не было оценено долж­
ным образом в период Просвещения, в этом сомневаться
не приходится: но столь же несомненно, что последовав­
шее затем полное превращение Просвещения в нечто про­
тивоположное снова сильно вышло за пределы должного
в оценке, поскольку стало относиться к религиям с любо­
вью, даже с влюбленностью, приписывая им, к примеру,
углубленное, а то и самое глубокое понимание мира; с како­
вого наука-де должна совлечь догматическое одеяние, дабы
затем обладать «истиной» в ее немифической форме. По­
этому религии - таково было утверждение всех противни­
ков Просвещения - несомненно, выражают исконную му­
дрость sensu allegorico1, с оглядкою на понимание толпы, - ту
мудрость, что является мудростью как таковой, поскольку
всякая подлинная наука новейшего времени всегда вела к
ней, а отнюдь не от нее: а посему-де между древнейшими и
всеми более поздними мудрецами человечества царит гар­
мония, даже тождество взглядов, прогресс же знания - если
о таковом позволительно говорить - затрагивает не сущ­
ность, а способы ее выражения. Весь этот подход к религии
и науке насквозь ошибочен; и никто нынче не отважился
бы к нему присоединиться, если бы красноречие Шопен­
гауэра не взяло его под защиту - красноречие, такое звучι в аллегорическом смысле (лат.).

îoo

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ное, но доходящее до своих слушателей лишь спустя по­
коление. Если несомненно, что из религиозно-морального
толкования мира и человека, какое дал Шопенгауэр, мож­
но извлечь очень многое для понимания христианства и
других религий, то так же несомненно и то, что он заблуж­
дался относительно ценности религии для познания. Здесь он
сам был просто послушным учеником ученых наставников
своей эпохи, всем своим сонмом преклонявшихся перед
романтизмом и отрекавшихся от духа Просвещения; если
б он родился в нашу теперешнюю эпоху, он ни за что на
свете не завел бы речь о sensus allegoricus1 религии; наобо­
рот, он воздал бы честь истине, как обычно и делал, такими
словами: еще никакая религия, ни прямо, ни косвенно, ни как
догма, ни как аллегория, не содержала в себе истины. Ведь все
они порождены страхом и нуждою, все они прокрались в
существование кривыми дорогами разума; возможно, не­
когда, ощущая угрозу со стороны науки, они ложью при­
внесли в свои системы какое-нибудь философское учение,
дабы затем его в них обнаружили: но это - трюк теологов
той эпохи, когда религия уже начинает в себе сомневаться.
Эти трюки теологии, которые, разумеется, уже очень рано
начали практиковаться в христианстве как религии ученой,
насыщенной философией эпохи, подводили к упомянутому
суеверию относительно sensus allegoricus, но еще больше
в этом была виновна привычка философов (сугубо двой­
ственных созданий - поэтов-философов и философствую­
щих художников) трактовать все ощущения, какие они на­
ходили в себе, как природу человека вообще, а, стало быть,
позволять собственным религиозным чувствам оказывать
заметное влияние на идейные конструкции своих систем.
Философы, с лихвой философствуя в русле религиозных
привычек или по крайней мере под издавна унаследован­
ной властью «метафизической потребности», пришли к
аксиомам, в действительности очень похожим на догмы
иудаизма, христианства или индуизма, - похожим так, как
обыкновенно дети бывают похожи на матерей, разве что
в этом случае отцы, как, безусловно, случается, не были
осведомлены относительно такого материнства, а с невинI аллегорический смысл (лат.).

3· Религиозная жизнь

ιοί

ным изумлением фантазировали о семейном сходстве вся­
кой религии и науки. На самом деле между религией и под­
линной наукой не бывает ни родства, ни дружбы, ни даже
вражды: они обитают на разных планетах. Всякая фило­
софия, которая впускает во мрак своих последних выводов
зарево кометного хвоста религии, делает подозрительным
в себе все то, что выполняет в качестве науки: и это «все»
- вероятно, тоже религия, хотя и разукрашенная под науку.
- Кстати: если бы все народы обнаруживали единодушие в
понимании определенных религиозных мотивов, к при­
меру, в вопросе существования Бога (каковое единодушие
касательно этого пункта, между прочим, не имеет места),
то это было бы как раз только контраргументом против со­
ответствующих утверждений, к примеру, против существо­
вания Бога: consensus gentium и hominum 1 вообще по спра­
ведливости может считаться всего лишь глупостью. Зато
не существует никакого consensus omnium sapientium8 от­
носительно чего бы то ни было, за исключением того, о
чем говорят строки Гете:
Все мудрецы всех времен и народов
хором единым, с улыбкой, гласят:
ждать поумненья тупиц - безрассудно!
Чада ума, дураков вам нетрудно
как надлежит, дураками считать!!
Или, в применении к нашему случаю, говоря без метра
и рифмы: consensus sapientium заключается в том, что con­
sensus gentium равнозначен глупости.

m
Происхождение религиозного культа. - Если мы перенесемся
назад, во времена, когда религиозная жизнь цвела самым
пышным цветом, то обнаружим там фундаментальное убеж­
дение, которого мы теперь уже не разделяем, в силу чего
ι согласие (общее мнение) народов людей (лат.).
2 общее мнение всех мудрецов (лат.).

юг

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

врата, ведущие к религиозной жизни, захлопнуты перед
нами раз и навсегда: это убеждение относится к природе и
к общению с нею. В те времена еще ничего не знали о за­
конах природы; никакая необходимость не управляла ни
землею, ни небом; время года, сияние солнца, дождь могли
явиться, а могли и не явиться. Никакого представления о
естественной причинности не было. Когда гребут веслами,
то не весла движут судном: гребля - только магическая це­
ремония, посредством которой можно принудить какогонибудь демона двигать судном. Все болезни, сама смерть
- результат магических воздействий. Когда люди заболева­
ют и умирают, это никогда не происходит естественным
путем; отсутствует всякое понятие о «естественном про­
цессе» - оно смутно проглядывает лишь в архаичной Гре­
ции, то есть на очень поздней стадии развития человече­
ства, в концепции царящей над богами Мойры. Когда ктото стреляет из лука, в деле всегда участвует еще чья-то ир­
рациональная рука и сила; когда источники внезапно исся­
кают, в первую очередь думают о подземных демонах и их
проделках; если человек вдруг падает без сил, то это, долж­
но быть, от незримого воздействия стрелы какого-нибудь
бога. В Индии (согласно Лаббоку) столяры имеют обыкно­
вение приносить жертву своему молотку, топору и другим
инструментам; таким же образом брахманы обращаются
со своей палочкой для письма, солдаты - с оружием, кото­
рым пользуются в битве, каменщики - с кельмой, пахари
- с плугом. Вся природа в представлении религиозных лю­
дей - это сумма действий сознательных, наделенных волею
существ, чудовищный комплекс произвольных действий. От­
носительно всего окружающего нас никак нельзя делать
вывод, что нечто станет таким или иным, что оно должно
происходить таким или иным образом; более или менее
достоверная, поддающаяся учету сторона - это мы: человек
есть правило, природа - отсутствие всякого правила, - такое
положение содержит в себе фундаментальное убеждение,
господствующее в грубых, первобытных культурах, порож­
дающих религию. Мы, нынешние люди, испытываем совер­
шенно противоположное ощущение: чем более внутренне
богатым чувствует себя сейчас человек, чем полифоничнее
его субъект, тем сильнее воздействует на него гармония

3· Религиозная жизнь

юз

природы; все мы вместе с Гете видим в природе великое
средство успокоения для современной души, мы со страст­
ным желанием обрести покой, почувствовать себя в родной
тишине выслушиваем бой величайших маятниковых часов
- так, словно впитываем в себя эту гармонию и лишь благо­
даря этому можем наслаждаться собою. Прежде все было
наоборот: мысленно обратившись к первобытным, арха­
ичным фазам развития наших народов или вплотную на­
блюдая нынешних дикарей, мы обнаружим, что их жизнь
со всею силой определяется законом, традицией: индивид
почти автоматически привязывается к ним и движется с
однообразием маятника. Природа - непонятая, ужасная,
таинственная природа - должна являться ему как царство
свободы, произвола, высшей власти, более того, как словно
бы сверхчеловеческая ступень бытия, как Бог. И вот каждый
человек таких времен и фаз развития чувствует, что от этих
произвольных действий природы зависят его жизнь, его
счастье, счастье семьи, государства, удача во всех начина­
ниях: одни природные процессы должны в свое время на­
ступать, другие - в свое время не наступать. Каким образом
можно оказать воздействие на этих ужасных незнакомцев,
как обуздать царство свободы? - вот какие вопросы задает
он себе, робко пробуя отвечать на них: а нет ли какого-ни­
будь способа с помощью традиции и закона сделать эти си­
лы такими же упорядоченными, как и сам человек? Ход мы­
сли людей, верящих в магию и чудеса, сводится к тому, что
необходимо наложить на природу закон: и, коротко говоря,
религиозный культ - это результат такого хода мысли. Про­
блема, которую пытаются разрешить люди тех времен, близ­
ко родственна следующей: каким образом более слабое племя
может все-таки навязать законы более сильному, вертеть им,
направлять его действия (в отношении этого более слабо­
го)? Для начала вспоминают о наиболее безобидном спосо­
бе принуждения, того принуждения, которое применяют,
когда уже завоевали чью-нибудь симпатию. Значит, просьбы
и мольбы, демонстрации покорности, обязательства регу­
лярно приносить дань и дары, льстивые славословия - это
тоже возможные способы оказывать давление на силы при­
роды в той мере, в какой люди склоняют ее к себе: любовь
обязывает и дает обязательства. Затем можно переходить

104

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

к заключению договоров, в которых стороны обязуются вза­
имно соблюдать определенный образ действий, устанав­
ливают залоги и обмениваются клятвами. Но куда важнее
более насильственная разновидность принуждения - через
магию и колдовство. С помощью колдуна человек может
причинить вред и более сильному врагу, удерживая его в
страхе перед собою; любовные чары действуют на рассто­
янии - вот так и слабый человек думает, будто сможет под­
чинить себе даже более могущественных, нежели он, духов
природы. Главный способ всякого колдовства - получить
в свое распоряжение нечто принадлежащее другому чело­
веку: его волосы, ногти, немного пищи с его стола, а не то
даже его изображение, его имя. Тогда, имея в руках подоб­
ное приспособление, можно приступать к колдовству; ведь
основная предпосылка гласит: во всем духовном есть чтото
телесное; с его-то помощью человек способен наложить
узы на духовное начало другого, навредить ему, уничтожить
его; телесное начало предоставляет средство, пользуясь
которым можно ухватить начало духовное. И так же, как
человек подчиняет себе человека, он подчиняет себе и то­
го или иного природного духа; ведь и у него есть телесное
начало, за которое его можно ухватить. Дерево и рядом с
ним семя, из которого оно выросло, - это загадочное со­
седство как будто бы доказывает, что в обеих формах во­
плотился один и тот же дух, в одном случае большой, в дру­
гом маленький. Неожиданно покатившийся камень - это
плоть, в которой действует какой-то дух; если в чистом по­
ле лежит огромная глыба, невозможно и помыслить себе,
что она была водружена здесь человеческою силой, а, зна­
чит, камень, должно быть, пришел сюда сам: иными слова­
ми, он, видимо, служит жилищем какому-нибудь духу. Все,
что имеет плоть, подвластно колдовству - ну так, значит,
и природные духи тоже. Если какой-нибудь бог привязан к
своему изображению, то к нему можно применять и совер­
шенно непосредственное принуждение (не давая ему жерт­
венной пищи, наказывая бичом, накладывая на него оковы
и т. п.). Простые китайцы, чтобы добиться от своего бога
не оказанной им благосклонности, обматывают веревками
его, оставившего их без поддержки, статую, валят ее на зем­
лю и таскают по улицам через кучи грязи и нечистот: «Ско-

3· Религиозная жизнь

105

тина ты духовная, - говорят они, - мы тебя поселили в рос­
кошном храме, мы тебя как следует вызолотили, хорошень­
ко кормили тебя, жертвы приносили тебе, а ты все равно
такой неблагодарный». Похожие насильственные меры,
направленные против икон святых и Богоматери, если те
не пожелали выполнить свою повинность во время мора
или засухи, предпринимались в католических странах даже
в нынешнем столетии. - Все эти способы магического от­
ношения к природе вызвали к жизни бесчисленные цере­
монии: и наконец, когда их путаница сделалась слишком
велика, начали стараться упорядочить, систематизировать
их, думая обеспечить себе благоприятный ход всех при­
родных событий, в особенности великое круговращение
времен года, посредством соответствующей системы про­
цедур. Смысл религиозного культа - чарами склонить при­
роду в пользу человеческого блага, то есть навязать ей зако­
номерность, которой в ней априори нет, в то время как в ны­
нешнюю эпоху люди стремятся познать закономерность
природы, чтобы устроить жизнь в соответствии с нею. Ко­
роче говоря, религиозный культ зиждется на представле­
ниях о колдовстве, которое один человек осуществляет в
отношении другого; колдун - фигура более древняя, чем
жрец. Но равным образом он зиждется и на других, более
благородных представлениях; он предполагает симпатию
человека к человеку, наличие благожелательности, благо­
дарности, внимания к просьбам, договоров между врагами,
предоставления залогов, прав на защиту собственности.
Человек и на очень низких ступенях культуры не стоит пе­
ред природой как бессильный раб, он вовсе необязательно
должен быть ее безвольным слугою: на греческой ступени
религии, особенно в отношении олимпийских богов, мож­
но думать даже о сосуществовании двух каст - более благо­
родной и могущественной и менее благородной; однако по
своему происхождению обе они каким-то образом состав­
ляют единое целое, они однородны, и им не нужно сты­
диться друг перед другом. В этом заключается благородная
черта греческой религиозности.

ιο6

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
112

При взгляде на некоторые предметы античных жертвенных кул
тов. - Скольких ощущений мы лишились, можно видеть на
примере сочетания шутовского, даже непристойного, с ре­
лигиозным чувством: исчезает ощущение того, что такое
смешение возможно, - мы только из истории и знаем, что
оно существовало во время празднеств в честь Деметры и
Диониса, во время христианских пасхальных представле­
ний и мистерий вообще: но даже нам еще известен союз
возвышенного с бурлескным и тому подобными вещами,
сплав трогательного и смешного: следующей эпохе они,
вероятно, будут уже непонятны.

ИЗ

Христианство как древность. - Когда воскресным утром мы
слышим звон древних колоколов, то спрашиваем себя, как
подобное возможно: ведь это относится к какому-то еврею,
распятому две тысячи лет тому назад, который утверждал,
что он Сын Божий. Доказательство такого утверждения от­
сутствует. - В наше время христианская религия, безусловно,
является анклавом древности, дошедшим до нас из далекой
доисторической эпохи, и тот факт, что в названное утвержде­
ние верят - а между тем в остальных случаях проявляют та­
кую строгость, проверяя справедливости претензий, - есть,
вероятно, древнейшая часть этого наследия. Бог, производя­
щий детей со смертною женщиной; мудрец, требующий от
людей, чтобы они бросили работать, бросили творить суд,
а всматривались в признаки грядущего светопреставления;
справедливость, глядящая на невинного как на заместитель­
ную жертву, некто, заставляющий своих учеников пить свою
кровь; молитвы о чудесной помощи; грехи, совершенные пе­
ред Богом и искупаемые Богом; страх перед тем, что по ту
сторону жизни, вратами к чему служит смерть; образ креста
как символ в разгар эпохи, которой уже неизвестно присуж­
дение к распятию и позор креста, - от всего этого на нас,
словно из могилы древних времен, веет чемто зловещим. Как
можно поверить в то, что в нечто подобное до сих пор верят?

3· Религиозная жизнь

107

114

Негреческая сторона христианства, - Греки видели гомеров­
ских богов над собою не хозяевами, а себя под ними - не
рабами, подобно евреям. Они видели в них как бы только
зеркальное отражение наиболее удачных экземпляров сво­
ей собственной касты, то есть идеал, а не противополож­
ность собственного естества. Греки чувствовали, что меж­
ду ними и богами существует взаимное родство, обоюдный
интерес, своего рода симмахия. Человек, создавая таких
богов, относится к себе на аристократический лад, он за­
нимает такую же позицию, какую низшая знать занимает в
отношении высшей; в это же время у италийских народов
процветает настоящая крестьянская религия с никогда не
проходящей боязнью перед злыми и капризными власти­
телями и мучителями. Там, где олимпийские боги оттесня­
лись, и сама греческая жизнь становилась более мрачной
и боязливой. - Христианство же полностью раздавило и
разбило человека, оно словно погрузило его в глубокое бо­
лото: а потом в ощущение собственной глубокой порочно­
сти человека оно одним махом впустило луч божественно­
го милосердия, и он, оглушенный нежданной милостью,
испустил вопль восторга, на один краткий миг поверив,
что носит в себе все небеса. На этом болезненном эксцессе
чувства, на необходимой для него глубокой испорченности
ума и души сказались все психологические новинки хри­
стианства: оно хочет уничтожать, разламывать, оглушать,
опьянять, оно не хочет только одного - меры, а потому в
глубочайшем смысле слова оно есть нечто варварское, ази­
атское, неблагородное, негреческое.

115

Как выгодно быть религиозным. - Есть люди трезвые и рабо­
тящие, к которым религия пришита, словно каемка высшей
человечности: им идет быть религиозными, это их красит.
- Все люди, несведущие в каком-нибудь воинском ремесле
- а к нему относится и владение языком и пером, - стано­
вятся раболепными: христианская религия для них очень

ιο8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

полезна, ведь раболепие приобретает в ней видимость од­
ной из христианских добродетелей и на диво хорошеет. Люди, которым их будничная жизнь кажется слишком уж
пустой и однообразной, с легкостью становятся религиоз­
ными: это понятно и простительно, только у них нет права
требовать религиозности от тех, чья жизнь проходит от­
нюдь не в пустоте и однообразии.

и6
Обыкновенный христианин. - Если бы христианство было
право со своими положениями о карающем Боге, всеобщей
греховности, спасении по благодати и угрозе вечного про­
клятья, то наделаться священником, апостолом или отшель­
ником, в страхе и трепете работая исключительно над сво­
им спасением, было бы признаком слабоумия и бесхребетно­
сти; было бы абсурдом настолько игнорировать свою вечную
выгоду, глядя только на комфорт во времени. Положим,
люди вообще во что-нибудь верят, - тогда обыкновенный
христианин будет фигурою жалкой, человеком, и впрямь
не умеющим считать до трех, но, впрочем, именно из-за
своей умственной невменяемости не заслуживающим такой
жестокой кары, какую сулит ему христианство.

ну
О благоразумии христианства. - Трюк христианства - так гро­
могласно проповедовать полное ничтожество, греховность
и презренность человека вообще, что после этого стано­
вится уже невозможно презирать ближних. «Да, он грешит
напропалую, - но все равно ничем особенным от меня не
отличается: я-то ведь совершенно ничтожен и презрен»,
- говорит себе христианин. Но и это ощущение утратило
свое самое острое жало, поскольку христианин не верит в
свою личную презренность: в качестве человека вообще
он плох, но немного успокаивает себя сентенцией «все мы
из одного теста слеплены».

3. Религиозная жизнь

log

и8
Перемена лиц. - Как только та или другая религия становит­
ся господствующей, ее противниками оказываются все те,
кто мог бы быть ее первыми последователями.

119

Судьба христианства. - Христианство явилось на свет, что­
бы облегчать души; но сейчас ему пришлось бы для начала
обременить души, чтобы получить возможность потом об­
легчить их. Следовательно, оно погибнет.

120

Доказательство от удовольствия. - Приятное мнение прини­
мается как верное: это доказательство от удовольствия (или,
как говорит церковь, доказательство от силы), которым
так гордятся все религии, - а ведь они должны бы его сты­
диться. Если бы вера не давала ощущения блаженства, все
от нее отвернулись бы: так мало в ней, стало быть, ценности!

121

Опасная игра. - Тому, кто в наши дни снова дает в своей душе
место религиозным переживаниям, придется только позво­
лять им крепнуть, иначе у него не получится. Тогда малопомалу изменяется и все его естество, оно отбирает все при­
сущее религиозности, все близкое ей, вся сфера суждения
и ощущения заволакивается тучами, покрывается религи­
озной тенью. Ощущения не могут быть неизменными; вот
поэтому-то стоит поберечься.

ι ίο

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
122

Слепыеученики. - Пока человек очень хорошо знает сильные
и слабые стороны своего учения, своего жанра искусства,
своей религии, их сила еще невелика. Поэтому ученик и
апостол, не замечающий слабых сторон учения, религии
и так далее, ослепленный авторитетом учителя и своим пие­
тетом перед ним, обыкновенно более силен, нежели учи­
тель. Влияние человека и его дела еще никогда не росло
без слепых учеников. Содействовать победе той или иной
идеи часто означает всего лишь породнить эту идею с глу­
постью так, чтобы большой вес последней проложил путь
к победе первой.

123

Снос церквей. - Религиозности в мире недостаточно даже
для того, чтобы по крайней мере уничтожить религии.

124

Безгрешность человека. - Если нам сделалось понятно, каким
образом «грех пришел в мир», а именно благодаря заблуж­
дениям разума, в силу которых люди воспринимают друг
друга, да и отдельный человек - себя, куда более грязными
и скверными, чем есть на самом деле, то на душе становится
много легче, а люди и мир порою предстают в ореоле не­
винности, отчего становится совсем уже хорошо. Человек
посреди природы всегда - сущее дитя. И это дитя вдруг ви­
дит иногда тяжелый, страшный сон, но стоит ему открыть
глаза, как он снова чувствует, что вокруг него рай.

125

Нерелигиозность людей искусства. - Гомер настолько чувству­
ет себя среди своих богов как дома, а в качестве поэта полу­
чает от них такое удовольствие, что, несомненно, он был

3· Религиозная жизнь

i n

человеком глубоко нерелигиозным; с тем, что предоставля­
ли ему поверья - с убогими, грубыми, отчасти зловещими
суевериями, - он обращался так же свободно, как ваятель
с глиной, то есть с тою же непринужденностью, какой обла­
дали Эсхил и Аристофан и какою в новое время отличались
великие художники Возрождения, а также Шекспир и Гёте.

12Ö

Искусство и сила лжеинтерпретации. - Все видения, искуше­
ния, умерщвления плоти, восхищения святых - это извест­
ные болезненные состояния: они просто совершенно иначе,
а именно не как болезни, толкуются святыми на основе уко­
ренившихся религиозных и психологических заблуждений.
- Например, возможно, и даймон Сократа - это заболева­
ние слуха, которое в силу преобладавшего в Сократе мо­
рального образа мысли он просто интерпретирует иначе,
чем это сделали бы сейчас. Не иначе дело обстоит с безумием
и бредовыми речами пророков и жрецов-прорицателей;
многозначительными их всегда делает уровень знаний, во­
ображения, внимания, нравственности в умах и душах интер­
претаторов. Сильнейшее влияние, исходящее от тех людей,
которых называют гениями и святыми, объясняется в том
числе и тем, что они добиваются для себя интерпретато­
ров, превратно понимающих их на благо человечества.

127

Почитание безумия. - Заметив, что возбужденное состояние
нередко проясняло ум и вызывало удачные наития, люди
стали считать, будто, входя в самые возбужденные состоя­
ния, можно причаститься самых удачных наитий и озаре­
ний: по этой-то причине и начали почитать сумасшедших
как мудрецов и прорицателей. В основе такого почитания
лежит ложный вывод.

иг

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
128

Что обещает наука. - Современная наука ставит перед собою
такую цель: добиться того, чтобы страданий было как мож­
но меньше, а жизнь была как можно более долгой, - это
своего рода вечное блаженство, конечно, весьма скромное
в сравнении с обещаниями религии.

129

Недопустимая щедрость. - В мире не так много любви и до­
броты, чтобы расточать их еще и на воображаемых существ.

13°
Религиозный культ продолжает жить в душе. - Католическая
церковь, а до нее все античные культы, овладели полным
набором способов повергать человека в необычные душев­
ные состояния и прекращать в нем процесс холодного ис­
числения выгоды или чистого разумного мышления. Про­
странство церкви, сотрясаемое басовыми звуками, глухие,
беспрестанно повторяющиеся, сдержанные восклицания
священнослужителей, невольно сообщающих свою увлечен­
ность общине верующих и заставляющих ее вслушиваться
чуть ли не со страхом, словно вот-вот произойдет какое-то
чудо, дыхание архитектуры церковного здания, этого жи­
лища Бога, которое простирается в безбрежность и застав­
ляет бояться, что он сам ворочается там, во всех неосвещен­
ных углах, - зачем нужно возвращать людям все подобные
переживания, если в их предпосылки никто уже не верит?
Но, несмотря на это, воздействие таких предпосылок не
прекращается: внутренний мир настроений возвышенных,
полных растроганности, предчувствий, глубокой подавлен­
ности, блаженной надежды вырос в людях главным обра­
зом благодаря культу; то, что из всего этого еще продолжа­
ет жить в душе, было широко засеяно в ней тогда, когда он
зарождался, рос и давал цвет.

3· Религиозная жизнь

ИЗ

131

Религиозные послеродовые схватки. - Как бы нам ни казалось,
что мы уже отвыкли от религии, это произошло далеко не
в такой степени, чтобы мы не получали удовольствия, встре­
чаясь с религиозными чувствами и настроениями, осво­
божденными от своего понятийного наполнения, к при­
меру, в музыке; и когда та или иная философия вскрывает
для нас оправданность метафизических чаяний, исходящей
от них глубокой душевной удовлетворенности, говоря, на­
пример, о «целом подлинном Евангелии во взоре Рафаэлевых мадонн», то мы воспринимаем подобные сентенции и
выводы с особенной душевной теплотою: доказательство
дается тут философам легче, ведь то, что они хотят вну­
шить, соответствует тому, что так жаждет услышать душа.
Отсюда нетрудно понять, почему не слишком осторожные
свободные умы негодуют, по сути, только по поводу догм,
но очень хорошо знакомы с очарованием религиозного чув­
ства; им бывает досадно отказываться от последнего ради
первых. - Научной философии стоит проявлять большую
осторожность, чтобы на почве этой потребности - потреб­
ности возникшей, а, стало быть, и преходящей, - в нее кон­
трабандой не закрались заблуждения: даже логики говорят
о «предощущениях» в морали и искусстве (к примеру, о пред­
ощущении того, что «суть всех вещей одна»): а ведь, кажет­
ся, это им запрещено. Между истинами, полученными путем
тщательных умозаключений, и подобными «предощущае­
мыми» вещами остается непреодолимая пропасть: первые
идут от интеллекта, вторые - от потребности. Голод не до­
казывает, что есть пища для его удовлетворения, но он хо­
чет пищи. «Предощущать» не значит в какой-то степени
познавать бытие вещи, а значит считать ее возможной, по­
скольку она вызывает желание или страх; «предощущение»
не дает сделать ни шагу в страну достоверного. - Люди не­
вольно думают, буцто религиозно окрашенные разделы фи­
лософии обоснованы лучше, чем другие; но, по сути дела,
все наоборот, просто у них есть глубокое желание, чтобы,
уж пожалуйста, так было, то есть чтобы приятное заодно
было истинным. Это желание соблазняет нас покупать пло;
хие основания, думая, что они хороши.

114

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
132

О христианской потребности в спасении. - По тщательном раз­
мышлении можно, наверное, получить свободное от ми­
фологии, то есть чисто психологическое, объяснение про­
цесса, происходящего в христианской душе и называемого
потребностью в спасении. Правда, доселе на психологиче­
ские объяснения религиозных состояний и процессов по­
глядывали искоса, поскольку в этой сфере прикладывала
свои бесплодные усилия теология, называющая себя сво­
бодной: ведь она, как позволяет предположить общая пози­
ция ее основателя Шлейермахера, была изначально наце­
лена на сохранение христианской религии и дальнейшее
существование христианских теологов; причем в психоло­
гическом анализе религиозных «фактов» эти последние
должны были получить новую возможность закрепиться
якорем, но прежде всего - новое занятие. Не смущаясь та­
кими предшественниками, мы рискнем предложить следу­
ющее объяснение названного феномена. Человек знает за
собою определенные поступки, занимающие низкое место
в обычной иерархии поступков, мало того, он обнаружива­
ет в себе склонность к таким поступкам, представляющую­
ся ему столь же неизменной, как и весь его характер. А уж
как ему хочется испробовать себя в другом роде поступков,
по общепринятым оценкам признанных более высокими
и прекраснейшими, как хочется обрести чувство хорошей
самооценки, которая должна сопровождать бескорыстный
образ мысли! Увы, на этом желании все и кончается: недо­
вольство от неспособности удовлетворить его добавляется
ко всем другим видам недовольства, которые в нем возбу­
дили выпавший ему в жизни жребий вообще и последствия
совершенных им поступков, называемых плохими; тогда в
его душе рождается глубокое отчаяние, а с ним и поиски
врача, способного устранить и отчаяние, и его причины.
- Такое состояние не воспринималось бы столь ожесточен­
но, если бы человек непредвзято сравнивал себя только с
другими людьми: ведь тогда у него не было бы оснований
в особенной мере испытывать недовольство собою, он нес
бы только часть общего бремени человеческой неудовлет­
воренности и несовершенства. А он сравнивает себя с суще-

3· Религиозная жизнь

И5

ством, способным лишь на те поступки, которые называ­
ются неэгоистическими, - оно все время живет, оценивая
свой образ мысли как бескорыстный, в мире с Богом; и ко­
гда он глядится в это светлое зеркало, собственный образ
видится ему сугубо мрачным, сильно искаженным. Тогда
мысль об этом существе его пугает, поскольку оно витает
перед его воображением в виде карающей справедливости:
человеку кажется, будто во всевозможных больших и малых
переживаниях он распознает его гнев, исходящую от него
угрозу, он даже заранее предчувствует удары плети, кото­
рые оно нанесет ему, будучи судьей и палачом. Кто поможет
ему в этой опасности, которая ввиду неизмеримых сроков
наказания по жестокости превосходит все другие ужасы,
содержащиеся в человеческом представлении?

!33
Прежде чем представить читателю это состояние в его даль­
нейших проявлениях, сознаемся все же в том, что человек
оказался в таком состоянии не из-за «вины» и «греха», а
из-за целого ряда заблуждений разума, что если собствен­
ный образ показался ему настолько мрачным и отвратитель­
ным, то это была погрешность зеркала, и что это зеркало
было его, человека, собственным творением, весьма несовер­
шенным творением человеческой фантазии и мысли. Вопервых, существо, способное исключительно на чисто не­
эгоистические поступки, еще более баснословно, чем пти­
ца Феникс; его даже невозможно точно себе представить
- уже хотя бы потому, что все понятие «неэгоистический
поступок» при ближайшем рассмотрении растворяется в
воздухе. Ни один человек никогда не делал того, что было
бы сделано исключительно ради других, без всяких личных
мотивов; да и как он смог бы сделать то, что не имело бы к
нему никакого отношения, то есть без внутреннего при­
нуждения (а ведь, кажется, оно основано на личной потреб­
ности?). Как эго смогло бы совершать поступки без эго?-А
вот бог, эта, как порою считают, сплошная любовь, не был
бы способен ни на один неэгоистический поступок, что
заставляет вспомнить об одной мысли Лихтенберга, прав-

116

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

да, относящейся к более низкой сфере: «Мы не можем чувствовать за других, как обыкновенно говорят; мы чувствуем
только за себя. Эта мысль звучит сурово, но коли толком
вдуматься, то она не такова. Мы любим не отца, не мать,
не жену, не детей, а приятные впечатления, которые они
нам доставляют», или, как говорит Ларошфуко, «si on croit
aimer sa maîtresse pour l'amour d'elle, on est bien trompé»1.
Почему поступки, совершенные из любви, ценятся выше
других, а именно не в силу их сути, а в силу их полезности,
- об этом смотри уже упоминавшиеся выше исследования
«о происхождении нравственных чувств». Но если бы, ска­
жем, человек захотел, совсем как бог, всецело быть любо­
вью, делать, желать все для других и ничего для себя, то
последнее невозможно уже потому, что для того, чтобы во­
обще быть способным совершать поступки в угоду другим,
он должен очень многоеделать для себя. Во-вторых, идея тако­
го существа предполагает, что другой достаточно эгоисти­
чен, чтобы все снова и снова принимать жертвы, принесен­
ные ради него, жизнь, положенную за него: поэтому люди
любви и самопожертвования заинтересованы в сохране­
нии безлюбых и неспособных на самопожертвование эго­
истов, и чтобы могла существовать высшая нравственность,
она должна была бы буквально требовать существования
безнравственности (чем, разумеется, и упразднила бы самое
себя). - Далее: представление о Боге беспокоит и принижа­
ет людей до тех пор, пока в него верят, но вот относительно
того, как оно возникло, при нынешнем уровне развития этно­
графии не может быть больше никаких сомнений; а с пони­
манием его возникновения рушится и вера в него. В душе
христианина, сравнивающего свою природу с божествен­
ной, творится то же, что в душе Дон-Кихота, недооценива­
ющего собственную храбрость, поскольку у него в голове
- легендарные подвиги героев рыцарских романов; мерка,
которую прикладывают в обоих случаях, относится к обла­
сти басни. Но если упразднится представление о Боге, то
с ним вместе исчезнет и ощущение «греха» как преступле­
ния против божественных предписаний, как пятно на тваI «Если кто-то думает, что любит свою возлюбленную из любви
к ней, то он жестоко ошибается» (фр.).

3· Религиозная жизнь

ιι7

ри, посвященной Богу. Тогда, вероятно, еще останется та
подавленность, которая сильно срослась со страхом перед
карами земного суда или презрением окружающих и им род­
ственна; и все-таки подавленность от угрызений совести,
острейшее жало в чувстве вины, прекращается, если чело­
век понимает, что своими поступками он, конечно, пре­
грешил перед человеческими традициями, человеческими
установлениями и порядками, но еще не поставил этим под
угрозу «вечное благо души» и ее связь с Божеством. А если
человеку напоследок еще удастся приобрести философское
убеждение в безусловной необходимости всех поступков и
их полнойбезответственности, восприняв его плотью и
кровью, то исчезнет и этот остаток угрызений совести.

134
Если христианин, как уже говорилось, в силу кое-каких за­
блуждений, то есть в силу ложного, ненаучного истолкова­
ния своих поступков и ощущений, оказался втянутым в чув­
ство презрения к себе, то с величайшим изумлением он
невольно замечает, что это душевное состояние презрения,
угрызений совести, недовольства вообще, не удерживается
в нем, что иногда бывают часы, когда все это сдувается с
души прочь, и он снова чувствует себя свободным и смелым.
На самом деле здесь одержало победу удовольствие от себя,
наслаждение собственною силой в союзе с неизбежным
ослаблением всех сильных возбуждений; человек снова лю­
бит себя, он это чувствует, - но как раз эту-то любовь, эту
возобновленную гордость за себя он встречает с недоверием,
он может видеть в ней только совершенно незаслуженный
поток благодатного света свыше. Если раньше во всех со­
бытиях он видел предостережения, угрозы, кары и все раз­
новидности знамений Божьего гнева, то теперь он толкует
свои переживания как связанные с проявлениями Божьей
милости: одно событие кажется ему знаком благосклон­
ности, другое - указующим перстом помощи, третье, а в
особенности все его радужное настроение, - доказатель­
ством того, что Господь милостив. Если прежде, в состоя­
нии подавленности, он превратно истолковывал прежде

118

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

всего свои поступки, то теперь - прежде всего свои пере­
живания; он воспринимает свое умиротворенное настро­
ение как следствие силы, правящей где-то вне его, а любовь,
которую он, в сущности, испытывает к себе сам, предстает
перед ним как божественная любовь; то, что он называет
милостью и прологом к спасению, на самом деле есть само­
помилование, самоспасение.

135
Подведем итог: определенного рода превратная психоло­
гия, известного сорта фантастика в истолковании мотивов
и переживаний - необходимая предпосылка для того, что­
бы человек стал христианином и ощутил потребность в спа­
сении. Поняв это заблуждение разума и воображения, он
перестанет быть христианином.

136
О христианской аскезе и святости. - Как бы отдельные мыс­
лители ни старались выставить чудом редкие явления нрав­
ственности, обычно называемые аскезой и святостью, чудо,
подносить к лику которого светоч разумного объяснения
- чуть ли не святотатство и кощунство, искушение совер­
шить такое святотатство все-таки очень велико. Мощное
побуждение природы во все времена приводило к протесту
против таких явлений вообще; наука, поскольку она, как
уже говорилось, представляет собою подражание природе,
позволяет себе возражать по крайней мере против утверж­
дений об их необъяснимости, даже недоступности. Правда,
до сих пор ей это не удавалось: такие явления все еще не
объяснены, к вящей радости упомянутых почитателей мо­
ральных чудес. Ведь, вообще говоря, необъясненное должно
быть совершенно необъяснимым, необъяснимое - совер­
шенно неестественным, сверхъестественным, чудесным:
таково требование, звучащее в душах всех верующих и ме­
тафизиков (в том числе людей искусства, если они одно­
временно выступают как мыслители); человек же научного

3· Религиозная жизнь

119

склада видит в этом требовании «порочный принцип». Первое общее предположение, к которому прежде всего
приходишь при рассмотрении аскезы и святости, гласит,
что их природа сложна: ведь почти всюду, и в физическом
мире, и в моральном, мнимые чудеса успешно объяснялись
сложностью и многократной обусловленностью. Так риск­
нем же для начала выделить отдельные побуждения в душе
святых и аскетов, а в заключение представить их себе в ор­
ганическом единстве.

*37
Существует стремление поступать наперекор себе, к наиболее
сублимированным проявлениям которого относятся опре­
деленные формы аскезы. У некоторых людей бывает такая
настоятельная потребность обнаруживать свою силу и вла­
столюбие, что за неимением других объектов или посколь­
ку иначе это никогда им не удавалось, им в голову в конце
концов приходит проявлять насилие над некоторыми ча­
стями собственной души, как бы над ее фрагментами или
уровнями. К примеру, одни мыслители исповедуют воззре­
ния, явно не предназначенные для укрепления и умноже­
ния их репутации; иные прямо-таки намеренно вызывают
на себя презрение других, хотя без труда могли бы остать­
ся уважаемыми людьми, просто кое о чем умалчивая; третьи
отказываются от своих прежних мнений, не страшась, что
отныне прослывут непоследовательными: они, наоборот,
хлопочут об этом и ведут себя подобно безрассудным всад­
никам, которым конь по нраву, лишь если он понес, покрыл­
ся пеной, не слушается узды. Так человек по опасным троп­
кам поднимается в высочайшие горы, чтобы поиздеваться
над своей робостью и дрожащими коленями; так философ
исповедует аскезу, самоуничижение и святость, в сиянии
которых его собственный облик ужасно обезображивается.
Это саморазрушение, это глумление над собственной при­
родой, это spernere se sperrte, столь важное для религий, - на
самом деле есть высшая степень тщеславия. Сюда относится
ι презирать презрение к себе (лат.). См. прим.

ι го

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

вся мораль Нагорной проповеди: человек получает настоя­
щее наслаждение в том, чтобы насиловать себя чрезмерными
требованиями, а потом обожествлять эти тиранические тре­
бования в своей душе. В любой аскетической морали чело­
век поклоняется одной части себя самого как Богу, а для
этого вынужден дьяволизировать все остальное в себе. -

i38
Известно, что человек не бывает постоянно моральным в
одной и той же степени: если он судит о своей нравствен­
ности по способности к великой жертвенной решимости
и самоотречению (каковая, будучи постоянной и превра­
тившись в привычку, становится святостью), то наиболее
нравственным он бывает в аффекте, более сильное возбуж­
дение дает ему совершенно новые мотивы, на которые он,
может быть, даже не считал себя способным в обычном,
трезвом и холодном состоянии души. Откуда все это берет­
ся? Вероятно, от соседства всего величественного с силь­
ным возбуждением; оказавшись в состоянии чрезвычайно­
го напряжения, человек с равным успехом может решить­
ся и на ужасную месть, и на ужасную ломку своей потребно­
сти в мщении. Под воздействием мощной эмоции он не­
пременно стремится ко всему великому, огромному, чудо­
вищному, а случайно приметив, что самопожертвование
приносит ему такое же или еще большее удовлетворение,
чем принесение в жертву других, он его и выбирает. Значит,
на самом деле для него важна только разрядка своей эмо­
ции; тогда, чтобы снять напряжение, он того и гляди со­
берет воедино вражеские копья и разом вонзит их в свою
грудь. Что нечто величественное заключено не только в
мщении, но и в самоотречении, человечество должно бы­
ло усвоить лишь в результате длительного привыкания; наи­
более сильным и эффективным символом такого рода ве­
личия было божество, приносящее себя в жертву. Победою
над самым неодолимым врагом, внезапным торжеством над
аффектом - вот чем предстаетэгго отречение; и в таком смы­
сле оно признается вершиною всякой нравственности. В
действительности это отречение означает подмену одного

3· Религиозная жизнь

121

представления другим, в то время как чувство остается на
той же самой высоте, на той же самой отметке прилива.
Люди отрезвевшие, отдохнувшие от аффекта уже не пони­
мают нравственности таких мгновений, но их заставляет
оставаться в строю восхищение всех тех, кто пережил та­
кие моменты вместе с ними; гордость - их утешение, когда
аффект расходится с пониманием совершенного ими в аф­
фекте. Итак: неморальны, по сути дела, и поступки, продик­
тованные самоотречением, поскольку они совершены не
точно по отношению к другим людям; скорее, другой чело­
век только дает сильно напряженному чувству возможность
испытать облегчение - посредством названного отречения.

139

В некотором отношении и аскет пытается облегчить себе
жизнь - обычно через полное подчинение себя чуждой во­
ле или всеобъемлющему закону и ритуалу; так поступает
брахман, который вообще ничего не делает по собствен­
ному усмотрению, а каждую минуту подчиняет себя священ­
ному предписанию. Это подчинение - мощное средство
держать себя в руках; человек занят, то есть не скучает, но
при этом не ощущает побуждений, продиктованных свое­
волием и страстью; сделав дело, он не испытывает чувства
ответственности, а, значит, и мук раскаяния. Человек раз
и навсегда отказался от собственной воли, а это легче, чем
отказываться от нее лишь от случая к случаю; так же как
легче совсем отречься от желания, чем соблюдать в нем
меру. Если мы вспомним о нынешнем отношении человека
к государству, то и тут обнаружим, что безусловное послу­
шание удобней, чем ограниченное. Итак, святой облегчает
себе жизнь таким полным отказом от собственной лично­
сти, и тот, кто восхищается этим феноменом как наивыс­
шим героическим достижением нравственности, обманы­
вает себя. В любом случае труднее реализовать свою лич­
ность без колебаний и тумана, чем подобным образом из­
бавлять себя от нее; кроме того, для этого требуется куда
больше решимости и ума.

122

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
140

Обнаружив проявления наслаждения эмоцией как таковой
во множестве труднообъяснимых поступков, я хочу и в пре­
зрении к себе, относящемся к признакам святости, а рав­
ным образом и в различных формах самоистязания (голо­
дом и самобичеванием, вывихами рук и ног, симуляцией
сумасшествия) разглядеть способ, которым такие натуры
борются с общим истощением своей воли к жизни (своих
нервов): они пользуются самыми болезненными возбужда­
ющими средствами и лютыми приемами, чтобы хоть ино­
гда выныривать из состояний тупости и скуки, в которые
святых так часто повергает их огромная умственная инерт­
ность и упомянутое подчинение чуждой воле.

ι4ι
Самый обычный способ, который аскеты и святые употре­
бляют, чтобы сделать свою жизнь сносной и интересной,
заключается в ведении войн и перипетиях побед и пора­
жений в них. Для этого они нуждаются в противниках, на­
ходя их в виде так называемого «врага внутри себя». Чтобы
получить возможность смотреть на свою жизнь как на не­
прекращающуюся битву, а на себя - как на поле битвы, где
с переменным успехом бьются духи добра и зла, они исполь­
зуют главным образом свою склонность к тщеславию, че­
столюбию и властолюбию, а также свои чувственные стра­
сти. Известно, что чувственные фантазии утишаются, а то
и почти подавляются благодаря регулярной половой жиз­
ни, - и наоборот, становятся необузданными и беспутными
из-за воздержания или нарушений. Фантазия многих хри­
стианских святых была чрезвычайно грязной; при этом они
не слишком-то чувствовали себя ответственными за нее в
силу теории, гласящей, что подобные страсти суть подлин­
ные демоны, бесчинствующие в них; такому ощущению мы
обязаны весьма поучительной откровенности их призна­
ний. В их интересах было то, что эта битва поддерживалась
более или менее постоянно, ведь благодаря ей, как уже упо­
миналось, их безотрадная жизнь становилась содержатель-

3· Религиозная жизнь

123

ной. А чтобы битва казалась достаточно важной для воз­
буждения устойчивого внимания и восхищения со стороны
не-святых, надо было все сильнее очернять и клеймить чув­
ственность, ведь угроза вечного проклятья была так тесно
привязана к этой сфере, что, скорее всего, на протяжении
целой эпохи христиане зачинали детей с нечистой сове­
стью; а это, разумеется, нанесло человечеству большой
ущерб. Но истина здесь полностью поставлена с ног на го­
лову: для истины же это положение сугубо неприличное.
Правда, христианство говорило: каждый человек зачат и
рожден во грехе, а в невыносимом суперлативном христи­
анстве Кальдерона эта идея связалась в узел заново, так что
в известных строках он осмелился на самый извращенный
парадокс, какой только бывает:
человека величайший грех
в том, что он на свет родился.
Во всех пессимистических религиях акт зачатия вос­
принимается как скверна в чистом виде, но это восприятие
никоим образом не является общечеловеческим; даже не
все пессимисты говорят об этом одинаково. Эмпедокл, на­
пример, не замечает во всем эротическом ровно ничего
постыдного, дьявольского, греховного; напротив, на вели­
ком лугу злополучья он видит одно-единственное благодат­
ное и многообещающее явление - Афродиту; она в его гла­
зах - ручательство за то, что вражда будет длиться не вечно,
а скипетр когда-нибудь перейдет к более милосердному де­
мону. Практикующие христианские пессимисты, как уже
говорилось, заинтересованы в том, чтобы продолжало го­
сподствовать другое мнение; чтобы сохранять уединение
и духовную пустыню своей жизни, они нуждаются во всегда
свежем враге, и притом враге общепризнанном: борясь с
ним, одолевая его, они всякий раз заново изображают себя
перед толпою не-святых существами наполовину непости­
жимыми, сверхъестественными. Если этот враг - вследст­
вие их образа жизни и разрушенного здоровья - наконец
навсегда обращался в бегство, они тотчас же научались ви­
деть глубины своей души населенными новыми демонами.
Колебания чаш весов, называемых высокомерием и само-

124

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

уничижением, так же хорошо развлекали их погруженные
в самокопание умы, как и перипетии чувственности и ду­
шевного покоя. Психология в те времена использовалась
для того, чтобы не только презирать все человеческое, но
и порочить, бичевать, распинать его; люди хотели видеть
себя как можно более скверными и злыми, они искали со­
стояний страха ради спасения души, отчаяния в собствен­
ных силах. Все естественное, с чем человек связывает пред­
ставление о скверном, греховном (от чего он не отучился
даже в наши дни в отношении эротической сферы), обре­
меняет, омрачает его воображение, заставляет робко опу­
скать глаза, вступать с собою в разлад, делает его неуверен­
ным и недоверчивым; даже его сновидения приобретают
некоторый привкус истерзанной совести. Но ведь это бо­
лезненное переживание всего естественного не имеет ни­
чего общего с реальностью вещей: оно есть просто эффект
мнений относительно вещей. Не составляет труда понять,
каким образом люди становятся сквернее оттого, что счи­
тают скверным все неизбежно-естественное, а потом всег­
да именно таким его и воспринимают. Это уловка религии
и тех метафизиков, которые стремятся выдать человека за
злого и греховного от природы, сделать природу подозри­
тельной для него, а его самого таким образом - скверным:
ведь на такой лад он приучается ощущать себя скверным,
поскольку не может сбросить с себя одеяние природы. Малопомалу, долгое время живя в естестве, он начинает чувство­
вать себя придавленным тяжким бременем грехов, так что
для избавления от этого бремени становятся нужны свер­
хъестественные силы; и вот на сцене появляется уже об­
суждавшаяся потребность в спасении, относящаяся не к
реальной, а лишь к воображаемой греховности. Проверим
различные моральные идеи, содержащиеся в первоисточ­
никах христианства, - повсюду мы обнаружим в них чрез­
мерные требования, такие, чтобы человек не мог им соот­
ветствовать; цель тут заключалась не в том, чтобы он стано­
вился более нравственным, а в том, чтобы он чувствовал
себя как можно более грешным. Если бы это чувство не было
приятно человеку, то зачем тогда он породил подобное пред­
ставление и так долго был ему привержен? Если в эпоху
античности неимоверные силы ума и изобретательности

3· Религиозная жизнь

125

были потрачены, чтобы посредством культовых празднеств
приумножить радость жизни, то в эпоху христианства столь
же неизмеримые запасы ума были пожертвованы ради дру­
гой цели: человека надо было любым способом заставить
чувствовать себя грешным, а благодаря этому он вообще
должен был оказаться более возбужденным, оживленным,
одушевленным. Возбуждение, оживление, одушевление, и
любою ценой, - разве не это девиз истощенной, перезре­
лой, переразвитой эпохи? Круг всех естественных ощуще­
ний был пройден сто раз, душа уже устала от них: и тогда
святые и аскеты изобрели новый вид прелестей жизни. Они
выставили их на всеобщее обозрение, и не столько в каче­
стве образца для подражания многих, сколько как отвра­
тительное, но все же восхитительное представление, ра­
зыгранное на тех границах между этим миром и потусто­
ронним, где в те времена каждому мнились то лучи света
небесного, то жуткие, пылающие из глубин языки пламени.
Взор святых, обращенный на страшный в любом отноше­
нии смысл краткой земной жизни, на близость последнего
суда над бесконечными новыми жизнями, этот прожигаю­
щий насквозь взор из полуистлевшей плоти, заставлял лю­
дей древности трепетать до глубины души; внимательно
глядеть туда, содрогаясь, отводить глаза, снова ощущать
всю прелесть представления, отдаваться ему, насыщаться
им, пока душа не задрожит от жара и мороза, словно в ли­
хорадке, - вот каково было последнее наслаждение, изобретен­
ное античностью, когда она сделалась равнодушной даже к
зрелищу борьбы между животными и между людьми.

142

Подытожим сказанное: то состояние души, которое свой­
ственно святым или стремящимся к святости людям, скла­
дывается из элементов, хорошо нам всем известных, с тою
только разницей, что под влиянием других, нерелигиозных
представлений они приобретают другую окраску и тогда
обычно порицаются людьми с тою же силой, с какой в обри­
сованном выше сращении с религией и конечным смыслом
существования могут рассчитывать на восхищение, даже

126

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

поклонение, - по крайней мере, могли рассчитывать на них
в прежние времена. Святой то проявляет упомянутое стрем­
ление поступать наперекор себе, каковое близко родствен­
но властолюбию и даже самому одинокому дает ощущение
власти, то его разбухшее чувство под сильным напором гор­
дой души внезапно переходит от потребности дать волю
своим страстям к потребности заставить их покориться,
словно диких жеребцов, то хочет полного прекращения
всех вызывающих беспокойство, мучительных, возбуждаю­
щих ощущений, хочет спать наяву, хочет постоянной празд­
ности в лоне тупой, животной и растительной бесчувствен­
ности, то ищет битвы и разжигает ее в себе, потому что
скука кажет ему свое зевающее лицо: он бичует свое само­
обожествление презрением к себе и жестокостью, он лику­
ет от дикого мятежа своих страстей, от острой боли греха,
даже от мысли о своей вечной гибели, он знает толк в ловуш­
ках для своих аффектов, к примеру, для аффекта крайнего
властолюбия, так что тот превращается в аффект крайнего
самоуничижения, и этот контраст валит с ног его затравлен­
ную душу; и напоследок: когда он страстно жаждет видений,
бесед с покойниками и божественными существами, то жа­
ждет он, по сути дела, какого-то редкостного вида вожде­
ления - вероятно, того вожделения, в котором переплелись
узлом все другие его виды. Новалис, в силу опыта и инстин­
кта один из авторитетов в вопросах святости, однажды с
наивной радостью выдал всю ее тайну: «Достаточно стран­
но, что связь вожделения, религии и жестокости уже давно
не обратила внимания людей на их внутреннее родство и
общую направленность».

43
Всемирно-историческое значение придает фигуре святого
не ее суть, а ее значение в глазах не-святых. Необычайную
силу, с помощью которой она завладела воображением це­
лых народов, целых эпох, эта фигура получила благодаря
тому, что люди ошибались относительно нее, неверно объ­
ясняя себе душевные состояния святых и насколько воз­
можно дистанцируясь от них как от чего-то выходящего за

3· Религиозная жизнь

127

все рамки и чужеродно-сверхчеловеческого. Сами святые
себя не знали; сами они понимали письмена своих настрое­
ний, склонностей, поступков, пользуясь искусством истол­
кования, столь же сумасбродным и неестественным, как и
пневматическое истолкование Библии. Странность и бо­
лезненность их натуры, в которой соединялись их духовная
нищета, скверные познания, испорченное здоровье, взвин­
ченные нервы, остались скрытыми и от их собственных
глаз, и от глаз зрителей. Они не были людьми необычно
добрыми, а еще того менее - необычно мудрыми: зато они
воплощали в себе что-то выходящее за человеческие рамки
доброты и мудрости. Вера в них поддерживала веру в бо­
жественное и чудесное, в религиозный смысл всего сущего,
в предстоящий Судный день. В вечернем солнечном свете
мирового заката, бросавшего свои лучи на христианские
народы, химерическая фигура святого разрослась до чудо­
вищных размеров: мало того, до такой высоты, что даже в
нашу эпоху, которая уже в Бога не верит, еще существует
достаточно мыслителей, верящих в святых.

144
Само собою понятно, что этой схематической характери­
стике святых, набросанной как усредненный портрет все­
го типа, можно противопоставить другие характеристики,
которые могут вызвать более приятные ощущения. Выде­
ляются отдельные исключения из этого типа: либо великим
милосердием и человеколюбием, либо волшебством не­
обычной энергии; другие в высшей степени привлекатель­
ны потому, что все их существо заливает поток света, иду­
щий от известных иллюзорных представлений: таков, к
примеру, случай знаменитого основателя христианства,
считавшего себя единорожденным сыном Божьим, а по­
тому чувствовавшего себя безгрешным, так что посредст­
вом воображения - которое не стоит судить слишком суро­
во, ведь вся античность кишит сынами божьими, - он до­
стиг той же самой цели, ощущения полной безгрешности,
полной безответственности, к какому теперь всякий может
прийти посредством науки. - Я не рассмотрел здесь и ин-

дийских святых, находящихся на промежуточной ступени
между христианскими святыми и греческими философами,
а потому не представляющих чистый тип: познание, наука
- уж какой она тогда была, - вознесенность над другими
людьми, достигнутая благодаря логической дисциплине и
выучке мышления, были у буддистов настолько же необхо­
димым признаком святости, насколько в христианском ми­
ре те же самые качества отвергаются и порицаются как при­
знаки чего-то противоположного святости.

Четвертый раздел. О внутреннем мире
художников и писателей

Совершенство, будто бы упавшее с небес. - Перед лицом всяког
совершенства мы приучены забывать о вопросе его проис­
хождения - и просто наслаждаться моментом, словно вол­
шебная палочка заставила его выскочить из земли. Тут мы,
вероятно, все еще испытываем на себе воздействие древней­
шего мифологического восприятия. На душе у нас все еще
почти так (к примеру, в греческом храме наподобие пестумского), буцто однажды утром какой-то бог играючи выстроил
себе жилище из таких вот чудовищных тяжестей - а иной
раз, будто какую-то душу вдруг заколдовали в камень, и вот
ей захотелось из этого камня говорить. Художники знают, что
их творения оказывают полное воздействие, только если
вызывают веру в импровизацию, в чудотворную внезапность
их возникновения; а потому они, разумеется, поддерживают
эту иллюзию, внедряя в свое искусство соответствующие эле
менты вдохновенной взволнованности, слепого хаотическо­
го нащупывания, чуткой грезы, предваряющей творчество
- эти миражи нужны ему, чтобы настроить душу зрителя
или слушателя на веру во внезапно явившееся совершен­
ство. - Наука об искусстве должна, как само собою понятно,
самым решительным образом опровергнуть эту иллюзию,
показав ошибочные заключения и избалованность интел­
лекта, в силу которых он попадает в сети художников.

146
Чувство правды художника. - В отношении познания истин
художник нравственно более слаб, нежели мыслитель; он от­
нюдь не желает отказываться от блестящих, глубокомыслен­
ных толкований жизни и отвергает трезвые, простые методы

130

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

и выводы. Он только по видимости борется за высшее досто­
инство и значение человека; на самом же деле он не хочет рас­
статься с предпосылками, наиболее эффективными для своего
искусства, то есть от всего фантастического, мифического, не­
ясного, крайнего, от вкуса к символическому, от переоценки
личности, от веры в чудесную природу гениальности: стало
быть, он считает сохранение своего вида творчества более
важным, чем научная преданность правде во всех ее формах,
пусть даже эта преданность кажется уж очень невзрачной.

Искусство как заклинание духов. - Искусство, помимо всего
прочего, выполняет задачу консервации, а также, при слу­
чае, легкого подкрашивания потерявших силу, поблекших
представлений; решая эту задачу, оно накладывает оковы на
различные эпохи и заставляет их духов явиться вновь. Прав­
да, благодаря этому мы видим только призрачную жизнь,
какая бывает над могилами или какую ведут вернувшиеся
к нам любимые усопшие в наших сновидениях, но хотя бы
на мгновения вновь оживает старое чувство и сердце бьет­
ся на такой лад, который воскресает в памяти лишь тут. Так
вот, самому художнику ради общей пользы искусства следу­
ет прощать, если он не стоит в первых рядах просвещения
и поступательного омужествления человечества: он во всю
свою жизнь остается ребенком или отроком, задерживаясь
на той позиции, на которой был застигнут своим влечени­
ем к искусству; но ощущения первых шагов жизни, как из­
вестно, гораздо ближе ощущениям прежних времен, не­
жели ощущениям нынешнего столетия. Его задачей волейневолей становится погружение человечества во младен­
чество; в этом его слава и его ограниченность.

148
Когда поэты облегчают жизнь. - Поэты, поскольку они тоже хо­
тят облегчить жизнь людям, либо отвращают их взор от тя­
гостного настоящего, либо, высекая свет из прошлого, сооб-

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

131

щают настоящему новые краски. Чтобы суметь это сделать,
они и сами должны быть в некоторых отношениях существа­
ми, обращенными вспять: поэтому ими можно пользоваться
как мостами, ведущими к очень далеким эпохам и представле­
ниям, к отмирающим или уже отмершим религиям и культу­
рам. По сути дела, они всегда и неизбежно - эпигоны. Правда,
об их способах облегчать жизнь можно сказать кое-что для
них неприятное: утишают и исцеляют они только временно,
только на мгновенье; они даже мешают людям трудиться
над реальным улучшением условий своей жизни, поскольку
упраздняют или паллиативно разряжают как раз страстное
состояние неудовлетворенности, побуждающее к действию.

И9
Медлительная стрела красоты. - Благороднейший вид кра­
соты - тот, который пленяет нас не вдруг, который захва­
тывает нас не бурным, упоительным натиском (такая кра­
сота вызывает легкое отвращение), а другой - это красота,
медленно просачивающаяся в нас, которую почти нечув­
ствительно уносишь с собою, а потом однажды снова нахо­
дишь в сновидении, и которая, наконец, после того, как она
долго и со всею скромностью ютилась в нашем сердце, совер­
шенно овладевает нами, наполняя наши глаза слезами, а серд­
це тоской. - Так по чему же мы тоскуем, глядя на прекрас­
ное? По тому, чтобы быть прекрасными: нам мнится, будто
с этим связано огромное счастье. - Но это заблуждение.

15°
Когда искусство наливается жизнью. - Искусство подымает
голову там, где слабеют религии. Оно наследует множество
порожденных религией чувств и настроений, усваивает их
и само становится глубже, сердечней, обретая способность
сообщать воодушевление и восторг, которою дотоле еще
не владела. Огромный запас религиозного чувства, вздув­
шийся рекою, то и дело переливается через край, стремясь
захватить новые сферы: но крепнущее просвещение уже

132

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

потрясло догмы религии, внушив фундаментальное недове­
рие к ней, и тогда чувство, вытесненное просвещением из
религиозной сферы, перекидывается на искусство, а в от­
дельных случаях и на политическую жизнь, мало того, даже
прямо-таки на науку. Всюду, где в человеческих устремле­
ниях обнаруживаются возвышенно-мрачные нотки, можно
предположить, что в них остаются следы страха перед ду­
хами, запах ладана и тени церквей.

151

Чем приукрашивает размер. - Стихотворный размер окутывает
действительность пеленой; он вызывает некоторую искусст­
венность речи и туманность мышления; тень, которую он бро­
сает на мысль, то скрывает, то резко выделяет ее содержания.
Как тень нужна, чтобы приукрашивать, так «смутность» ну­
жна, чтобы разъяснять. - Искусство делает зрелище жизни
выносимым, окутывая его пеленою туманного мышления.

152

Искусство, творимое безобразной душой. - Требовать от искус­
ства, чтобы оно давало возможность выразить себя только
нормальной, нравственно уравновешенной душе, - значит
загонять его в слишком узкие рамки. В музыке и поэзии,
как и в изобразительных искусствах, наряду с искусством
прекрасной души есть искусство безобразной души; и, быть
может, именно этому искусству лучше всего удавались наи­
более сильные эффекты - оно потрясало души, заставляло
двигаться камни и очеловечивало животных.

153
Как искусство удручает мыслителей. - Насколько сильна мета­
физическая потребность и с какими мучениями расстается
с нею в конце концов природа, можно видеть на примере
того, что даже в свободном уме, уже избавившемся от всего

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

133

метафизического, самые возвышенные эффекты искусства
без труда заставляют звучать в унисон давно умолкшую, даже
порвавшуюся метафизическую струну; к примеру, когда он,
слушая одно место из Девятой симфонии Бетховена, чувст­
вует себя парящим над землею в каком-то звездном соборе,
грезя в душе о бессмертии: ему кажется, будто все звезды си­
яют вокруг него, а земля уходит все глубже вниз. - Если он
сознает свое состояние, то ощущает колющую боль в сердце
и томится по человеку, который вернул бы ему утраченную
возлюбленную, называй ее религией или метафизикой. В та­
кие мгновения проходит проверку качество его интеллекта.

154
Игра в жизнь. - Непринужденность и легкомыслие гомеров­
ской фантазии были нужны, чтобы унять и на время отклю­
чить чрезмерно страстный нрав и слишком острый рассу­
док греков. А когда рассудок начинает в них говорить - ка­
кой горькой и жестокой кажется им тогда жизнь! Они не
обманываются, но намеренно обыгрывают жизнь ложью.
Симонид советовал своим землякам воспринимать жизнь
как игру; серьезность была слишком хорошо знакома им в
виде боли (ведь человеческие беды - та тема, песнь на ко­
торую так любят слушать боги), и они знали, что только
искусство может превратить в наслаждение даже беду. В
наказание за такое понимание их так донимало удоволь­
ствие сочинять сказки, что в повседневной жизни им стало
трудно удерживаться от обмана, - вот как и все племя поэ­
тов получает такого рода удовольствие от лжи, да еще вдо­
бавок наслаждается чистой совестью. Видимо, порой это
доводило соседние народы до отчаяния.

155
Вера в инспирацию. - Художники заинтересованы в том, чтобы
люди верили во внезапное вдохновение, в так называемую
инспирацию, как будто идея произведения искусства, поэ­
зии, основная мысль философской системы нисходит с не-

134

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

бес, словно луч благодатного света. На самом же деле фанта­
зия хорошего художника или мыслителя постоянно произ­
водит хорошее, посредственное или плохое, а его разум, до
предела отточенный и опытный, отбрасывает, отбирает,
связывает; скажем, сейчас по записным книжкам Бетховена
стало ясно, что самые чудесные мелодии он подбирал посте­
пенно, в определенной степени выбирая их из множества
набросков. Тот, кто отбирает не так строго и любит преда­
ваться воспроизводящей памяти, иногда может сделаться
великим импровизатором; но художественная импровизация
стоит куда ниже художественной мысли, проделавшей серьез­
ный и трудный отбор. Все великие художники были вели­
кими тружениками, неустанными не только в изобретени­
ях, но и в отборе, отсеве, реорганизации, организации.

156
И снова инспирация. - Если творческая сила долгое время скап­
ливалась и что-то мешало ей свободно излиться, то в конце
концов она прорывается настолько внезапно, что создается
впечатление прямой инспирации, которой не предшествова­
ла никакая внутренняя подготовка, то есть свершившегося
чуда. Это порождает известную иллюзию, в сохранении ко­
торой, как уже сказано, несколько чрезмерно заинтересова­
ны все художники. Но здесь речь идет именно только о скоп­
лении капитала - он вовсе не падает с неба вдруг. Такого рода
мнимая инспирация встречается, кстати, и в других сфе­
рах, к примеру, в сферах доброты, добродетели, порока.

157
Страдания гения и их ценность. - Художественный гений хо­
чет доставлять людям радость, но если он стоит на очень вы­
сокой ступени, то его радостью часто некому наслаждаться;
он предлагает яства, но их никто не хочет. Иногда это прида­
ет его творчеству забавно-трогательный пафос; ведь, в сущно­
сти, у него нет никакого права принуждать людей к удоволь­
ствию. Он играет на дуде, но никто не желает плясать; может

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

135

ли это быть трагичным? - Все-таки, наверное, да. В конечном
счете в виде компенсации за такую нужду он получает от сво­
его творчества куда больше удовольствия, чем остальные
- от любых других родов деятельности. Его горе восприни­
мается как преувеличенное, потому что жалобы его звучат
громче, а уста красноречивей; а порою страдания его и впрямь
неимоверны, но только оттого, что столь неимоверны его
тщеславие и зависть. Гении знания, какими были Кеплер и
Спиноза, обычно бывают не столь алчными и не поднимают
такой шумихи вокруг своих действительно чрезмерных стра­
даний и лишений. Они с большею уверенностью могут поло­
житься на мнение потомков, отвернувшись от современни­
ков; а вот если так поступает художник, то он всегда ведет
отчаянную игру, которая может надорвать ему душу. В исклю­
чительно редких случаях - когда в одном человеке гений твор­
чества и познания сплавлен воедино с нравственным гением
- к упомянутым страданиям добавляется еще тот род страда­
ний, который следует считать самым странным исключени­
ем на свете: это ощущения вне- и сверхличные, обращенные
на народ, на человечество, на всю культуру, на все страда­
ющее бытие; они обретают свою ценность благодаря связи
с особенно труднодоступными познаниями (само по себе
сострадание мало чего стоит). - Каким же мерилом, на ка­
ких весах для золота можно определить их подлинность?
Ведь, кажется, чуть ли не обязательно проявлять недоверие
к каждому, кто говорит об ощущениях такого рода у себя?

ι58
Роковое влияние величия. - Вслед за любым великим явлением
идет вырождение, особенно в сфере искусства. Великие об­
разцы побуждают более мелкие души к внешнему подража­
нию или к попыткам превзойти их; да и все великие дарова­
ния несут в себе роковую способность подавлять множест­
во более слабых сил и зародышей и словно бы опустошать
природу вокруг себя. Самая удачная комбинация в развитии
искусства - та, при которой несколько гениев взаимно сдер­
живают друг друга; во время такой борьбы немного света и
воздуха обычно достается и натурам более слабым, хрупким.

136

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
159

Искусство, опасное для людей искусства. - Искусство, со всею
силой овладев индивидом, влечет его назад, к воззрениям
тех времен, когда искусство цвело самым пышным цветом,
- тогда оно вызывает регресс. Художник начинает все больше
почитать внезапные приливы волнения, верит в богов и
демонов, одушевляет природу, ненавидит науку, становится
переменчивым в настроениях, как люди древности, и жаж­
дет уничтожения всех условий, неблагоприятных для ис­
кусства, причем этого последнего - с горячностью и неспра­
ведливостью, свойственных детям. Человек искусства уже
и самого по себе - существо отсталое, ведь он застыл в состо­
янии игры, присущем юности и детству: а тут еще к тому
же он постепенно захватывается регрессивным движением
к иным эпохам. Поэтому в конце концов возникает сильней­
ший антагонизм между ним и современными ему сверстника­
ми - и печальный конец; вот так, по рассказам древних,
Гомер и Эсхил доживали свою жизнь и умерли в меланхолии.

ι6ο
Сотворенные люди. - Когда говорят, что драматурги (и худож­
ники вообще) по-настоящему творят характеры, то это кра­
сивый обман и преувеличение, существование и распро­
странение которого означает один из невольных и как бы
непредусмотренных триумфов искусства. На самом деле
мы не слишком-то хорошо понимаем реального живого че­
ловека и, приписывая ему тот или иной характер, обобщаем
весьма поверхностно: так вот, этой нашей весьма несовершенной
точке зрения на человека соответствует художник, создавая
настолько же поверхностные эскизы человека («творя» его
в этом смысле), насколько поверхностно наше знание чело­
века. В таких сотворенных художниками характерах много
иллюзорного; это совсем не полнокровные продукты при­
роды, а, подобно нарисованным людям, нечто уж слишком
бледное: они не выдерживают крупных планов. А уж когда
говорят, что характер обычного живого человека часто бы­
вает противоречив, зато сотворенный драматургом харак-

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

137

тер - прообраз, по которому творит природа, то это совсем
неверно. Реальный человек - нечто абсолютно необходимое
(даже со своими так называемыми противоречиями), про­
сто эту необходимость мы не всегда можем познать. Вы­
думанный человек, призрак, призван означать что-то не­
обходимое - но лишь для того, кто и реального человека
понимает только в грубом, неестественном упрощении: его
ожиданиям полностью соответствуют несколько выпуклых,
не раз проведенных черт, залитых ярким светом и окру­
женных густою тенью и полутенью. Поэтому он с такой лег­
костью готов принять художественный призрак за реально­
го, необходимого человека - ведь он приучен воспринимать
в реальном человеке призрачное, схематичное, результат
произвольного сокращения как его полную реальность. - А
уж то, что живописцы и ваятели выражают «идею» чело­
века, - просто пустая выдумка и обман чувств: если кто-то
утверждает подобное, значит, он поддался тирании зрения,
ведь во всем человеческом теле оно видит только поверх­
ность, кожу; но внутреннее тело относится к сфере идеи в
точно такой же мере. Изобразительные искусства стремят­
ся воплотить характеры на коже; словесное искусство для
той же цели использует слово - оно отображает характер
в звуке. Искусство исходит из естественной неосведомлен­
ности человека о собственных глубинах: оно существует на
свете не для физиков и философов.

ι6ι

Преувеличенная самооценка у верящих в художников и философов
- Все мы думаем, что если уж художник, его творение нас
захватывает, потрясает, то это говорит о его высоком до­
стоинстве. Но говорить-то это должно бы лишь о высоком
достоинстве нашего собственного суждения и восприятия: а
его нет и в помине. Кто захватывал и восхищал в сфере изо­
бразительных искусств больше, чем Бернини, кто воздей­
ствовал на души сильнее, чем тот ритор, который после
Демосфена ввел азианский стиль, господствовавший два
столетия? Это господство на протяжении целых столетий
ничего не говорит в пользу высоких достоинств и долговеч-

138

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ной ценности стиля; поэтому не стоит быть слишком уж
крепким в своей вере в того или другого художника: ведь
это вера не только в правдивость нашего восприятия, но и
в непогрешимость нашего суждения, однако суждение или
восприятие либо то и другое вместе сами могут оказаться
слишком грубыми или слишком тонкими, слишком эксцен­
тричными или слишком поспешными. Об их верности ни­
чего не говорят и благословения, одобрения со стороны
какой-нибудь философии, какой-нибудь религии: точно так
же счастье, которое сумасшедший получает от своей на­
вязчивой идеи, не доказывает, что эта идея разумна.

162

Тщеславие как источник культа гения. - Мы о себе высокого
мнения, но отнюдь не считаем себя способными создать
что-нибудь равноценное наброску картины Рафаэля или
сцене из Шекспировой драмы, а потому внушаем себе, что
такая способность - выходящее из ряду вон чудо, редчай­
шая случайность или, если мы все еще в плену религиозно­
го чувства, - благословение свыше. Так наше тщеславие,
наше самолюбие поощряют культ гения: ведь чужая гени­
альность для нас не оскорбительна, только если между гени­
ем и нами - огромное расстояние, если он для нас - miraculum' (даже Гете, лишенный зависти, называл Шекспира
своей звездой далекой высоты; при этом на память прихо­
дит такая строка: «Звезды, по которым не томятся»). Но ес­
ли отвлечься от этих нашептываний нашего тщеславия, то
деятельность гения по своей природе решительно ничем
не отличается от деятельности изобретателя механизмов,
ученого-астронома или историка, мастера тактики. Все эти
виды деятельности объяснимы, если уяснить себе людей,
чье мышление работает в одном и том же направлении, людей, которые все используют как материал, которые рев­
ностно следят засвоей и чужой внутренней жизнью, которые
во всем усматривают примеры и вызовы, которые не устают
комбинировать способы своей работы. Гений ничего и не
ι нечто чудесное (лат.).

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

139

делает, как только учится сначала класть камни, потом стро­
ить, постоянно ищет материал и постоянно перерабатыва­
ет его. На удивление сложна любая деятельность человека,
а не только деятельность гения: но ни одна из них не являет
собою «чуда». - Так откуда же берется вера в то, что гени­
альными бывают только художники, ораторы и философы?
что только у них имеется «интуиция»? (Эта вера приписы­
вает им своего рода магические очки, через которые они
смотрят прямо в «сущность».) Люди явно говорят о гении
только там, где им наиболее приятны результаты деятель­
ности крупного интеллекта, а сами они, со своей стороны,
отказываются от зависти. Когда кого-то называют «боже­
ственным», это означает «нам с ним все равно не тягаться».
Далее: все готовое, законченное вызывает изумление, все
становящееся недооценивается. И никто не хочет присмо­
треться, как возникло произведение художника; это только
ему на руку, ведь всюду, где можно заметить становление,
зритель расхолаживается. Законченное искусство изобра­
жения отклоняет всякую мысль о становлении; оно подав­
ляет, будучи наличным совершенством. Поэтому гениаль­
ными слывут главным образом мастера изобразительности,
но не представители науки. На самом деле и первая оценка,
и вторая недооценка - всего лишь ребячество разума.

163
Ремесло - дело важное. - Только не говорите о даровании, о при­
рожденных талантах! Можно назвать великих людей всех
видов деятельности, которые не были высоко одаренными.
Однако они обрели величие, стали «гениями» (как говорится)
благодаря качествам, в нехватке коих не любит признавать­
ся всякий, кто сознает их в себе: всем им свойственна при­
лежная серьезность ремесленника, который сначала учится
в совершенстве обрабатывать части и только потом отва­
живается создать из них какую-то большую вещь; этому они
уделяли много времени, ведь гораздо большее удовольствие
они получали, доводя до ума мелочи, все второстепенное,
чем глядя на эффектный блеск готового изделия. К приме­
ру, легко дать рецепт того, как сделаться хорошим новел-

140

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

листом, но сама процедура предполагает качества, которые
игнорируют, когда говорят: «Мне не хватит таланта». Надо
только написать сотню или больше набросков новелл, каж­
дый не больше двух страниц, но они должны быть настоль­
ко ясными, чтобы каждое слово в них было незаменимым;
надо во всякий день записывать анекдоты, пока не нащупа­
ешь их наиболее точную, эффектную форму, надо без устали
собирать и прорисовывать человеческие типы и характеры,
а главным образом надо как можно чаще рассказывать и
слушать рассказы, пристально всматриваясь и вслушиваясь
в реакции других присутствующих, надо путешествовать,
подобно пейзажистам и рисовальщикам костюмов, надо
конспектировать для себя из книг по разным наукам все то,
что при хорошем изложении может произвести художе­
ственное впечатление, надо, наконец, размышлять о моти­
вах человеческих поступков, не пренебрегая ни одним по­
учением на этот счет, и коллекционировать подобные вещи
и днем и ночью. Пусть в этих разнообразных упражнениях
пройдет лет десять: а тогда созданное в мастерской не стыд­
но будет показать и на улице. - А что же делают почти все?
Они начинают не с частей, а с целого. Иногда им, может
быть, и удается ловкий прием, они привлекают к себе вни­
мание, но потом все больше начинают фальшивить - по
хорошо понятным и естественным причинам. - Порою,
когда человеку не хватает ума и характера, чтобы разрабо­
тать такой художнический план жизни, их место занимает
судьба и нужда, шаг за шагом знакомя будущего мастера со
всеми необходимыми предпосылками его ремесла.

164
Опасность и польза от культа гения. - Вера в великие, выдаю­
щиеся, плодотворные умы не обязательно, но еще очень ча­
сто бывает связана с целиком или частично религиозным
суеверием, гласящим, будто эти умы - сверхчеловеческого
происхождения и обладают некоторыми чудесными способ­
ностями, с помощью которых получают свои знания совсем
иным путем, нежели остальные люди. Им даже приписыва­
ют прямое проникновение в суть мира, словно сквозь проре-

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

141

ху в оболочке явления, и верят, что благодаря такому чудес­
ному ясновидению они без трудов и обуздывающих стро­
гостей науки способны рассказать о человеке и мире нечто
окончательное и решающе важное. Покуда чудо в области
познания еще находит верующих, можно, наверное, согла­
ситься с тем, что сами верующие извлекают из своей ситуа­
ции пользу, поскольку благодаря своему безусловному под­
чинению великим умам они приобретают для собственного
ума наилучшую дисциплину и выучку на время его развития.
Зато по меньшей мере сомнительно, полезно ли самому ге­
нию суеверие о гениях, об их привилегиях и особых способ­
ностях, когда оно пускает в нем корни. Как бы там ни было,
когда человека охватывает трепет перед самим собой, будь
то пресловутый трепет мании величия или рассматривае­
мый здесь трепет перед гением, когда дым от жертвопри­
ношений, по справедливости причитающийся только Богу,
проникает в мозг гения и тот начинает пошатываться, счи­
тая себя существом сверхчеловеческим, то это опасный при­
знак. Мало-помалу в нем проявляются последствия: ощуще­
ние безответственности, своих исключительных прав, вера
в то, что уже только знакомство с ним - милость для людей,
безумная ярость при попытках сравнивать его с другими, а
не то даже и ставить ниже их, и вытаскивать на свет Божий
огрехи его творений. Он перестает применять критику к
себе самому - и в итоге из его оперения одно за другим выпа­
дают маховые перья: названное суеверие подтачивает корни
его силы, а когда сила его покидает, то и вовсе превращает
его, что вполне вероятно, в лицемера. Стало быть, для самих
же великих умов, видимо, полезнее получить представле­
ние о своей силе и ее происхождении, то есть понять, какие
чисто человеческие качества слились в них, какие благопри­
ятные для них условия сложились: а это, во-первых, неисся­
каемый запас энергии, решительная устремленность к опре­
деленным целям, великое личное мужество, и, во-вторых,
удачное воспитание, уже в ранние годы предоставившее
им лучших учителей, лучшие примеры для подражания, луч­
шие методы. Правда, если они ставили перед собою цель
оказывать как можно более сильное воздействие, то для них
всегда многое значило туманное представление о себе с при­
дачей того полубезумия, о котором шла речь; ведь во все вре-

142

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

мена ими восхищались и завидовали им как раз из-за той
силы, благодаря которой они подчиняли себе людей, зажи­
гая их бредовой идеей, будто они следуют за вождями свер­
хъестественного происхождения. Действительно, людей
укрепляет и воодушевляет вера в то, что кто-то обладает
сверхъестественными способностями: и в этом смысле ис­
ступление, как говорит Платон, принесло людям величай­
шие блага. - В отдельных редких случаях эта доля безумия
могла, видимо, быть и средством, удерживавшим подобные
абсолютно эксцессивные натуры в твердых границах: в жиз­
ни индивидов бредовые представления и впрямь часто слу­
жат лекарством, хотя сами по себе они - яды; но в конце
концов в каждом гении, который верит в свою божествен­
ность, яд действует в той степени, в какой этот «гений»
стареет: в качестве примера можно вспомнить о Наполеоне,
чей характер кристаллизовался, став мощным монолитом,
безусловно, именно под воздействием его веры в себя и
свою звезду и вытекающего из такой веры презрения к лю­
дям - этот-то сплав и отличает его от всех современных
людей, - пока, наконец, та же самая вера не перешла у него
в чуть ли не безумный фатализм, не отняла у него быстрый
ум и проницательность и не стала причиной его гибели.

165
Гениальность и ничтожество. - Вещи абсолютно пустые и по­
верхностные иногда могут получаться как раз у оригинальных
художнических умов, тех, что черпают все из себя, в то время
как натуры более зависимые, так называемые таланты, наби­
тые воспоминаниями обо всем хорошем в искусстве, создают
что-то сносное даже в состоянии слабости. А вот если ори­
гинальные умы расстаются с собственной природой, им не
поможет никакое воспоминание: они становятся пустыми.

166
Публика. - От трагедии народ на самом деле не хочет ниче­
го, кроме того, чтобы на славу растрогаться: надо ведь как-

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

143

нибудь и поплакать; а вот артист, который смотрит траге­
дию впервые, наслаждается остроумными техническими
нововведениями и приемами, ходом и развитием темы, но­
выми поворотами старых мотивов, старых идей. Его точка
зрения - это эстетическая точка зрения творческого чело­
века на произведение искусства; первая же из названных,
та, для которой важен только сюжет, - это точка зрения
народа. О каком-то среднем случае нечего и говорить: такой
человек - ни народ, ни артист и сам не знает, чего хочет, а
потому и наслаждение его неопределенно и невелико.

167
Артистическое воспитание публики. - Если один и тот же мо­
тив не разрабатывается на сто ладов различными мастера­
ми, то публика не приучается к иным интересам, кроме
сюжета; но в итоге она и сама сможет воспринять нюансы,
тонкие новые находки в трактовке этого мотива и насла­
диться ими, если давно знает мотив по многочисленным
обработкам и притом уже не чувствует прелести новизны,
не испытывает напряженного интереса.

ι68
Художник и его присные должны идти в ногу. - Переход от од­
ной ступени стиля к другой должен совершаться настолько
медленно, чтобы не только художники, но и слушатели, зри­
тели участвовали в нем, хорошо понимая, что тут происхо­
дит. Иначе между художником, творящим свои произведе­
ния на отдаленной вершине, и публикой, которой уже не
добраться до той вершины и которая в конце концов с до­
садой снова опускается еще ниже, разверзается огромная
пропасть. Ведь если художник больше не поднимает свою
публику, то она быстро опускается, причем падение ее тем
глубже и опасней, чем выше вознес ее гений: художник по­
добен в этом орлу, из когтей которого падает, на свою беду,
черепаха, вознесенная им под облака.

144

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
i6g

Происхождение комического. - Если принять в соображение,
что на протяжении нескольких сотен тысяч лет человек
был животным, в высшей степени подверженным страху,
и что все внезапное, неожиданное заставляло его быть гото­
вым к борьбе, а то и к смерти, мало того, что даже позднее,
в условиях общественной жизни, вся безопасность покои­
лась на ожидаемом, на традиционном в словах и поступках,
то не покажется удивительным, что человек расслабляется,
переходит к противоположности страха, при виде всего
внезапного, неожиданного в слове и деле, если оно вдруг
появляется, не неся с собою угрозы и вреда: тогда дрожащее
от страха, сжавшееся в комок существо вскакивает на ноги,
расправляется - человек смеется. Этот переход от времен­
ного страха к кратковременному веселью называют коми­
ческим. Напротив, в феномене трагического человек от ве­
ликого, длительного веселья быстро переходит к великому
страху; но поскольку великое длительное веселье среди
смертных встречается куда реже, чем поводы для страха,
то на свете куда больше комического, чем трагического;
люди много чаще смеются, чем испытывают потрясение.

170

Художническое честолюбие. - Греческие художники, к приме­
ру трагики, творили, чтобы побеждать; все их искусство
немыслимо вне соревнования: 1есиодова добрая Эрида, во­
площение честолюбия, давала крылья их гению. И это че­
столюбие требовало в первую очередь, чтобы их творчест­
во сохргшяло свое высшее великолепие в их собственных гла­
зах, а, значит, в соответствии с тем, как понимали великоле­
пие они, не считаясь с господствующим вкусом и общепри­
нятым мнением о великолепии в произведениях искусства;
потому-то Эсхил и Еврипид долгое время не имели успеха,
пока, наконец, не воспитали для себя критиков, которые
оценивали их творения по меркам, заданным ими самими.
Значит, победы над соперниками они домогаются по своим
собственным правилам, перед своим собственным судом, -

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

145

они и на самом деле хотят бить более великолепными; а по­
сле они требуют, чтобы извне одобрили эти их правила, под­
твердили их суждения. Домогаться чести означает тут «ста­
раться стать выдающимися и желать, чтобы так казалось и
публике». Если нет первого, но несмотря на это есть жажда
второго, то говорят о тщеславии. Если нет последнего, но
его отсутствие нарочно игнорируют, то говорят о гордости.

171

Необходимое в произведении искусства. - Те, что так много рассуж
дают о необходимом в произведении искусства, преувели­
чивают, если сами они художники, in majorem artis gloriam1,
или же по невежеству, если они профаны. Формы художест­
венного произведения, выражающие заложенные в нем идеи,
то есть представляющие собою его способ говорить, всегда
несут в себе что-то необязательное, как и язык во всех сво­
их видах. Ваятель может добавить множество мелких черт
или опустить: то же касается исполнителя, будь он актером
или, если говорить о музыке, виртуозом либо дирижером.
Эти многочисленные мелкие нюансы и тонкости полиров­
ки сегодня доставляют ему наслаждение, а завтра нет, они
делаются больше ради художника, чем ради художества,
ведь и ему, при всей строгости и самодисциплине, которых
требует от него выражение основной идеи, порою хочется
полакомиться да поиграть, чтобы не сделаться сычом.

172

Заставить забить обавторе, - Пианист, исполняющий произве­
дение того или иного композитора, сыграет лучше всего, ес­
ли заставит забыть об авторе и если будет казаться, что он рас­
сказывает какую-то историю из своей жизни или переживает
что-то прямо сейчас. Конечно, если сам он не являетсячем-то
значительным, то любой слушатель освищет болтливость, с
какой он рассказывает нам чтскго из своей жизни. Значит, он
ι к вящей славе искусства (лат.).

146

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

должен суметь завладеть воображением слушателя. Сказанное
еще раз объясняет все изъяны и глупости «виртуозничанья».

*73
Corriger la fortune1. - В жизни великих художников бывают
злосчастные случайности, вынуждающие, к примеру, жи­
вописца главную свою картину набросать в виде мимолет­
ной идеи или, к примеру, вынудившие Бетховена оставить
миру в некоторых своих великих сонатах (скажем, в вели­
кой си-бемоль-мажорной сонате) лишь черновой клавира­
усцуг какой-то симфонии. Тогда более позднему художнику
приходится пробовать задним числом исправлять жизнь
великого: так, например, поступил бы тот, кто, будучи ма­
стером всевозможных оркестровых эффектов, пробудил
бы для нас к жизни ту самую симфонию, обреченную на
мнимую смерть в фортепиано.

174
Миниатюризация. - Некоторые вещи, события или лица не
переносят перспективного сокращения. Невозможно умень­
шить группу Лаокоона до размеров фарфоровой безделуш­
ки; без своих собственных размеров она обойтись не мо­
жет. И куда реже случается, что от природы мелкая вещь
переносит увеличение; по этой^го причине биографам всетаки скорее будет удаваться уменьшенный портрет велико­
го человека, чем увеличенный - малого.

175
Чувственность в современном искусстве. - Нынешние худож­
ники часто совершают промах, делая ставку на чувственное
воздействие своих произведений, ведь у их слушателей и
зрителей нет уже всей полноты чувств, и произведение,
ι Исправлять судьбу ( фр. ).

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

147

совершенно вразрез с замыслом художника, подводит их к
«безгрешным» переживаниям, очень близким к скуке. - Их
чувственность, может быть, начинается как раз там, где за­
канчивается чувственность художников, и, стало быть, схо­
дятся те и другие самое большее в одном пункте.

176
Шекспир как моралист. - Шекспир много размышлял о стра­
стях и, вероятно, благодаря своему темпераменту был очень
близко знаком со многими из них (драматурги в общем^го люди довольно злые). Но он не мог говорить о них, подобно
Монтеню, а только вкладывал в уста страстных персонажей
наблюдения острастях: это, правда, противоречит природе,
но делает его драмы столь содержательными, что все осталь­
ные кажутся в сравнении с ними пустыми и с легкостью
вызывают всеобщее отвращение. - Сентенции Шиллера (в
основе которых почти всегда лежат мысли неверные или
незначительные) суть как раз сентенции театральные и как
таковые воздействуют очень сильно: сентенции же Шекс­
пира делают честь его образцу, Монтеню, поскольку в отто­
ченной форме содержат в себе вполне глубокие мысли, но
оттого они слишком далеки и слишком тонки для глаз теа­
тральной публики, то есть не оказывают воздействия.

177
Искусство быть услышанным. - Надо хорошо владеть не только
исполнительским искусством, но и искусством быть услы­
шанным. Если зал слишком велик, скрипка издаст только
жалкий писк даже в руках величайшего мастера; тогда лег­
ко спутать мастера с первым попавшимся халтурщиком.

178
Неполнота как сильнодействующее средство. - Фигуры на ре­
льефах воздействуют на воображение так сильно потому,

148

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

что словно собираются выйти из стены, но какое-то внезап­
но появившееся препятствие мешает им это сделать: вот
так же иногда подобное рельефу, неполное представление
идеи, целой философской системы воздействует сильнее,
чем их исчерпывающее изложение, - здесь больше дела пре­
доставлено работе зрителя, он получает стимул продолжить,
додумать до конца то, что выступает перед ним в резкой
светотени и самостоятельно преодолеть то препятствие,
которое пока мешало выйти наружу всей картине целиком.

179
Против оригиналов. - Искусство наиболее ярко проявляется
там, где облачается в одежды самых избитых тем.

ι8ο
Коллективный ум. - Хороший писатель располагает не толь­
ко собственным умом, но и умами своих друзей.

ι8ι
Двоякая недооценка. - Беда глубоких и ясных писателей в том,
что их принимают за поверхностных и потому не тратят
на них усилий: а счастье неясных - в том, что читатель бьет­
ся над ними и засчитывает в их пользу радость, которую
ему доставляет собственное рвение.

182

Отношение к науке. - Настоящего интереса к той или иной
науке нет у тех, кто начинают испытывать к ней энтузиазм,
лишь когда сами сделали в ней открытия.

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

149

ι83
Ключ. - Та одна мысль, которой, на осмеяние и поношение
людей незначительных, придает большой вес человек зна­
чительный, представляет собою для последнего ключ к по­
тайным сокровищницам, для первых же - не более чем ку­
сок старого железа.

184
Непереводимое. - То, что в книге переводу не поддается, - ни
самое лучшее в ней, ни самое худшее.

ι85
Парадоксыу автора. - Так называемые авторские парадоксы,
от которых коробит читателя, часто находятся вовсе не в
книге автора, а в голове читателя.

ι86
Остроумие. - Самые остроумные из авторов вызывают едва
заметную улыбку.

187
Антитеза. - Антитеза - узкие врата, сквозь которые заблуж­
дению легче всего прокрасться в истину.

ι88
Мыслители как стилисты. - Мыслители, как правило, пишут
плохо, потому что передают нам не только свои мысли, но
и способ, каким они их мыслили.

150

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
i8g

Идеи в поэзии. - Поэты торжественно подвозят нам свои
идеи - на колеснице ритма: обыкновенно потому, что те не
умеют ходить пешком.

ι до
Грех против ума читателя. - Когда автор отрекается от сво­
его таланта только для того, чтобы стать на одну доску с
читателем, то совершает единственный смертный грех,
которого тот ему никогда не простит: конечно, в случае,
если заподозрит хоть что-то подобное. Вообще-то о чело­
веке можно говорить что угодно плохое, но в способе, ка­
ким это говоришь, надо уметь снова поставить на ноги его
тщеславие.

191

Предел честности. - Даже самый честный писатель употре­
бляет на одно слово меньше, чем надо, когда хочет закру­
глить период.

192

Лучший автор. - Лучшим автором будет тот, кто стыдится
стать писателем.

193
Драконовский закон против писателей. - К любому писателю
следовало бы относиться как к преступнику, который лишь
в редчайших случаях заслуживает оправдания или помило­
вания: вот это был бы способ справиться с растущим из­
бытком книг.

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

151

194
Шуты современной культуры. - Средневековым придворным
шутам соответствуют наши фельетонисты; это все та же
порода людей - они живут вполразума, они остроумны, они
не знают меры, они придурковаты, порой они нужны лишь
для того, чтобы первыми подвернувшимися под руку идея­
ми и болтовней смягчить пафос настроения и заглушить
воплями слишком мрачный и торжественный колокольный
звон великих событий; прежде они прислуживали монархам
и знати, теперь прислуживают партиям (так в партийном
духе и партийной дисциплине все еще продолжает жить
добрая доля старого верноподданнического духа, присуще­
го общениюя народа с монархами. Но и все сословие совре­
менных литераторов ушло от фельетонистов очень неда­
леко - это «шуты современной культуры», которых можно
судить не так строго, если смотреть на них как на не вполне
вменяемых. Идея писательства как профессии по справед­
ливости должна бы считаться своего рода сумасшествием.

195
Вслед за греками. - В наше время большая помеха познанию
- то, что все слова сделались туманными и надутыми из-за
многовековой преувеличенности чувства. Высшая ступень
культуры, подчиняющаяся господству (но не тирании) по­
знания, нуждается в великом отрезвлении чувства и боль­
шой сжатости языка; пример такой сжатости нам оставили
греки эпохи Демосфена. Преувеличенность свойственна
всем современным сочинениям; и даже если они написаны
просто, их слова все равно переживаются как чересчур экс­
центричные. Строгая рассудительность, сжатость, холод­
ность, простота, даже преднамеренно доводимые до преде­
ла, вообще сдержанность чувства и молчаливость - только
все это и может тут помочь. - Кстати, в качестве контраста
эта холодная манера писать и чувствовать сделалась сейчас
весьма привлекательной: правда, в этом заключена другая
опасность. Ведь жгучий холод может служить возбуждаю­
щим средством не хуже, чем высокая температура.

152

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
ig6

Хорошие рассказчики - плохие разгадчики. - Изумительная пси­
хологическая достоверность и последовательность, насколь­
ко она может проявляться в поступках персонажей хоро­
ших рассказчиков, нередко находится в прямо-таки смехо­
творном противоречии с неопытностью психологического
мышления этих последних: поэтому их культура кажется
настолько же замечательно высокой в один момент, насколь­
ко плачевно низкой - в следующий. Уж слишком часто им слу­
чается явно неверно объяснять собственных героев и их по­
ступки, - это просто бросается в глаза, настолько невероят­
ной звучит в их устах суть дела. Величайший пианист, возмож­
но, не слишком-то много за свою жизнь думал о технике игры,
о специальных добродетелях, пороках, полезности и воз­
можностях воспитания каждого пальца (о дактилической
этике), а, говоря о подобных вещах, делает грубые ошибки.

!97

Сочинения наших знакомых и их читатели. - Мы читаем сочине­
ния знакомых (друзей и недругов) надвое, в том смысле, что
наше знание о них постоянно нашептывает нам сбоку: «Это
его сочинение, это знак его внутренней жизни, его жизнен­
ного опыта, его дарования», а другой вид знания при этом
в свой черед пытается установить, каков же итог произве­
дения сам по себе, какой оценки оно заслуживает вообще,
независимо от своего автора, насколько оно обогащает зна­
ние в целом. Оба эти способа чтения и оценки, естественно,
только мешают друг другу. Да и беседа с другом даст хорошие
плоды познания лишь в том случае, если оба в конечном
счете думают только о сути дела, позабыв, что они друзья.

ι98
Ритмические жертвы. - Хорошие писатели изменяют ритм
некоторых периодов просто потому, что не признают за
обычным читателем способности понимать изначальное

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

153

тактовое строение периода: потомуго они и облегают участь
читателя, отдавая предпочтение более знакомым ритмам.
- Эта оглядка на ритмическую тупость нынешних читате­
лей исторгла уже немало стенаний, ведь многое уже пало
жертвой ради нее. - А хорошие композиторы - разве с ни­
ми не происходит чего-то подобного?

199

Неполнота как эстетическое возбуждающее средство. - Непол
нота часто воздействует сильнее, чем законченность - глав­
ным образом, например, в панегириках: в них нужна именно
некоторая возбуждающая неполнота (как иррациональный
элемент, преподносящий воображению слушателя мираж
моря и, подобно туману, скрывающий противолежащее по­
бережье), то есть ограниченность восхваляемого. Подроб­
ные и масштабные упоминания об известных заслугах чело­
века всегда оставляют простор подозрению в том, что этим
его заслуги и исчерпываются. Тот, кто хвалит сполна, ставит
себя над хвалимым, и кажется, будто он смотрит на него
сверху вниз. Поэтому полнота создает эффект ослабления.

200

Сочинять и учить с предусмотрительностью. - Тот, кто написал
впервые и вошел во вкус сочинительства, почти из всего,
чем занимается и что переживает, усваивает лишь то, о чем
можно профессионально рассказать. Он думает уже не о
себе, а о писателе и его публике; он стремится понимать,
но не для собственного употребления. Тот, кто учит, как
правило, неспособен заниматься чем-то особенным для соб­
ственного блага, он постоянно думает о благе своих учени­
ков, и любое новое знание радует его лишь в той мере, в
какой он может передать его им. Под конец он смотрит на
себя как на кладезь всяческого знания и вообще как на сред­
ство, махнув рукой на себя как человека.

154

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
201

Плохие писатели нужны. - Плохие писатели должны быть
всегда, ведь они удовлетворяют вкусы неразвитых, незре­
лых возрастных категорий, у которых тоже есть свои по­
требности, как и у более взрослых людей. Будь человече­
ская жизнь длиннее, число созревших индивидов оказалось
бы большим или по крайней мере равным числу незрелых;
а так намного больше людей умирают слишком молодыми,
иными словами, неразвитые умы с плохим вкусом всегда в
большинстве. Вдобавок они с куда большим напором, свой­
ственным юности, жаждут удовлетворения своей потреб­
ности - и добывают себе плохих авторов.

202

Недолет и перелет. - Читатель и автор часто не понимают
друг друга оттого, что автор слишком хорошо знает свою
тему и считает ее чуть ли не скучной, а потому избавляет
себя от примеров, которые ему известны сотнями; читате­
лю же предмет незнаком, и если ему не предоставляют при­
меров, он с легкостью поддается соблазну думать, что тема
трактуется не слишком удачно.

203

Исчезнувшая подготовительная школа искусства. - Наиболее
ценным, чем занимались в гимназиях, были упражнения в
латинской стилистике: ведь они-то и были упражнением в
искусстве, в то время как целью всех остальных занятий бы­
ло всего лишь получение знаний. Ставить на первое место
немецкое сочинение - варварство, ведь у нас нет образцо­
вого, взрощенного на публичном красноречии немецкого
стиля; но уж если целью немецкого сочинения ставить по­
мощь в развитии мышления, то, разумеется, будет лучше
до поры до времени игнорировать при этом стиль вообще,
то есть разделить между собой упражнения в мышлении и
упражнения в изложении. Последние должны состоять в

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

155

том, чтобы на разные лады варьировать заданное содержа­
ние, а не в том, чтобы самостоятельно выдумывать его. Про­
стое изложение заданного содержания было задачей ла­
тинской стилистики, на которую у прежних учителей был
давно утраченный тонкий слух. Тот, кто раньше выучивал­
ся хорошо писать на каком-нибудь современном языке, был
обязан этим таким упражнениям (теперь поневоле прихо­
дится идти учиться к старым французам); и более того: он
получал представление о высотах и сложностях формы и
приобретал подготовку к искусству вообще единственно
правильным способом - через практику.

204

Темнота и избыток света вперемешку. - Писатели, которые в
общем не умеют ясно излагать свои мысли, в частностях
питают пристрастие к самым сильным, преувеличенным
характеристикам и суперлативам: благодаря чему возника­
ют эффекты освещения, какие бывают на запутанных лес­
ных тропинках при свете факелов.

205

Живопись в литературе. - Предмет значительный лучше все­
го изображать, беря для картины краски от самого предме­
та, подобно химику, а затем пользуясь ими, подобно артис­
ту: тогда рисунок проступает из границ и переходов красок.
При таком методе картина обретет прелесть природной
стихии, придающей значительность самому предмету.

2θ6

Книги, которыеучат плясать. - Есть писатели, которые, пред­
ставляя невозможное как возможное и говоря о нравствен­
ности и гениальности так, будто то и другое зависит лишь
от настроения, от желания, порождают в читателе чувство
веселой свободы, словно человек поднялся на цыпочки и

156

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

пустился в пляс исключительно от одного только душевно­
го удовольствия.

207

Недозревшие мысли. - И недозревшие мысли обладают своей
ценностью, подобно тому как ценны сами по себе не только
зрелый возраст, но и юность и детство, вовсе не заслужива­
ющие оценки лишь как переходы и мосты. Поэтому не сто­
ит мучить того или иного поэта утонченными толковани­
ями - надо радоваться смутности его горизонта, словно для
него еще открыт путь к другим мыслям. Тут стоишь на по­
роге; ждешь, словно из земли сейчас покажется клад: и на
душе у тебя так, будто вот-вот повезет, и раскроются какието глубины мысли. Поэты отчасти предвосхищают радость
мыслителей, ухватывающих нить главной идеи, и тем самым
разжигают наше любопытство, отчего мы начинаем гонять­
ся за ней: а та порхает над нашею головой, показывая кра­
сивейшие крылья мотылька, - и все-таки ускользает от нас.

2о8

Почти вочеловечившаяся книга. - Всякий писатель каждый
раз заново поражается тому, как книга, только от него от­
делившись, начинает жить собственной жизнью; ему так и
чудится, будто оторванная ножка какого-то насекомого от­
ныне идет себе своим путем. Бывает, что он почти забыва­
ет о ней, бывает, что поднимается над изложенными в ней
взглядами, а бывает, что и сам больше не понимает ее, по­
теряв те крылья, на которых летал, сочиняя эту книгу: а
она меж тем ищет себе читателей, заново воспламеняет
жизнь, внушает ощущение счастья или страх, порождает
новые творения, становится душою замыслов и поступков
- короче говоря, она живет, словно существо, наделенное
разумом и душой, не будучи все же человеком. - Счастли­
вейший жребий вытянул тот автор, который в старости
может сказать, что все жизнетворные, дающие силу, подни­
мающие ввысь, просветляющие мысли и переживания, ка-

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

157

кие в нем были, продолжают жить в его сочинениях, а сам
он - не более чем седой пепел, в то время как огонь не угас
нигде и передается дальше. - Если же и вовсе рассудить,
что любой человеческий поступок, а не только книга, на
какой-то лад становится поводом к другим поступкам, реше­
ниям, мыслям, что все происходящее связано нерушимою
скрепой со всем, чему еще только суждено произойти, то
возникнет понимание настоящего бессмертия, какое только
и бывает, - бессмертия в движении: то, что однажды при­
водило в движение, уже включено в целостную связь всего
сущего, подобно насекомому в янтаре, и увековечено.

год
Найти радость в старости. - Мыслители, равно как и люди
искусства, укрывшие лучшие стороны своей личности в про­
изведениях, ощущают чуть ли не злорадство, наблюдая, как
время медленно подтачивает и разрушает их тело и ум: они
словно видят сквозь щель вора, вскрывающего их шкатул­
ку для денег, но сами-то знают, что шкатулка пуста, а все
ценности укрыты в надежном месте.

210

Плодотворный покой. - Прирожденные аристократы духа не
слишком усердны; их творения появляются и падают с де­
рева в тихий осенний вечер, а новые приходят без торо­
пливой алчности и усилий стряхнуть их. Жажда во что бы
то ни стало сотворить что-нибудь - вещь пошлая, говоря­
щая о ревности, зависти, честолюбии. Если человек что-то
собою представляет, то он, в общем-то, не горит желанием
что-нибудь сделать - и все-таки делает очень многое. Есть
порода людей, стоящая еще выше «продуктивных».

211

Ахилл и Гомер. - Тип связи между Ахиллом и Гомером вос­
производится постоянно: один переживает и ощущает, дру-

158

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

гой это описывает. Подлинный писатель лишь облекает в
слова чужие аффекты и опыт жизни; на то он и художник,
чтобы на основании своих ограниченных ощущений дога­
дываться о многом. Художники - отнюдь не люди сильных
страстей, но нередко они выдают себя за таких, бессозна­
тельно чувствуя, что нарисованным ими страстям будет
больше веры, если собственная их жизнь подтвердит их
опыт в этой области. Ведь стоит только дать себе волю, по­
терять контроль над собой, спустить с цепи свой гнев, свое
вожделение, как все немедленно завопят: какие страсти в
нем играют! Совсем иное дело - со страстью глубоко укры­
той, гложущей и часто поглощающей личность: кто ее пере­
живает, тот уж точно не описывает ее в драмах, музыке или
романах. Художники часто бывают распущенны - в той мере,
в какой они как раз не художники: но это уже другая тема.

212

Древние сомнения в действенной силе искусства. - Неужто состра
дание и страх и впрямь, как считал Аристотель, находят
свою разрядку в трагедии, и слушатель возвращается домой
более холодным и спокойным? Неужто истории с приви­
дениями делают людей менее боязливыми и суеверными?
Для некоторых физических процессов, к примеру, для удо­
влетворения любовной страсти, верно, что с утолением
потребности наступает успокоение и временное отступле­
ние влечения. Но страх и сострадание - не потребности
определенных органов в этом смысле, требующие своего
облегчения. А в принципе и удовлетворение каждого влече­
ния можно усилить упражнением, несмотря на его периоди­
ческие ослабления. Сострадание и страх в каждом отдель­
ном случае могли, вероятно, смягчаться и находить разряд­
ку в трагедии: но в целом под общим воздействием траге­
дии они, видимо, возрастали, и Платон все-таки оказался
прав, полагая, что слушатель трагедии в общем становился
более боязливым и сентиментальным. Тогда сам трагик не­
избежно был наделен мрачным, исполненным ужаса миро­
созерцанием и мягкой, возбудимой, слезливой душою, и
если трагические поэты, равно как и население целых горо-

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

159

дов, особенно сильно ими восхищавшееся, вырождались,
становясь все более неумеренными и невоздержанными,
то это вполне соответствовало бы мнению Платона. - Но
какое вообще право имеет наша эпоха давать ответ на вели­
кий вопрос Платона о моральном воздействии искусства?
Даже если бы у нас и было искусство - то откуда мы взяли
бы воздействие, хоть какое-нибудь воздействие искусства?

213

Радость от бессмыслицы. - Может ли человек радоваться бес­
смыслице? Но ведь он радуется ей, с тех самых пор на свете
и смеются; мало того, можно утверждать, что почти всюду,
где есть счастье, есть и радость от бессмыслицы. Если жизнен­
ный опыт выворачивается наизнанку, целесообразное обра­
щается в бесцельное, необходимое - в произвольное, но толь­
ко так, чтобы такая операция не вредила, а была лишь шало­
вливым представлением, то это приводит нас в восхищение,
потому что разом освобождает от давления всего необходи­
мого, целесообразного и сообразного с опытом, в чем мы
обычно видим своих неумолимых хозяев; мы играем и смеем­
ся, когда ожидаемое (которое почти всегда внушает робость
и заставляет напрягаться) так и не происходит, но нам это
ничем не вредит. Это радость рабов во время сатурналий.

214

Облагораживание действительности. - В любовном влечении
люди видели божество и чувствовали на себе его воздейст­
вие с благоговейной благодарностью - и с ходом времени
этот аффект оказался пронизанным высокими представле­
ниями, а, значит, фактически сильно облагородился. Таким
путем некоторые народы, пользуясь этим искусством идеа­
лизации, сделали болезни великими вспомогательными си­
лами культуры: к примеру, греки, в раннюю эпоху страдав­
шие от крупных нервных эпидемий (вроде эпилепсии и
пляски святого Витта) и создавшие себе из этой ситуации
великолепный тип вакханки. - Ведь греки вовсе не были

ι6ο

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

наделены мужицким здоровьем: их секрет заключался в том,
что они почитали как бога даже болезнь, если только в ней
крылась сила.

215

Музыка. - Музыка сама по себе имеет не столь уж большую
значимость для глубин нашей души, она не так уж глубоко
волнует, чтобы считаться непосредственным языком чувства;
все дело в том, что ее древнейшая связь с поэзией вложила
в ритмику, то есть в усиление и ослабление тона, так много
символики, что теперь мы воображаем, будто она обраща­
ется прямо к душе и исходит шдуши. Драматическая музы­
ка возможна лишь в том случае, если музыкальное искус­
ство освоило огромную область символических средств,
работая с жанрами песни, оперы и разнообразнейшими
экспериментами из сферы звукоподражания. «Абсолютная
музыка» - это либо чистая форма - для грубого музыкаль­
ного восприятия, где удовольствие доставляет звучание, в
принципе подчиненное такту и динамике, либо символика
форм, сделавшаяся доступной пониманию уже без поэзии в
результате длительного развития обоих искусств, связанных
между собою, когда, наконец, музыкальная форма оказалась
насквозь пронизанной нитями понятий и чувств. Люди, от­
ставшие в своем музыкальном развитии, могут воспринять
чисто формалистически ту же самую пьесу, которую более
развитые поймут как целиком символическую. Музыка как
таковая никогда ни глубока, ни полна значимости, она не
говорит ни о «воле», ни о «вещи самой по себе»; такое ин­
теллект мог вообразить лишь в эпоху, захватившую для му­
зыкальной символики всю совокупность внутренней жиз­
ни. Сам же интеллект и вложил эту многозначительность в
звук, совершенно так же, как в пропорции архитектурных
линий и масс он вложил значительность, в принципе абсо­
лютно чуждую законам механики.

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

ι6ι

2ΐ6

Жест и язык. - Древнее языка - подражание жестами, про­
исходящее непроизвольно; оно еще и сейчас, когда язык
жестов повсюду оттеснен на задний план и цивилизован­
ные люди владеют своими мускулами, настолько сильно,
что мы не в состоянии глядеть на движения чужого лица
без иннервации собственного (можно подметить, как си­
муляция зевка вызывает настоящий зевок у того, кто это
видит). Подражательный жест вызывал у подражающего
то же ощущение, какое этот жест выражал в лице или теле
того, кому подражали. Таким образом люди учились пони­
мать друг друга: так и дитя учится понимать свою мать. В
общем болезненные ощущения, вероятно, могли выражать­
ся и жестами, которые сами вызывали боль (скажем, когда
рвут на себе волосы, бьют себя в грудь, через силу искрив­
ляют и напрягают лицевые мышцы). И наоборот: жесты
удовольствия сами доставляли удовольствие и потому хоро­
шо годились для сигнализации о понимании (смех как про­
явление чувства щекотки, доставляющего удовольствие, в
свою очередь служил выражением других доставляющих
удовольствие ощущений). - Как только люди научились по­
нимать друг друга с помощью жестов, в свою очередь по­
явилась символика жеста: иными словами, люди сумели до­
говориться о языке ударений - сперва звук мжест (который
он символически замещал) производились одновременно,
а потом остался только звук. - Вероятно, в древности в этом
смысле часто делалось то же самое, что происходит нынче
перед нашими глазами и ушами в развитии музыки, главным
образом драматической: если изначально музыка без ин­
терпретирующего ее танца (жестикуляции) - просто шум,
то благодаря длительному привыканию к упомянутому со­
седству музыки и движений слух приучается к мгновенному
истолкованию звуковых рисунков и, наконец, взбирается
на высоту быстрого понимания, где уже вовсе не нужно ви­
деть движение глазами, а можно понимать композитора и
без этого. Тогда говорят об абсолютной музыке, то есть о
музыке, в которой все тотчас понимается символически
без посторонней помощи.

ι62

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
217

Утрата высшим искусством чувственной конкретности. - Наш
интеллект благодаря художественному развитию музыки в
новое время приобрел исключительную опытность - инаш
слух становился все более интеллектуальным. Поэтому сей­
час мы спокойно воспринимаем куда большую звучность,
более сильный «шум», ведь мы научились прислушиваться
к разумному началу в нем гораздо лучше, нежели наши пред­
ки. И вот все наши чувства фактически несколько приту­
пились именно потому, что тотчас интересуются разумом,
то есть тем, «что это значит», а не тем, «что это такое»:
такое притупление можно усматривать, к примеру, в без­
условном господстве темперации тонов; ведь слух, которо­
му еще доступны более тонкие различия, скажем, между
до-диез и ре-бемоль, теперь составляет исключение. В этом
отношении наш слух огрубел. Кроме того, музыке покори­
лась безобразная, изначально враждебная чувствам сторона
мира; вместе с этим на удивление расширилась сфера ее
власти, в особенности способность выражать все возвы­
шенное, ужасное, таинственное; наша музыка наделяет те­
перь даром речи те вещи, что прежде были немыми. На
такой же лад некоторые живописцы сделали более интел­
лектуальным наше зрение, выйдя далеко за пределы того,
что раньше считали удовольствием от цвета и формы. И
здесь та сторона мира, которая всегда слыла безобразной,
оказалась освоена художественным рассудком. - Так к чему
же все это привело? Чем более тренированными в мышле­
нии становятся зрение и слух, тем ближе они подходят к
той границе, за которой утрачивают чувственную конкрет­
ность: удовольствие перемещается в головной мозг, а сами
органы чувств становятся невосприимчивыми и слабыми,
и символическое все больше заступает место сущего, - вот
этим-то путем мы так уверенно подходим к варварству, как
подходили бы и каким-нибудь другим. Покамест всё еще
твердят: мир абсолютно безобразен, но означает он некий
более прекрасный мир, чем любой из существовавших. Но
чем больше рассеивается и улетучивается аромат амбры,
исходящий от значения, тем реже встречаются те, которые
еще воспринимают его: остальные же в конце концов обра-

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

163

щаются лицом к безобразному, пробуя вкушать его непо­
средственно, что, однако, никогда им, видимо, не удается.
Например, в Германии поток развития музыки - сдвоен­
ный: на одной стороне десятитысячная толпа с все более
высокими и утонченными запросами, все внимательнее
вслушивающаяся в «это означает», на другой - неимовер­
ное количество людей, которые с каждым годом все менее
способны понимать значимое хотя бы в виде наглядно-чув­
ственного безобразия, а потому с возрастающим наслажде­
нием научаются хвататься за безобразное и отвратительное
в музыке само по себе, то есть за низменно-чувственное.

218

Камень - больше камень, чем прежде. - Мы в целом уже не пони­
маем архитектуру, по крайней мере далеко не так, как по­
нимаем музыку. Мы переросли символику линий и фигур,
так же как отвыкли от звуковых эффектов риторики, и этот
вид материнского молока образования уже не был для нас
тем, что мы всасывали с первых мгновений своей жизни.
В греческом или христианском здании все изначально чтото означало, и притом в отношении некоего высшего по­
рядка вещей: и это ощущение неисчерпаемой значитель­
ности словно окутывало здание волшебным покрывалом.
Красота входила в общее целое лишь мимоходом, но не
наносила существенного ущерба основному ощущению жут­
кой возвышенности, освященной близостью богов и магии;
красота самое большее смягчала ужас, - но этот-то ужас и
был фундаментом всего. - Что для нас нынче означает кра­
сота здания? То же, что красивое лицо бездушной женщи­
ны: нечто сходное с маской.

219

Религиозное происхождение музыки нового времени. - Музыка чув
ства возникла в недрах восстановленного католицизма, по­
сле Тридентского собора, благодаря Палестрине, который
выразил в звуках вновь пробудившийся сердечный, полный

164

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

глубокого волнения дух; позже, в лице Баха, - и в проте­
стантизме, насколько последний был углублен пиетистами
и избавился от своего изначально догматического харак­
тера. Предпосылкой и необходимой предварительной сту­
пенью того и другого процесса возникновения были музы­
кальные штудии в эпоху Ренессанса и Проторенессанса, и
главным образом - распространенные тогда ученые заня­
тия музыкой и, в сущности, научное удовольствие от трю­
ков гармонии и голосоведения. С другой стороны, ее пред­
шественницей была, видимо, и опера: профаны выражали
в ней свой протест против музыки, ставшей уж чересчур
ученой и холодной, и хотели вернуть душу Полигимнии. Без такой глубоко религиозной перенастройки, без музы­
кального излияния глубоко взволнованной души музыка
осталась бы в ученом или оперном русле; дух контрреформа­
ции - это дух современной музыки (ведь упомянутый пие­
тизм в музыке Баха - тоже своего рода контрреформация).
Вот как глубоко мы увязли в долгу перед религиозной жиз­
нью. - В сфере искусства музыка была Контрренессансом, сю­
да же относится несколько более поздняя живопись Мурильо, а, вероятно, и барочный стиль вообще - во всяком слу­
чае, больше, чем зодчество Ренессанса или древности. И в
нашу эпоху позволительно спросить так: если бы наша но­
вейшая музыка могла двигать камни, то сложила бы она из
них что-нибудь в стиле античной архитектуры? Сильно со­
мневаюсь в этом. Ведь движущая сила этой музыки - аффект,
наслаждение от повышенных, надрывных настроений, же­
лание любой ценой подхлестнуть себя, сильный эффект
рельефной светотени, сочетание экстатического и перво­
бытного, - все это уже однажды было движущей силой изо­
бразительных искусств и породило новые каноны стиля: но
этого не было ни в античности, ни в эпоху Ренессанса.

220

Потустороннее в искусстве. - Не без глубокой боли начинаешь
понимать, что художники всех эпох на высшем подъеме
своего творчества возносили до ранга мистического пре­
ображения как раз те представления, которые сегодня мы

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

165

признаем ложными: они возвеличивали религиозные и фи­
лософские заблуждения человечества, и делать это они не
смогли бы без веры в их абсолютную истинность. А если
вера в такую истинность вообще приходит теперь в упадок,
если радужные краски по краям полосы человеческого по­
знания и фантазий выцветают, то никогда больше не рас­
цвести тому роду искусства, который, подобно divina comme
dia1, картинам Рафаэля, фрескам Микеланджело, готическим
монастырям, предполагает не только космическую, но и
метафизическую значимость объектов искусства. Это ко­
гда-нибудь породит трогательную легенду, будто были на
свете подобное искусство, подобная художественная вера.

221

Революция в поэзии. - Строгая узда, которую французские
драматурги наложили на себя в отношении единства дейст­
вия, места и времени, в отношении стиля, стихосложения
и синтаксиса, отбора слов и мыслей, была столь же важной
школой, как школа контрапункта и фуги в становлении со­
временной музыки или как Горгиевы фигуры в греческом
красноречии. Такая тугая узда может показаться абсурдом;
тем не менее нет другого способа выбраться из натурализ­
ма, кроме как сперва до крайности (возможно, до степени
крайнего произвола) ограничивать себя. На такой лад малопомалу люди искусства учились с изяществом продвигаться
даже по самым узким мостикам, перекинутым через голово­
кружительные бездны, и в виде добычи приносили домой
величайшую гибкость движений: очевидное доказательство
этого предоставляет любому ныне живущему история му­
зыки. Здесь-то и видно, как оковы шаг за шагом слабеют,
пока, наконец, не кажутся сброшенными совсем: эта види­
мость - наивысший результат необходимого развития ис­
кусства. В современной поэзии не было столь удачного вы­
путывания из добровольно наложенных на себя оков. Фран­
цузский образец формы, то есть единственный современ­
ный образец формы в искусстве, Лессинг сделал в Германии
ι «Божественной комедии» (urn.).

ι66

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

посмешищем, а ссылался на Шекспира; таким-то образом
оказалась утрачена постепенность упомянутого высвобож­
дения и сделан скачок к натурализму - иными словами, на­
зад, к первоистокам искусства. Гёте попробовал освободить­
ся от него, найдя в себе силы все снова на разный лад себя
связывать; но раз уж нить развития однажды оборвалась,
то и у самого одаренного художника дело доходит лишь до
беспрестанного экспериментирования. Большей или мень­
шей точностью своих формальных средств Шиллер был
обязан модели французской трагедии, модели, которую он
бессознательно чтил, хотя и отрицал, и держался довольно
независимо от Лессинга (чьи опыты в драме он, как извест­
но, не признавал). У самих французов после Вольтера в одно­
часье исчезли крупные таланты, которые сумели бы про­
должить развитие трагедии от необходимости к упомянутой
видимости свободы; позже они по немецкому образцу тоже
переметнулись к своего рода руссоистскому естественному
состоянию искусства, взявшись за эксперименты. Стоит
время от времени перечитывать хотя бы Вольтерова «Маго­
мета», чтобы со всею ясностью представить себе, что ока­
залось раз и навсегда утраченным для европейской культуры
в результате названного внезапного прекращения тради­
ции. Вольтер был последним из великих драматургов, ко­
торый обуздал греческою мерой свою многоликую, не под­
дающуюся даже величайшим трагическим бурям душу, - ему
по плечу оказалось то, что еще не бывало по плечу ни одно­
му немцу, поскольку французская натура много родственнее
греческой, нежели натура немецкая; был он и последним
великим писателем, в обращении с прозаической речью
обладавшим греческим слухом, греческой художнической
добросовестностью, греческой прелестью и простотой; ма­
ло того, он был одним из последних людей, способных со­
четать в себе величайшую свободу ума с безусловно нере­
волюционным умонастроением, не будучи переменчивыми
и трусливыми. С той поры во всех сферах возобладал со­
временный склад ума с его метаниями, с его ненавистью к
мере и границам, сначала разнузданный революционной
лихорадкой, а потом, когда им овладел страх и ужас перед
собою, снова наложивший на себя узду, - но это была уже
узда логики, а не эстетической меры. Правда, благодаря

4· Ο внутреннем мире художников и писателей

167

названному развязыванию уз мы можем наслаждаться поэ­
зией всех народов, всем, что выросло в потаенных местах,
всем первозданным, дикорастущим, экзотически-прекрас­
ным и исполински-произвольным, начиная с народной пес­
ни и заканчивая «великим варваром» Шекспиром; мы, сма­
куя, лакомимся местным колоритом и костюмами эпохи, эти удовольствия до сих пор были чужды всем эстетически
развитым народам; мы обильно пользуемся «преимущества­
ми варварства», свойственными нашей эпохе, которые Гё­
те пускал в ход против Шиллера, чтобы выставить в наи­
более благоприятном освещении бесформенность своего
«Фауста». Но надолго ли все это? Ведь прорвавшийся поток
поэзии всех стилей всех народов мало-помалу неизбежно смо­
ет ту почву, на которой еще был бы возможен тихий сокро­
венный рост; ведь все поэты неизбежно сделаются экспери­
ментирующими подражателями, очертя голову копирую­
щими прежнее, какой бы огромной ни была их изначальная
сила; наконец, публика, разучившаяся видеть настоящее
достижение художника в обуздании изобразительной спо­
собности, в организующем овладении всеми средствами
искусства, неизбежно будет все больше ценить силу ради си­
лы, цвет ради цвета, идею ради идеи, мало того, вдохнове­
ние ради вдохновения, а потому отнюдь не станет наслаж­
даться исходными принципами и условиями художествен­
ного произведения, если они не будут представлены ей в
изолированном виде, а напоследок выдвинет естественное
требование, чтобы сам же художник непременно преподнес
их ей в изолированном виде. Да, «бессмысленные» оковы
французско-греческого искусства сброшены, но незаметно
мы привыкли считать бессмысленными любые оковы, лю­
бые ограничения, - и вот искусство прямиком движется к
разложению, затрагивая при этом (что, правда, в высшей
степени поучительно) все фазы своих начатков, своего дет­
ства, своего несовершенства, своих былых авантюр и экс­
цессов: оно, разрушаясь, интерпретирует свое зарождение,
свое становление. Один из великих художников, на чей ин­
стинкт можно положиться со спокойной совестью и чьей
теории не хватило всего лишь еще тридцати лет практики,
лорд Байрон, изрек однажды: «Что касается поэзии в це­
лом, то чем больше я над этим размышляю, тем крепче во

ι68

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

мне такое убеждение: все мы идем по ложному пути, все без
исключения. Все мы следуем до основания ложной рево­
люционной системе, - наше или следующее поколение еще
придет к тому же убеждению». И это тот самый Байрон,
который говорит: «Шекспир для меня - самый скверный
образец, хотя и самый выдающийся из поэтов». А разве зре­
лое эстетическое сознание Гёте второй половины его жиз­
ни не свидетельствует, в сущности, о том же самом? То созна­
ние, которое позволило ему настолько опередить целый
ряд поколений, что в общем и целом можно сказать: влияние
Гёте еще и не начиналось, его время еще впереди? Именно
потому, что его натура долгое время удерживала его в русле
революции в поэзии, именно потому, что он в полной мере
испытал на себе, сколько новых находок, перспектив, вспо­
могательных средств было косвенно обнаружено и словно
выкопано из-под руин искусства вследствие упомянутого
крушения традиции, его преображение и обращение в зре­
лые годы оказались столь весомыми: они означают, что он
ощутил в себе глубочайшую потребность снова найти тра­
дицию в искусстве и силой своего воображения заставить
снова увидеть в сохранившихся развалинах и колоннадах
храма по меньшей мере древнее совершенство и полноту,
если уж силы рук было слишком мало, чтобы строить там,
где для одного только разрушения понадобилось такое не­
имоверное могущество. Поэтому он жил в искусстве, как в
воспоминании об истинном искусстве: его поэтическое
творчество сделалось подмогой воспоминанию, понима­
нию древних, давно исчезнувших эпох искусства. Конечно,
его требования к силам новой эпохи были невыполнимы;
но печаль по этому поводу с лихвою умерялась радостью
от того, что некогда они были выполнены и что даже мы
еще способны участвовать в этом выполнении. Не индиви­
дуальные характеры, а более или менее идеализированные
маски; не реальность, а аллегорическая абстракция; при­
меты времени, местный колорит, выцветшие чуть ли не до
неразличимости, сделавшиеся мифическими; нынешние
настроения и проблемы нынешнего общества, втиснутые в
простейшие формы, лишенные своего возбуждающего, тре­
вожащего, патологического качества, ставшие пассивными
во всех отношениях, кроме эстетического; никаких новых

4· О внутреннем мире художников и писателей

i6g

сюжетов и характеров, а только старые, давно обжитые - и
их беспрестанное оживление и перелицовка: вот искусство,
каким его понимал Гете в поздние годы, каким его созидали
греки, да и французы тоже.

222

Что остается от искусства. - Верно, что если стоять на точ­
ке зрения определенных метафизических предпосылок,
то ценность искусства сильно возрастает, - к примеру, если
верить в неизменность характера и в то, что глубинные
основы мироздания беспрестанно выражаются во всех ха­
рактерах и поступках: тогда творение художника становит­
ся образом постоянно пребывающего начала, в то время как
для наших глаз художник всегда может придавать своему
образу значимость лишь на какой-то срок, ведь человек как
род подвержен становлению и изменчив, да и отдельный
человек не бывает чем-то застывшим и неизменным. - Та­
ким же образом дело обстоит и при другой метафизической
предпосылке: положим, наш зримый мир - только явление,
как считают метафизики, тогда искусство оказалось бы сто­
ящим довольно близко к реальному миру: ведь между миром
явлений и миром сновидений было бы тогда слишком мно­
го общего; а остающееся различие делало бы значимость
искусства большей, нежели значимость природы, посколь­
ку искусство изображает неизменную форму, типы и образ­
цы природы. - Но обе предпосылки ложны: какое же место
остается еще теперь для искусства, если это признать? Пре­
жде всего, оно тысячелетиями учило с интересом и удоволь­
ствием глядеть на жизнь в любом ее проявлении и давать
нам такое ощущение жизни, чтобы мы в конце концов вос­
кликнули: «Какой бы ни была жизнь, она хороша!». Эта за­
поведь искусства - получать от своего существования удо­
вольствие и воспринимать человеческую жизнь как часть
природы, но без чрезмерного сочувствия, просто как за­
кономерно развивающийся объект, - эта заповедь глубоко
пустила в нас корни, а нынче она снова является на свет
дня в виде всемогущей потребности познания. Можно бы­
ло бы отречься от искусства, но это не нанесло бы ущерба

заповеданной им способности: точно так же отказ от рели­
гии не привел к потере приобретенных благодаря ей подъ­
емов чувств и воспарений духа. Как изобразительное ис­
кусство и музыка служат мерилом эмоционального богат­
ства, действительно добытого и приумноженного религи­
ей, так же и привитые искусством интенсивность и много­
образие жизнерадостных ощущений все еще будут, вероят­
но, требовать своего удовлетворения и после его исчезно­
вения. Человек научный - эволюционная ступень, которая
придет на смену человеку эстетическому.

223

Вечерняя заря искусства. - Как старость, вспоминая о своей
юности, справляет праздники памяти, так и все человече­
ство вскорости станет относиться к искусству - оно послу­
жит поводом для трогательных воспоминаний о радостях
юности. Возможно, никогда прежде искусство не понима­
лось так глубоко и прочувствованно, как теперь, кода так
и кажется, что вокруг него витают чары смерти. Вспомним
о том греческом городе на юге Италии, который раз в году
еще справлял свои греческие празднества в скорби и слезах
оттого, что иноземное варварство все больше торжествует
над его традиционными нравами; никогда, верно, люди так
не смаковали эллинское начало, нигде не упивались этим
золотым нектаром с таким сладострастием, как эти вымира­
ющие эллины. Пройдет немного времени, и на художника
будут смотреть как на великолепный пережиток и оказывать
ему почести, словно какому-то дивному чужеземцу, сила и
красота которого излучают счастье ушедших эпох, - поче­
сти, какие мы неохотно воздаем таким же, как мы сами. Быть
может, лучшее в нас - наследие строя чувств прежних эпох,
получить прямой доступ к которым мы теперь уже не уме­
ем; солнце уже зашло, но небеса нашей жизни еще пылают
и светятся его светом, хотя мы больше и не видим его.

Пятый раздел
Признаки высшей и низшей культуры
224

Облагораживание через вырождение. - История учит, что у всех
народов лучше всего сохраняется wo племя, где у большин­
ства людей есть ярко выраженное чувство солидарности,
возникшее вследствие тождества привычных для них и не­
пререкаемых принципов, то есть вследствие общей для них
веры. Здесь крепнут хорошие, дельные нравы, здесь инди­
вид учится подчинению, а его характер получает стойкость
уже в виде подарка, который потом закрепляется воспита­
нием. Такие крепкие, построенные из однородных, норо­
вистых индивидов сообщества подвержены опасности по­
степенно закрепляемого наследованием отупения, подобно
тени сопровождающего любого рода стабильность. Интел­
лектуальный прогресс в подобных сообществах - дело инди­
видов более распущенных, более ненадежных и морально
менее стойких: это те люди, которые пробуют все новое и
вообще разнообразное. Огромное их множество гибнет по
своей слабости, не оказав заметного влияния; но в общем,
особенно если такие люди оставляют потомство, они вызы­
вают ослабляющее воздействие, а время от времени нано­
сят стабильному элементу сообщества рану. Как раз в раз­
мякшем месте этой раны обществу как бы окулируетсячто-то
новое; но чтобы впустить эту новизну в свою кровь и асси­
милироваться к ней, совокупная сила общества должна быть
достаточно большой. Всюду, где назревает прогресс, вели­
чайшее значение получают вырождающиеся натуры. Час­
тичное ослабление в целом должно предшествовать вся­
кому прогрессу. Самые сильные натуры сохраняют тип, а
слабые содействуют его развитию. - Что-то похожее на это
относится и к отдельному человеку; вырождение, уродство,

172

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

даже порок и вообще телесный или нравственный изъян
редко не сказываются преимуществом в каком-нибудь дру­
гом отношении. К примеру, хворый человек, живущий в
воинственном и беспокойном племени, возможно, получит
больше стимулов для уединения и потому станет спокойнее
и мудрее, у одноглазого будет лучше видеть уцелевший глаз,
слепец станет глубже глядеть в душу и уж во всяком случае
острее слышать. Поэтому пресловутая борьба за существо­
вание кажется мне не единственной точкой зрения, с ко­
торой можно объяснить развитие или усиление человека,
целой породы людей. Скорее, должно иметь место сочета­
ние двух факторов: это, во-первых, рост стабильной силы
благодаря связыванию умов в вере и чувстве солидарности;
во-вторых, возможность продвижения к высшим целям бла­
годаря тому, что появляются выродившиеся натуры и вслед­
ствие этого - локальные ослабления и ранения стабильной
силы; всякое продвижение вперед делает вообще возмож­
ным именно натура более слабая как более тонкая и сво­
бодная. Народ, который где-то дает трещину и слабеет, но
в целом еще силен и здоров, может получить инфекцию
новизны, усвоив ее себе на пользу. Задача воспитания от­
дельного человека гласит: сделать его настолько твердым
и уверенным в себе, чтобы уже ничто не могло сбить его с
пути в целом. Но в таком случае воспитатель должен на­
носить ему раны или использовать раны, наносимые ему
судьбой, и вот когда его уже гложет боль и он чувствует нуж­
ду, тогда-то и можно окулировать в его раны что-то новое
и первосортное. Его целостная природа воспримет их в
себя, а позднее даст почувствовать облагораживание в сво­
их плодах. - Что касается государства, то Макиавелли гово­
рит, что «как устроено правление, совсем не так-то уж и
важно, хотя люди полуобразованные мыслят иначе. Вели­
кой целью искусства управления государством должна быть
долговечность, которая компенсирует все другое, поскольку
она куда важнее, нежели свобода». Неуклонное развитие и
облагораживающая окулировка могут зиждиться только на
прочно заложенном фундаменте гарантированной вели­
чайшей долговечности. Правда, этому, как водится, будет
противиться опасный напарник всякой долговечности авторитет.

5· Признаки высшей и низшей культуры

173

225

Свободный ум - понятие относительное. - Свободным умом
называют того, кто мыслит иначе, чем от него ждут на ос­
новании его происхождения, среды, его сословия и долж­
ности, или же на основании господствующих воззрений
эпохи. Он - исключение, а умы пленные - правило; послед­
ние упрекают его в том, что его свободные принципы либо
порождаются маниакальным стремлением поражать, либо
и вовсе говорят о свободном образе действий, то есть о та­
ком, который несовместим с пленной моралью. Еще иногда
утверждают, что те или иные свободные принципы надо
выводить из чудаковатого и сумасбродного склада ума; но
это говорит только злоба, которая и сама не верит в то, что
говорит, а просто хочет этим уязвить: ведь признаки превос­
ходящей добротности и проницательности интеллекта обык­
новенно написаны на лице свободного ума столь отчетли­
во, что умы пленные довольно хорошо их читают. Но оба
других объяснения свободомыслия добросовестны; многие
свободные умы в действительности и появляются первым
или вторым путем. Но потому-то принципы, к которым они
приходят этими путями, могут все же быть более верными
и надежными, чем принципы пленных умов. В познании
истины важно ее получить и не важно, каким мотивом ру­
ководствовался ищущий и на каком пути он ее нашел. Если
свободные умы правы, то пленные не правы, и это верно
независимо от того, что первые пришли к правде, исходя
из своей безнравственности, а другие, исходя из нравствен­
ности, до сих пор коснели в неправде. - И вообще суть сво­
бодного ума не в том, что он придерживается более верных
взглядов, а скорее в том, что он отрешился от общепри­
нятого, все равно, одержал ли он при этом победу или по­
терпел поражение. Но все-таки, как правило, на его сторо­
не окажется истина или по крайней мере дух исследования
истины: ведь он доискивается причин, а остальные - веры.

174

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
226

Откуда берется вера. - Выбирая ту или иную установку, плен­
ный ум руководствуется не причинами, а привычкой; к при­
меру, он христианин - не потому, что получил знания о раз­
личных религиях и на этом основании сделал свой выбор;
он англичанин - не потому, что принял решение в пользу
Англии; просто быть христианином и быть англичанином
- состояния, которые он нашел в готовом виде и согласил­
ся жить в них без всякой причины, подобно тому как чело­
век, родившийся в винодельческой местности, приучается
пить вино. Потом, побыв христианином и англичанином,
он, возможно, даже разыскал кое-какие причины держать­
ся своей привычки; эти причины можно опровергнуть, но
общая его установка все равно останется прежней. Давайте,
скажем, заставим пленный ум привести свои основания
против бигамии - тугого мы и узнаем, зиждется ли его исто­
вая защита моногамии на причинах или на привычке. При­
вычка к умственным принципам без всяких на то основа­
ний и называется верой.

227

Обратный вывод от следствий к причинам и беспричинности. Все государства и общественные институты - сословия,
брак, воспитание, право - все они сильны и устойчивы толь­
ко благодаря вере в них пленных умов, то есть благодаря
отсутствию причин, по крайней мере благодаря активному
неприятию вопросов о причинах. Признаваться в этом плен­
ные умы не любят, хорошо чувствуя, что есть тут нечто по­
стыдное. Христианство, в большой мере невиновное в сво­
их интеллектуальных находках, совсем не замечало этой
постыдности, требовало веры и ничего, кроме веры, и стра­
стно отвергало потребность в причинах; оно указывало на
успешные результаты веры: уж вы на себе почувствуете все
выгоды веры, давало оно понять, вы непременно достиг­
нете с ее помощью блаженства. Фактически так же посту­
пает и государство, и каждый отец подобным же образом
воспитывает сына: ты просто считай это истиной, говорит

5· Признаки высшей и низшей культуры

175

он, и тогда на себе узнаешь, как будет от этого хорошо. Но
это означает, что личная польза от такого-то мнения долж­
на доказывать его истинность, а благотворность такого-то
учения должна гарантировать его интеллектуальную надеж­
ность и обоснованность. Это все равно как если бы обви­
няемый сказал судьям: мой адвокат говорит безусловную
истину, а потому уж давайте учтите, что следует из его речи,
- а именно, что я безусловно должен быть оправдан. - Плен­
ные умы выбирают себе принципы ради их полезности вот они и предполагают, что и свободный ум тоже пытается
извлечь для себя пользу с помощью своих взглядов и считает
истинным только то, что наверняка идет ему впрок. Но по­
скольку ему, кажется, полезно как раз нечто противополож­
ное тому, что полезно его землякам и товарищам по сосло­
вию, то они думают, будто его принципы для них опасны;
они говорят или ощущают так: он не смеет быть правым,
поскольку он для нас вреден.

228

Сильный, хороший характер. - Пленные взгляды, благодаря
привычке ставшие инстинктом, ведут к тому, что называют
силою характера. Когда человек действует, исходя из не­
многих, но неизменно одних и тех же мотивов, его поступ­
ки приобретают большую энергию; а если эти поступки со­
звучны принципам пленных умов, то они признаются цен­
ными и заодно вызывают у того, кто их совершает, ощуще­
ние чистой совести. Немногочисленность мотивов, боль­
шая энергия поступков и чистая совесть и есть то, что на­
зывают силой характера. У человека с сильным характером
отсутствует знание о многообразных возможностях и на­
правлениях поступков; его интеллект несвободен, пленен,
поскольку для одного данного случая показывает ему толь­
ко, может быть, две возможности; между ними-то ему тогда
и приходится неизбежно выбирать в соответствии со всей
своей натурой, и он делает это легко и быстро, потому что
ему не надо выбирать одну из пятидесяти возможностей.
Воспитующая среда стремится из каждого человека сделать
невольника, поскольку всегда показывает ему минимальное

176

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

число возможностей. Воспитатели обращаются с индиви­
дом так, словно он - хотя и нечто новое, но обязан сделать­
ся повторением. Если человек вначале предстает перед ними
как что-то незнакомое, никогда не бывавшее, то они долж­
ны сделать его знакомым, бывавшим. Хорошим характером
у ребенка называют проявление плененности бывавшим;
ребенок, становясь на сторону пленных умов, первым делом
демонстрирует пробуждающееся чувство солидарности; а
позже на почве этого чувства солидарности он и становит­
ся полезным своему государству или сословию.

229

Мера вещей у пленных умов. - Пленные умы говорят о четырех
родах оправданных вещей. Во-первых, оправданны все дол­
говечные вещи; во-вторых, оправданны все вещи, которые
нам не досаждают; в-третьих, оправданны все вещи, которые
нам полезны; в-четвертых, оправданны все вещи, ради кото­
рых мы пошли на жертвы. Последнее объясняет, к приме­
ру, почему война, начатая против воли народа, продолжает­
ся с воодушевлением, как только приводит к первым жерт­
вам. - Свободные умы, выносящие свое дело на суд пленных
умов, обязаны доказать, что свободные умы были всегда, то
есть что свободомыслие долговечно, далее, что они не хоте­
ли бы никому досаждать, и, наконец, что в целом они при­
носят пленным умам пользу; но поскольку они не в состоя­
нии убедить пленные умы в этом последнем, то доказатель­
ства в пользу первого и второго пунктов ничего им не дадут.

230

Espntfort. - В сравнении с тем человеком, на стороне кото­
рого традиция и который поэтому не нуждается ни в каких
основаниях для своих поступков, свободный ум всегда слаб,
особенно, когда надо действовать; ведь ему известно слиш­
ком много мотивов и точек зрения, а потому рука его неуве­
ренна, неопытна. Какие же есть способы сделать его всетаки относительно сильным, чтобы он по крайней мере смог

5· Признаки высшей и низшей культуры

177

добиться успеха, а не сгинуть без следа? Как появляется
сильный ум (esprit fort)? В частном случае это вопрос о про­
исхождении гениальности. Откуда берется энергия, несги­
баемая сила, упорство, с которыми человек страстно стре­
мится добыть себе совершенно индивидуальное понимание
мира вопреки традиции?

231

Возпикновенш гениальности. - Находчивость узника, с какой
он ищет способов вырваться из плена, самое хладнокров­
ное и терпеливое использование любой мельчайшей зацеп­
ки могут показать, к каким возможностям прибегает подчас
природа, чтобы создать гения - это слово я прошу понимать
без всякого мифологического и религиозного привкуса:
она бросает его в тюрьму и до крайней степени разжигает
в нем жажду свободы. - Можно выразить это и с помощью
другого образа: человек шел по лесу своим путем и оконча­
тельно заплутал, но с неимоверной энергией стремится вы­
браться, взяв какое-нибудь одно направление, - иногда та­
кой человек обнаруживает новую дорогу, которой никто
доселе не знал: так возникают гении, которых превозносят
за оригинальность. - Уже упоминалось, что стимул для этого
часто дает увечье, уродство, заметный дефект какого-нибудь
органа, что тогда на удивление хорошо развивается какойнибудь другой орган, поскольку ему приходится выполнять
и свою собственную работу, и, заодно, чужую. Отсюда мож­
но догадаться о происхождении некоторых случаев блиста­
тельных дарований. - Пусть читатель приложит эти общие
соображения о возникновении гениальности к специаль­
ному случаю - к возникновению полностью свободного ума.

232

Догадка о происхождении свободомыслия. - Как растут в раз­
мерах глетчеры, когда солнце в местностях близ экватора
посылает вниз, на моря, больший жар, чем прежде, также,
вероятно, и ярко выраженное, распространяющееся сво-

178

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

бодомыслие может говорить о том, что где-то необычайно
усилился жар чувств.

233

Глас истории. - В общем история, кажется, выдает относи­
тельно того, как возникает гениальность, следующую ре­
комендацию: истязайте и мучайте людей, - взывает она к
страстям зависти, ненависти и соперничества, - со страш­
ной силой натравливайте их, человека на человека, народ
на народ, и притом на протяжении целых столетий, и тогда,
возможно, словно от отлетевшей в сторону искры зажжен­
ной всем этим ужасающей энергии вдруг возгорится светоч
гения; тогда воля, словно скакун, понесший от шпоры всад­
ника, разбушуется и перекинется на какую-нибудь другую
сферу. - Тот, кто уяснит себе вопрос о возникновении ге­
ниальности, а также захочет на практике применить спо­
соб, каким обыкновенно пользуется тут природа, поневоле
окажется как раз в точности таким же злым и беззастенчи­
вым, как природа. - Но, быть может, мы ослышались.

234

Чем ценна середина пути. - А может быть, право порождать
гениальность принадлежит человечеству лишь на протя­
жении какого-то ограниченного исторического периода.
Ведь от будущего человечества нельзя ожидать сразу всего
того, что были способны произвести только совершенно
определенные условия какой-нибудь эпохи прошлого; нель­
зя, например, ожидать поразительных эффектов религи­
озного чувства. Для этого последнего было свое время, и
много чего очень хорошего никогда не вырастет снова по­
тому, что могло вырасти только из него. Например, никог­
да больше не бывать религиозно ограниченному горизон­
ту жизни и культуры. Вероятно, даже тип святого возможен
лишь при известной пристрастности интеллекта, с кото­
рой, видимо, уже раз и навсегда покончено. Вот и высокая
разумность, быть может, была припасена для одного этапа

5· Признаки высшей и низшей культуры

179

истории человечества: она возникла - и возникает, посколь­
ку мы еще живем в этот период, - когда необычайная, дол­
гое время скапливавшаяся энергия воли в виде исключения
переключилась на умственные задачи наследственным спо­
собом. С этой высокой разумностью будет покончено, ког­
да такая необузданность и энергия перестанут взращивать­
ся. Человечество, возможно, на середине своего пути, в
среднюю эпоху своего существования, подходит к подлин­
ной своей цели ближе, чем в конце. Силы, которые, к при­
меру, вызывают к жизни искусство, могут прямо-таки пере­
вестись; наслаждение ложью, неточностью, символикой,
опьянением, экстазом может стать презренным. Мало того,
как только жизнь будет упорядочена в совершенном госу­
дарстве, настоящее перестанет предоставлять стимулы для
выдумки, и лишь отсталые люди станут жаждать поэтиче­
ских небывальщин. Тогда уж они, конечно, будут с тоскою
всматриваться в прошлое, во времена несовершенного го­
сударства, полуварварского общества - в наши времена.

235

Гениальность и идеальное государство противоречат друг другу
- Социалисты жаждут добиться благополучия для как можно
большего числа людей. Как только они и впрямь доведут лю­
дей до неизменной родины такого благополучия - идеаль­
ного государства, благополучие разрушит ту почву, из ко­
торой вырастает большой интеллект и развитая личность
вообще: я имею в виду могучую энергию. Когда появится
такое государство, человечество станет слишком слабым,
чтобы производить гениальность. Так не стоит ли желать,
чтобы жизнь сохранила свой насильственный характер и
чтобы постоянно все снова нарождались необузданные си­
лы и энергии? А вот душа теплая, сердобольная хочет как
раз устранения этого насильственного и необузданного ха­
рактера, и именно этого будет со всей страстью жаждать
теплейшая душа, какую только можно себе представить: а
ведь как раз этотто необузданный и насильственный харак­
тер жизни и дал ее страсти огонь, теплоту, да и само суще­
ствование; следовательно, теплейшая душа хочет устране-

ι8ο

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ния своего фундамента, своего собственного уничтожения:
но это означает, что она хочет чего-то нелогичного, что
она неразумна. Высший разум и теплейшее сердце не могут
ужиться в одной личности, и мудрец, выносящий жизни
приговор, занимает позицию и над добротой, рассматри­
вая ее лишь в качестве того, что следует учесть при под­
ведении общего баланса жизни. Мудрец должен сопротив­
ляться названным распутным желаниям неразумной добро­
ты, поскольку для него важно сохранение его собственно­
го типа, а в конечном счете - возникновение высочайшего
разума; по крайней мере, он не станет содействовать по­
явлению «совершенного государства», поскольку в таковом
найдется место лишь для ослабевших индивидов. А вот Хри­
стос, которого мы должны считать теплейшим из сердец,
требовал оболванивания людей, принял сторону нищих
духом и препятствовал появлению величайшего разума: и
это было с его стороны только логично. Его антипод, со­
вершенный мудрец - это, вероятно, можно утверждать за­
ранее, - столь же логично будет помехой появлению оче­
редного Христа. - Государство - это умное учреждение для
защиты индивидов друг от друга: если совершенствовать
его чрезмерно, то оно в конце концов ослабит, даже раз­
рушит индивида - иными словами, окончательно сорвет
достижение изначальной цели государства.

236

Климатические пояса культуры. - Метафорически можно ут­
верждать, что эпохи культуры соответствуют различным
климатическим поясам, с тою только разницей, что они
расположены последовательно друг за другом, а не рядом,
как географические пояса. В сравнении с умеренным по­
ясом культуры, перебраться в который - наша задача, пояс
прошлого в общем и целом производит впечатление тро­
пического климата. Насильственные антагонизмы, резкая
смена дня и ночи, жар и буйство красок, почтение ко всему
внезапному, таинственному, ужасному, быстро надвигаю­
щиеся бури, повсюду расточительный преизбыток рогов
изобилия природы: а тут, в нашей культуре, светлое, но не

5· Признаки высшей и низшей культуры

ι8ι

сияющее небо, чистый, довольно неподвижный воздух, све­
жесть, а порою и холод: так два эти пояса контрастируют
друг другу. Если мы поглядим, как там метафизические пред­
ставления со страшной силой швыряют на землю и растап­
тывают самые бешеные страсти, то нам покажется, будто
на наших глазах кольца чудовищных змей раздавливают в
тропических зарослях ревущих тигров; такие события не
происходят в нашем духовном климате, наше воображение
умеренно, и нам даже во сне не снилось то, что народы про­
шлого видели наяву. Но не стоит ли нам ощущать счастье
от такой перемены, даже если признать, что художники
претерпели серьезный ущерб от исчезновения тропиче­
ской культуры и считают нас, нехудожников, немного слиш­
ком трезвыми? В этом смысле у художников, вероятно, есть
право отрицать «прогресс», ведь и в самом деле: можно по
меньшей мере сомневаться в том, что последние три тысяче­
летия демонстрируют поступательное развитие искусств;
совершенно так же у какого-нибудь философа-метафизика
наподобие Шопенгауэра не будет оснований признать про­
гресс, оглядываясь на четыре последних тысячелетия с точ­
ки зрения развития метафизической философии и рели­
гии. - Для нас же и само существование умеренного пояса
культуры - это уже прогресс.

237

Ренессанс и Реформация. - В итальянском Ренессансе уже кры­
лись все позитивные властные силы, которым мы обязаны
современной культурой: это освобождение мысли, презре­
ние к авторитетам, торжество образованности над аристо­
кратическим чванством, горячий интерес к науке и к про­
шлым научным достижениям человечества, раскрепоще­
ние личности, пафос правдивости и отвращение к видимо­
сти и пустому эффекту (каковой пафос воспылал в целом
сонме артистических натур, с величайшею нравственной
чистотой требовавших от себя совершенства в творчестве
и ничего, кроме совершенства); мало того, в Ренессансе
были позитивные силы, которые до сих портгк и не достиг­
ли столь великой мощи в нашей культуре. То был золотой

ι82

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

век нынешнего тысячелетия - несмотря на все его пятна и
пороки. Зато немецкая Реформация выделяется как энер­
гичный протест ретроградных умов, еще отнюдь не насы­
тившихся средневековым мировоззрением и с глубоким
недовольством, а не с ликованием, как подобало бы, вос­
принявших признаки его разложения - необычайное обме­
ление и уплощение религиозной жизни. Они со своей се­
верной силой и жестоковыйностью отбросили людей на­
зад, жестокостями осадного положения вызвали к жизни
контрреформацию, то есть католическое христианство в
состоянии самообороны, и на два-три столетия насколько
задержали полное пробуждение и торжество наук, настоль­
ко же, можетбыть, навсегда сделали невозможным слияние
античного и современного типа мышления. Великая зада­
ча Ренессанса не была решена окончательно - этому по­
мешал протест отставшего тем временем немецкого нрава
(у которого в средние века хватало ума постоянно ходить
за Альпы себе на благо). Случайное и чрезвычайное стече­
ние политических условий позволило тогда Лютеру уце­
леть, а названному протесту набрать силу: ведь император
его защитил, чтобы использовать его реформу как орудие
давления на папу, а с другой стороны, ему тайком покрови­
тельствовал папа, чтобы использовать протестантских им­
перских князей в качестве противовеса императору. Без
такого редкостного наложения намерений Лютера сожгли
бы, как Гуса, - и тогда заря Просвещения взошла бы, на­
верное, несколько раньше и в более прекрасных лучах, чем
мы можем себе представить сейчас.

238

Справедливое отношение к Богу в становлении. - Когда вся исто­
рия культуры предстает перед нашими глазами как хаос под­
лых и благородных, истинных и ложных представлений,
и при виде этого волнующегося моря мы близки к ощуще­
нию морской болезни, становится ясно, насколько утеши­
тельным может быть представление о Боге в становлении:
таковой все больше открывается в перемене декораций и
судеб человечества, и все это не слепая механика, бессмыс-

5· Признаки высшей и низшей культуры

183

ленное, бесцельное и беспорядочное взаимодействие сил.
Обожествление становления - метафизическая перспек­
тива, подобная виду с маяка вниз, на море истории, - кото­
рой утешалось поколение слишком ревностно историзирующих ученых; и не стоит на это досадовать, каким бы
ошибочным ни было названное представление. Лишь тот,
кто подобно Шопенгауэру отрицает развитие, не почув­
ствует, насколько убого это морское волнение истории, а
поскольку он ничего не ведает о Боге в становлении и не
ощущает никакой потребности в его признании, по праву
может разразиться язвительными насмешками.

239
Плоды не по сезону. - Любое лучшее будущее, которого жела­
ют для человечества, в некотором отношении по необходи­
мости есть заодно и худшее будущее: ведь думать, будто но­
вая, более высокая ступень в развитии человечества объеди­
нит в себе все преимущества прежних ступеней и, к приме­
ру, должна породить в том числе высшую форму искусства,
- это болезненное мечтательство. Наоборот, у всякого вре­
мени года есть свои преимущества и прелести, которые ис­
ключают преимущества и прелести других сезонов. То, что
выросло из религии и рядом с нею, не сможет вырасти снова,
если она разрушена; самое большее - ее сбитые с толку, за­
поздалые потомки могут соблазнять к заблуждению на этот
счет, так же как и время от времени прорывающиеся вос­
поминания о древнем искусстве: такое состояние говорит,
конечно, об ощущении утраты, нужды, но не служит сви­
детельством силы, способной породить новое искусство.

240

Растущая серьезность мира. - Чем выше культура человека,
тем большее число сфер оказывается недоступным для шут­
ки, насмешки. Вольтер выражал небесам горячую благодар­
ность за изобретение брака и церкви - и тем отменно нас
повеселил. Но он и его эпоха, а до них семнадцатое столе-

184

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

тие, высмеяли все эти темы до предела; все, о чем в этой
области еще пытаются острить, запоздало, но главное слишком уж банально, чтобы соблазнить возможных поку­
пателей. Нынче интересуются причинами; настал век все­
го серьезного. Теперь уже никому неохота шутить над раз­
личиями между действительностью и притязательной ви­
димостью, между тем, что человек есть, и тем, чем он хочет
казаться; ощущение этих контрастов совершенно изменя­
ется, как только возникает интерес к причинам. Чем глуб­
же человек понимает жизнь, тем меньше он будет шутить,
разве что еще пошутит, может быть, самое большее над
«глубиной своего понимания».

241

Гений культуры. - Если попробовать представить себе гения
культуры, то каким он будет? Он настолько уверенно, как
свои орудия, использует ложь, насилие, самое беззастенчи­
вое корыстолюбие, что заслуживает только имени злобно­
го демонического существа; но цели его, которые угадыва­
ются там и сям, велики и добры. Это некий кентавр, полу­
животное, получеловек - а вдобавок у него на голове ан­
гельские крылья.

242

Чудотворное воспитание. - Интерес к воспитанию резко воз­
растает лишь с того момента, когда человек отказывается
от веры в Бога и в его попечение, так же как медицина рас­
цвела лишь тогда, когда исчезла вера в чудотворные исцеле­
ния. Но все еще до сих пор верят в чудотворное воспитание:
ведь люди видели, как наиболее плодотворные и могуще­
ственные представители человеческого рода появлялись
на фоне величайшей путаницы, неразберихи целей, небла­
гоприятных условий, - так разве это могло быть естествен­
ным процессом? - Теперь, скоро и в таких случаях, они будут
присматриваться внимательнее, проверять тщательнее: но
никаких чудес при этом не обнаружат. Великое множество

5· Признаки высшей и низшей культуры

185

людей в тех же самых обстоятельствах беспрестанно гибло,
зато отдельные спасшиеся индивиды обыкновенно стано­
вились от этого сильнее, поскольку переносили эти плохие
условия благодаря несокрушимой врожденной силе, только
закалив и приумножив свою силу: вот и все объяснение чуда.
Воспитание, которое больше не верит в чудеса, должно учи­
тывать три вещи: во-первых, сколько энергии унаследовал
воспитанник? во-вторых, каким образом можно разжечь в
нем дополнительную энергию? в-третьих, как приспосо­
бить индивида к неимоверно разнообразным требованиям
культуры, так, чтобы они не сбивали его с толку и не разру­
шали его своеобразия? Короче говоря, как включить инди­
вида в контрапункт личной и общей культуры, чтобы он
смог одновременно и вести тему, и быть побочною темой?

243

Врач в будущем. - Сейчас нет другой профессии, предпола­
гающей такой большой профессиональный рост, как про­
фессия врача: это в особенности сделалось актуальным по­
сле того, как духовным врачам, так называемым духовни­
кам, стало уже нельзя практиковать свое заклинательское
искусство при общественном одобрении, и люди образо­
ванные их уже избегают. Высшая стадия умственного фор­
мирования современного врача еще не достигнута, если
он изучил наилучшие, новейшие методы лечения, приобрел
в них опыт и научился делать те мгновенные заключения
от следствий к причинам, которыми так славятся диагно­
сты: он должен, сверх того, владеть красноречием, подхо­
дящим к каждой личности больного и способным его убе­
дить, мужеством, уже один вид которого изгонял бы малод­
ушие (червоточину всех больных), дипломатической гиб­
костью в посредничестве между теми, кому для выздоров­
ления нужна радость, и теми, кто должен (и может) давать
радость, чтобы помочь в выздоровлении, ловкостью по­
лицейского агента и адвоката, позволяющей выведать ду­
шевные тайны, не разглашая их, - одним словом, хорошему
современному врачу нужны приемы и достижения искусств
всех других родов профессий: с таким снаряжением он ока-

ι86

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

жется в состоянии сделаться благодетелем всего общества,
приумножая добрые дела, умственные наслаждения и твор­
ческие способности, предотвращая дурные мысли, наме­
рения, махинации (отвратительным источником коих так
часто бывает нижняя часть живота), помогая сложиться
умственно-телесной аристократии (когда благословляет или
предотвращает браки), благожелательно пресекая все так
называемые душевные терзания и угрызения совести: лишь
таким путем из «знахаря» он превратится в спасителя, и
ему не нужно будет творить чудеса - так же как не нужно
будет принимать распятие на кресте.

244

По соседству с безумием. - Сумма ощущений, знаний, пережи­
ваний, то есть все бремя культуры, настолько возросла, что
чрезмерное возбуждение нервных и умственных сил сдела­
лось опасным для всех и что, более того, цивилизованные
классы в европейских странах сплошь подвержены невро­
зам, и почти в каждой многочисленной семье найдется че­
ловек, близкий к сумасшествию. Правда, люди сейчас всячес­
ки идут навстречу здоровью, но, по существу, необходимо­
стью остается уменьшение этого напряжения чувств, этого
давящего бремени культуры, уменьшение, которое, если оно
будет приобретено даже ценою тяжких потерь, все-таки
даст нам возможность для великой надежды на новый Ренес­
санс. Надо быть благодарными христианству, философам, по­
этам, композиторам за избыток глубоко волнующих чувств:
но чтобы они нас не захлестнули, нам следует призвать на
помощь дух науки, который в целом дает более холодную
и скептическую установку, а в особенности остужает раска­
ленный поток веры в окончательные истины; последний же
разбушевался преимущественно благодаря христианству.

245
Отливка колокола культуры. - Культура возникла подобно
колоколу, в оболочке из более грубого, низменного веще-

5· Признаки высшей и низшей культуры

187

ства: этою оболочкой были неправда, насилие, безгранич­
ное расширение всех индивидуальных «я», всех отдельных
народов. Не пора ли уже снять ее? Застыло ли жидкое ядро,
сделались ли хорошие, полезные влечения, привычки бла­
городного строя души настолько надежными и всеобщими,
чтобы исчезла нужда в опоре на метафизику и религиозные
заблуждения, в жестокостях и насилиях как сильнейшем
связующем звене между человеком и человеком, между на­
родом и народом? - Для ответа на этот вопрос нам уже не
в помощь указания кого-нибудь из богов: тут все должна ре­
шать наша собственная проницательность. Управление зем­
ной жизнью человека в целом человек должен взять в свои
руки, и его «всеведение» должно бдительно охранять даль­
нейшие судьбы культуры.

246

Циклопы культуры. - Кто видит те покрытые складками гор­
ные котловины, в которых лежат глетчеры, не может себе
и представить, что придет время, когда на этом же самом
месте водворятся долины с лугами, лесами и ручьями. Так же
и с человеческой историей; в ней пробивают себе дорогу
самые необузданные силы, поначалу разрушительно, но всетаки оказывается, что их деятельность была необходимой,
чтобы потом здесь поселилась более мягкая цивилизован­
ность. Ужасающие энергии - то, что называют злом, - это ци­
клопические архитекторы и путепрокладчики гуманности.

247

Круговорот человечества. - Может быть, все человечество лишь фаза развития определенного вида животных с огра­
ниченным сроком существования: человек возник из обезья­
ны и в обезьяну же обратится, причем не существует нико­
го, кто был бы хоть как-то заинтересован в столь странном
конце комедии. Как вместе с упадком римской культуры и
его важнейшей причиной, распространением христиан­
ства, верх в Римской империи взяло всеобщее обезображи-

ι88

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

вание человека, так же в силу грядущего упадка всей земной
культуры может наступить куда большее обезображивание
и в конце концов озверение человека вплоть до обезьяно­
подобия. - Будучи в состоянии учитывать такую перспек­
тиву, мы, возможно, как раз и окажемся в силах предотвра­
тить подобный исход в будущем.

248

Утешительное слово безнадежного прогресса. - Наше время про
изводит впечатление переходного состояния; старые миро­
созерцания, старые культуры еще частично сохранились,
новые еще некрепки, не сделались привычными и потому
лишены законченности и последовательности. Дело выгля­
дит так, словно все превратилось в хаос, старое погибло,
новое не годится и все больше хиреет. Но именно это про­
исходит и с новобранцем, впервые отправившимся в поход;
какое-то время он более неуверен и неуклюж, чем обычно,
потому что его мускулы приводятся в движение то по старой
системе, то по новой, и ни одна из них еще не может ре­
шительно взять верх над другой. Нас пошатывает, но этого
не стоит пугаться и, скажем, отказываться от новых дости­
жений. Кроме того, мы не в состоянии вернуться к старому,
мы сожгли корабли; нам остается только быть посмелее, и
будь что будет. - Так давайте же шагать, давайте хоть сдви­
немся с места! Возможно, наш образ действий все-таки ког­
да-нибудь будет выглядеть как прогресс, а если нет, то пусть
слова Фридриха Великого окажутся сказаны и нам, причем
в утешение: «Ah, mon cher Sulzer, vous ne connaissez pas as­
sez cette race maudite, a laquelle nous appartenons»1.

249

Болеть от прошлого культуры. - Кто уяснил себе проблему
культуры, испытывает потом болезненное ощущение, как
ι «Ах, мой дорогой Зульцер, плохо Вы знаете эту проклятую по­
роду, к которой мы принадлежим!» (фр.).

5· Признаки высшей и низшей культуры

i8g

человек, унаследовавший добытое неправедным путем бо­
гатство, или как монарх, оказавшийся у власти в результате
насильственных действий своих предков. С горечью думает
он о своем происхождении, то устыженный, то озлоблен­
ный. Весь запас силы, жизненной воли, радости, который
он прилагает к своему достоянию, нередко компенсируется
глубокой усталостью: он не может забыть о своем происхож­
дении. На будущее он глядит с унынием: его потомки - он
уже предвидит это - станут болеть от прошлого, как и он сам.

250

Манеры. - Хорошие манеры исчезают в той мере, в какой
уменьшается влияние придворных кругов и замкнутой ари­
стократии: хорошо заметить, как оно слабеет каждое деся­
тилетие, может тот, у кого наметанный глаз на публичные
церемонии: видно, как они становятся все более вульгар­
ными. Никто уже не умеет тонко преклоняться и льстить;
этим объясняется тот смехотворный факт, что в случаях,
когда в наши дни приходитсявырзжать почтение (к примеру,
в адрес крупного политического деятеля или художника),
то от смущения, от нехватки ума и грации ораторы заим­
ствуют язык глубочайших чувств, чистосердечной, беспо­
рочной добропорядочности. Поэтому общественные тор­
жественные собрания людей кажутся все более неуклюжи­
ми, но зато сердечными и добропорядочными, не будучи
таковыми. - Так, значит, дело с манерами обстоит все хуже
и хуже? Скорее, мне кажется, манеры идут глубоко вниз по
кривой, и мы приближаемся к ее низшей точке. Лишь когда
в обществе окончательно закрепятся его цели и принципы,
став формообразующими (в то время как теперь усвоенные
через подражание манеры прежних его формообразующих
состояний наследуются и усваиваются со все большим тру­
дом), появятся манеры общения, жесты и выражения меж­
человеческих отношений, которые, вероятно, окажутся
столь же необходимыми, простыми и естественными, как
и эти цели и принципы. Все это принесут с собою лучшее
распределение времени и труда, гимнастические упражне­
ния, приспособленные так, чтобы сопровождать всякий

igo

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

хороший досуг, усиленное и более строгое мышление, даже
телу придающее ум и гибкость. - Здесь, конечно, можно бы
вспомнить о наших ученых с некоторой насмешкой: прав­
да ли, что они, как-никак претендующие на роль отцов этой
новой культуры, отличаются тонкими манерами? Это, ка­
жется, не так: хотя умом они довольно сознательно к этому
стремятся, но плоть их слаба. Прошлое еще слишком силь­
но в их мускулах: ученые все еще находятся в зависимом
положении, будучи наполовину светским духовенством, на­
половину наемными воспитателями аристократов и ари­
стократии, а помимо того, педантизм науки, устаревшие
бездарные методы искалечили их, отняли жизненную силу.
Стало быть, они, во всяком случае своей плотью, а нередко
на три четверти и умом, все еще остаются придворными
старой, даже дряхлой культуры, а потому и сами дряхлы;
новый дух, который порою потрескивает в этих старых скор­
лупках, покамест годится лишь для того, чтобы внушать им
неуверенность и робость. В них бродят и призраки про­
шлого, и призраки будущего: так что ж удивительного, если
они при этом не умеют придать своему лицу любезность,
не владеют приятными манерами?

251

Будущее науки. - Много удовольствия доставляет наука тому,
кто в ней трудится и исследует, и совсем мало - тому, кто
усваивает ее результаты. А поскольку все важные научные
истины мало-помалу поневоле становятся будничными и
общераспространенными, то исчезает даже такое неболь­
шое удовольствие: вот так мы давным-давно перестали ра­
доваться, выучивая наизусть столь восхитительную табли­
цу умножения. Если же наука доставляет все меньше радо­
сти, отнимая все больше удовольствия своими подозрени­
ями в адрес утешительной метафизики, религии и искус­
ства, то иссякает тот величайший источник наслаждения,
которому человечество обязано чуть ли не всей своей че­
ловечностью. Поэтому высшая культура должна дать чело­
веку двойной головной мозг, как бы два мозговых желудоч­
ка, один для восприятия науки, а другой - для восприятия

5. Признаки высшей и низшей культуры

ig ι

всего ненаучного: и пусть они лежат рядом, но не смеши­
ваются друг с другом, пусть будут отдельными, изолирован­
ными; этого требует здоровье. В одной сфере помещается
источник энергии, в другой - регулятор: в растопку пойдут
иллюзии, однобокие мнения, страсти, а предотвращаться
злокачественные и опасные последствия перегрева будут
с помощью познающей науки. - Если это требование выс­
шей культуры выполнено не будет, то дальнейший ход раз­
вития человечества можно предсказать с почти полной
уверенностью: интерес к истине станет исчезать по мере
того, как она будет давать все меньше наслаждения; иллю­
зия, заблуждение, фантастика, поскольку они связаны с на­
слаждением, шаг за шагом отвоюют себе принадлежавшую
им некогда землю: ближайшим следствием этого будет упа­
док науки, обратное погружение в варварство; человече­
ству придется заново ткать свою ткань, распущенную им
за ночь, как это делала Пенелопа. Но кто поручится нам за
то, что оно всегда будет находить в себе силы для этого?

252

Радость познания. - Отчего познание, эта родная стихия ис­
следователей и философов, связано с наслаждением? Вопервых и главным образом, оттого, что человек ощущает
при этом свою силу, то есть по той же самой причине, по
какой гимнастические упражнения доставляют удоволь­
ствие даже без зрителей. Во-вторых, потому что, познавая,
человек поднимается над прежними взглядами и их пред­
ставителями, побеждает их или хотя бы думает победить.
В-третьих, потому что даже благодаря совсем незначитель­
ному новому знанию мы поднимаемся над всеми, чувствуя
себя единственными, кто тут разбирается. Это три важней­
ших причины наслаждения, но в зависимости от натуры
познающего имеется еще множество побочных причин. Немаленький их список - в том месте, где никто не ожида­
ет его найти, - дает мое паренетическое сочинение о Шо­
пенгауэре: ее формулировками сможет довольствоваться
любой бывалый слуга познания, пусть даже ему будет не­
приятен налет иронии, лежащий, кажется, на упомянутых

192

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

страницах. Ведь если верно, что для появления ученого
«нужно, чтобы слилось воедино множество весьма челове­
ческих влечений и влеченьиц», что ученый - правда, весь­
ма благородный, но отнюдь не чистый металл, «состоящий
из запутанного сплетения совершенно разных побуждений
и импульсов», то это точно так же относится к появлению
и характеру художников, философов, гениев нравственно­
сти и всех прославленных в упомянутом сочинении вели­
ких имен. А# человеческое в отношении его возникновения
заслуживает иронического подхода: потому-то ирония так
мало пользуется у людей почетом.

253
Доверие как доказательство обоснованности. - Совершенно до­
статочный признак добротности теории - то обстоятельст­
во, что ее автору на протяжении сорокалетне выказывали
никакого недоверия к ней; я же утверждаю, что не бывало
еще философа, который не смотрел бы свысока, а под ко­
нец и с пренебрежением, по меньшей мере с подозрением,
на систему, созданную им в юные годы. - Возможно, однако,
что публично он не говорил об этой смене своих убеждений
- из тщеславия или, что вероятнее у натур благородных,
из милосердного стремления щадить своих приверженцев.

254
Прирост интересного. - В ходе своего высшего образования
человеку становится интересным все, он умеет быстро на­
ходить в каждой теме ее поучительную сторону и указывать
ту точку, где она способна заполнить брешь в его мышлении
или подтвердить его идею. При этом скука все больше ис­
чезает, исчезает и чрезмерная возбудимость чувства. Тогда
он начинает ходить среди людей, как ботаник - среди рас­
тений, а себя самого воспринимает как феномен, который
сильно возбуждается только своим влечением к познанию.

5· Признаки высшей и низшей культуры

193

255
Синхронность как предмет суеверия. - Люди думают, будто
между синхронными событиями есть какая-то связь. Где-то
вдалеке умирает родственник и в это же время мы видим
его во сне - ну так, значит... Но бесчисленные родственни­
ки умирают, а во сне мы их не видим. Так терпящие кораб­
лекрушение творят обеты - а в храме потом что-то не вид­
но вотивных табличек тех, что погибли. - Человек умира­
ет, сова кричит, часы останавливаются - и все это в один и
тот же ночной час: так неужто тут нет никакой связи? Тако­
го рода фамильярные отношения с природой, которые
предполагает это ощущение, льстят людям. - Подобный
вид суеверия, только в утонченной форме, можно обнару­
жить у историков и жанровых живописцев - они обычно
испытывают своего рода водобоязнь перед всеми бессмыс­
ленными совпадениями, которыми как-никак столь богата
жизнь людей и народов.

256
Наука развивает умение, а не знание. - Ценность того, что че­
ловек какоето время строго занимался какой-нибудь строгой
наукой, определяется как раз не полученными от этого ре­
зультатами: ведь они будут бесконечно малой каплей в срав­
нении с морем всего достойного познания. Нет, итогом бы­
вает прирост энергии, способности делать выводы, упор­
ного терпения; человек научился целесообразно достигать
цели. Поэтому очень полезно побыть человеком научного
склада в отношении всего, чем станешь заниматься позже.

257
Юношеская привлекательность науки. - Поиски истины сейчас
все еще привлекательны потому, что всюду сильно контрас­
тируют с заблуждением, ставшим серым и скучным; однако
эта привлекательность все больше сходит на нет. Правда,
мы пока еще живем в эпоху юности науки и имеем обыкно-

194

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

вение преследовать истину, словно молодую красавицу; а
что будет, если в один прекрасный день она превратится в
стареющую, угрюмую бабу? Исходный принцип почти во
всех науках либо обнаружен в самое последнее время, либо
еще не найден; наука привлекает совсем иначе, если все
самое важное найдено, и исследователю осталось подобрать
только жалкие осенние паданцы (с каковым ощущением
можно познакомиться благодаря некоторым историческим
дисциплинам).

258
Статуя человечества. - Гений культуры ведет себя, подобно
Челлини, когда тот отливал своего «Персея»: расплавленно­
го металла не хватало, но его должно было хватить - тогда
мастер бросил в огонь блюда, тарелки и все, что попало ему
под руки. Точно так же этот гений бросает в огонь заблужде­
ния, пороки, надежды, химеры и другие вещи - из металла
и похуже, и получше; ведь статуя человечества должна по­
лучиться, отливка должна быть безупречной; и что за дело,
если там и сям в ход пошел материал более низкого сорта?

259
Культура мужчин. - Греческая культура классической поры
- это культура мужчин. Что касается женщин, то Перикл в
своей надгробной речи сказал о них все словами: они луч­
ше всего, если среди мужчин разговор о них заходит как
можно реже. - Эротическое отношение мужчин к юношам
- в степени, недоступной нашему пониманию, - было един­
ственной и необходимой предпосылкой всякого мужского
воспитания (примерно так же, как у нас долгое время вся­
кое приличное женское воспитание было основано только
на любовных отношениях и браке), все идеальные пред­
ставления о силе, свойственные греческой натуре, были
ориентированы на это отношение, и, вероятно, с молоды­
ми людьми никогда больше не обращались с таким внима­
нием, с такой любовью, с такою заботой о лучшем в них

5· Признаки высшей и низшей культуры

195

(virtus1), как в шестом и пятом столетиях, - иными словами,
в соответствии с прекрасными словами Гельдерлина «ведь
смертный может души своей богатство расточать с любовью
щедрой». Чем более высоким воспринималось это отно­
шение, тем на более низкую ступень сходили сношения с
женщинами: здесь учитывались только деторождение и те­
лесное наслаждение, больше ничего; никакого умственного
общения с ними не было, не было даже настоящих любов­
ных отношений. Если же, кроме того, вспомнить, что их не
пускали даже ни на какие соревнования и представления,
то единственным необыденным развлечением для женщин
остается только их участие в религиозных обрядах. - Но
когда в трагедии выводилась фигура Электры или Антиго­
ны, то в искусстве это было еще терпимо, хотя в жизни непри­
емлемо: вот так и мы сейчас не выносим никакой патетики
в жизни, а в искусстве любим на нее смотреть. - У женщин
не было никакой другой задачи, кроме как рожать прекрас­
ные, могучие тела, в которых характер отца сохранялся бы
как можно более неизменным, и тем самым противостоять
растущей нервной перевозбужденности столь высокоразви­
той культуры. Это сравнительно долго поддерживало моло­
дость греческой культуры; ведь греческий гений все снова
возвращался к природе в греческих матерях.

гбо
Предрассудок работает па величие. - Люди явно переоценива­
ют все большое и поражающее воображение. Происходит
это от их сознательной или бессознательной убежденности
в том, что очень полезно, когда кто-то бросает все свои си­
лы на какое-нибудь одно дело, как бы превращая себя в один
чудовищный орган. Для самого же этого человека, несом­
ненно, полезнее и благотворнее равномерное развитие его
сил; ведь любой талант - это вампир, высасывающий кровь
и силу из всех других сил, а чрезмерная продуктивность
способна довести самого одаренного человека чуть ли не
до безумия. Да и в искусствах крайние натуры привлекают
ι доблесть (лат. ).

196

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

к себе слишком много внимания; но чтобы плениться ими,
нужна и гораздо более низкая культура. Люди по привычке
подчиняются всему, что стремится к власти.

201

Тираны мысли. - Жизнь греков освещена лишь там, куда па­
дает луч мифа; в других местах она мрачна. А греческие фи­
лософы как раз этогскго мифа себя и лишают: не выглядит ли
это так, словно они хотели уйти от солнечного света в тень,
во мрак? Но ни одно растение не избегает света; эти фило­
софы, по сути дела, просто искали более светлого солнца, миф
был для них недостаточно чистым и сияющим. Этот свет
они находили в своем познании, в том, что каждый из них
называл своей «истиной». Тогда, однако, познание сияло
ярче; оно было еще юным и мало что знало обо всех тяготах
и опасностях на своем пути; тогда оно еще могло надеяться
одним махом попасть в средоточие всего бытия и оттуда
разгадать мировую загадку. Эти философы свято верили в
себя и свою «истину», ниспровергая ею всех своих соседей
и предшественников; каждый из них был воинственным
тирантюмгн&силытком. Может быть, никогда на земле сча­
стье верить в обладание истиной не было большим, но нико­
гда не бывали более сильными и грубость, высокомерие,
самодурство и злобность, подогреваемые такой верой. Они
были тираннами, то есть тем, чем хотел быть каждый грек и
чем он и бывал, когда мог. Исключение составляет, пожалуй,
только Солон; в своих стихах он рассказывает, как отверг
личную тираннию. Но он сделал это из любви к своему творе­
нию - законодательству; а быть законодателем - это утончен­
ная форма тирании. Парменид тоже давал законы, а, вероят­
но, и Пифагор с Эмпедоклом; Анаксимандр основал город.
Платон был воплощенным желанием стать величайшим
законодателем в философии и основателем государств; он,
видимо, ужасно страдал от того, что не реализовал главное
в себе, и душа его под конец жизни была полна самой черной
желчи. Чем больше греческое философствование теряло
власть, тем больше внутренне страдало этой желчностью
и озлобленностью; когда же различные секты вышли от-

5· Признаки высшей и низшей культуры

197

стаивать свои истины на улицах, души всех этих женихов
истины оказались целиком залитыми тиной ревности и бе­
шенства, а стихия самодурства теперь ядом полыхала в их
телах. Эти многочисленные мелкие тиранны готовы были
сожрать друг друга живьем; в них не осталось ни следа люб­
ви, а собственное познание доставляло им слишком мало
радости. - Да и вообще тот принцип, который гласит, что
тиранны, как правило, гибнут насильственной смертью, а
жизнь их потомства коротка, относится и к тираниям мыс­
ли. Их история недолга и полна насилия, их влияние быс­
тро прекращается. Почти обо всех великих эллинах можно
сказать, что они будто родились слишком поздно, - таковы
Эсхил, Пиндар, Демосфен, Фукидид; для следующего поко­
ления они уже полностью не существуют. Все это - тревож­
ная и жуткая сторона греческой истории. Сейчас, правда,
не нарадуются на евангелие от черепахи. Мыслить истори­
чески сейчас означает примерно то, что история во все
времена делалась согласно положению: «Как можно мень­
ше событий за как можно большее время!». Ах, греческая
история так быстротечна! Жизнь никогда не была столь
расточительной, столь безудержной, как в ней. Я не могу за­
ставить себя поверить, будто история греков протекала ес­
тественно, чем она так славится. Их одаренность была слиш­
ком многообразна, чтобы идти вперед медленными шаж­
ками, постепенно, как черепаха идет в состязании с Ахиллом:
а ведь именно это и называется естественным ходом разви­
тия. У греков все быстро движется вперед, но так же быстро
движется и вспять; работа всей машины так ускорена, что
стоит в ее колеса попасть хоть одному камню, и она разле­
тится вдребезги. Таким камнем был, к примеру, Сократ; раз­
витие философской науки, дотоле шедшее на диво равно­
мерно, хотя, правда, слишком поспешно, за одну ночь было
разрушено. Напрашивается отнюдь не праздный вопрос:
нашел бы Платон еще более развитый тип человека-филосо­
фа, навсегда для нас потерянный, если б остался неподвласт­
ным чарам сократизма? На доплатоновскую эпоху можно
глядеть, как на мастерскую ваятеля таких типов. Но шестое
и пятое столетия, кажется, обещали все же нечто еще боль­
шее и более высокое, чем дали в действительности; дело,
однако, не пошло дальше обещаний и предвозвестий. И все-

ig8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

таки нет потери более тяжелой, нежели потеря некоторого
типа - новой, так и не изведанной высочайшей возможности
философской жизни. Даже большая часть более древних типов
известна нам плохо; всех философов от Фалеса до Демокри­
та, мне кажется, понять необычайно затруднительно; но
тот, кому удастся воссоздать эти фигуры, окажется посреди
картин самого сильного и чистого типа. Правда, такая способ­
ность встречается редко, ее не было даже у греков поздней­
шей поры, занимавшихся историей своей более древней
философии; в особенности Аристотель глядел мимо, стоя
перед названными фигурами. Вот и складывается впечатле­
ние, что эти великолепные философы прожили свою жизнь
напрасно, а не то и вообще, что их предназначением была
только подготовка задиристых и болтливых толп сократи­
ческих школ. Здесь, как уже говорилось, зияет брешь, разрыв
в ткани развития; видимо, стряслась какая-то большая беда,
и единственное изваяние, по какому можно было бы понять
смысл и цель упомянутого великого ваятельского эскиза,
разбилось или не удалось: что случилось на самом деле, на­
всегда осталось тайной цеха. - То, что сбылось у греков - а
именно, что всякий крупный мыслитель становился тиранном, веря в обладание абсолютною истиной, почему и вся
история мысли у греков приобрела тот же насильственный,
поспешный и опасный характер, который демонстрирует
их политическая история, - такой тип событий этим еще
не исчерпан: много подобного совершалось вплоть до самого
последнего времени, хотя и все реже, а теперь уже - вряд ли
с чистой, наивной совестью греческих философов. Ведь в
целом сейчас опровергающие теории и скепсис заявляют о
себе с большей силой и громче. Период тираннов мысли за­
кончился. Правда, в сферах высокой культуры, видимо, ктото всегда будет господствовать - но отныне такое господство
находится в руках олигархов мысли. Несмотря на все простран­
ственные и политические границы, они образуют сплоченное
сообщество, члены которого знатоти признают друг друга,
какие бы благосклонные или неблагосклонные оценки ни
пускали в оборот общественное мнение и суждения влия­
тельных среди масс газетчиков и журналистов. Умственное
превосходство, прежде разделявшее мыслителей, заставляв­
шее их враждовать, теперь обычно связывает: ведь как иначе

5· Признаки высшей и низшей культуры

199

одиночки смогли бы держаться на волнах, плывя по жизни
собственным путем вопреки всем течениям, если бы там и
сям не видели подобных себе в тех же обстоятельствах и не
брались с ними за руки в борьбе как против охлократиче­
ского характера полудуховности и полуобразованности, так
и против иногда имеющих место попыток установить тираннию посредством массового влияния? Олигархи друг
другу нужны, они как нельзя более рады друг другу, они по­
нимают друг друга с полуслова - но несмотря на это, каж­
дый из них свободен, он сражается и побеждает на своем
месте и предпочитает погибнуть, но не подчиниться.

262

Гомер. - И все-таки величайшим фактом греческой образо­
ванности остается то, что Гомер так рано стал панэллинским. На этом факте зиждется вся умственная и человече­
ская свобода, которой достигли греки. Но в то же время
это было настоящим роком греческой образованности, ведь
Гомер, сведя все воедино, все нивелировал - и тем самым
разрушил более глубокие инстинкты независимости. Время
от времени из глубочайших недр эллинской натуры подни­
мался протест против Гомера; но последний неизменно вы­
ходил победителем. Всякая большая духовная власть наря­
ду с освободительным воздействием оказывает и порабоща­
ющее; правда, есть разница в том, кто порабощает людей Гомер, Библия или наука.

263

Дарование. - В столь высокоразвитом человечестве, каково
наше нынешнее, каждый получает от природы доступ к
множеству талантов. У всякого есть врожденный талант, но
лишь у немногих врожденность и привитость приводят к
такой степени упорства, выдержки, энергии, что они и
впрямь становятся талантами, а, стало быть, становятся
тем, чем являются: то есть разряжают свой талант в произ­
ведениях и поступках.

200

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
264

Переоценка или недооценка умственной одаренности. - Люди,
далекие от науки, но одаренные ценят любой признак ума,
все равно, идет ли он по верному или по неверному пути;
от человека, с которым они общаются, эти люди прежде
всего ждут, чтобы он был занимателен для них, чтобы он
их побуждал, воодушевлял, увлекал серьезной беседой или
шуткой и уж во всяком случае защищал их от скуки, словно
мощнейший амулет. Люди же научного склада знают, что
дар всевозможных озарений должен быть строжайшим об­
разом обуздан духом науки; не то, что блистает, имеет вид,
возбуждает, а истина, нередко бывающая невзрачной, - вот
тот плод, который он жаждет снять с древа познания. Он
не имеет права проводить, подобно Аристотелю, различия
между «скучным» и «занимательным», его даймон ведет его
и по пустыням, и по тропическим зарослям, чтобы повсюду
он наслаждался только реальным, прочным, подлинным. Отсюда у третьеразрядных ученых возникает пренебреже­
ние и подозрительность в отношении умственной одарен­
ности вообще, а умственно одаренные люди, в свой черед,
нередко испытывают отвращение к науке: пример тому почти все люди искусства.

265
Научение разумности. - У школы нет более важной задачи,
чем научить строгому мышлению, осторожному суждению,
умению делать логические выводы: поэтому она обязана
отказаться от всего, что непригодно для этих операций, к
примеру, от религии. Ведь ей приходится считаться с тем,
что человеческая непонятливость, привычка и нужда по­
том снова ослабят слишком сильно натянутый лук мышле­
ния. Однако насколько хватает ее возможностей, она долж­
на добиваться того, что является в человеке существенным
и определяющим: «ум да знанья светлый луч - все высшее,
чем человек могуч», как по крайней мере считает Гёте. Великий естествоиспытатель фон Бэр считает, что превос­
ходство всех европейцев над азиатами состоит в привитом

5· Признаки высшей и низшей культуры

2θΐ

школою умении первых приводить основания для своих
мыслей, на что последние попросту неспособны. Европа
ходила в школу логического и критического мышления,
Азия все еще не научилась отделять правду от вымысла и
не понимает, идут ли ее убеждения от собственных наблю­
дений и правильного мышления или же от фантазий. - Ев­
ропу сделало Европой научение разумности: хотя в Сред­
ние века она чуть было снова не сделалась частью и при­
веском Азии, - то есть чуть было не лишилась духа науки,
которым обязана грекам.

266

Недооценка воздействия гимназического образования. - Ценност
гимназии редко видят в тех вещах, которым там действи­
тельно научаются и прочно усваивают: ее видят, скорее, в
том, чему там обучают, но что гимназисты усваивают с от­
вращением, а потом как можно быстрее избавляются от
усвоенного. Чтение классиков - с этим согласится каждый,
кто получил образование, - в том виде, в каком оно прак­
тикуется повсюду, процедура просто чудовищная: с моло­
дыми людьми, ни в каком отношении к этому не готовыми,
ее проделывают учителя, которые каждым своим словом,
а часто уже одним своим появлением делают хороших ав­
торов тошнотворными. Но в этом и заключается ценность,
которой обычно не признают: что эти учителя говорят на
абстрактном языке высокой культуры, который сам по себе
тяжеловесен и труден для понимания, но зато представляет
собою высокую гимнастику для ума; что в их языке постоян­
но встречаются понятия, специальные выражения, методы,
аллюзии, которых молодые люди почти никогда не слышат
в семейных и уличных разговорах. Пускай ученики их толь­
ко слышат- разум их уже невольно принимает в себя семена
научного подхода. После такой дрессировки невозможно
остаться чистым продуктом природы, нисколько не при­
косновенным к абстрактному мышлению.

202

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
267

Изучение иностранных языков. - Изучение нескольких языков
заполняет память словами, а не фактами и мыслями, а ведь
это такой ларец, который у каждого человека может вме­
стить лишь ограниченное количество содержимого. В ито­
ге изучение языков вредит в том смысле, что внушает веру
в приобретение навыков, да и на самом деле придает чело­
веку некоторую сбивающую с толку авторитетность в обще­
нии с другими; но косвенно оно вредит еще и тем, что пре­
пятствует приобретению основательных знаний и стрем­
лению заслужить уважение людей честным путем. Наконец,
оно пагубно для тонкого языкового чутья в собственном
языке: благодаря изучению иностранных языков таковое
необратимо портится и гибнет. Два народа, давшие вели­
чайших мастеров стиля, греки и французы, не изучали чу­
жих языков. - Но поскольку общение между людьми будет,
вероятно, все более космополитичным, а, к примеру, уже
сейчас заправский лондонский купец должен уметь объяс­
няться на восьми языках письменно и устно, то изучение
иностранных языков - это неизбежное зла, однако, дойдя
в конце концов до крайней степени, оно вынудит челове­
чество найти и соответствующее лекарство: в каком-нибудь
отдаленном будущем у всех будет некий новый язык, понача­
лу - язык торговли, а потом и язык духовного общения вооб­
ще, и это так же верно, как то, что когда-нибудь появится
воздухоплавание. Зачем же иначе филология на протяжении
целого столетия изучала законы языка, определяя в каждом
отдельном языке все необходимое, ценное, удавшееся?

268

К военной истории индивида. - В отдельной человеческой
жизни, проходящей через несколько культур, мы в сжатом
виде обнаруживаем битву, которая вообще-то разыгрыва­
ется между двумя поколениями, между отцом и сыном: близ­
кое родство обостряет эту битву, поскольку каждая сторона
беспощадно вовлекает в нее столь коротко ей знакомую
внутреннюю жизнь другой стороны; поэтому такая битва

5· Признаки высшей и низшей культуры

203

в отдельном индивиде будет всего ожесточенней; здесь каж­
дая новая ее фаза перешагивает через предыдущие с лютой
несправедливостью, не признавая их средств и целей.

2бд

На четверть часа раньше. - Время от времени можно увидеть
человека, который опередил в своих взглядах эпоху, но всетаки лишь настолько, что предвосхищает вульгарные воз­
зрения следующего десятилетия. Он обладает обществен­
ным мнением прежде, чем оно сделалось общественным,
то есть он на четверть часа прежде других пал в объятия
воззрения, заслуживающего сделаться тривиальным. Но и
слава его обыкновенно громче, чем слава людей истинно
великих и опередившихэпоху.

270

Искусство читать. - Всякое сильное направление односто­
ронне; оно похоже на направление прямой линии и, подоб­
но ей, исключительно, то есть не соприкасается с множест­
вом других направлений, как делают слабые партии и нату­
ры, волнообразно шатаясь туда-сюда: а потому и филологам
надо простить, что они односторонни. Восстановление и
содержание в чистоте текстов, равно как и их объяснение,
практиковавшееся столетиями в пределах цеха, теперь, на­
конец, привело к верным методам; все средневековье было
абсолютно неспособно к строго филологическим объяснени­
ям, то есть к простому желанию понять, что говорит автор,
- найти эти методы было сложнейшей задачей, и надо оце­
нить ее выполнение по достоинству. Наука в целом обрела
качества последовательности и непрерывности лишь бла­
годаря тому, что искусство правильно читать, иначе говоря,
филология, оказалось на высоте положения.

204

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
271

Искусство делать выводы. - Величайший прогресс, который
проделали люди, заключается в том, что они учатся пра­
вильно делать выводы. Это далеко не что-то естественное,
как считает Шопенгауэр, говоря: «делать выводы способны
все, строить суждения - немногие»: научиться делать вы­
воды людям удалось не так уж и давно, да и сейчас это уме­
ние еще не возобладало. Неверные выводы были правилом
в прежние эпохи: и неиссякаемым источником доказанно­
сти этого тезиса служат мифологии всех народов, их магия
и суеверия, их религиозные культы, их системы права.

272

Годовые кольца индивидуальной культуры. - Сила и слабость
умственной продуктивности зависят далеко не столько от
наследственной одаренности, сколько от данной человеку
величины энергии. Большинство молодых образованных
людей тридцатилетнего возраста в этот первый солнцево­
рот своей жизни идут вниз и потом уже питают отвращение
к новым умственным поворотам. Поэтому-то в интересах
постоянно нарождающейся культуры всегда тотчас требу­
ется новое поколение, которое, однако, тоже уходит не­
далеко: ведь чтобы наверстать культуру отца, сыну прихо­
дится почти целиком израсходовать унаследованную энер­
гию, какой сам отец обладал в том возрасте, когда произвел
на свет сына; если у него есть небольшой избыток энергии,
он продвинется дальше (поскольку здесь путь проделывается во второй раз, дело идет вперед немного скорее; что­
бы выучить то же, что усвоил отец, сыну нужно уже не так
много сил). Люди очень энергичные, как, к примеру, Гете,
проделывают путь, какой не проделать и четырем поколе­
ниям подряд; но поэтому они слишком скоро забегают впе­
ред, и другие люди догоняют их только в следующем столе­
тии, и, может быть, даже не вполне, поскольку целостность
культуры, непрерывность развития оказываются нарушен­
ными из-за частых перерывов. - Люди все скорее навер­
стывают обычные фазы мыслительной культуры, достиг-

5· Признаки высшей и низшей культуры

205

нутые в ходе истории. Сейчас они начинают свое приобще­
ние к культуре религиозно настроенными детьми, и при­
мерно на десятом году жизни эти настроения доходят в них
до своего пика, а потом переходят в смягченные формы
(пантеизм) по мере того, как они знакомятся с наукой; они
вконец порывают с Богом, бессмертием и тому подобными
вещами, но подпадают чарам метафизической философии.
В конце концов и она становится для них недостоверной;
зато искусство кажется им все более обещающим, а метафи­
зика еще на какое-то время остается и сохраняется разве
что преобразившись в искусство или в виде художественно
просветленного настроения. Но дух науки все громче заяв­
ляет о себе - и уводит человека к естествознанию и истории,
а особенно к наиболее строгим методам познания, в то вре­
мя как искусство довольствуется все более второстепенной
и скромной ролью. Все это обыкновенно разыгрывается в
первые тридцать лет жизни. И все это - повторение урока,
над которым человечество работало, может быть, тридцать
тысяч лет.

273

Отступить, но не отстать. - Кто нынче все еще начинает
свое развитие с религиозных чувств, а потом, возможно,
долгое время продолжает жизнь в метафизике и искусстве,
тот, безусловно, проделал добрую часть попятного пути и
вступает в гонку с другими современными людьми в неблаго­
приятных условиях: он словно проигрывает в пространст­
ве и времени. Но благодаря тому, что он побыл в тех сфе­
рах, где вольно лучатся жар и энергия и где из неиссякаемо­
го источника вулканическим потоком постоянно извергает­
ся сила, он, если только вовремя отошел от этих сфер, тем
быстрее продвигается потом вперед, его ноги становятся
стремительными, его грудь научилась дышать спокойно,
ровно, выносливо. - Он отошел назад лишь затем, чтобы
как следует разогнаться для прыжка: потому-то в таком ре­
грессе может крыться даже что-то устрашающее, грозное.

2о6

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
274

Фрагмент нашего «я» как художественный объект. - Признак
высшей культуры - сознательно удерживать в себе и быть
способными нарисовать точную картину тех фаз своего
развития, которые люди более низкие проживают почти
бездумно, а потом стирают с доски своей души: ведь это и
есть высший вид живописного искусства, доступный лишь
немногим. Для этого необходимо искусственно изолиро­
вать такие фазы. Занятия историей вырабатывают способ­
ность к подобной живописи, поскольку, приковывая наше
внимание к какому-то отрезку истории, жизни народа или
человека, постоянно побуждают нас сосредотачиваться на
совершенно определенном горизонте мыслей, на опреде­
ленной интенсивности чувств, на преобладании одних,
отступлении назад других. Чувство истории заключается в
умении быстро реконструировать такие системы мыслей
и чувств на основании имеющихся данных - вот как от ви­
да случайно уцелевших одиночных колони да остатков стен
в уме складывается картина разрушенного храма. Ближай­
ший результат этого - то, что мы начинаем смотреть на на­
ших ближних как на подобные, совершенно определенные,
системы, как на представителей различных культур, то есть
как на нечто необходимое, но изменчивое. А, с другой сто­
роны, - то, что мы выделяем фрагменты истории нашего
собственного становления и научаемся рассматривать их
самостоятельно.

275

Киники и эпикурейцы. - Киники распознают связь между
учащением и усилением страданий цивилизованных людей
и умножением их потребностей; значит, они понимают, что
избыток мнений о прекрасном, приличном, подобающем,
отрадном должен порождать изобильные источники на­
слаждения, но равным образом и источники отвращения.
В соответствии с этим пониманием они умаляют себя, отка­
зываясь от множества таких мнений и уклоняясь от некото­
рых требований культуры; тем самым они обретают ощуще-

5· Признаки высшей и низшей культуры

207

ние свободы и прилива сил; и мало-помалу, когда привычка
делает их образ жизни выносимым для них, чувство отвра­
щения в них и впрямь начинает встречаться реже и быва­
ет слабее, нежели у цивилизованных людей, и они уподо­
бляются домашнему животному; кроме того, все их ощуще­
ния сопровождаются прелестью контраста - да и глумить­
ся они тоже умеют от сердца, так что благодаря этому они
снова высоко поднимаются над сферой ощущений, свой­
ственных животным. - У эпикурейцев та же позиция, что
и у киников; обычно те и другие отличаются только тем­
пераментом. Но эпикурейцы используют свою более высо­
кую культуру, чтобы добиться независимости от расхожих
мнений; они возвышаются над этими мнениями, в то время
как киники ограничиваются своим негативизмом. Они как
бы идут по безветренным, надежно закрытым, полутемным
проходам, а над ними, на ветру, шумят верхушки деревьев,
давая им понять, какой бурный мир находится снаружи. А
киники словно расхаживают там, снаружи, на бурном ве­
тру, голыми, закаляясь до бесчувственности.

276

Микрокосм и макрокосм культуры. - Лучшие открытия отно­
сительно культуры человек делает в себе самом, когда обна­
руживает, что в ней правят две разнородные силы. Поло­
жим, кто-то настолько же сильно любит изобразительное
искусство или музыку, насколько увлечен духом науки, и не
видит возможности разрешить это противоречие, уничто­
жив одну силу и дав полную свободу другой: тогда ему оста­
нется только выстроить из себя такое большое здание куль­
туры, чтобы в нем могли обитать обе эти силы, хотя и в
разных его концах, а между ними гостили примиряющие,
посредничающие силы, много большие, нежели те, посколь­
ку в случае необходимости им предстоит уладить вспыхнув­
шую ссору. Но такое здание культуры в отдельном человеке
будет обладать величайшим сходством со строением куль­
туры в целые эпохи истории и постоянно давать полезные
сведения об этом последнем путем аналогии. Ведь всюду,
где расцветала великая архитектура культуры, ее задачей

2о8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

было принуждать к согласию противоборствующие силы
путем еще более могущественного сосредоточения осталь­
ных, не столь непримиримых сил, благодаря чему противо­
речия в ней не подавляются и не сковываются.

277
Счастье и культура. - Вспоминая обстановку своего детства,
мы бываем потрясены: летний домик, церковь с кладбищем,
пруд и лес - на все это мы смотрим снова, страдая. Нас охва­
тывает жалость к себе - ведь чего только мы не выстрадали
с тех пор! А тут все вещи еще полны такого покоя, такой
вечности: мы сами так изменились, так далеко ушли; мы
встречаем даже кое-кого из тех, над кем время поработало
не больше, чем над каким-нибудь дубом: крестьян, рыбаков,
лесных жителей, - они все те же. - Потрясение, жалость к
себе при виде более низкой культуры есть признак культуры
более высокой; откуда следует, что счастья эта последняя
отнюдь не прибавила. Кто хочет снять с жизни именно уро­
жай счастья и удовольствия, тому достаточно всего лишь
неизменно уклоняться от высокой культуры.

278
Аллегория танца. - Нынче надо считать главным признаком
большой культуры вот что: когда человек обладает такой
силой и гибкостью, чтобы, с одной стороны, сохранять чи­
стоту и строгость в познании, а с другой, в иные моменты,
- уметь признать как бы преимущество в сто шагов за поэ­
зией, религией и метафизикой и глубоко ощущать их власт­
ную силу и красоту. Занимать подобную позицию между
двумя столь различными интересами - дело очень трудное,
ведь наука требует абсолютного господства своего метода,
а если это требование не удовлетворять, то возникает дру­
гая опасность - безвольных шатаний между двумя различ­
ными побуждениями. Так вот: можно на мгновение приот­
крыть решение этой трудной проблемы хотя бы с помощью
аллегории: для этого надо припомнить, что танец - не то

5· Признаки высшей и низшей культуры

год

же самое, что вялое шатание между двумя различными по­
буждениями. Высокая культура будет выглядеть подобной
отважному танцу: потому-то, как уже говорилось, для нее
и нужно так много силы и гибкости.

279
Об облегчении жизни. - Главный способ облегчить себе жизнь
- идеализация всех ее событий; но на примере живописи
стоит уяснить себе, что значит идеализация. Живописец
ждет, что зритель не станет вглядываться в картину слиш­
ком дотошно, слишком детально, он принуждает его отойти
несколько назад и смотреть уже оттуда; живописец понево­
ле рассчитывает на совершенно определенное расстояние
между зрителем и картиной; мало того, ему приходится
предполагать даже столь же определенную остроту зрения
у этого последнего; он не может себе позволить ни малей­
ших колебаний в оценке таких вещей. Стало быть, всякий,
кто стремится идеализировать свою жизнь, не должен стре­
миться так уж пристально в нее вглядываться - ему надо
всегда удерживать взгляд на известном расстоянии от нее.
Этим приемом владел, к примеру, Гёте.

28о
Осложнение как облегчение и наоборот. - Многое из того, что
на некоторых ступенях развития человека осложняет ему
жизнь, на более высоких ступенях служит к ее облегчению,
потому что такого рода люди познали в жизни осложнения
и похуже. Но бывает и обратное: так, например, у религии
два лица, что зависит от того, смотрит ли на нее человек
снизу вверх, ожидая от нее облегчения своего бремени и
нужды, или же сверху вниз, как на оковы, надетые на него,
чтобы он не поднялся в воздух слишком высоко.

2 ίο

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
28l

Неизбежное непонимание высшей культуры. - Тот, кто оснастил
свой инструмент лишь двумя струнами, подобно ученым, у
которых кроме влечения к знанию есть только еще приви­
тое воспитанием религиозное влечение, не понимает людей,
способных играть больше чем на двух струнах. Таково уж
свойство более высокой, более многоструннойкулътуры, что
культура более низкая всегда истолковывает ее превратно;
это, к примеру, имеет место, когда искусство считают скры­
той формой религиозных переживаний. А люди, у которых
кроме религии нет за душой ничего, даже науку понимают
как поиск религиозных переживаний, - так глухонемые не
знают, что такое музыка, если не зримое движение.

282

Жалобные песни. - Возможно, к преимуществам наших вре­
мен относится то, что они приносят с собою отступление
в тень, а подчас пренебрежение к vita contemplativa1. Одна­
ко приходится признать, что наше время бедно великими
моралистами, что Паскаля, Эпиктета, Сенеку, Плутарха уже
почти не читают, что труд и прилежание - вообще-то со­
провождающие великую богиню здоровья - порой, кажет­
ся, свирепствуют, словно болезнь. У людей нет времени на
раздумье и на задумчивый покой - поэтому они больше не
оценивают взгляды, отличные от собственных: им доста­
точно такие взгляды ненавидеть. При нынешнем чудовищ­
ном ускорении жизни ум и глаза привыкают смотреть и
судить только наполовину или неверно, и каждый стано­
вится похожим на пассажиров железной дороги, которые
знакомятся со страной и народом, не выходя из вагона. Са­
мостоятельная и осторожная позиция в познании расце­
нивается чуть ли не как своего рода сумасшествие, свобод­
ный ум дискредитирован, и в особенности учеными, кото­
рые не чувствуют, что его искусству подходить к вещам
свойственны их основательность, их муравьиное прилежаI созерцательность, созерцательная жизнь (лат.). См. прим.

5· Признаки высшей и низшей культуры

211

ние, а потому больше всего на свете хотели бы загнать его
в какой-нибудь отдельный уголок науки: а ведь его задача
другая и более высокая - стоя на отдельном месте, коман­
довать всем войском научных работников и просто ученых
людей и указывать им пути и цели культуры. - Время для
жалоб, подобных спетой здесь, еще впереди: но однажды,
когда со всею силой вернется дух созерцательности, они
умолкнут сами собою.

28 3
Главный недостаток активных людей. - У людей активных
обычно нет высшего вида активности: я имею в виду актив­
ность личностную. Они активны в качестве служащих, куп­
цов, ученых, то есть как существа видовые, а отнюдь не в
качестве совершенно определенных, отдельных и единст­
венных людей; в этом смысле они лентяи. - Беда людей ак­
тивных в том, что их активность почти всегда несколько бес­
смысленна. Не стоит, к примеру, спрашивать у накопителя
денег банкира, какова цель его неустанной активности: она
бессмысленна. Активные люди катятся, как катятся камни,
согласно глупости законов механики. - Все люди во все вре­
мена, да и сейчас тоже, делились и делятся на рабов и сво­
бодных; ведь тот, кто не использует две трети своего време­
ни для себя, - это раб, и тут вообще не важно, кто он такой:
государственный деятель, купец, чиновник или ученый.

284
В пользу праздных. - Ученые нынче состязаются с активными
людьми в своего рода торопливом наслаждении - и, значит,
кажется, ценят этот род наслаждения выше, нежели тот,
который для них в действительности естествен и который
на самом деле много более интенсивен: это признак того,
что созерцательную жизнь ценят все меньше. Ученые сты­
дятся otium1. Но досуг и праздность - дело благородное. ι праздности, покоя (лат.).

212

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

Если праздность и впрямь есть мать всех пороков, то, ста­
ло быть, она находится по меньшей мере в ближайшем
родстве со всеми добродетелями; однако человек празд­
ный все-таки получше, чем человек активный. - Вы, наде­
юсь, не думаете, что словами о досуге и праздности я метил
в вас, ленивцы?

28 5
Неупокоенность современного человека. - Чем дальше на запад,
тем все сильнее современная непоседливость, и американ­
цам обитатели Европы в целом представляются лежебоками
и сластолюбцами, а ведь те и сами жужжат роями, словно
пчелы и осы. Эта непоседливость растет так быстро, что
плоды высшей культуры уже не успевают созреть; кажется,
будто времена года стали сменять друг друга слишком скоро.
Из-за нехватки покоя наша цивилизация выкипает в новое
варварство. Еще ни в одну эпоху люди активные, то есть
неупокоенные, не имели такого большого веса. Поэтому
одной из необходимых поправок, которые надо внести в
характер человечества, будет очень серьезное усиление его
созерцательных качеств. Ведь уже каждый отдельный че­
ловек, в уме и душе которого царят покой и неизменность,
имеет право думать о себе, что обладает не только хорошим
темпераментом, но и общеполезной добродетелью, а храня
эту добродетель, даже выполняет более высокую задачу.

286
В каком смысле активные люди ленивы. - Я думаю, что каждый
человек должен иметь свое собственное мнение по поводу
любого предмета, о котором возможно иметь мнение, ведь
он и сам - особый, совершенно уникальный предмет, зани­
мающий по отношению ко всем другим предметам новую,
небывалую позицию. Но леность, лежащая на дне души де­
ловитых людей, мешает им черпать воду из собственного
колодца. - Со свободою мнений дело обстоит так же, как
со здоровьем: то и другое индивидуальны, то и другое не

5· Признаки высшей и низшей культуры

213

может быть предметом общепринятых суждений. То, что
одному человеку необходимо для здоровья, для другого уже причина болезни, а некоторые пути к свободе ума для
натур более развитых могут оказаться путями к неволе.

287
Censor vitae1. - Смена любви и ненависти устойчиво харак­
теризует внутреннее состояние человека, стремящегося к
свободе в суждениях о жизни; он ничего не забывает и при­
поминает вещам все, и хорошее, и плохое. В конце концов,
когда вся доска его души оказывается целиком покрыта
письменами опыта, у него уже нет ни презрения, ни нена­
висти к существованию, но нет и любви к нему: он парит
над ним, глядя то с радостью, то с печалью, и, подобно при­
роде, настроен то по-летнему, то по-осеннему.

288
Побочный результат, - Кто всерьез хочет стать свободным,
утратит при этом заодно и склонность к заблуждениям и
порокам без всякого принуждения; даже раздражение и до­
сада будут одолевать его все реже. Ведь его воля ни к чему
не стремится настойчивей, чем к познанию и ведущим к
нему путям, иными словами: к устойчивому состоянию, в
котором он познает наиболее эффективно.

28 9
Ценность болезни. - Человек, лежа в кровати и болея, иногда
догадывается, что болен большей частью своею службой,
делами или своим обществом и что благодаря им-то и по­
терял всякую осмотрительность в отношении себя: эту му­
дрость ему дает праздность, на которую он обречен своей
болезнью.
ι Строгий судья жизни (лат.).

214

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
2СЮ

Загородные ощущения. - Если горизонт жизни человека не
ограничен твердыми, спокойными линиями, подобными
очертаниям гор и лесов, то глубинный исток его воли и сам
становится беспокойным, рассеянным и алчным, как ха­
рактер горожанина: он не испытывает счастья и не дает
счастья.

291

Осторожность свободных умов. - Свободомыслящие люди, жи­
вущие только познанием, очень скоро начинают считать
достигнутыми цель своей внешней жизни, свою оконча­
тельную позицию в отношении общества и государства и,
к примеру, охотно довольствуются мелкой должностью или
доходом, которого хватает только на жизнь; ведь они при­
норавливаются жить так, что заметные изменения в систе­
ме внешних благ, даже перевороты в политической жизни
не могут сильно повлиять на их жизнь. На все это они тратят
как можно меньше энергии, чтобы, собрав все свои силы и
словно надолго задержав дыхание, погрузиться в стихию
познания. Тогда у них появляется надежда погрузиться глубо­
ко, а то и достать до самого дна. - Такие умы предпочитают
брать происходящее лишь за край, им не по нраву вещи во
всю их ширь и с растянутыми складками: ведь в этих склад­
ках можно запутаться. - Знакомы им и будни неволи, зави­
симости и подчинения. Но время от времени у них должны
выпадать воскресные дни свободы, иначе жизнь станет для
них невыносимой. - Вполне возможно, что даже их любовь
к людям станет осмотрительной и немного одышливой,
ведь с миром симпатий и слепоты они стремятся соприка­
саться только в той мере, в какой их принуждают к этому
задачи познания. Им приходится полагаться на то, что ко­
гда обвиняющие голоса назовут их безлюбыми, то гений
справедливости заступится за своих учеников и подопеч­
ных. - Есть в их образе жизни и мышления какой-то утон­
ченный героизм, не считающий нужным домогаться покло­
нения толп, как это делает его более грубый брат, и при-

5· Признаки высшей и низшей культуры

215

выкший идти по миру и уходить из мира без шума. Какими
бы лабиринтами они ни пробирались, сквозь какие бы ска­
лы ни просачивался временами ток их жизни, - выходя на
открытое место, они идут своей дорогой светло, легко и
почти бесшумно, давая солнцу пронизать себя до дна.

292
Вперед. - А потому вперед, по тропе мудрости, бодрой по­
ступью, с верою в душе! Каким бы ты ни был, будь для себя
источником знаний сам! Отбрось недовольство собствен­
ным характером, прости себе собственное «я», ведь в лю­
бом случае лестница с сотней перекладин, по которым ты
можешь взобраться к познанию, - в тебе самом. Эпоха, в
которую ты с сожалением чувствуешь себя заброшенным,
считает тебя беспредельно счастливым этим счастьем; она
призывает тебя пока не поздно приобщиться к знаниям,
которых, вероятно, будет недоставать людям позднейших
эпох. Не презирай себя за то, что одно время еще был веру­
ющим; выясни полностью, почему ты еще нашел верный под­
ход к искусству. Разве ты не можешь с большею ясностью
понять чудовищные этапы пути прежнего человечества как
раз с помощью этого рода познаний? Разве множество ве­
ликолепнейших плодов прежней культуры не произросло
как раз на той почве, которая иногда так тебе претит, - на
почве нечистого мышления? Нужно было полюбить рели­
гию и искусство, как мать и кормилицу, - иначе обрести
мудрость нельзя. Но нужно уметь смотреть и за их пределы,
перерасти их; оставаясь под их чарами, их не поймешь. Так
же близка должна быть тебе история и осторожная игра с
чашами весов, которые называются «с одной стороны - с
другой стороны». Иди вспять, ступая по следам, которые
человечество оставило в своем злосчастном великом ше­
ствии через пустыню прошлого: тогда ты вернее всего на­
учишься понимать, куда не сможет или не будет иметь пра­
ва зайти снова все будущее человечество. А раз ты изо всех
своих сил стремишься разглядеть издали, в каком месте еще
только завязывается узел будущего, то твоя собственная
жизнь обретает ценность инструмента и способа познания.

Ты должен добиться, чтобы все пережитое - попытки, ту­
пики, ошибки, иллюзии, страсти, твоя любовь и твоя на­
дежда - без остатка растворились в твоей цели. Цель эта самому сделаться необходимою цепью из колец культуры
и, исходя из этой необходимости, сделать вывод о необходи­
мости в развитии всеобщей культуры. Если твой взгляд стал
достаточно зорким, чтобы разглядеть дно в темном колодце
своего характера и познания, то хотя бы на его поверхно­
сти для тебя, быть может, окажутся различимыми далекие
созвездия будущих культур. Ты думаешь, что такая жизнь,
снабженная такою целью, слишком утомительна, слишком
очищена от всяческих приятностей? Значит, ты еще не по­
нял, что нет меда слаще, чем мед познания, и что нависшие
над тобою тучи скорби еще послужат тебе выменем, из ко­
торого ты надоишь себе молока, чтобы подкрепиться им.
И лишь когда придет старость, ты заметишь, что был по­
слушен голосу природы, той природы, которая властвует
над всем миром через наслаждение: та самая жизнь, что
достигает своей вершины в старости, достигает ее и в муд­
рости, в мягком солнечном сиянии нескончаемого умствен­
ного восторга; то и другое, старость и мудрость, ты встре­
тишь на одном горном хребте жизни - так уж распоряди­
лась природа. Тогда настает пора надвинуться туману смер­
ти, но нет причин досадовать на это. К свету - вот твое по­
следнее побуждение; радостный возглас познания - твой
последний звук.

Шестой раздел
Человек в общении
293
Благожелательное притворство. - Общаясь с человеком, нам
часто приходится благожелательно притворяться, будто
мы не видим насквозь мотивов его поведения.

294
Копии. - Копии людей выдающихся можно встретить не­
редко; большинству и здесь, как и в картинах, копии нра­
вятся больше оригиналов.

295
Оратор. - Можно говорить в высшей степени убедительно,
но так, что все будут против: это бывает, когда оратор об­
ращается не ко всем.

296
Нехватка доверительности. - Нехватка доверительности меж­
ду друзьями - ошибка, которую невозможно порицать, не
делая ее неисправимой.

2i8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
297

Коечто об искусстве дарить. - Если нам приходится отвер­
гнуть дар только потому, что преподнесен он не так, то это
озлобляет нас против дарителя.

298

Самый опасный член партии. - В каждой партии есть чело­
век, который, слишком истово высказывая основные прин­
ципы партии, склоняет остальных к отпадению.

299
Дающий советы больному. - Тот, кто дает советы больному,
приобретает чувство превосходства над ним, все равно,
приняты советы или отвергнуты. Поэтому ранимые и гор­
дые больные ненавидят советчиков больше, чем свою бо­
лезнь.

3°°
Двоякое равенство. - Страсть к равенству может проявляться
так, что человек хочет либо низвести всех других до себя
(умаляя их, замалчивая их, ставя им подножку), либо под­
няться вместе со всеми (путем признания, помощи, радости
от чужих удач).

301

Против смущения. - Лучший способ прийти на помощь очень
стеснительным людям, успокоить их, заключается в их от­
кровенном восхвалении.

6. Человек в общении

219

3°2

Пристрастие к отдельным добродетелям, - Обладание такой-то
добродетелью становится для нас особенно ценным не рань­
ше, чем мы убедимся в ее полном отсутствии у нашего про­
тивника.

33

Отчего люди возражают. - Люди часто возражают против
чужого мнения, хотя на самом деле им неприятен только
тон, каким оно высказано.

34

Доверие и доверительность. - Тот, кто умышленно пытается
установить доверительные отношения с другим человеком,
обычно не уверен в том, пользуется ли его доверием. Тот,
кто не сомневается в доверии, придает доверительности
мало значения.

3°5
Равновесие дружбы. - В нашем отношении к другому челове­
ку иногда бывает так, что полное равновесие дружбы уста­
навливается снова, когда на нашу собственную чашу весов
мы кладем несколько крупиц несправедливости.

Зоб
Самые опасные из врачей. - Самые опасные из врачей - это
те, что, будучи прирожденными актерами, подражают при­
рожденным врачам, в совершенстве владея иллюзионист­
ским искусством.

220

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
37

Когда уместны парадоксы. - Подчас, чтобы убедить умных
людей в справедливости какой-нибудь мысли, бывает до­
статочно просто представить ее в виде чудовищного пара­
докса.

3о8

Как повлиять па мужественных. - Мужественных людей мож­
но подтолкнуть к определенному поступку, изобразив его
более опасным, чем он есть.

3«9
Любезности. - Любезности, оказанные нам несимпатичны­
ми людьми, мы засчитываем им как прегрешения.

310

Заставить себя ждать. - Верное средство вывести людей из
себя и посеять в них озлобление - заставить их долго ждать
себя. Это делает их безнравственными.

31*
Против доверчивых. - Люди, дарящие нас своим полным до*
верием, думают таким путем получить право на наше до­
верие. Это ошибочное заключение; подарки не наделяют
правами.

312

Способ загладить ущерб. - Чтобы доставить личное удовлет­
ворение человеку, которому нанесен ущерб, чтобы даже

6. Человек в общении

221

настроить его в нашу пользу, часто бывает достаточно дать
ему возможность отпустить остроту на наш счет.

313

Тщеславие языка. - Скрывает ли человек свои скверные ка­
чества и пороки или откровенно в них признается, в обоих
случаях его тщеславие все равно хочет получить свою вы­
году: стоит только обратить внимание на то, как тонко он
различает, перед кем ему эти самые качества скрывать, а
перед кем быть честным и искренним.

3*4

Предупредительность. - Желание никого не обидеть, никому
не навредить с равным успехом может свидетельствовать
и о справедливом, и о робком складе души.

3*5
Что необходимо в спорах. - Кто не умеет класть свои мысли
на лед, не должен выходить на пекло спора.

3i6
Круг знакомств и самонадеянность. - Человек забывает о само­
надеянности, когда постоянно находится среди людей за­
служенных; одиночество внушает высокомерие. Молодые
люди самонадеянны, потому что вращаются в кругу равных
себе, и все они ничего из себя не представляют, но хотят
быть значительными.

222

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

3*7
Повод для нападения. - Нападения совершаются не только
для того, чтобы причинить кому-то боль, одолеть его, но
и, возможно, только чтобы убедиться в своих силах.

3i8
Лесть. - Люди, стремящиеся усыпить нашу бдительность в
общении с ними с помощью льстивых заверений, исполь­
зуют опасное средство, как бы снотворное: но если оно не
усыпляет, то тем сильнее укрепляет бдительность.

319
Хорошо писать письма. - Тот, кто не пишет книг, много мыс­
лит и живет в условиях нехватки общения, обычно стано­
вится автором хороших писем.

320

Всего отвратительней. - Сомнительно, чтобы человек много
поездивший по свету, нашел где-нибудь более отвратитель­
ные местности, чем те, что бывают на человеческом лице.

321
Сострадательные. - Натуры сострадательные и всегда гото­
вые помочь в беде редко бывают в то же время способны
радоваться вместе с другими: когда другие испытывают сча­
стье, им делать нечего, они не нужны, они не ощущают сво­
его превосходства и потому склонны выказывать свое не­
удовольствие.

6. Человек в общении

223

322

Родственники самоубийцы. - Родственники самоубийцы ста­
вят ему в вину, что он не остался жить из уважения к их
репутации.

323

Предвидеть неблагодарность. - Тот, кто дарит что-то большое,
не встречает благодарности; ведь одаренному слишком тя­
жело даже взять этот дар в руки.

324

В обществе скучных людей. - Никто не испытывает благодар­
ности к умному человеку за учтивость, когда он встает на
одну доску с обществом, в котором невежливо обнаружи­
вать ум.

325
Присутствие свидетелей. - На помощь утопающему бросают­
ся вдвойне охотней, если рядом люди, которые на это не
отваживаются.

326

Молчание. - Самый неприятный для обеих сторон способ
возражать в ходе полемики - надуться и молчать: ведь ата­
кующий обычно толкует молчание как знак презрения.

327

Секреты друзей. - Мало найдется таких, которые не выложи­
ли бы секреты своих друзей, когда нет темы для разговора.

224

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
328

Гуманность. - Гуманность прославленных умов состоит в том,
чтобы, общаясь с умами безвестными, из любезности дер­
жаться ошибочных мнений.

329
Смущенные. - Люди, которые чувствуют себя в обществе не­
ловко, используют любую возможность, чтобы публично,
перед всеми, показать свое превосходство над соседом, над
которым они чувствуют свое превосходство, - показать, к
примеру, насмешкой.

33

Благодарность. - Душу тонкую удручает сознание того, что
кто-то обязан ей благодарностью; грубую душу - что кому-то
обязана благодарностью она сама.

ЗЗ 1
Признак отчужденности. - Сильнейший симптом отчужден­
ности во взглядах двух людей - то, что в разговоре они под­
шучивают, но никому из них при этом не смешно.

332

Высокомерие заслуженных. - Высокомерие людей заслужен­
ных оскорбляет больше, чем высокомерие людей без за­
слуг: ведь оскорбительны уже сами заслуги.

6. Человек в общении

225

333
Опасность, скрытая в голосе, - Бывает, что во время разгово­
ра нас заставляет смутиться звук собственного голоса - и
подталкивает нас к утверждениям, вовсе не соответствую­
щим нашему подлинному мнению.

334
В разговоре. - Считать в разговоре другого в основном пра­
вым или в основном неправым - исключительно дело при­
вычки: имеет смысл и то и другое.

335
Страх перед ближним. - Мы боимся враждебного настроения
нашего ближнего, потому что опасаемся, как бы благодаря
этому настроению он не распознал наши тайны.

ззб
Упрек как отличие. - Люди весьма уважаемые даже упрек пре­
подносят так, что заметно их желание нас отличить. Это
должно показать нам, как внимательно они нами занима­
ются. Мы понимаем их совершенно неверно, когда воспри­
нимаем их упрек по существу и начинаем оправдываться;
тем самым мы раздражаем их и вызываем у них охлаждение
к себе.

337

Досада, вызванная чужой благожелательностью. - Мы ошибаем
ся относительно степени, в какой нас ненавидят или боят­
ся: ведь хотя нам самим хорошо известно, насколько силь­
но мы расходимся с человеком, направлением, партией,
но они-то знают нас очень поверхностно, а потому и ненави-

226

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

дят нас очень поверхностно. Мы часто встречаем в людях
благожелательность, для нас необъяснимую; но если мы
поймем ее причины, такое понимание будет для нас оскор­
бительно, потому что покажет, что нас воспринимают не
вполне всерьез, как людей не слишком-то значительных.

33»
Тщеславие против тщеславия. - Когда сходятся двое, чье тще­
славие одинаково по силе, оба производят друг на друга
скверное впечатление, ведь каждый был так занят впечат­
лением, которое хотел оставить в другом, что другой не
произвел на него никакого впечатления; наконец, оба за­
мечают, что их усилия оказались бесплодными, и каждый
сваливает вину за это на другого.

339
Невоспитанность как хороший признак. - Человек высокого
ума радуется, видя что-то бестактное, заносчивое, даже враж­
дебное в отношении к себе честолюбивых юношей; это не­
воспитанность норовистых коней, на которых еще не са­
дился всадник, но которые вскоре с гордостью дадут ему
сесть на себя.

34°
Когда лучше остаться неправым. - Лучше всего без возражений
принимать предъявленные обвинения, даже если они не­
справедливы, в случае, если обвиняющий увидел бы еще
большую несправедливость с нашей стороны в том, что мы
ему противоречим, а не то даже и опровергаем. Правда, ес­
ли следовать этому правилу, кто-то всегда будет неправым,
но всегда будет оказываться правым, а в конце концов с са­
мой чистой совестью на свете сделается самым несносным
тираном и мучителем; при этом то, что относится к отдельно­
му человеку, может произойти с целыми классами общества.

6. Человек в общений

227

341
Слишком мало почтения. - Люди очень чванные, получив от
других знаки меньшего внимания, чем ожидали, долго ста­
раются вводить на этот счет в заблуждение себя и других
и становятся изощренными психологами, чтобы выжать
из себя вывод: другой все-таки почтил их достаточно; если
же они своей цели не достигают и пелена иллюзии рвется,
то они впадают в тем более сильное бешенство.

342

Отзвуки древнейших душевных состояний в речи. - В манере
современных мужчин делать заявления на людях, часто мож­
но расслышать отзвук тех времен, когда они лучше, чем в
чем-нибудь другом, разбирались в оружии: то они орудуют
своими заявлениями, словно прицеливающиеся ружейные
стрелки, то кажется, будто слышишь скрежет и звон клин­
ков; а у иных мужчин заявление падает со стуком, точно
крепкая дубина. - А вот женщины говорят так, как говори­
ли бы существа, тысячи лет просидевшие у ткацкого стан­
ка, или шившие иглою, или сюсюкавшие с детьми.

343
Рассказчик. - По рассказчику нетрудно заметить, рассказыва­
ет ли он потому, что его интересует событие или потому, что
хочет вызвать интерес к своему рассказу. В последнем случае
он будет преувеличивать, пользоваться суперлативами и де­
лать тому подобное. Тогда его рассказ обычно бывает пло­
хим, ведь думает он не столько о сути дела, сколько о себе.

344
Чгпец-декламатор. - Тот, кто публично читает драматические
произведения, совершает открытия о своем характере: он
обнаруживает, что его голос звучит для выражения опре-

228

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

деленных настроений и сцен естественней, чем для выра­
жения других, скажем, для выражения всего патетического
или гротескного, - просто в обычной жизни у него, может
быть, не было случая проявить свойственную ему склон­
ность к патетическому или гротескному.

345
Сцена из комедии, разыгранная в жизни. - Человек придумыва­
ет умное замечание на какую-то тему, чтобы потом высказать
его в обществе. Тогда, словно перед нами разыгрывается
комедия, можно видеть и слышать, как он на всех парусах
несется к намеченному пункту, стараясь направить обще­
ство туда, где мог бы сделать свое замечание; как он малопомалу подталкивает беседу к одной цели, то и дело теряет
направление, снова выходит на курс и, наконец, дожидает­
ся нужного момента: он уже открывает рот - и вдруг кто-то из
присутствующих высказывает его собственное замечание.
Что тут прикажете ему делать? Опровергать свое же мнение?

346
Невольная невежливость. - Когда кто-нибудь невольно обхо­
дится с другим невежливо, скажем, не здоровается с ним,
потому что не узнал, ему бывает досадно, хотя упрекнуть
он себя за это не может; ему обидно, что он стал причиной
плохого мнения о себе у этого другого, или он боится по­
следствий вызванного им дурного настроения того чело­
века, или его огорчает, что он его задел, - стало быть, тут
в нем могут проявиться тщеславие, страх или сострадание,
а, может быть, и все это вместе.

347
Шедевр предательства. - Высказать оскорбительное подо­
зрение в предательстве против одного из соучастников за­
говора как раз в тот момент, когда клеветник сам соверша-

6. Человек в общении

229

ет предательство, - шедевр злобы, ведь это связывает окле­
ветанного лично и заставляет его какое-то время вести себя
так, чтобы не навлечь на себя подозрений, совершенно
открыто: а настоящий предатель развязывает себе руки.

Наносить оскорбления и получать оскорбления. - Куда приятней
оскорбить, а потом попросить прощения, чем получить
оскорбление и дать прощение. Тот, кто делает первое, про­
являет свою силу, а после - добрый нрав. Оскорбленный
обязан простить, если не хочет прослыть бесчеловечным;
из-за такого принуждения наслаждение от унижения дру­
гого невелико.

349
В ходе диспута, - Когда оспаривают чужое мнение и в то же
время излагают свое собственное, то постоянное внимание
к чужому мнению обычно сбивает естественную позу соб­
ственного: оно предстает более нарочитым, более углова­
тым, может быть, несколько преувеличенным.

350
Прием. - Тому, кто хочет добиться от другого чего-то труд­
новыполнимого, вообще не следует излагать свое дело как
проблему, а просто представить свой план, будто он - един­
ственно возможный; ему надо уловить момент, когда в гла­
зах партнера мелькнет возражение, несогласие, а тогда сра­
зу оборвать изложение, не дав тому времени на них.

351
Угрызения совести по возвращении из общества. - Почему нас
мучает совесть, когда мы возвращаемся домой из обыкно-

230

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

венного общества? Потому что легкомысленно отнеслись
к серьезным вещам, потому что в разговоре об определен­
ных лицах высказались без полной откровенности или по­
тому что смолчали, когда должны были говорить, потому
что не вскочили и не кинулись вон, когда для этого была
причина, короче говоря, потому что вели себя в обществе
так, словно к нему принадлежали.

352
Быть неверно оцененным. - Тем, кто постоянно старается по­
нять, как о нем судят, постоянно владеет досада. Ведь уже
самые близкие к нам люди (которые нас «знают лучше всех»)
судят о нас неверно. Даже наши добрые друзья порой дают
волю своей досаде в недоброжелательных словах; так оста­
лись бы они нашими друзьями, если б знали нас до дна? - Су­
ждения людей, к нам равнодушных, для нас болезненны, по­
тому что звучат очень непредвзято, чуть ли не объективно.
А уж когда мы замечаем, что человек, настроенный к нам
враждебно, знает один из тайных уголков нашей души не ху­
же нас самих, то насколько же тогда это для нас мучительно!

353
Тирания портрета. - Художники и государственные деятели,
которые быстро составляют себе полную картину человека
или события из его отдельных черт, как правило, впадают
в заблуждение, задним числом требуя, чтобы событие или
человек и впрямь оказались такими, какими они его себе
нарисовали; они прямо требуют, чтобы человекбыл таким
талантливым, таким хитрым или таким неправым, каков
он по их представлениям.

354
Родственник как лучший друг. - Греки, так хорошо знавшие,
что такое друг, - а они одни из всех народов занимались

6. Человек в общении

231

глубокими и многосторонними философскими исследова­
ниями дружбы, и друг для них первых и доселе последних
предстал проблемой, достойной решения, - эти самые греки
называли родственников тем же словом, которое является
суперлативом от слова «друг». Это остается для меня за­
гадкой.

355
Непризнанная честность. - Когда кто-то в разговоре цитиру­
ет себя («я тогда сказал», «я обычно говорю»), то это произ­
водит впечатление высокомерия, хотя чаще всего порож­
дается прямо-таки противоположной причиной, - по мень­
шей мере честностью, которая не хочет украшать и при­
хорашивать настоящие мгновения находками, сделанными
в какие-то из прошлых.

356
Паразит. - Если человек предпочитает жить в зависимости,
за чужой счет, лишь бы не работать, и обычно со скрытой
злобой к тем, от кого зависит, то это говорит о полном от­
сутствии у него душевного благородства. - Такой строй души
чаще встречается у женщин, чем у мужчин, но это и куда
простительней для первых (по историческим причинам).

357
На алтарь примирения. - Бывают обстоятельства, когда от
человека можно требовать какой-то вещи только в форме,
для него оскорбительной и означающей ссору: ощущение
того, что перед ним враг, настолько мучительно для него,
что первый же признак более мягкого отношения к себе
он с радостью использует для примирения и кладет на ал­
тарь этого примирения ту самую вещь, которая раньше бы­
ла для него настолько важна, что он никогда не расстался
бы с нею.

232

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
358

Требование сострадания как признак наглости. - Встречаются
люди, которые, оскорбляя других в припадке ярости, тре­
буют при этом, во-первых, чтобы на них не сердились, и,
во-вторых, чтобы их пожалели - за то, что они подвержены
таким сильным припадкам. Вот как далеко заходит челове­
ческая наглость.

359
Наживка. - «У каждого человека своя цена» - это неправда.
Но, пожалуй, для каждого найдется наживка, на которую
он должен клюнуть. Например, чтобы привлечь человека
к какому-то делу, достаточно придать этому делу блеск чело­
веколюбия, благородства, милосердия, самопожертвования,
- а какому же делу нельзя его придать? - Это сласти и лаком­
ства для их душ; у других людей - свои сласти и лакомства.

360

Чем отвечать на похвалы. - Когда хорошие друзья хвалят че­
ловека одаренного, он - из вежливости и благожелатель­
ности - частенько показывает, что рад этому, хотя на самом
деле ему это безразлично. Его внутреннее существо совер­
шенно нечувствительно к этому, и похвалами его ни на шаг
не вытащишь из света или из тени, в которых оно лежит;
но люди хотят похвалою доставить удовольствие, и зачем
же их огорчать, не показывая им своей радости от похвалы?

361
Что узнал Сократ. - Если человек стал мастером в каком-ни­
будь деле, то обыкновенно именно поэтому в большей части
всех других дел он останется полным профаном; но сам дума­
ет об этом прямо противоположное, что и узнал уже Сократ.
Вот то зло, которое делает неприятным общение с мастерами.

6. Человек в общении

233

362

Способ озвереть, - В борьбе с глупостью самые справедливые
и мягкосердечные люди в конце концов звереют. Для них
это, возможно, подходящий метод обороны; ведь для мед­
ных лбов естественным образом в качестве аргумента ну­
жен сжатый кулак. Но поскольку, как уже сказано, характе­
ром первые мягкосердечны и справедливы, то сами полу­
чают от этого способа необходимой обороны больше боли,
чем тот причиняет боли глупцам.

3^3

Любопытство. - Если бы не было на свете любопытства, ма­
ло что можно было бы сделать на благо ближнего. Но любо­
пытство прокрадывается в дом несчастных и нуждающих­
ся под именем долга или сострадания. - Может быть, даже
в пресловутой материнской любви есть добрая доля любо­
пытства.

364

Просчеты в обществе. - Этот хочет вызвать к себе интерес
своими суждениями, тот - симпатиями и антипатиями, тре­
тий - своими связями, четвертый - своим одиночеством:
и все их расчеты неверны. Ведь тот, для кого разыгрыва­
ется представление, сам думает быть единственно важной
персоной в этом представлении.

3&5
Дуэль. - В пользу всяческих дел чести и дуэлей можно ска­
зать: когда человек настолько раздражителен, что и жить
не захочет, если такой-то скажет или подумает о нем то-то и
то-то, то он имеет право поставить на карту жизнь и смерть
- свою или другого. С тем, что он настолько раздражителен,
ничего не поделаешь, тут мы - наследники прошлого, как

234

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

его величия, так и его излишеств, без которых не было бы
и величия. И если уж существует закон чести, по которому
пролитие крови равнозначно смерти, так что если дуэль
состоялась по всем правилам, то душа испытывает облег­
чение, и это великое благодеяние, ведь иначе множество
человеческих жизней оказалось бы в опасности. - Такого
рода установление вообще внушает людям осторожность
в поведении и делает общение с ними возможным.

3 66

Благородство и благодарность. - Благородная душа с радостью
почувствует себя обязанной кому-то благодарностью и не
станет трусливо избегать обстоятельств, связанных с такой
обязанностью; и в изъявлениях благодарности она будет
умеренной; низкие же души противятся всякой обязанно­
сти или, проявляя потом благодарность, делают это чрез­
мерно и чересчур усердно. Кстати, это последнее встреча­
ется и у лиц низкого происхождения или зависимого по­
ложения: оказанная по отношению к ним благосклонность
кажется им чудом милосердия.

Уроки красноречия. - Одному, чтобы говорить хорошо, нужен
кто-то превосходящий его решительно и общепризнанно,
другому по-настоящему раскрепощенная речь и удачные ора­
торские приемы даются только в присутствии того, кого
превосходит он: в обоих случаях причина одна и та же; каж­
дый из них говорит хорошо только тогда, когда говорит
sans gêne1, один - потому что в присутствии вышестоящего
не чувствует побуждения к конкуренции, соперничеству, с
другим то же самое происходит в присутствии нижестоя­
щего. - Но есть и совсем иная порода людей, которые гово­
рят хорошо, лишь если говорят, соревнуясь, - с целью по­
бедить. Так какая же из этих пород честолюбивей: те люди,
ι без стеснения (фр.).

6. Человек в общении

235

что говорят хорошо, побуждаемые тщеславием, или те, что
как раз из этого же побуждения говорят плохо или вообще
не говорят?

3 68

Талант к дружбе. - Среди людей, обладающих особенной
одаренностью к дружбе, выделяется два типа. Один нахо­
дится в постоянном росте и для каждой фазы своего раз­
вития находит подходящего к ней друга. Друзья из числа
тех, которых он приобретает таким образом, редко бывают
связаны друг с другом тесными узами, порой между ними
царят разлад и раздор: в полном соответствии с тем, что
более поздние фазы развития отменяют или ущемляют бо­
лее ранние. Такого человека в шутку можно назвать лестни­
цей. - Другой тип представляет человек, обладающий спо­
собностью притягивать к себе очень разные характеры и
дарования: пользуясь этой способностью, он приобретает
целый круг друзей; а благодаря этому они и сами вступают
во взаимные дружеские отношения несмотря на все свои
несходства. Назовем такого человека кругом: ведь такая со­
пряженность столь различных склонностей и натур долж­
на каким-то образом содержаться в нем заранее. - Кстати,
дар иметь хороших друзей у некоторых людей сильнее да­
ра быть хорошим другом.

Тактика в разговоре. - После разговора с кем-нибудь человек
лучше всего отзывается о своем собеседнике, если восполь­
зовался случаем блеснуть перед ним своим умом, своей лю­
безностью. Люди смышленые, стремящиеся вызвать чье-то
расположение, пользуются этим, во время разговора соз­
давая для него наиболее удобные ситуации, в которых тот
смог бы удачно пошутить и т. п. Можно вообразить потеш­
ную беседу двух очень смышленых людей, каждый из кото­
рых стремится расположить другого к себе, а потому под­
брасывающих друг другу в разговоре там и сям такие пре-

236

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

красные возможности, но при этом ни один их не исполь­
зует: вот вся беседа так и протекает без ума и без любез­
ности - как раз потому, что каждый предоставляет другому
случай показать ум и любезность.

370

Разрядка недовольства. - Человек, у которого что-то не ладит­
ся, предпочитает отнести эту незадачу к злой воле другого,
но только не к случайности. Его возбужденное состояние
смягчается, если причиною своей неудачи он считает лицо,
а не положение дел; ведь лицам можно отомстить, а бесчин­
ства случая приходится проглатывать. Поэтому присные
монархов, когда у тех что-то не ладится, обычно указывают
им в качестве мнимой причины неудачи на какого-нибудь
человека, жертвуя им в интересах всего двора, поскольку
иначе монарх выместил бы свое недовольство на них на
всех, раз уж он не может отомстить самой богине судьбы.

371
Принять цвета окружения. - Почему ощущения симпатии и
антипатии так заразительны, что невозможно жить рядом
с человеком сильных чувств, не наполняясь, словно сосуд,
всеми его за и против} Во-первых, очень трудно, а порой
прямо-таки невыносимо для нашего тщеславия полностью
удерживаться от оценок: оно принимает тогда тот же цвет,
что скудость мыслей и ощущений или робость, немужест­
венность; и вот нас по меньшей мере тянет выступить, мо­
жет быть, против линии окружающих, если такая позиция
доставляет нашей гордости больше удовольствия. Но обыч­
но - и это во-вторых- мы вообще не осознаем перехода от
равнодушия к симпатии или антипатии, а мало-помалу при­
учаемся воспринимать так же, как окружающие, а поскольку
нам так приятны одобрительная симпатия и взаимопони­
мание, то вскоре мы начинаем носить все эмблемы и пар­
тийные цвета нашего окружения.

6. Человек в общении

237

372
Ирония. - Ирония как педагогический метод уместна только
со стороны учителя в любого рода общении с учениками: ее
цель -унизить, пристыдить, но таким целебным способом,
чтобы разбудить хорошие устремления и побудить нас к по­
чтению и благодарности в отношении того, кто нас таким
образом полечил, словно он и впрямь врач. Употребляющий
иронию разыгрывает неосведомленность, да так ловко, что
вводит в заблуждение беседующих с ним учеников, а те, бу­
дучи полностью уверены в своем превосходстве, смелеют
и всячески обнаруживают свое невежество; они теряют осто­
рожность и раскрываются до нутра, - пока в один прекрас­
ный момент светильник, который они подносили к лицу
учителя, не начинает очень унизительно для них бросать
лучи на них же самих. - Там, где нет таких отношений, как
между учителем и учениками, ирония становится невос­
питанностью, пошлым аффектом. Все писатели-ироники
рассчитывают на глупую породу людей, которым очень нра­
вится чувствовать свое превосходство над всеми другими
вместе с автором, а на него смотрят как на рупор своего
высокомерия. - Привычка к иронии, а равным образом и к
сарказму, вообще портит характер, она мало-помалу выраба­
тывает в человеке постоянное злорадное ощущение своего
превосходства: в конце концов он уподобляется кусачей
собаке, которая научилась не только кусаться, но и смеяться.

373
Высокомерие. - Нет ничего более опасного, чем прорастание
того сорняка, что зовется высокомерием и губит все добрые
плоды наших усилий; есть ведь высокомерие в сердечности,
в демонстрациях почтения, в благожелательной искрен­
ности, в ласке, в дружеских советах, в признании своих оши­
бок, в сочувствии к другим, и все эти прекрасные вещи воз­
буждают отвращение, если между ними растет этот сорняк.
Человек высокомерный, то есть тот, кто хочет означать
нечто большее, чем он есть или считается, неизменно делает
ложный расчет. Да, он пользуется минутным успехом, по-

238

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

скольку люди, с которыми он высокомерен, обычно из стра­
ха или по инерции оказывают ему тот почет, которого он от
них требует; но за это они жестоко ему мстят, вычитая из зна­
чительности, которой до сих пор его наделяли, как раз столь­
ко, сколько он требовал для себя сверх меры. Нет ничего,
за что люди заставляют расплачиваться с собой дороже,
чем унижение. Высокомерный человек может поставить
под сомнение и умалить в глазах других свои действительно
большие заслуги настолько, что те станут втаптывать их в
грязь. - Даже гордое поведение следует разрешать себе лишь
в том случае, если есть полная уверенность, что его поймут
правильно, не считая высокомерием, к примеру, в общении
с друзьями и женами. Ведь нет в обхождении с людьми боль­
шей глупости, чем стяжать себе славу человека высокомер­
ного; это еще хуже, чем не уметь вежливо лгать.

374
Диалог. - Разговор двух людей - это разговор совершенный,
ведь все, что говорит каждый из них, получает свою опре­
деленную окраску, свое звучание, свой сопровождающий
жест в точном расчете на другого собеседника, а, значит, в
соответствии с тем, что происходит при обмене письмами,
когда один и тот же человек демонстрирует десяток разных
выражений души в зависимости от того, к кому пишет. В
диалоге лучи мысли преломляются лишь одним-единственным образом: это-то преломление собеседник и ставит пе­
ред нами, словно зеркало, в котором нам хочется увидеть
отражение своих мыслей как можно более красивым. А как
обстоит дело, если в разговоре участвуют два, три и больше
других собеседников? Тогда беседа неизбежно теряет в тон­
ких индивидуальных нюансах, различные расчеты скрещи­
ваются и упраздняют друг друга; оборот, приятный слуху
одного, не укладывается в образ мыслей другого. Поэтому
в беседе с участием нескольких людей человек вынужден
сдерживать себя, излагать факты без прикрас и потому ли­
шать предметы той дымки гуманности, которая делает диа­
лог одной из приятнейших вещей на свете. Стоит только
прислушаться к тону, в каком мужчины обычно говорят в

6. Человек в общении

239

общении с целыми группами мужчин, - он таков, будто ба­
совый голос всей речи гласит: «Это л, это говорю л, а там
думайте что угодно!». Вот причина, по какой глубокомыс­
ленные женщины вызывают недоумение, чувство неловко­
сти и отторжения у того, кто видел их в обществе: они обра­
щаются к множеству, вещают перед множеством, что на­
прочь лишает их учтивости ума и только бросает яркий свет
на их сознательное упорство в своем мнении, их тактику и
расчет на публичную победу: а ведь в диалоге те же самые
женщины снова становятся просто женщинами и вновь об­
ретают свойственную им прелесть ума.

375
Посмертная слава. - Расчет на признание в отдаленном бу­
дущем имеет смысл лишь при допущении того, что челове­
чество существенно не изменится и что все великое непре­
менно будет считаться великим не в одну эпоху, а во все.
Но это заблуждение; человечество очень сильно меняется
в своих ощущениях и суждениях о том, что прекрасно и
хорошо; нелепо фантазировать о том, будто мы опередили
остальных на милю пути и будто все человечество идет имен­
но наш^й дорогой. Кроме того, непризнанный ученый сей­
час определенно может рассчитывать на то, что его откры­
тие повторят и другие и что в лучшем случае какой-нибудь
историк потом признает: да, ему тоже было известно о томто и о том-то, но он не сумел внушить другим веру в свое
утверждение. Непризнанность всегда истолковывается по­
томками как слабость. - Короче говоря, не стоит так уж
сразу бросаться на защиту высокомерного одиночества.
Впрочем, тут бывают исключения; но признанию наших
великих достоинств, как правило, мешают наши собствен­
ные ошибки, слабости и глупости.

376
О друзьях. - Порассуждай-ка однажды с самим собой о том,
насколько различны оценки, насколько розны мнения даже

в кругу ближайших знакомых; о том, что даже те же самые
мнения в умах твоих друзей занимают совсем другое место
или обладают иной силой, чем в твоем собственном уме; о
том, сколь многообразны причины для превратного тол­
кования, для враждебного разлада. Закончив, ты скажешь
себе: как же зыбка почва, на которой строятся все наши
союзы и дружеские связи, как близки холодные ливни или
непогода, как одинок всякий человек! Если человек пони­
мает это, а к тому же еще и то, что все мнения его ближних,
их своеобразие и сила столь же неизбежны и не влекут за
собою ответственности, как и их поступки, то начинает
видеть, что эти мнения с внутренней неизбежностью выросли
из нерасторжимого сочетания характера, рода деятельно­
сти, дарований, среды, - и вот тогда-то он, возможно, из­
бавится от горечи и острого жала того чувства, с которым
некий мудрец воскликнул: «Друзья, друзей не бывает!». Он,
напротив, признается себе: да, друзья бывают, но их при­
вело к тебе заблуждение, иллюзия о тебе; и чтобы остаться
твоими друзьями, им понадобилось научиться молчанию;
ведь такие человеческие связи почти всегда основаны на
том, что о некоторых вещах никогда не говорят, мало того,
их даже не затрагивают; а если эти камешки приходят в дви­
жение, то вся дружба катится за ними и терпит крушение.
Существуют ли на свете люди, которые не ощутили бы смер­
тельную рану, узнав, что думают о них в глубине души бли­
жайшие друзья? - Познавая себя, учась воспринимать соб­
ственное наше существо как изменчивую сферу мнений и
настроений, а, значит, в какой-то мере относиться к ним
пренебрежительно, мы восстанавливаем свое равновесие
с остальными людьми. У нас, несомненно, есть хорошие
основания не считать важным никого из наших знакомых,
даже самых значительных из них; но есть и столь же хоро­
шие основания обратить такое ощущение на себя самих. Так давайте же держаться этого во взаимных отношениях,
если уж держимся этого в отношении к себе самим; тогда,
возможно, для каждого настанут и более светлые часы, ког­
да он сможет сказать себе:
«Друзья, друзей не бывает!» - воскликнул мудрец, умирая;
«Враги, не бывает врага!» - кричу я, безумец живой.

Седьмой раздел
Брак и семья

377
Совершенная женщина. - Совершенная женщина - более вы­
сокий человеческий тип, нежели совершенный мужчина:
зато и нечто куда более редкостное. - Естественная наука
о животных предоставит способ сделать это положение
достоверным.

378
Дружба и брак. - Человеку, больше других умеющему быть
другом, достанется, вероятно, и лучшая супруга, ведь хоро­
ший брак основан на таланте к дружбе.

379
Продолжение родителей. - Неразрешенные диссонансы в ха­
рактере и умонастроении родителей продолжают звучать
в глубинах души ребенка и образуют ее крестный путь.

3 8о

С материнской стороны. - Каждый носит в себе образ жен­
щины, воспринятый с материнской стороны: этот образ и
предопределяет, будет ли он уважать женщин вообще, пре­
зирать их или в целом относиться к ним равнодушно.

242

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
38ι

Подправишь природу. - Если у человека нет хорошего отца,
ему следует раздобыть себе такого.

382
Отцы и сыновья. - Отцам надо много потрудиться, чтобы
искупить свой грех - рождение сыновей.

383
Заблуждение знатных дам. - Знатные дамы думают, будто ве­
щи не существует в природе, если нельзя говорить о ней в
обществе.

Мужская болезнь. - Самое верное средство от мужской бо­
лезни, от презрения к себе, - это любовь умной женщины.

3«5
Разновидность ревности. - Матери очень склонны ревновать
своих сыновей к их друзьям, когда те демонстрируют осо­
бые успехи. Мать обычно больше любит в сыне себя, чем
самого сына.

3 8б

Разумное безрассудство. - Когда человек достигает зрелой по­
ры своей жизни и разума, его охватывает чувство, что отец
ошибся, дав ему жизнь.

η. Брак и семья

243

387
Материнская ласка. - Иным матерям нужны дети счастли­
вые, уважаемые, иным - несчастные: иначе не сможет про­
явиться их ласка как матерей.

3 88

Такие разные вздохи. - Некоторые мужчины вздыхали о том,
что их жен умыкнули, но большинство - о том, что умык­
нуть их так никто и не захотел.

3»9
Брак по любви. - Браки, которые заключаются по любви (их
называют женитьбой по любви), порождаются отцом-за­
блуждением и матерью-нуждой (потребностью).

Дружба с женщинами. - Женщины прекрасно могут вступить
в дружбу с мужчиной; но вот чтобы ее сохранить, безуслов­
но, требуется легкая физическая антипатия.

391
Скука. - Многие люди, особенно женщины, не чувствуют
скуки, потому что так толком и не научились работать.

392
Составляющая часть любви. - В любой разновидности жен­
ской любви всегда бывает и что-то от материнской любви.

244

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
393

Единство места и драма. - Если бы супруги не жили вместе,
то счастливые браки встречались бы чаще.

394
Обычные последствия брака. - Любое общение, которое не
возвышает, тянет вниз, и наоборот; поэтому женившиеся
мужчины обычно немного опускаются, а их жены немного
поднимаются. Мужчины, ведущие напряженную умствен­
ную жизнь, настолько же нуждаются в браке, насколько от­
талкивают его, как противное лекарство.

395
Учить приказывать. - Воспитывая детей из скромных семей,
следует так же строго учить их приказывать, как других де­
тей - учить повиноваться.

396
Желание влюбиться. - Женихи и невесты, которых свели
вместе соображения удобства и пристойности, часто ста­
раются сделаться влюбленными, чтобы избегнуть упрека в
холодной, рассудочной расчетливости. Совершенно так же
те, что свернули к христианству из соображений выгоды,
искренне стараются стать набожными; ведь так им легче
удается религиозная мимика.

397
Любовь не ведает застоев. - Музыкант, который любит мед­
ленный темп, с каждым разом будет воспринимать одни те
же пьесы как все более медленные. Так что никакая любовь
не ведает застоев.

η. Брак и семья

245

398
Застенчивость. - Чем женщина красивее, тем, как правило,
она и застенчивее.

399
Брак с запасом прочности. - Вполне прочным бывает брак, в
котором каждый хочет достичь своей индивидуальной цели
через другого, к примеру, когда жена хочет добиться через
мужа известности, а муж благодаря жене хочет быть любимым.

400

Протеевская натура. - Из любви женщины целиком стано­
вятся такими, какими живут в воображении мужчин, кото­
рые их любят.

401

Любить и обладать. - Женщины, как правило, любят значи­
тельного мужчину на такой лад: они хотят владеть им одни.
Они с удовольствием заперли бы его на замок, если б этому
не противилось их тщеславие, которое хочет, чтобы он
предстал значительным и перед другими.

402

Проба на добротный брак. - Брак докажет свою добротность,
если разок выдержит «исключение из правил».

43

Способ довести всех до чего угодно. - Любого можно так измо­
тать и ослабить неурядицами, страхами, избытком работы

246

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

и мыслей, что он перестает грудью встречать дело, имею­
щее хоть видимость сложного, а начинает отступать перед
ним, - это известно дипломатам и женщинам.

404

Честь и честность. - Те барышни, которые думают обес­
печить себя благосостоянием на всю жизнь благодаря толь­
ко блеску своей молодости и чье лукавство поддерживает
еще и шепот опытных матерей, хотят совершенно того же,
что и гетеры, разве что они хитрее и бесчестнее этих по­
следних.

45
Маски. - Есть женщины, у которых, как в них ни ищи, нет
собственной глубины; они - исключительно маски. Можно
только пожалеть мужчину, который связывается с такими
почти призрачными, неизбежно разочаровывающими су­
ществами, но именно они в состоянии возбудить в мужчи­
не самое сильное желание: он ищет в них душу - и продол­
жает искать ее без конца.

4о6
Брак как долгий разговор. - Вступая в брак, следует спросить
себя: думаешь ли ты, что до конца жизни сможешь гово­
рить с этою женщиной по душам? Все иное в браке пре­
ходяще - ведь большая часть общей жизни приходится на
разговоры.

4°7
Девичьи грезы. - Неопытные девушки льстят себе мыслью,
будто в их власти осчастливить собою мужчину; позже они
начинают понимать, что это означает: считать, что для сча-

7· Брак и семья

247

стья мужчине нужна только девушка, значит не уважать его.
- Тщеславие жен требует, чтобы муж был чем-то большим,
нежели просто счастливым супругом.
4о8
Фауст и Гретхен вымирают. - По весьма проницательному
замечанию одного ученого, в современной Германии обра­
зованные мужчины уподобляются некоей помеси Мефисто­
феля и Вагнера, но только не Фауста: наши деды (по крайней
мере в молодости) еще чувствовали в себе его урчанье. Но
тогда - чтобы достроить это положение - им по двум при­
чинам никак не подходят представительницы типа Гретхен.
А поскольку этих последних никто не домогается, то, по
всей видимости, они вымирают.

4°9
Девушки как гимназисты. - Ни в коем случае нельзя распро­
странять на девушек еще и наше гимназическое образова­
ние! Которое часто превращает умных, жаждущих знания,
пламенных юношей - в копии их учителей!

410

Без соперниц. - Женщины без труда замечают, взято ли уже
в плен сердце мужчины; они не терпят в любви соперниц
и ставят мужчине в вину устремления его честолюбия, его
политические интересы, его занятия наукой и искусст­
вом, если он питает страсть к подобным вещам. Но, поло­
жим, он в них блистает, - тогда они надеются, что, вступив
с ним в любовную связь, заодно усилят свой блеск; если так
оно и получается, то они дарят поклонника благосклон­
ностью.

248

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

4

11

Женский разум. - Интеллект женщин проявляется как пол­
ное самообладание, присутствие духа, использование всех
преимуществ. Они передают его детям как основное свое
качество, а уж отец добавляет к нему более темный задний
план воли. Ее воздействие как бы задает ритм и гармонию,
с которыми будет звучать новая жизнь; но мелодия этой
жизни порождается женщиной. - А вот это для тех, кто коечто смыслит: женщины обладают разумом, мужчины - ду­
шой и страстью. Этому не противоречит то соображение,
что фактически столь многого добиваются своим разумом
именно мужчины: их движущие силы более глубоки и могу­
щественны; они-то и придают столь сильные импульсы их
разуму, который сам по себе есть нечто пассивное. Женщи­
ны втихомолку часто удивляются тому огромному прекло­
нению, с каким мужчины относятся к женской душе. Если
при выборе будущего партнера по браку мужчины ищут для
себя прежде всего существо, наделенное глубокою душой,
а женщины - существо смышленое, рассуждающее хладно­
кровно и выдающееся, то это, по сути дела, ясно показыва­
ет, что мужчина ищет идеализированного мужчину, жен­
щина - идеализированную женщину, а, стало быть, не до­
полнения своих ведущих качеств, а их доведения до со­
вершенства.

412

К подтверждению одной мысли Гесиода. - Свидетельство смыш­
лености женщин - то, что они чуть ли не всюду умели за­
ставлять себя кормить, словно трутни в пчелином улье. Но
подумаем, что это, в сущности, значит и почему мужчины
не заставляют женщин себя кормить. Разумеется, потому,
что мужское тщеславие и честолюбие больше, чем женская
смышленость; ведь женщинам удалось, подчинившись, всетаки обеспечить себе преобладающее преимущество и даже
господство. Женская смышленость изначально сумела даже
заботу о детях использовать как предлог, чтобы по возмож­
ности избежать работы. И в наши дни, если женщины дей-

η. Брак и семья

249

ствительно работают, например, домохозяйками, они уме­
ют поднимать вокруг этого так много сбивающего с толку
шума, что мужчины, как правило, ценят заслугу их занято­
сти раз в десять выше, чем следует.

413
Влюблены близорукие. - Подчас бывает довольно только дать
влюбленному очки посильнее, чтобы излечить его от влю­
бленности; а если у человека хватило бы фантазии, чтобы
представить себе фигуру, лицо любимой такими, какими
они будут через двадцать лет, то ему, наверное, жилось бы
много спокойнее.

4M
Женская ненависть. - Впадая в ненависть, женщины бывают
опаснее мужчин; первым делом, потому, что их не сдержи­
вают соображения справедливости или несправедливости
вдруг вспыхнувшего в них чувства враждебности, и они без
помех дают вырасти своей ненависти до крайних пределов,
а кроме того, потому что они поднаторели находить уязви­
мые места (которые есть у каждого человека, у каждой сто­
роны спора) и растравливать их: а уж в этом деле им пре­
красно служит их острый как бритва рассудок (в то время
как мужчины при виде ран ведут себя сдержанно и часто
настроены великодушно или примирительно).

415
Любовь. - Идол, в которого женщины превращают любовь,
- это в своей основе и изначально изобретение хитрого
ума, в том смысле, что они благодаря всем упомянутым идеализациям любви усиливают свою власть и рисуют себя в
глазах мужчин все более желанными. Но в силу закрепляв­
шейся веками привычки к такой чрезмерной оценке любви
вышло так, что женщины попались в собственные сети и

250

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

забыли ее источник. Нынче они сами обманываются еще
больше, чем мужчины, а потому и больше страдают от разо­
чарования, которое почти неизбежно наступает в жизни
каждой женщины - если у них вообще достанет воображе­
ния и ума, чтобы обманываться и разочаровываться.

416
О женской эмансипации. - Могут ли женщины вообще быть
справедливыми, если они так привыкли любить, сразу про­
никаться чувством «за» или «против»? Потому-то они и ре­
же питают интерес к вещам, а чаще - к лицам: а уж если они
питают его к вещам, то немедля становятся их горячими
сторонницами и тем самым портят их чистое, невинное
воздействие. Отсюда возникает немалая опасность в случае,
если им будут вверены политика и отдельные отрасли науки
(к примеру, история). Разве есть на свете что-то более ред­
костное, чем женщина, которая и впрямь знает, что такое
наука? Лучшие из них даже испытывают к ней тайное пре­
зрение, словно в чем-то превосходят ее. Может быть, все
это еще изменится, но пока что дело обстоит именно так.

417
Вдохновение в суждениях женщин. - Те внезапные решения за
и против, которые обычно принимают женщины, молни­
еносные разъяснения личных отношений, даваемые благо­
даря вдруг прорвавшимся в них симпатиям и антипатиям,
короче говоря, доказательства женской несправедливости
любящие мужчины окружили неким сиянием, будто все
женщины обладают наитиями мудрости, даже без дельфий­
ского треножника и лаврового венка: а их изречения еще
долго после интерпретируются и объясняются, словно сивиллин оракул. Однако если подумать о том, что для любо­
го человека, для любой вещи можно найти доводы за, но с
равным успехом и кое-что против, что у всех вещей есть не
только две, а три и четыре стороны, то выйдет, что, при­
нимая такие внезапные решения, довольно трудно уж во-

7· Брак и семья

251

все промахнуться; мало того, можно, пожалуй, даже ска­
зать: такова уж природа вещей, что женщины всегда ока­
зываются правыми.

4ΐ8
Заставить себя любить. - На том основании, что в любви
одна из сторон обычно любит, а другая любима, сложилась
вера, будто во всякой любовной сделке существует некото­
рая неизменная мера любви: чем больше любви одна сто­
рона берет себе, тем меньше достается на долю другой. В
виде исключения бывает и так, что тщеславие убеждает
каждую сторону, будто она и есть та, которая должна быть
любима; поэтому обе стороны хотят заставить себя любить:
а отсюда, особенно в браке, возникает множество наполо­
вину забавных, наполовину абсурдных сцен.

419
Противоречия в женском уме. - Женщины до такой степени
настроены больше на лица, чем на вещи, что в круге их мыш­
ления уживаются направления, находящиеся во взаимном
логическом противоречии: обычно они увлекаются по оче­
реди всеми представителями этих самых направлений и
огульно принимают их системы, но делают это так, что в
них возникает пустое пространство повсюду там, где когданибудь потом получит перевес какая-то новая личность.
Вероятно, бывает и так, что целая философия в голове ка­
кой-нибудь пожилой дамы состоит исключительно из та­
кого рода пустых пространств.

420

Кто страдает сильнее'? - После ссоры и перебранки между
женою и мужем одна сторона больше другой страдает от
мысли, что причинила боль другой, а другая больше той
страдает от мысли, что причинила ей недостаточно боли,

252

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

2L потому слезами, всхлипываньями и расстроенным выра­
жением лица старается испортить ей настроение еще и за­
дним числом.

421
Повод для женского великодушия. - Оградив однажды мысли
от притязаний обычая, можно, пожалуй, задуматься о том,
не толкают ли мужчину природа и разум на несколько после­
довательных браков, скажем, таким образом, что сперва
он в возрасте двадцати двух лет женится на девушке старше
себя, которая превосходит его в умственном и нравствен­
ном отношении и может стать его водительницей через
опасности, подстерегающие его до тридцатилетнего возра­
ста (честолюбие, ненависть, презрение к себе, всевозмож­
ные страсти). Позже ее любовь могла бы стать целиком по­
добной материнской и не только стерпела бы, но и самым
благотворным образом помогала бы ему в случае, если бы
между тридцатью и сорока годами он вступил в связь с со­
всем юной девушкой, теперь уже сам взяв в свои руки ее
воспитание. - Между двадцатью и тридцатью брак - институт
необходимый, между тридцатью и сорока - полезный, но не
обязательный: а для всей оставшейся жизни он часто быва­
ет пагубным и ускоряет умственную деградацию мужчины.

422

Трагедия детства. - Вероятно, не так уж редко случается,
что людям, стремящимся к благородству, стремящимся ввысь,
приходится выдерживать самую жестокую битву своей жиз­
ни в детстве: это бывает, скажем, если они вынуждены отста­
ивать свой образ мыслей в противостоянии с низменным
образом мыслей отца, с его привычкой к ложному блеску
и вранью, или, как лорд Байрон, жить, постоянно сражаясь
с инфантильной и подверженной вспышкам ярости мате­
рью. Если человеку довелось пережить что-то подобное,
то во всю оставшуюся жизнь он не забудет о том, кто на
самом деле был ему величайшим, самым опасным врагом.

η. Брак и семья

253

423

Родительская глупость. - Оценивая человека, наиболее гру­
бые ошибки делают его родители: это факт, но как его объ­
яснить? Может быть, у родителей избыток впечатлений от
своего ребенка, и им не удается свести эти впечатления в
единство? Известно, что путешественники, оказавшиеся
среди незнакомых народов, верно подмечают общие от­
личительные особенности каждого народа только в самом
начале; а чем ближе знакомятся с народом, тем больше раз­
учиваются видеть в нем типическое и отличительное. Как
только они начинают разглядывать народ вблизи, глаза их
теряют способность глядеть издалека. Так может, родители
неверно судят о ребенке потому, что никогда не отходили
от него подальше? - Совсем другое возможное объяснение
таково: люди обычно уже не pacq^aiOT обо всем наиболее
близком, а просто принимают его как должное. Возможно,
вошедшая в привычку бездумность родителей и есть при­
чина того, что если уж им приходится судить о своих детях,
то судят они так криво.

424

Кое-что о будущем брака. - Благородным, либерально настро­
енным дамам, ставящим своей задачей воспитание и возвы­
шение женского пола, стоило бы не упустить из виду такую
точку зрения: брак в его высоком понимании, как душев­
ный союз двух людей разного пола, то есть в том виде, в
каком он задуман для будущего, как заключаемый в целях
рождения и воспитания нового поколения, - такой брак,
который использует чувственность как бы лишь в качестве
редко, от случая к случаю употребляемого средства для до­
стижения цели, более высокой, чем он сам, будет, вероят­
но, как следует опасаться, нуждаться в естественной под­
моге - в конкубинате, ведь если жена в интересах здоровья
мужа должна будет одна и удовлетворять его половую по­
требность, то при выборе супруги решающей будет уже не­
верная, противоречащая заявленным целям точка зрения:
получение потомства будет случайным, его удачное воспи-

254

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

тание - в высшей степени невероятным. Хорошая супруга,
которая должна быть подругой, помощницей, родительни­
цей, матерью, главой семьи, домоправительницей и кото­
рой, мало того, возможно, придется отдельно от мужа вести
собственное дело и службу, не может одновременно быть
наложницей: это значило бы в целом требовать от нее слиш­
ком многого. Стало быть, в будущем может появиться нечто
противоположное тому, что творилось в Афинах эпохи Перикла: мужчины, которые тогда рассматривали своих жен
как нечто не намного большее, чем наложниц, ходили еще
и к Аспазиям, поскольку жаждали прелестей общения, облег­
чающего ум и душу, а дать его могли только грация и ум­
ственная гибкость женщин. Все человеческие институты,
как и брак, допускают лишь умеренную степень практиче­
ской идеализации, в противном же случае незамедлитель­
но требуются спасательные меры.

425
Женский период бури и натиска. - В трех или четырех циви­
лизованных европейских странах из женщин за несколько
столетий путем воспитания можно сделать все что угодно,
даже мужчин, - конечно, не в половом отношении, но уж
во всяком случае в любом другом. Под таким воздействием
они когда-нибудь воспримут все мужские добродетели и
сильные стороны, но при этом, разумеется, им придется
заодно взять на себя и их слабые стороны и пороки: всего
этого, повторю, можно добиться. Но как нам выдержать
вызванный этим процессом переходный период, который
и сам может продлиться, наверное, несколько столетий,
когда женская глупость и кривые суждения, этот их искон­
ный дар, все еще будут преобладать над всем полученным
и привитым через воспитание? То будет период, когда гнев
станет главным мужским аффектом, гнев на то, что все ис­
кусства и науки затоплены и забиты илом неслыханного
дилетантизма, философия погублена сводящей с ума бол­
товней, политика сделалась более химерической и партий­
ной, чем когда-либо, общество дошло до полного разложе­
ния, потому что блюстительницы старинных нравов стали

η. Брак и семья

255

смешными сами себе и во всех отношениях стремятся стать
вне нравов. Ведь если величайшая власть женщин доселе
заключалась в нравах, то за что им теперь схватиться, что­
бы снова обрести подобную полноту власти после того, как
они упразднили нравы?

426

Свободный ум и брак. - Будут ли свободные умы жениться? В
целом, я думаю, они, подобно вещающим истину птицам
античности, будучи теми, кто мыслит истину, высказывает
истину для современности, предпочтут, должно быть, ле­
тать в одиночку.

427

Счастье брака. - Все привычное затягивает нас во все более
тугую паучью сеть; и скоро мы замечаем, что нити стали
веревками, а мы сами сидим в середине, подобно пауку, свя­
завшему себя здесь и вынужденному пить собственную кровь.
Поэтому свободный ум ненавидит всякое привыкание и
все правила, все прочное и окончательное, поэтому он все
снова с болью разрывает сеть вокруг себя: хотя в результа­
те он будет страдать от многочисленных мелких и крупных
ран - ведь эти нити ему приходится отрывать от себя, от
своей плоти, от своей души. Он должен научиться любить
то, что доселе ненавидел - и наоборот. Мало того, для него
не может быть ничего невозможного в том, чтобы сеять
драконовы зубы на то же самое поле, на которое прежде
он изливал рога изобилия своей доброты. - Отсюда можно
понять, создан ли он для счастья брака.

428

Слишком близко. - Если мы ведем совместную жизнь с чело­
веком в излишней близости, то получается так, словно мы
все снова трогаем пальцами хорошую гравюру на меди: в

256

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

один прекрасный день в наших руках окажется плохая ис­
пачканная бумага, и больше ничего. Вот и душа человече­
ская в конце концов пачкается от беспрестанных прикос­
новений; она по крайней мере предстает перед нами такой
в конце концов, - мы уже больше не увидим ее изначальный
рисунок и красоту. - В излишне доверительных отношени­
ях с женщинами и друзьями мы всегда теряем; и порой мы
теряем здесь жемчуг своей жизни.

429
Сладкая колыбель. - Свободный ум всегда вздохнет с облег­
чением, решившись наконец избавиться от материнской
заботы и попечения, которыми его подавляют женщины.
Какой ему будет вред от более крепкого сквознячка, кото­
рый от него с такою опаской отводили, и чуть больше или
чуть меньше будет в его жизни реального ущерба, утрат,
несчастья, болезней, долгов, обольщения - разве это так
уж важно в сравнении с неволей сладкой колыбели, опахала
из павлиньих перьев и гнетущего ощущения, что он, сверх
того, еще и должен быть благодарным, раз уж за ним ухажи­
вают, балуют его, словно грудного младенца? Вот почему
молоко, которое ему достается от материнского настроя
окружающих женщин, с такой легкостью может превра­
титься в желчь.

43°
Добровольная жертва. - Выдающиеся женщины больше все­
го облегчают жизнь своим знаменитым и великим мужьям,
если становятся как бы сосудом для всеобщей неблагосклон­
ности и временного недоброжелательства остальных лю­
дей. Современники обычно прощаютвеликим людям сво­
ей эпохи много промахов и глупостей, даже откровенно
несправедливых поступков, если только находят себе когото, кого для облегчения своей души могут истязать и за­
клать в качестве самого настоящего жертвенного живот­
ного. Женщины нередко находят в себе достаточно често-

η. Брак и семья

257

любия, чтобы предложить себя для такого жертвоприно­
шения, и тогда уж, конечно, мужчина может быть очень
доволен, - если у него хватает эгоизма терпеть возле себя
подобные добровольные громо-, буре- и дождеотводы.

43 !
Приятные противницы. - Естественная склонность женщин
к спокойному, ровному, удачно слаженному существованию
и общежитию, масляная гладь и умиротворение, изливае­
мые их действиями на житейское море, даже помимо их
воли идут вразрез с более героической внутренней тягой
свободного ума. Сами того не ведая, женщины ведут себя
так, как если бы убирали камни с дороги путешественникаминеролога, чтобы он не споткнулся, - а он^го как раз затем
и вышел в путь, чтобы на эти камни наткнуться.

432
Когда два консонанса не в ладу. - Женщины хотят служить и
находят в этом свое счастье; свободный ум не хочет, чтобы
ему служили, и находит в этом свое счастье.

433
Ксантиппа. - Сократ нашел себе такую жену, какая была
ему нужна, - но и он не искал бы ее, если б только узнал ее
получше: так далеко не зашел бы даже героизм этого сво­
бодного ума. Фактически Ксантиппа все больше загоняла
Сократа в его специфическое ремесло, превращая для не­
го дом в нежилой, а очаг в неуютный: она приучила его жить
на улицах и везде, где можно было болтать в праздности, а
тем самым сформировала из него величайшего в Афинах
уличного диалектика, который напоследок и сам был вы­
нужден сравнить себя с назойливым оводом, посаженным
каким-то богом на загривок прекрасному коню - Афинам,
чтобы не давать ему покоя.

258

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

434
Не видеть вдали. - Как матери по-настоящему понимают и
видят только понятные и очевидные страдания своих де­
тей, так и жены мужей с большими притязаниями не могут
заставить себя увидеть своих супругов страдающими, нуж­
дающимися, а тем более презираемыми, - а ведь, может
быть, все это - не только приметы верного выбора их жиз­
ненного пути, но уже и ручательство в том, что их высокие
цели когда-нибудь непременно будут достигнуты. Женщины
всегда втайне интригуют против высших частей души сво­
их мужей; они хотят обманом отнять у этих частей будущее
в угоду безбольному, уютному настоящему.

435
Власть и свобода. - Как бы высоко ни почитали жены своих
мужей, но еще больше они все равно почитают признанные
обществом правящие силы и представления: тысячелетия
истории приучили их приближаться ко всему господству­
ющему согнувшись, прижав руки к груди, и порицать вся­
кий протест против публичной власти. Поэтому они, даже
нимало не отдавая себе в этом отчета, скорее как бы ин­
стинктивно, подобно тормозному башмаку, виснут на коле­
сах вольной тяги свободных умов, а иногда доводят своих
супругов до белого каления, и тем более, если те еще и вну­
шают себе, что, в сущности, это любовь заставляет женщин
так себя вести. Отвергать женские способы, но великодуш­
но уважать мотивы этих способов, - вот особенность муж­
чин, но довольно часто и отчаяние мужчин.

436
Ceterum cense&. - Смеху подобно, когда общество голодран­
цев заявляет об отмене наследственного права, и не меньше
смеху подобно, когда бездетные работают над практичеI См. прим.

7· Брак и семья

259

ским законодательством страны: - ведь в их судне не хва­
тает балласта, чтобы уверенно выйти на парусах в океан
будущего. Но столь же нелепо выглядит дело, когда тот, кто
выбрал своим заданием наиболее общее познание и оцен­
ку бытия как такового, обременяет себя личными сообра­
жениями по поводу семьи, питания, обеспечения, хорошей
репутации членов семьи, и натягивает перед своим теле­
скопом ту мутную завесу, сквозь которую с трудом могут про­
сочиться отдельные лучи из мира дальних светил. Вот и я
склонен утверждать, что в вопросах высших разделов фило­
софии все женатые внушают подозрение.

437
Напоследок. - Есть на свете много видов цикуты, и обычно
судьба находит возможность поднести к губам свободного
ума чашу с этим ядовитым зельем - чтобы, как принято го­
ворить в таких случаях, «наказать» его. А что в таких слу­
чаях делать рядом с ним женщинам? Рыдать и причитать,
и, может быть, нарушить закатный покой мыслителя: имен­
но это они и делали в афинской темнице. «Критон, вели
же кому-нибудь увести отсюда прочь этих женщин!» - ска­
зал напоследок Сократ. -

Восьмой раздел
Вид на государство
438
Просить слова. - Демагогический характер и цель - повли­
ять на массы - нынче суть общие свойства всех политиче­
ских партий: все они ради названной цели вынуждены пре­
вращать свои принципы в великие глупости в стиле аль­
фреско и размалевывать ими стены. Тут уж ничего не по­
делаешь, мало того, не стоит ради этого и пальцем шевель­
нуть; ведь к этой сфере целиком и полностью относятся
слова Вольтера: quand la populace se mêle de raisonner, tout
est perdu1. С тех пор как разразилась эта беда, приходится
мириться с новыми условиями, как мирятся с последстви­
ями землетрясения, передвинувшего старые межи и форму
участка и изменившего ценность земельного надела. Сверх
того, если уж во всякой политике речь идет о том, чтобы
сделать сносной жизнь для как можно большего числа лю­
дей, то пусть тогда по крайней мере это как можно большее
число и определит, что оно понимает под сносной жизнью;
если оно считает, что способно с помощью собственного
ума найти еще и правильные способы для достижения та­
кой цели, то что толку ставить это под сомнение? Эти лю­
ди так или иначе хотят быть кузнецами своего счастья и
несчастья; и если это чувство самоопределения, гордость
за те пять-шесть понятий, которые прячет и обнаруживает
их ум, и впрямь делают их жизнь настолько приятной, что
они с легкостью переносят фатальные последствия своей
ограниченности, - то на это мало что можно возразить,
полагая, что их ограниченность все же не доходит до тре­
бований, чтобы все стало в этом смысле политикой, чтобы
ι Когда чернь пускается в умствования, все пропало (фр.).

262

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

каждый жил и действовал по такому мерилу. Ведь, во-пер­
вых, некоторым должно быть более чем когда-либо дозво­
лено воздерживаться от политики и стоять несколько в
стороне от нее: их тоже влечет к этому отрада самоопре­
деления, да и небольшая гордость может быть связана с
удовольствием молчать, когда говорят слишком многие
или вообще только многие. Во-вторых, этим немногим сле­
дует прощать, что они не придают такого уж большого зна­
чения счастью многих, понимать ли под ними целые на­
роды или слои населения, там и сям позволяя себе ирони­
ческую мину; ведь они серьезны в другом, и счастье для них
- понятие иное, а их цель не ухватить каждой грубой руке,
в которой только и есть, что пять пальцев. Наконец - что,
правда, признают за ними с наибольшим трудом, но что
тоже должно быть за ними признано, - время от времени
наступает момент, когда они выходят из своих молчаливых
одиноких жилищ, чтобы еще раз испытать силу своей глот­
ки: а уж тогда они окликают друг друга, словно заплутавшие
в лесу, желая назваться друг другу и приободрить друг дру­
га; конечно, при этом получает огласку кое-что звучащее
скверно для ушей, для которых оно не предназначено. - Ну
а вскоре в лесу опять становится тихо, так тихо, что снова
можно хорошо различить посвисты, жужжанье и трепета­
нье бесчисленных насекомых, живущих в нем, над ним и
под ним. -

439
Культура и каста. - Культура более высокого типа может
сложиться лишь там, где в обществе есть две разных касты:
работающих и праздных, способных правильно использо­
вать свободное время, или, в более энергичных выражени­
ях, каста людей принудительного труда и каста людей сво­
бодного труда. Точка зрения распределения благ несуще­
ственна, когда речь идет о созидании более высокой куль­
туры; но во всяком случае люди праздной касты лучше пере­
носят страдание, более терпеливы, они находят в наличном
существовании меньше удовольствия и ставят себе более
высокую цель. А уж если имеет место диффузия двух каст,

8. Вид на государство

263

когда менее восприимчивые и одухотворенные семьи и ин­
дивиды из высшей касты перемещаются в низшую и наобо­
рот, более свободные люди из низшей получают доступ в
высшую, то наступает состояние, открывающее вид на це­
лое открытое море самых разных возможностей. - Вот о
чем говорит нам затихающий голос древности; да где же
теперь уши, чтобы его услышать?

440

Родовитые. - Превосходство родовитых мужчин и женщин
над другими и то, что дает им неоспоримое право на более
высокий статус, заключается во владении двумя искусства­
ми, которое становится все более изощренным благодаря
наследованию: это искусство приказывать и искусство по­
виноваться, не теряя лица. - И вот теперь всюду, где при­
казания отдаются ежедневно (например, в мире крупной
торговли и промышленности), появляется нечто похожее
на эти семьи «хорошего рода», но тут нет благородства в
повиновении, каковое у тех составляет наследие феодаль­
ных порядков, а в климате нашей культуры никак не растет.

441
Субординация. - Субординация, столь высоко ценимая в во­
енном и чиновничьем государстве, скоро станет для нас
такой же невероятной, какой уже стала единая тактика
иезуитов; а когда эта субординация станет уже невозмож­
ной, то будет недостижимо и великое множество самых уди­
вительных результатов, и мир обеднеет. Она обречена на
исчезновение, потому что исчезает ее фундамент: вера в
безусловный авторитет, в окончательную истину; даже в
военных государствах ее поддерживает не физическое при­
нуждение, а врожденное преклонение перед монархией
как чем-то сверхчеловеческим. - В государствах более либе­
ральных люди подчиняются лишь на определенных услови­
ях, вследствие обоюдного соглашения, иными словами, со
всеми оговорками своекорыстия.

264

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
442

Народные ополчения. - Величайший вред от столь превоз­
носимых нынче народных ополчений состоит в напрасной
растрате наиболее цивилизованных людей; такие вообще
существуют только при благоприятном стечении всех об­
стоятельств, - и как же бережно и осторожно следует с ни­
ми обращаться, ведь чтобы создались случайные условия
для возникновения таких тонко организованных умов, нуж­
ны большие периоды времени! Но как греки купались в кро­
ви греков, так теперь европейцы - в крови европейцев: при­
чем жертвами сравнительно чаще всегда бывают люди наи­
более образованные, те, что обеспечивают обильное и хоро­
шее потомство; они-то во время сражения стоят на переднем
крае, будучи командирами, да и, кроме того, больше всех под­
вергают себя опасности из-за своего повышенного честолю­
бия. - Грубый патриотизм на римский лад нынче, когда вы­
двинуты другие задачи, более высокие, нежели patria и ho­
nor1, становится либо ложью, либо признаком отсталости.

443
Надежда как самонадеянность. - Наш общественный порядок
медленно растает, как это было со всеми прежними поряд­
ками, едва лишь светила новых мнений с новым жаром за­
сияют над людьми. Желать такого таяния можно только с
надеждой: а надеяться, будучи в здравом уме, можно, лишь
признавая за собой и себе подобными большую силу души
и ума, нежели за представителями статус-кво. Стало быть,
эта надежда в общем случае будет самонадеянностью, завы­
шенной самооценкой.

444
Война. - Не в пользу войны можно утверждать: победителя
она оглупляет, побежденного - озлобляет. В пользу войны:
ι Родина честь (лат. ).

8. Вид на государство

265

обоими только что названными следствиями она варваризирует, а тем самым сообщает большую естественность; для
культуры она - состояние сна или зимней спячки, человек
выходит из нее более сильным и для хороших дел, и для
плохих.

445
Служа монарху. - Чтобы действовать совершенно бесцере­
монно, государственным деятелям лучше всего делать свое
дело не для себя, а для монарха. Глаза наблюдателя будут
ослеплены блеском этого общеполезного бескорыстия, и
он не заметит тех козней и жестокостеи, которые сопро­
вождают дела политиков.

446
Вопрос силы, а не права. - Когда речь идет о социализме если он и впрямь есть восстание тысячелетиями угнетав­
шихся, подавлявшихся против своих угнетателей, - то для
людей, во всяком деле имеющих в виду высшую пользу, не
существует проблемы права (сопровождаемой смехотвор­
ным, сентиментальным вопросом: «Насколько следуетуступить его требованиям?»), а есть только проблема силы («Как
далеко можно зайти в использовании его требований?»);
совершенно то же бывает, когда речь идет о какой-либо при­
родной силе, к примеру, о паре, который либо принужда­
ется человеком служить ему в качестве бога из машины,
либо, при сбоях машины, то есть ошибках человеческих
расчетов в ее изготовлении, разрушает и ее, и человека.
Чтобы разрешить этот вопрос о силе, следует знать, на­
сколько силен социализм, в какой модификации он может
быть использован даже как мощный рычаг в игре нынеш­
них политических сил; а при определенных условиях нуж­
но было бы даже сделать все, чтобы усилить его. В отноше­
нии любой большой силы, пусть даже самой опасной, че­
ловечество должно думать о том, как превратить ее в ин­
струмент для достижения своих целей. - Право социализм

266

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

получит лишь тогда, когда между обеими силами, то есть
представителями старого и нового, дело уже, кажется, до­
шло до войны, но умный расчет на оптимальное самосохра­
нение и пользу вызывает в обеих партиях стремление к до­
говору. Нет права без договора. Но до сих пор в названной
области нет ни войны, ни договоров, а, стало быть, и ни­
каких прав, никаких «обязательств».

447
Использование самой мелкой нечестности. - Сила прессы за­
ключается в том, что каждый, кто ей служит, чувствует себя
обязанным и связанным обязательствами лишь в очень ма­
лой степени. Обычно он высказывает сяоемнение, но может
и не высказать его, чтобы оказаться полезным своей пар­
тии, политике своей страны или, наконец, самому себе. Та­
кие мелкие проступки нечестности или, может быть, лишь
нечестного умалчивания нетрудно вынести совести отдель­
ного человека, но очень серьезными бывают их послед­
ствия, когда эти мелкие преступления совершаются сразу
многими. Каждый из них говорит себе: «Я живу лучше за
столь малые услуги, нахожу себе пропитание; а без таких
мелких знаков внимания с моей стороны меня терпеть не
станут». Поскольку написать лишнюю строчку, да к тому
же, бывает, и без подписи, или, наоборот, чего-то не на­
писать - кажется делом чуть ли не нравственно нейтраль­
ным, то человек, располагающий деньгами и влиянием, в
состоянии сделать публичным любое мнение. Тут человек,
который знает, что большинство людей податливо в мело­
чах, и через эти мелочи стремится достичь собственных
целей, всегда бывает опасен.

448
Слишком громкие жалобы. - Когда дают сильно преувеличен­
ное изображение непорядков (к примеру, изъянов в управ­
лении, продажности и кумовства в политических или на­
учных сообществах), то, правда, на людей проницательных

8. Вид на государство

267

такое изображение не действует, зато действует тем силь­
нее на людей недалеких (каковые безучастно восприняли
бы тщательно взвешенное, сдержанное изображение). Но
поскольку последних неизмеримо больше и в них гнездит­
ся большая сила воли, более буйная тяга к действию, то эти
преувеличения создают повод для выяснения обстоятель­
ств, наказаний, обещаний и реорганизаций. - В этом смыс­
ле полезно изображать непорядки в преувеличенном виде.

449
Мнимые заклинатели дождя в политике. - Насчет людей, хо­
рошо разбирающихся в погоде и умеющих предсказывать
ее надень вперед, простой народ втихомолку думает, будто
они-то и делают погоду, - вот точно так же даже образован­
ные и ученые люди с издержками суеверных представлений
приписывают великим государственным деятелям в каче­
стве их собственноручных творений все важные изменения
и конъюнктуры, произошедшие во время их правления,
если только очевидно, что те знали о некоторых из них
прежде, чем другие, и строили на этом свои расчеты: тогда
их тоже считают заклинателями дождя - и эта вера стано­
вится немаловажным орудием их власти.

450
Новое и старое понятие правительства. - Проводить различие
между правительством и народом так, словно тут вели пере­
говоры и договорились две отдельные сферы власти, более
сильная и высокая с более слабой и низкой, - это пережи­
ток наследственного политического чувства, и по сей день
в большинстве государств точно соответствующий истори­
чески установившемуся соотношению сил. Когда, к при­
меру, Бисмарк называет конституционную форму правле­
ния сделкой между правительством и народом, то он руко­
водствуется принципом, разумность которого обоснована
исторически (но именно поэтому, конечно, обоснована и
примесь неразумности, без которой не может быть ничего

268

Человеческову слишком человеческое. Том первый

человеческого). Зато теперь следует усвоить - в соответ­
ствии с принципом, который возник исключительно из го­
ловы и вот уж вроде бы творит историю, - что правитель­
ство есть не что иное, как некий орган народа, а не забот­
ливый, достопочтенный «верх» в сравнении с приученным
к скромности «низом». Прежде чем принять эту поныне
неисторическую и произвольную, хотя и более логичную
формулировку понятия правительства, стоило бы все же
взвесить последствия этого: ведь отношения между наро­
дом и правительством - сильнейшее типическое отноше­
ние, по образцу которого непроизвольно выстраиваются
сношения между учителем и учеником, хозяевами и слуга­
ми, отцом и членами семьи, командиром и солдатом, маете
ром и подмастерьем. Сейчас, под воздействием господству­
ющей конституционной формы правления, эти отношения
постепенно перестраиваются: они становятся сделками.
Но как же им вступать в сношения и торговаться, обмени­
ваться именами и сущностями, когда умами повсюду овла­
деет упомянутое самоновейшее понятие (для чего, правда,
может понадобиться целое столетие)! Здесь не может быть
ничего более желательного, чем осторожность и постепен­
ность в развитии.

45 !
Справедливость как рекламный лозунг партий. - Благородные
(хотя и не самые проницательные) представители господ­
ствующего класса могут, конечно, клясться себе: «Будем от­
носиться к людям как к равным, признаем за ними равные
права»; в этом смысле возможен социалистический образ
мысли, основанный на справедливости, но, как уже сказано,
только внутри господствующего класса, который в таком
случае реализует справедливость путем жертв и самоограни­
чений. А вот требование равных прав, которое выдвигают
социалисты из угнетенной касты, всегда оказывается про­
явлением не справедливости, а алчности. - Если подносить
кровавые куски мяса поближе к хищному животному, а по­
том снова отодвигать, пока оно, наконец, не зарычит, - не­
ужто, по-вашему, этот рык и есть справедливость?

8. Вид на государство

269

452
Владение собственностью и справедливость. - Когда социали­
сты говорят, что распределение собственности в нынеш­
нем человечестве есть следствие бесчисленных несправед­
ливостей и насилий, и отрицают всякие обязательства в
отношении чего-то приобретенного столь неправедным
путем, то просто-напросто видят лишь что-то частное. Все
прошлое старой культуры построено на насилии, рабстве,
обмане, заблуждении; но мы, наследники всех этих условий,
даже сгустки всего этого прошлого, не можем отменить сами
себя и не должны выдергивать из него отдельные части. Не­
справедливый строй чувств гнездится и в душах неимущих,
они ничем не лучше имущих и не имеют никаких мораль­
ных преимуществ, ведь когда-то их предки были имущими.
Нужен не насильственный передел собственности, а посте­
пенное преобразование сознания, справедливость должна
во всех людях усилиться, а инстинкт насилия - ослабеть.

453
Рулевой страстей. - Государственные деятели возбуждают
публичные страсти, чтобы получить выигрыш от порож­
денной этим ответной страсти. Вот только один пример:
некоему немецкому государственному деятелю хорошо из­
вестно, что у католической церкви никогда не будет тех же
целей, что и у России, мало того - что первая даже скорее
связалась бы с турками, чем с нею; равным образом извест­
но ему и то, что вся опасность для Германии исходит от
союза Франции с Россией. И если он сумеет подвести дело
к тому, чтобы Франция стала очагом и оплотом католиче­
ской церкви, то надолго устранит такую опасность. В этом
смысле он заинтересован в том, чтобы демонстрировать
ненависть к католикам и всякого рода недружелюбными
проявлениями превращать верующих в авторитет папы в
страстную политическую силу, враждебную немецкой поли­
тике и естественным образом стремящуюся к союзу с Фран­
цией как противником Германии: его целью неизбежно яв­
ляется католизация Франции, точно так же как Мирабо

270

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

усматривал благо своего отечества в декатолизации. - Итак,
одно государство хочет замутить миллионы умов в другом
государстве, чтобы из такого замутнения извлечь для себя
выгоду. Это тот самый образ мыслей, который поддержи­
вает республиканскую форму правления в соседнем госу­
дарстве - le désordre organisé1, как говорит Мериме, - по
одной-единственной причине: потому что предполагает,
что она ослабляет народ, разобщает его и делает менее спо­
собным воевать.

454
Опасные люди среди революционеров. - Тех, кто умышляет об­
щественный переворот, надо разделять на таких, которые
хотят добиться чего-то для себя лично, и таких, что радеют
о своих детях и внуках. Последние из них более опасны,
ведь у них есть вера и чистая совесть бескорыстия. От других
можно отделаться подачками: для этого господствующий
класс все еще достаточно богат и умен. Опасность возника­
ет, как только цели становятся неличными; люди, ставшие
революционерами из неличных соображений, имеют пра­
во рассматривать всех защитников статус-кво как лично
заинтересованных в нем, а потому чувствуют свое превос­
ходство над ними.

455

Ценность отцовства в политическом смысле. - Если у человека
нет сыновей, то он не имеет полного права участвовать в
обсуждении потребностей отдельного государства. Тут нуж­
но самому, вместе с другими, подвергать опасности все наи­
более дорогое для себя; только это накрепко связывает че­
ловека с государством; тут нужно принимать в расчет благо
своих потомков, то есть прежде всего иметь потомков, что­
бы обладать своей законной, естественной долей во всех
общественных установлениях и их изменениях. Повышение
ι Организованный беспорядок ( фр. ).

8. Вид на государство

271

уровня нравственности зависит от того, есть ли у человека
сыновья; это настраивает его на неэгоистический лад или,
вернее, это расширяет его эгоизм во времени и дает ему
возможность ревностно преследовать цели, выходящие за
пределы срока его личной жизни.

456
Дворянская спесь. - Можно по праву гордиться непрерывным
рядом хороших предков вплоть до отца, - но не самим этим
рядом, ведь он есть у всякого. Происхождение от хороших
предков создает аристократию крови; значит, один-един­
ственный разрыв в этой цепи, один скверный предок от­
меняет аристократию крови. Всякого, кто говорит о своем
благородном происхождении, следует спросить: а не было
ли среди твоих предков человека, творившего насилие, ко­
рыстолюбивого, распутного, злобного, жестокого? Если
он с чистой совестью ответит, что не было, тогда надо до­
биваться его дружбы.

457
Рабы и рабочие. - Тот факт, что мы придаем куда большее
значение удовлетворению тщеславия, чем любому другому
виду хорошего самочувствия (безопасности, устроенности,
всякого рода удовольствиям), в смехотворных масштабах
обнаруживается, когда каждый (вне политических сообра­
жений) желает отмены рабства и питает сильнейшее от­
вращение к порабощению людей: а ведь каждый должен
признать, что рабы во всех отношениях живут более на­
дежно и счастливо, нежели нынешние рабочие, что рабский
труд в сравнении с трудом «рабочих» - труд в очень неболь­
шой степени. Во имя «человеческого достоинства» против
него протестуют: но ведь это, попросту говоря, то драго­
ценное тщеславие, в глазах которого неравенство, публич­
ная приниженность - самая злая участь. - Киники относи­
лись к этому иначе, потому что презирали честь: потому-то
Диоген одно время был рабом, домашним учителем.

272

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
458

Лидеры и их инструменты. - Крупные государственные деяте­
ли и вообще те, кому приходится использовать многих людей
для осуществления своих планов, поступают, как мы видим,
или одним, или другим способом: либо скрупулезно и очень
тщательно отбирают подходящих для их целей людей и уж
тогда предоставляют им сравнительно большую свободу дей­
ствий, зная, что эти избранники уже по своей природе склон­
ны к тому, чего хотят от них они сами; либо выбирают плохо,
да попросту берут, что под руку попадется, но из всякого сор­
та глины лепят чтото пригодное для своих целей. Последний
вид лидеров отличается большей насильственностью, им
позарез нужны и более покорные инструменты; обычно они
гораздо хуже разбираются в людях и больше их презирают,
нежели лидеры первого вида, но построенная ими машина
работает, как правило, лучше, чем машина, созданная теми.

459
Необходимость волюнтаристского права. - Юристы спорят о
том, какое право должно возобладать у такого-то народа,
- то, которое лучше продумано, или то, которое легче по­
нять. Первое, высочайшим образцом коего является рим­
ское право, кажется профанам непонятным и потому не
выражающим их правосознания. Естественные системы
права, к примеру, германские, были грубыми, суеверными,
нелогичными, отчасти нелепыми, но зато соответствовали
совершенно определенным исконным народным нравам и
чувствам. - Там же, где, как у нас, право уже не является
традиционным, оно может быть только предписанием, при­
нуждением; у нас у всех уже нет традиционного правового
чувства, а потому нам приходится мириться с волюнтарист­
скими системами права, выражающими необходимость суще­
ствования права вообще. Тогда, конечно, наиболее логичная
из них и наиболее предпочтительна, поскольку наименее
предвзята: даже если согласиться с тем, что наименьшая еди­
ница измерения в соотношении преступления и наказания
в каждом случае была задана волевым путем.

8. Вид на государство

273

460

Великий человек во вкусе толпы. - Рецепт для получения того,
что толпа называет великим человеком, дать нетрудно. На­
до во что бы то ни стало раздобыть для толпы то, что ей
очень приятно, или сначала внушить ей, что то или другое,
наверное, приятно, а уж потом дать ей это. Только ни в
коем случае не сразу: нужно с величайшим трудом завоевы­
вать желаемое или создавать видимость трудного завоева­
ния. У толпы должно сложиться впечатление, что тут дей­
ствует могучая, даже неодолимая сила воли; по крайней
мере, должно казаться, что она тут действует. Каждый вос­
хищается сильной волей, потому что ни у кого ее нет, и
каждый говорит себе, что вот если бы она у него была, то
границ для него и его эгоизма не существовало бы. А когда
оказывается, что такая сильная воля добывает что-то весь­
ма приятное для толпы, вместо того, чтобы следовать же­
ланиям своей алчности, то этим восхищаются вдвойне,
поздравляя себя с такой удачей. В остальном великий чело­
век должен обладать всеми качествами, присущими толпе:
тогда она тем менее стыдится перед ним, а он тем более
популярен. Стало быть, он должен быть человеком жесто­
ким, завистливым, хищным, он должен интриговать, льстить,
пресмыкаться, проявлять надменность, а по возможности
делать все это вместе.

461
Царь и Бог. - Люди во многом относятся к своим царям так
же, как к своим богам, как ведь и цари во многом были пред­
ставителями бога, по меньшей мере его первосвященника­
ми. Это было чуть ли не тяжелое настроение, состоящее
из почитания, страха и стыда, которое теперь стало значи­
тельно слабее, но иногда разгорается и направляется на
могущественных лиц вообще. Культ гениев - отзвук такого
почитания царей и богов. Всюду, где есть стремление повы­
сить отдельных людей до сверхчеловеческого ранга, воз­
никает и склонность представлять себе целые слои населе­
ния более грубыми, низкими, чем они есть на самом деле.

274

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
462

Мояутопия. - При более совершенном общественном устрой­
стве тяжелая работа и житейские заботы будут предостав­
лены тем, кто меньше всего от них страдает, то есть наи­
более тупым людям, и так понемногу вверх, вплоть до тех,
кто восприимчивей всего к высшим, утонченнейшим фор­
мам страдания, а потому страдает даже при наиболее благо­
приятных условиях жизни.

4^3

Одна иллюзия в учении об общественном перевороте. - Есть страс
но увлеченные политической и социальной фантастикой
люди, которые пламенно и красноречиво призывают к пере­
вороту всех общественных порядков, веря в то, что в таком
случае как бы сам собою немедленно воздвигнется самый
величественный храм прекрасной гуманности. В этих опас­
ных грезах еще слышны отзвуки суеверия Руссо, который
верит в чудесную, изначальную, но как бы заваленную добро­
ту человеческой природы, возлагая всю вину за это на уста­
новления культуры в обществе, государстве, воспитании.
Увы, опыт истории показывает, что каждый такой перево­
рот всякий раз воскрешает самые первобытные энергии в
виде давно похороненных ужасов и разнузданности самых
отдаленных эпох и что поэтому переворот, правда, может
оказаться источником силы для утомленного человечества,
но никогда не будет привносить порядок, не будет зодчим,
художником, усовершенствователем человеческой приро­
ды. - Оптимистический дух революции пробудили к жизни
страстные глупости и полуложь Руссо, а не умеренная, склон­
ная к упорядочиванию, очищению и перестройке натура
Вольтера, - тот оптимистический дух, против которого я
призываю: «Ecrasez l'infâme!»1. Это он надолго отогнал дух
просвещения и постепенного развития: посмотрим-ка - каждый
про себя, - можно ли еще призвать его обратно!

ι «Раздавите гадину! » ( фр. ).

8. Вид на государство

275

464
Мера. - Полная решимость в мышлении и исследовании,
то есть свободомыслие, став свойством характера, делает
человека умеренным в действиях: ведь она ослабляет на­
пористую алчность, притягивает к себе большое количе­
ство наличной энергии, позволяя решать умственные зада­
чи, и вскрывает недостаточную пользу или бесполезность
и опасность всех внезапных перемен.

Когда воскресает дух. - На политическом одре болезни народ
обычно омолаживается сам собой, вновь обретая свой дух,
который постепенно утратил в стяжании и укреплении вла­
сти; Культура обязана наивысшими своими достижениями
временам политической слабости.

466
Новые мненья в старом доме. - Переворот в общественных
институтах следует за переворотом во мнениях не сразу нет, новые мнения долго живут в опустевшем и неуютном
доме своих предшественников и даже консервируют его
из-за нужды в жилище.

467
Школьное образование. - В больших государствах школьное
образование будет самое большее посредственным - по той
же причине, по какой в лучшем случае посредственно го­
товят на больших кухнях.

276

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
4 68

Невинная коррупция, - Во всех учреждениях, куда не доходит
свежий воздух публичной критики, вырастает, словно гриб,
невинная коррупция (как, к примеру, в научных сообще­
ствах и ученых советах).

Ученые в качестве политиков. - Ученым, которые становятся
политиками, обычно выпадает комическая роль - им при­
ходится быть чистой совестью своего политического на­
правления.

470

Волк в овечьей шкуре. - В известных обстоятельствах почти
каждому политику вдруг оказывается до того нужен один
честный человек, что он, подобно изголодавшемуся волку,
врывается в овчарню: но не затем, чтобы потом сожрать по­
хищенного овна, а чтобы скрыться за его пушистою спиной.

471
Счастливые времена. - Счастливые времена в принципе не­
возможны потому, что людям по душе только желать их, но
не жить в них, и каждому человеку, как только ему выпада­
ют удачные дни, буквально приходится молить о тревогах
и лишениях. Судьба человека уготовила ему счастливые мгно­
вения - они бывают в каждой жизни, - но не счастливые
времена. И все-таки последние продолжают существовать
в человеческом воображении в виде представления о том,
что находится «за горами, за долами», этого наследия праотцев; ведь, вероятно, понятие счастливых времен с древ­
нейшей поры выводилось из того состояния, когда человек
предается отдыху, отчаянно устав на охоте и на войне, рас­
тягивается на земле и слышит вокруг себя трепет крыльев

8. Вид на государство

277

сна. Если человек, согласно этой древней привычке, думает,
будто и после целых периодов нужды и трудов сможет приоб­
щиться к такому состоянию счастья соответствующей интен­
сивности и длительности, то это ошибочное заключение.

472
Религия и правительство. - До тех пор, пока государство, или,
точнее, правительство присваивает себе роль опекуна при
несовершеннолетней толпе и в ее интересах рассматрива­
ет вопрос, сохранять ли религию или покончить с нею, - в
высшей степени вероятно, что оно всегда будет решать его
в пользу сохранения религии. Ведь религия удовлетворяет
потребности отдельных душ во времена утрат, лишений,
страха, неуверенности в себе, то есть там, где правитель­
ство чувствует себя бессильным сделать что-нибудь непо­
средственно для облегчения душевных страданий частных
лиц: ведь даже тогда, когда разражаются всеобщие, неизбеж­
ные и поначалу неотвратимые бедствия (массовый голод,
денежные кризисы, войны), религия обеспечивает спокой­
ное, терпеливое, доверчивое поведение толпы. Всюду, где
человек проницательный замечает неизбежные или слу­
чайные изъяны в управлении государством либо опасные
последствия династических интересов и где все это ему пре­
тит, люди недалекие увидят перст Божий и терпеливо подчи­
нятся распоряжениям свыше (в каковом понятии обыкно­
венно сплавлены воедино человеческий и божественный
образ правления): вот тогда-то и будет сохранено общест­
венное согласие и непрерывность развития. Власть, осно­
ванная на единстве народного сознания, на одинаковых
для всех мнениях и целях, защищена и санкционирована
религией, не считая тех редких случаев, когда клир не мо­
жет сойтись в цене с правительством и начинает с ним во­
евать. Как правило, государству удается перетянуть клир
на свою сторону, поскольку оно нуждается в приватнейшем
и глубочайшем воспитании душ, которым тот занимается,
и умеет ценить слуг, по видимости и мнимо преследующих
совершенно иную цель, нежели оно само. Без поддержки
клира даже в наши дни никакой власти не стать «легитим-

278

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ной»: это понимал и Наполеон. - Таким-то образом абсо­
лютное правление с опекунской функцией и заботливое
сохранение религии неизбежно идут рука об руку. При этом
можно предположить, что правящие лица и классы про­
свещены относительно пользы, которую приносит им ре­
лигия, а, значит, в определенной степени чувствуют свое
превосходство над нею, поскольку используют ее как сред­
ство: по этой причине здесь и возникло свободомыслие.
- А что, если верх начнет брать то совершенно другое пред­
ставление о правительстве, какое насаждается в демократи­
ческих государствах? Если в нем видят не что иное как ин­
струмент народной воли, не отличая верха от низа, а пони­
мают его исключительно как функцию единственного су­
верена - народа? Тогда правительство может занять в от­
ношении религии только ту же самую позицию, какую за­
нимает народ; любое распространение просвещения не­
пременно отзовется и на представителях правительства, а
использование и эксплуатация религиозных движущих сил
и способов утешения в государственных целях станет делом
не таким уж легко доступным (разве что могущественные
партийные вожди будут какое-то время пользоваться вли­
янием, напоминающим влияние просвещенного деспотиз­
ма). Но когда государство уже не сможет себе позволить
извлекать никакой пользы из самой религии или народ ста­
нет относиться к религиозным предметам уж очень по-раз­
ному, чтобы разрешать правительству один и тот же, еди­
ный подход в отношении религии, - то выходом неизбеж­
но будет рассматривать религию как частное дело, доверив
ее совести и привычке каждого человека. Первым следст­
вием этого окажется то, что религиозное чувство усилится,
поскольку его потайные и подавленные порывы, которые
государство сознательно или бессознательно душило, те­
перь прорываются на поверхность и доходят до крайних
проявлений. Позднее получится так, что религия заглуше­
на разросшимися сектами и что драконовы зубы будут в изо­
билии посеяны в тот момент, когда религию сделают част­
ным делом. Зрелище раздоров, взаимное враждебное разо­
блачение всех изъянов различных конфессий не оставит
в конце концов для всякого, кто получше и одаренней, дру­
гого выхода, чем сделать своим частным делом иррелигиоз-

8. Вид на государство

279

ность: такой образ мыслей возьмет верх и в умах правящих
лиц и почти против их воли придаст их распоряжениям
враждебный религии характер. Как только это произойдет,
настроение все еще остающихся религиозными людей, ко­
торые прежде поклонялись государству как чему-то напо­
ловину или полностью священному, превратится в реши­
тельно враждебное государству, они станут внимательно сле­
дить за действиями правительства, пытаться мешать им,
пресекать их, сеять смуту, насколько смогут, и таким путем,
то есть своим яростным протестом, доведут противную,
иррелигиозную сторону до чуть ли не фанатичной поддерж­
ки государства; а подспудно это усилится еще и тем, что с
момента разрыва с религией души в этих кругах чувствуют
в себе какую-то пустоту и своей преданностью государству
пытаются создать паллиатив, своего рода заполнитель та­
кой пустоты. После этих промежуточных боев, вероятно,
весьма длительных, наконец-то определится, достаточно
ли еще сильны религиозные партии, чтобы воскресить ста­
рое состояние и повернуть назад колесо: в таком случае про­
свещенный деспотизм (возможно, менее просвещенный и
более пугливый, чем прежде) неизбежно приберет к рукам
государство, - или же безрелигиозные партии пробьют се­
бе путь, подорвут и в конце концов за несколько поколений
(скажем, через школу и воспитание) сделают невозможным
распространение враждебного себе направления. Но тогда
и у них ослабнет упомянутое стремление поддерживать го­
сударство: станет все яснее, что вместе с тем религиозным
преклонением, для которого государство было таинством,
надмирным установлением, будет подорвано даже самое
почтительное, трепетное отношение к нему. Отныне част­
ные лица будут видеть в нем лишь ту сторону, где оно может
быть для них полезным либо вредным, и всеми способами
стараться приобрести влияние на него. Но вскоре эта кон­
куренция станет чрезмерной, люди и партии будут сменять
друг друга слишком скоро, слишком яростно свергать друг
друга с вершины, едва взобравшись наверх. Всем мерам,
предпринимаемым правительством, не будет хватать гаран­
тий долговечности; людей будут отпугивать те начинания,
которые должны тихо осуществляться десятилетиями, сто­
летиями, чтобы дать созревшие плоды. Никто не станет чув-

28ο

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ствовать перед законом иного обязательства, кроме того,
чтобы на миг подчиниться властной силе, издавшей этот
закон: но сразу после этого начнут предприниматься попыт­
ки подорвать его с помощью какой-нибудь новой силы, вновь
образованного большинства. Напоследок - можно утверж­
дать это с уверенностью - недоверие ко всякому управле­
нию, понимание бесполезности и изнурительности этих
одышливых схваток подтолкнут людей к совершенно ново­
му решению: к упразднению понятия государства, к устране­
нию противоположности «частное - общественное». Само­
деятельные сообщества мало-помалу возьмут на себя дела
государства: даже самый неподатливый элемент, который
еще останется от старой административной работы (ска­
жем, те меры, которые должны обезопасить одних частных
лиц от других), когда-нибудь в конце концов перейдет под
контроль частных предпринимателей. Презрение к госу­
дарству, его упадок и смерть государства, раскрепощение част­
ных лиц (не хочу говорить «индивидуума») - логическое
следствие демократического понятия государства; в этом
и состоит его миссия. Как только оно выполнит свою зада­
чу - в коей, как и во всем человеческом, скрывается много
разумного и неразумного, - исчезнут все рецидивы старой
болезни и откроется новая страница в книге басен челове­
чества, где можно будет прочесть всевозможные причудли­
вые истории, а, может быть, и кое-чтохорошее. - А теперь
кратко подытожим все сказанное: интересы правительстваопекуна и интересы религии идут рука об руку, так что ког­
да последняя начинает отмирать, сотрясаются и основы го­
сударства. Вера в божественный порядок политических дел,
в таинство, заключенное в существовании государства, религиозного происхождения: когда исчезнет религия, го­
сударство неминуемо потеряет свое древнее покрывало
Изиды и перестанет возбуждать почтение к себе. Сувере­
нитет народа при ближайшем рассмотрении оказывается
пригодным, чтобы развеять остатки чар и суеверий в сфе­
ре этих чувств; современная демократия - это историче­
ская форма гибели государства. - Но перспектива, которую
открывает эта верная гибель, злосчастна отнюдь не в лю­
бом отношении: смышленость и корыстолюбие людей самые сильные из их свойств; когда государство перестанет

8. Вид на государство

28l

отвечать требованиям этих качеств, хаос наступит с наи­
меньшей вероятностью, - напротив, победу над государ­
ством одержит еще более целесообразная выдумка, чем та,
какой было государство. Человечество уже видело гибель
нескольких организующих властных сил - к примеру, силы
половых корпораций, которая на протяжении тысячелетий
была куца более могущественной, нежели сила семьи, и пра­
вила, вносила порядок уже задолго до ее возникновения.
Мы и сами видим, как та важная идея семейного права, се­
мейной власти, которая некогда господствовала всюду в
жизни римлян, становится все бледнее и бессильнее. Так и
какое-нибудь из будущих поколений увидит, как в отдельных
регионах планеты государство теряет свое значение, - идея,
которая внушает страх и отвращение у многих современ­
ных людей. Работатьнгд распространением и реализацией
этой идеи - дело, правда, совсем другое: надо с большим
самомнением относиться к своему разуму и скверно раз­
бираться в истории, чтобы уже сейчас браться за плуг, сейчас, когда еще никто не в состоянии показать, какие же
семена следует бросить потом во вспоротую почву. Так до­
веримся же «смышлености и корыстолюбию людей», благода­
ря которым государство сейчас пока «^^сохраняется на по­
рядочный срок, а разрушительные попытки слишком рев­
ностных и опрометчивых дилетантов отражаются!

473
Социализм в отношении своих средств. - Социализм - впавший
в фантастику младший брат почти уже отмершего деспо­
тизма, которому он хочет наследовать; стало быть, его устрем­
ления в глубочайшем смысле слова реакционны. Ведь он
жаждет такой полноты государственной власти, какая бы­
ла когда-то только у деспотизма, мало того, он еще ревност­
нее всех своих предшественников в том, что добивается
прямо-таки уничтожения индивида: последний кажется ему
как бы неоправданной роскошью природы, и социализм
чувствует себя обязанным исправить его, превратив в целе­
сообразный орган общества. В силу родственных связей он
всегда крутится возле власти во всех ее крайних проявле-

282

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ниях, как древний типичный социалист Платон - при дво­
ре сицилийского тиранна; он одобряет цезарианское госу­
дарство силы нынешнего века (а при случае и помогает ему),
поскольку, как уже сказано, хотел бы наследовать ему. Но
даже этого наследства не хватило бы ему, чтобы добиться
своих целей: ему нужно всеверноподданейшее раболепие
всех граждан перед абсолютным государством, какому еще
не было примеров в истории; а поскольку ему уже не при­
ходится рассчитывать даже на древний религиозный пие­
тет перед государством, напротив, он невольно вынужден
беспрестанно радеть о его устранении - ведь он радеет о
устранении всех существующих государств, - то он смеет
надеяться лишь на краткое существование там и сям с по­
мощью крайнего терроризма. Поэтому втихомолку он гото­
вится к власти через террор и вбивает полуобразованным
массам в голову слово «справедливость», словно гвоздь,
чтобы совершенно лишить их рассудка (а этот рассудок уже
и так сильно пострадал от полуобразованности) и дать им
чистую совесть в грязной игре, которую они должны сы­
грать. - Социализм может пригодиться для того, чтобы
вполне брутально и убедительно показать опасность любой
концентрации государственной власти и в этом смысле да­
же внушить недоверие к государству. Когда его сиплый го­
лос вольется в общий боевой клич «как можно больше госу­
дарства», этот последний поначалу становится громче, чем
когда-либо прежде; но вскоре с тем большею силой вместе
с ним начинает звучать и противоположный клич: «какмож­
но меньше государства».

474
Государство боится умственного прогресса. - Греческий полис,
как и всякая организующая политическая власть, недовер­
чиво отстранялся от роста образованности; его основное
властное стремление оказывалось почти парализующим и
тормозящим в отношении последнего. Он не желал при­
знавать истории, развития в сфере образования; закреплен­
ное в государственном законе воспитание было обязатель­
ным для всех поколений и удерживало их на одной ступени.

8. Вид на государство

283

Позднее и Платон не предусматривал для своего идеального
государства ничего иного. Стало быть, образование разви­
лось вопреки полису: правда, косвенно и против своей воли
последний тоже содействовал ему, ведь индивидуальное
честолюбие поощрялось в полисе в величайшей степени,
и гражданин, раз оказавшись на стезе умственного совер­
шенствования, стремился продвинуться как можно дальше
и по ней. Ссылаться для опровержения этого на панегирик
Перикла нельзя: ведь он - всего лишь великая оптимисти­
ческая греза о якобы неизбежной связи полиса и афинской
культуры; прямо перед тем, как ночь сошла на Афины (чума
и разрыв традиции), Фукидид дал еще раз просиять ей, слов­
но просветляющему закату, заставляющему забыть о пред­
шествовавшем ему скверном дне.

475
Европейцы и упразднение наций. - Торговля и промышлен­
ность, обращение книг и писем, общность всей высшей куль­
туры, быстрая смена мест и местностей, нынешняя кочев­
ническая жизнь всех, кто не владеет земельным наделом,
- эти условия неизбежно влекут за собою подрыв и в пер­
спективе упразднение наций, по крайней мере европей­
ских: поэтому вследствие постоянных скрещиваний из них
из всех должна возникнуть смешанная раса - раса европей­
цев. Нынче этой перспективе сознательно или бессозна­
тельно противодействует обособление наций как результат
раздувания национальной розни, но тем не менее этот про­
цесс смешения медленно идет вперед вопреки названным
временным противоположным тенденциям: этот искусст­
венный национализм, кстати, столь же опасен, как некогда
был опасен искусственный католицизм, ведь он по своей
сути есть насильно введенное чрезвычайное, осадное поло­
жение, объявленное немногими для многих, и чтобы со­
хранить респектабельность, нуждается в коварстве, лжи и
насилии. К этому национализму толкает не интерес многих
(то есть народов), как, пожалуй, говорят, а прежде всего
интерес определенных монархических династий, затем определенных торговых и общественных слоев; тот, кто

284

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

уже понял это, должен, не робея, показывать себя хорошим
европейцем и на деле способствовать слиянию наций: а по­
мочь в этом благодаря своей издревле засвидетельствован­
ной способности быть толмачами и посредниками народов
могут немцы. - Между прочим: вся еврейская проблема су­
ществует только в рамках национальных государств, по­
скольку там их энергичность и более высокие умственные
способности, капитал ума и воли, скопленный ими из поко­
ления в поколение в исторически длительной школе стра­
даний, повсюду, очевидно, дают им преимущество, возбуж­
дая зависть и ненависть, почему почти во всех теперешних
нациях все растет литературное бесчинство - причем чем
более национальными они себя опять-таки выставляют стремление заклать евреев как козлов отпущения за всевоз­
можное явное и тайное зло. Как только речь пойдет уже не
о консервации наций, а о возникновении как можно более
сильной европейской общей расы, евреи в качестве ее ин­
гредиента будут пригодны для этого и желательны, так же
как и остатки любой другой нации. Неприятные, даже опас­
ные качества есть у каждой нации, у каждого человека; бы­
ло бы жестоко требовать, чтобы евреи составляли тут ис­
ключение. У них эти качества могут быть опасными и от­
талкивающими даже в особенной степени, и, возможно,
тип молоденького еврея-биржевика - самое отвратитель­
ное изобретение человеческого рода вообще. И все-таки
хотел бы я знать, сколь многое следует, подводя итог его
истории, простить народу, который, не без нашей общей
вины, страдал больше других народов и которому людской
род обязан самым благородным человеком (Христом), са­
мым чистым мудрецом (Спинозой), самой могучей книгой
и самым действенным нравственным законом в мире. И
вот что еще: в мрачнейшие времена средневековья, когда
над Европой тяжко нависли азиатские тучи, именно еврей­
ские свободомыслящие, ученые и врачи, невзирая на жесто­
чайший персональный гнет, твердо держали знамя просве­
щения и духовной независимости и обороняли Европу от
Азии; не в последнюю очередь их усилиям мы обязаны тем,
что в конце концов снова восторжествовало более естест­
венное, более разумное и уж во всяком случае немифическое
объяснение мира и что круг культуры, связывающий нас

8. Вид на государство

*8 5

сейчас с просвещением греко-римской античности, остался
неразорванным. Если христианство сделало все, чтобы пре­
вратить Запад в Восток, то еврейская культура много содей­
ствовала его постоянному возвращению к себе: а это в опре­
деленном смысле значит то же, что превращение задания
и истории Европы в продолжение задания и истории греков.

476
Мнимое превосходство Средних веков. - Церковь средневековья
была институтом с абсолютно универсальной, объемлющей
собою все человечество целью, да к тому же такой, которая
- иллюзорно - относилась к наивысшим его интересам: в
сравнении с нею цели государств и наций, очевидные из
новейшей истории, производят гнетущее впечатление; они
кажутся мелочными, низменными, материальными, про­
странственно ограниченными. Но это различное впечатле­
ние, производимое на воображение, отнюдь не должно опре­
делять наше суждение; ведь названный универсальный ин­
ститут соответствовал выдуманным, основанным на фикциях
потребностям, каковые ему приходилось порождать там,
где их еще не было (потребность в спасении); новые институ­
ты помогают выходить из реальных бед; и придет время, ког­
да возникнут институты, которые будут служить общим под­
линным потребностям всех людей и вытеснят в тень и забве­
ние свой фантастический прообраз - католическую церковь.

477
Войны неизбежны. - Только болезненное мечтательство и
прекраснодушие могут ждать от человечества еще многого
(а не то и: как раз многого), если оно разучится вести во­
йны. Покамест мы не знаем никакого другого способа, ко­
торым можно так же сильно и уверенно, как делает всякая
большая война, сообщить утомленным народам такую гру­
бую энергию бивака, такую глубокую безличную ненависть,
такое хладнокровие убийцы с чистой совестью, такой кол­
лективный, организующий пыл в уничтожении врага, такое

286

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

гордое безразличие к великим утратам, к собственной жиз­
ни и к жизням приятелей, такое глубинное, подобное под­
земным толчкам, потрясение души: пробивающиеся отсю­
да ручьи и реки, правда, катящие с собою камни и всякого
рода нечистоты и уничтожающие луга нежных культур, по­
том, при благоприятных обстоятельствах, будут с новой
силой вращать приводные колеса в мастерских духа. Куль­
тура никак не может обходиться без страстей, пороков и
зла. - Когда римляне при императорах несколько устали
от войн, они попробовали обрести новые силы в травле
зверей, гладиаторских боях и гонениях на христиан. Ны­
нешние англичане, которые в общем тоже, кажется, отрек­
лись от войны, хватаются за другое средство, чтобы вос­
кресить эти исчезающие силы: все эти исследовательские
экспедиции, мореплаванья, горовосхождения, предприни­
маемые как будто бы в научных целях, на самом деле нужны
им для того, чтобы в числе прочего привезти домой силу,
возросшую во всякого рода приключениях и опасностях.
Отыщется еще множество подобных суррогатов войны, но,
вероятно, благодаря им будет все яснее, что такое высоко
цивилизованное, а потому неизбежно утомленное челове­
чество, которое представляют сегодняшние европейцы,
нуждается не просто в войнах, а в войнах величайших и
ужаснейших, то есть во временных рецидивах варварства,
чтобы, совершенствуя инструменты культуры, не лишить­
ся своей культуры и самого своего существования.

478
Трудолюбие северян и южан. - Трудолюбие возникает двумя
совершенно различными способами. На Юге ремесленни­
ки становятся трудолюбивыми не из желания разбогатеть,
а от постоянной бедности других. Кузнец прилежен, по­
тому что всегда приходит человек, чтобы подковать лошадь
или починить телегу. Если бы не пришел никто, он слонял­
ся бы по рынку. Прокормиться в плодородной стране не­
трудно, трудиться для этого надо очень немного и уж во
всяком случае не нужно трудолюбие; в конце концов, там
можно попрошайничать и быть довольным жизнью. - А вот

8. Вид на государство

287

за трудолюбием английских рабочих стоит стремление за­
работать больше: оно понимает себя и свою цель и через
обладание стремится к силе, через силу - к максимальной
свободе и личной респектабельности.

479
Богатство как источник аристократии. - Богатство неизбеж­
но порождает в расе аристократию, потому что позволяет
выбирать самых красивых женщин, оплачивать лучших учи­
телей, дает человеку возможность соблюдать опрятность,
время для физических упражнений и главным образом по­
могает избегать отупляющего физического труда. В этом
смысле оно создает все условия, чтобы за несколько поко­
лений научить людей благородным и красивым движениям,
даже поступкам: у них более свободные чувства, в их по­
ведении нет убогой мелочности, униженности перед рабо­
тодателем, экономии на грошах. - Именно эти негативные
качества - самый щедрый дар судьбы молодым людям; ведь
человек совсем уж бедный обычно губит себя душевным
благородством, он не преуспевает и ничего не зарабатыва­
ет, а потому его род нежизнеспособен. - Тут, правда, надо
учесть, что богатство оказывает почти то же воздействие
на человека, тратит ли он три сотни или тридцать тысяч
талеров в год: тогда благоприятствующие условия уже су­
щественно не улучшаются. Но иметь меньше средств, по­
прошайничать, словно мальчишка, и унижаться - это ужас­
но: хотя для таких, что ищут свое счастье в блеске дворов,
в подчинении людям могущественным и влиятельным или
стремятся стать церковными иерархами, это может быть
верным началом пути. (- Тогда они учатся, согнувшись, про­
лезать в тайные коридоры покровительства.)

480

Зависть и косность в разных направлениях. - Две враждебные
партии, социалистическая и националистическая - или как
там они еще называются в разных европейских странах,

288

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

- друг друга стоят: зависть и леность - движущие силы той
и другой. В одном лагере хотят как можно меньше работать
руками, в другом - головой; в последнем ненавидят выдаю­
щихся, самородных одиночек и завидуют им - одиночкам,
которые по своей воле не встанут в общий строй, чтобы
усилить массовое воздействие; в первом - лучшую, стоящую
в более благоприятных внешних условиях общественную
касту, чья подлинная задача, производство высших куль­
турных благ, делает внутреннюю жизнь тем более тяжкой
и болезненной. Правда, если удастся сделать упомянутый
дух массового воздействия духом высших классов общест­
ва, то социалистические толпы будут совершенно правы,
если и внешне попытаются уравнять себя с теми, ведь вну­
тренне, умом и душой, они уже уравнялись друг с другом.
- Будьте высшими людьми и постоянно творите дела выс­
шей культуры - тогда все живое признает вашу правоту, а
общественный порядок, который вы возглавляете, будет
неуязвим ни для злого взгляда, ни для злой руки!

481
Большая политика и убытки от нее. - Как народы несут вели­
чайшие убытки, какие несет с собою война и подготовка к
войне, не вследствие военных издержек, остановок в тор­
говле и жизни вообще, а также не из-за содержания посто­
янных армий - как бы ни были велики эти убытки теперь,
когда восемь европейских государств тратят на это сумму от
двух до трех миллиардов, - а в результате того, что огром­
ное число самых дельных, сильных, работящих мужчин
каждый год отрываются от своих дел и профессий, чтобы
стать солдатами: таким же образом народ, замахивающий­
ся на большую политику, на ведущую роль среди могуще­
ственных держав, несет величайшие убытки не в том, в чем
их обыкновенно видят. Несомненно, что начиная с этого
момента он постоянно жертвует на «алтарь отечества» или
в пользу национального честолюбия множество самых от­
борных талантов, в то время как прежде перед этими та­
лантами, которых теперь поглощает политика, были от­
крыты другие сферы деятельности. Но в стороне от этих

8. Вид на государство

289

общественных гекатомб идет куда более ужасная, нежели
они, драма, беспрестанно разыгрывающаяся одновремен­
но в сотнях тысяч актов: каждым дельным, работящим, ум­
ным, честолюбивым мужчиной в таком вожделеющем по­
литических лавров народе овладевает это вожделение, и
он уже не отдается своему собственному делу полностью,
как раньше: ежедневно возникающие новые проблемы и
заботы общественного блага поглощают ежедневную при­
быль от умственного и душевного капитала каждого граж­
данина - и сумма всех этих жертв и убытков индивидуальной
энергии и труда настолько чудовищна, что политическое
процветание народа почти неизбежно влечет за собою ум­
ственное обнищание и утомление, снижает эффективность
работы, требующей большой концентрации и специализа­
ции. Наконец, можно задаться вопросом: окупается ли все
это пышное процветание национального коллектива (а ведь
оно проявляется лишь в виде страха других государств пе­
ред новым колоссом и их принуждения к благоприятство­
ванию национальной торговле и финансам), если этому
грубому и пестро-переливающемуся цветку нации должны
приноситься в жертву все более благородные, нежные, ум­
ственно развитые растения и насаждения, которых доселе
в таком изобилии порождала ее земля?

482
Ради повторения. - Разделять общественные мнения - зна­
чит лениться душой.

Девятый раздел
Человек наедине с собой

Враги истины. - Убеждения - более опасные враги истины,
чем ложь.

484

Шиворот-навыворот. - Когда мыслитель выдвигает непри­
ятное для нас положение, его критикуют сильнее; а ведь
разумней делать это, когда его тезис нам льстит.

485
С характером. - Куда чаще кажется, что у человека сильный
характер, если он всегда следует своему темпераменту, чем
если всегда следует своим принципам.

486
То одно, что только и нужно. - Нужно, чтобы было одно: либо
характер, легкий от природы, либо характер, полегчавший
от искусства и знания.

292

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

Страсть к делу. - Кто направляет свою страсть на дело (на­
уки, государственное благо, интересы культуры, искусства),
тот отнимает много жара у своей страсти к людям (даже
если они представляют названные дела, как, скажем, госу­
дарственные деятели, философы, художники - представи­
тели своих творений).

488
Покой в деятельности. - Подобно тому как водопад по мере
своего падения становится более медленным и плавным,
и великие деятели обычно действуют с большим спокойстви­
ем, чем можно было ждать, глядя на их бурную жажду дела
перед делом.

4«9
Не слишком глубоко. - Люди, которые постигают свой пред­
мет на всю его глубину, редко хранят ему верность навсегда.
Ведь они вывели глубину на поверхность, а в таких случаях
всегда становится видно много скверного.

490

Иллюзия идеалистов. - Все идеалисты воображают, будто де­
ло, которому они служат, значительно лучше, чем все дру­
гие дела в мире, и не могут поверить, что если бы их делу
вообще суждено было сбыться, то для этого понадобился
бы точно тот же дурно пахнущий навоз, который необхо­
дим и для всех других человеческих начинаний.

9. Человек наедине с собой

293

49 1
Самонаблюдение. - Человек очень надежно защищен от само­
го себя, от разведки и осады себя самого, и обычно в со­
стоянии воспринять не больше, чем свои передовые укре­
пления. Сама крепость ему недоступна, даже незрима, раз­
ве что друзья и враги сыграют роль предателей и проведут
его внутрь потайными ходами.

49«
Верно выбранная профессия. - Мужчины редко уживаются с
профессией, относительно которой не верят или не слиш­
ком-то верят, что она, по сути, важнее всех прочих. Так же
дело обстоит у женщин с их любовниками.

493
Благородный образ мыслей. - Благородный образ мыслей со­
стоит по большей части из добродушия и дефицита недо­
верия - значит, он содержит в себе как раз то, о чем так
любят с чувством превосходства и с издевкой распростра­
няться люди корыстолюбивые и удачливые.

494
Цель и пути. - Многие упорствуют в отношении однажды
проложенного пути, немногие - в отношении цели.

495
Что возмущает в индивидуальном образе жизни. - Все явно ин­
дивидуальные поступки в жизни настраивают людей про­
тив того, кто их совершает; необычное поведение, которое
тот себе позволяет, заставляет их как существ обычных чув­
ствовать унижение.

294

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
496

Привилегия великих. - Дать людям почувствовать себя на седь­
мом небе от счастья, одарив их малым, - вот привилегия
великих.

497
Невольно благородный. - Человек даже невольно ведет себя
благородно, если привык ничего не требовать от людей, а
только давать им.

49«
Условие героизма. - Если кто-то решил сделаться героем, то
надо, чтобы сначала змея стала драконом, иначе у него не
будет настоящего противника.

499
Друг. - Разделять с другим радости, а не сострадать ему, - вот
что делает человека другом.

5°°
Использовать приливы и отливы. - В целях познания нужно
уметь использовать тот внутренний поток, который влечет
нас к предмету, а через какое-то время - и тот, который нас
от предмета уносит.

501

Радость сама по себе. - Говорят: «Радоваться сделанному де­
лу»; но в действительности это просто радость посредством
дела.

9· Человек наедине с собой

295

5°2
Скромник. - Кто скромен с людьми, тот проявляет тем боль­
ше высокомерия к предметам (городу, государству, обще­
ству, эпохе, человечеству). На такой лад он мстит.

5°3
Зависть и ревность, - Зависть и ревность - срамные части
человеческой души. Можно, очевидно, развивать это срав­
нение и дальше.

5°4
Самый благородный лицемер, - Никогда не говорить о себе
- это очень благородное лицемерие.

Досада, - Досада - телесная болезнь, которая отнюдь не про­
ходит только от того, что повод досадовать устранен зад­
ним числом.

5о6
Представители истины. - Правда реже всего находит себе
представителей не тогда, когда говорить ее опасно, а тогда,
когда делать это скучно.

57
Еще тягостней, чем враги. - Люди, в чьем благосклонном от­
ношении к нам мы уверены не всегда, в то время как не­
которые причины (к примеру, благодарность) обязывают

296

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

нас поддерживать видимость безусловной симпатии к ним,
мучают наше воображение куда сильнее, чем наши враги.

5 о8

На природе. - Мы так любим бывать на природе потому, что
у нее нет никакого мнения о нас.

5°9
Каждый лучше в одном деле. - В условиях цивилизации каж­
дый чувствует себя выше каждого другого хотя бы в одном
деле: на этом и основана всеобщая благожелательность,
ведь каждый человек - тот, кто при определенных обстоя­
тельствах может помочь, а потому без стыда принимает
чужую помощь и сам.

5Ю

Основания для утешения. - Когда умирают близкие, основа­
ния для утешения бывают нужны человеку не столько для
смягчения властной силы своей боли, сколько для извине­
ния за то, что он утешился с такой легкостью.

51*
Верность убеждениям. - Люди очень занятые хранят свои об­
щие взгляды и точки зрения почти неизменными. То же и
с каждым, кто служит идее: эту самую идею он не станет
проверять никогда, для этого у него нет времени; мало то­
го, идет вразрез с его интересом даже вообще считать ее
подлежащей обсуждению.

g. Человек наедине с собой

297

512

Нравственность и количество. - Более высокая нравствен­
ность одного человека в сравнении с нравственностью дру­
гого сплошь да рядом состоит только в том, что цели пер­
вой количественно больше. А второго оставляют внизу за­
нятия мелочами, в узком кругу жизни.

513
Жизнь как доход от жизни. - Как бы далеко человек ни раз­
двигал границы своего познания, каким бы объективным
ни казался себе, в конце концов он не получает от жизни
ничего, кроме собственной биографии.

54
Железная необходимость. - Железная необходимость - это
такая вещь, что в ходе истории люди начинают понимать:
она ни железная, ни необходимая.

515
Обосновано опытом. - Абсурдность вещи - еще не довод про­
тив ее существования, а, скорее, его условие.

5i6
Истина. - Теперь уж никто не умирает от смертоносных
истин: есть слишком много противоядий.

2g8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
517

Фундаментальное убеждение. - Нет никакой предустановлен­
ной гармонии между отстаиванием истины и благом чело­
вечества.

5i8
Человеческий жребий. - Кто мыслит поглубже, тот знает, что
всегда не прав, как бы ни поступал и ни судил.

519
Истина как Цирцея. - Заблуждение превратило животное в
человека; так может, истина в состоянии снова превратить
человека в животное?

520

Угроза для нашей культуры. - Мы живем в эпоху, культуре ко­
торой угрожает гибель от инструментария культуры.

521

Быть великим - значит задавать направление. - Нет реки, ко­
торая была бы великой и полноводной сама по себе: такой
ее делает множество принимаемых и влекомых ею дальше
притоков. То же и со всеми великими умами. Важно только,
чтобы такой человек задавал направление, которому потом
будут следовать многочисленные притоки, а не то, насколь­
ко его дар был скуден или изобилен с самого начала.

g. Человек наедине с собой

299

522
Немощная совесть. - У людей, рассуждающих о своем значе­
нии для человечества, совесть немощна в отношении об­
щей гражданской законопослушности в соблюдении дог­
оворов и обещаний.

523
Желание быть любимым. - Требование любви к себе - край­
няя разновидность высокомерия.

524
Презрение к людям. - Самый недвусмысленный признак не­
уважения человека к другим людям состоит в том, что каж­
дого он признает только как средство для достижения сво­
их целей - или не признает вообще.

525
Сторонники из чувства противоречия. - Тот, кто довел людей
до белого каления против себя, тем самым получил и пар­
тию своих сторонников.

526
Забвение переживаний. - Кто много мыслит, и притом мыслит
объективно, с легкостью забывает собственные пережи­
вания, но не с такой же легкостью - мысли, вызванные ими.

527
Устоявшееся мнение. - Один держится за мнение потому, что
мнит, будто сам дошел до него, другой - потому, что усвоил

Зоо

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

его с трудом и теперь гордится тем, что понял его: стало
быть, оба делают это из тщеславия.

528
Светобоязнь. - Хороший поступок так же робко сторонится
света, как и плохой: последний боится, что если о нем уз­
нают, это повлечет за собой боль (как наказание), первый
- что исчезнет наслаждение (а именно то чистое наслажде­
ние от самого себя, которое прекращается сразу, как толь­
ко к нему добавляется удовлетворение тщеславия).

529
Долгота дня. - Когда человеку нужно многое рассовать, у
дня появляется сотня карманов.

530
Гений тиранства. - Когда у человека в крови пылает неуто­
лимая жажда пробиться в жизни путем тиранства и это пла­
мя не угасает, то даже небольшое дарование (у политиков,
художников) мало-помалу превращается в почти неодоли­
мую природную силу.

531
Жизнь врага. - Тому, кто поддерживает в себе жизнь битвой
с врагом, необходимо, чтобы тот оставался жив.

532
Что важнее. - Дело темное, необъясненное кажется более
важным, нежели светлое, объясненное.

g. Человек наедине с собой

з01

533
Оценка полученных услуг. - Услуги, оказанные нам кем-то, мы
ценим по той значимости, какую им придает он, а не по
той, какую они имеют для нас самих.

534
Несчастье. - Отличие, которое дает человеку несчастье (как
будто чувствовать себя счастливым - признак пошлости,
непритязательности, дюжинности) так велико, что мы обык­
новенно протестуем, когда нам говорят: «Как же Вы счаст­
ливы!».

535
У страха глаза велики. - Воображение страха - тот злобный
обезьяноподобный бесенок, что вспрыгивает человеку на
спину как раз тогда, когда он уж и так несет тяжелейший
груз.

536
Чем ценны пошлые противники. - Иной раз не бросаешь дело
только потому, что его противники продолжают быть по­
шлыми.

537
Ценность профессии. - Профессия делает человека бездум­
ным; и в этом ее величайшее благо. Ведь она - прикрытие,
за которое можно законным образом отступить, когда на­
падают сомнения и заботы общего характера.

302

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
538

Талант. - У некоторых людей талант кажется меньшим, чем
есть на самом деле, потому что они всегда ставили перед
собою слишком большие задачи.

539
Юность. - Юность малоприятна, ведь в эту пору жизни не­
возможно или не нужно быть продуктивным в том или ином
смысле.

540
Непомерные цели. - У того, кто публично ставит перед собой
великие цели, но потом молча понимает, что сил у него не
хватит, обычно не хватает сил и на то, чтобы публично от­
казаться от этих целей, и он неизбежно становится лице­
мером.

541
В потоке. - Сильные потоки волочат с собою много каме­
ньев и веток, сильные умы - много глупых и путаных голов.

542
Опасности освобождения ума. - Когда человек всерьез плани­
рует освободить свой ум, то его страсти и вожделения тоже
втихомолку надеются на этом выгадать.

543
Воплощение духа. - Если кто-то мыслит много и умно, то ум­
ным становится выражение не только его лица, но и тела.

g. Человек наедине с собой

з°3

544
Плохо видеть и плохо слышать, - Кто видит мало, видит все
меньше; кто плохо слышит, всегда слышит что-то в придачу.

545
Самодовольство тщеславия. - Человек тщеславный хочет не
столько быть выдающимся, сколько чувствовать себя вы­
дающимся, а потому не пренебрегает ни одним способом
обмануть себя, перехитрить себя. Для него важнее всего
на свете не мнение других, а свое мнение об их мнении.

546
Тщеславие в виде исключения. - Человек, обычно скромный,
в виде исключения бывает тщеславным и падким на славу
и восхваления, если болен телесно. В той мере, в какой он
себя теряет, ему приходится восстанавливать себя из чужо­
го мнения, извне.

547
«Одухотворенные». - Нет духа у того, кто взыскует духовности.

548
Намек для партийных главарей. - Если оказывается возмож­
ным подтолкнуть людей к публичным признаниям в пользу
чего-то, значит, их уже почти подвели и к внутреннему со­
гласию с этим; ведь теперь они хотят, чтобы их считали
последовательными.

304

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
549

Презрение. - Презрение других к себе человек переносит
хуже, чем собственное презрение к себе.

550
Петля благодарности. - Есть рабские душонки, которые до­
водят свою признательность за оказанные им благодеяния
до того, что сами удушают себя петлею благодарности.

551
Прием для пророков. - Дабы предугадать образ действий обыч­
ных людей, нужно знать, что для избавления от неприят­
ностей они всегда тратят минимум ума.

552
Единственное право человека. - Кто отклоняется от традици­
онного, становится жертвой чрезвычайного; кто хранит
верность традиционному, становится его рабом. Гибнет че­
ловек в обоих случаях.

553
Опуститься ниже животного. - Когда человек ржет со смеху,
в пошлости он превосходит всех животных.

554
Дилетантизм. - Тот, кто плохо говорит на иностранном язы­
ке, получает от этого больше наслаждения, чем тот, кто вла­
деет им хорошо. Так что удовольствие - привилегия диле­
тантов.

g. Человек наедине с собой

з°5

555
Опасная услужливость. - Есть люди, стремящиеся усложнить
другим жизнь не по иной какой причине, а только чтобы
после предложить им свои рецепты облегчения жизни, к
примеру, свое христианство.

556
Прилежание и добросовестность. - Прилежание и добросо­
вестность нередко оказываются антагонистами потому, что
прилежание хочет сорвать плоды с деревьев кислыми, а
добросовестность не трогает их слишком долго, так что
они падают сами и разбиваются.

557
Подозревать. - Мы стараемся представить себе подозритель­
ными людей, которых терпеть не можем.

558
Когда нет условий. - Многие всю жизнь ждут случая сделать­
ся добрыми на свой лад.

559
Дефицит друзей. - Дефицит друзей у человека заставляет
думать о его завистливости или высокомерии. Некоторые
обязаны своими друзьями лишь тому счастливому обстоя­
тельству, что не находят поводов для зависти.

56°
Опасность избытка. - Обладая одним лишним талантом, че­
ловек часто чувствует себя более неуверенно, чем одного

Зоб

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

таланта недосчитываясь: вот так и стол лучше держится на
трех ножках, чем на четырех.

561
Другим в пример. - Кто хочет дать хороший пример, должен
добавлять к своей доблести чуточку шутовства: тогда ему
можно подражать и в то же время чувствовать себя выше
образца - людям это нравится.

562
Быть мишенью. - Злые слова других о нас часто относятся
на самом деле не к нам самим, это проявления досады, раз­
дражения, вызванных совсем иными причинами.

5бЗ
Легкое сожаление. - Неутоленные желания вызывают лишь
легкое сожаление, если воображение приучилось обезо­
браживать прошлое.

В опасности. - Ты только что пропустил перед собой карету
- вот тут-то больше всего и рискуешь попасть под другую.

По голосу и роль. - Кому приходится говорить громче, чем
он привык (скажем, обращаясь к человеку плохо слышаще­
му или к большой аудитории), тот обычно преувеличивает
то, о чем ему надо сообщить. - А кое-кто становится заго­
ворщиком, злобным сплетником, интриганом только по­
тому, что его голос лучше всего годится для нашептыванья.

g. Человек наедине с собой

з°7

5 66

Любовь и ненависть. - Любовь и ненависть не слепы - они
только ослеплены пламенем, которое несут с собою.

5^7
Выгодная вражда. - Люди, которые не умеют полностью рас­
крыть перед миром свои заслуги, пытаются навлечь на се­
бя сильную вражду. Тогда для них утешение думать, что она
стоит между заслугами и их признанием - и что некоторые
другие тоже так думают: а это очень выгодно для их хоро­
шей репутации.

5 68

Исповедь. - Исповедавшись другому, человек забывает свою
вину, но этот другой ее обычно не забывает.

Самодовольство. - Золотое руно самодовольства защищает
от палок, но не от шпилек.

570
Тьма в пламени. - Себе пламя светит не так ярко, как другим,
для которых горит: то же и с мудрецами.

571
Собственные мысли. - Первая же мысль, которая приходит
нам в голову, когда нас неожиданно о чем-то спрашивают,
обыкновенно бывает не нашей собственной, а расхожей,
свойственной нашей касте, должности, происхождению;
собственные мысли всплывают наверх редко.

Зо8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
572

Откуда берется мужество. - Человек дюжинный мужествен
и неуязвим, как герой, когда не видит опасности, когда он
слеп на нее. И наоборот: единственное уязвимое место у
героя - на спине, то есть там, где у него нет глаз.

573
Опасность во враче. - Надо быть рожденным для своего вра­
ча, иначе от своего врача и погибнешь.

574
Тщеславие от чудесного. - Кто трижды смело предсказал пого­
ду, и предсказание сбылось, в глубине души немного верит
в свой пророческий дар. Мы допускаем чудесное, ирраци­
ональное, если оно льстит нашей самооценке.

575
Профессия. - Профессия - костяк жизни.

576
Опасность личного влияния. - Тот, кто чувствует, что оказыва­
ет на другого сильное внутреннее влияние, должен предо­
ставлять ему полную свободу, мало того, при случае смо­
треть сквозь пальцы на его неприязнь к себе и даже вызы­
вать ее: иначе он неизбежно наживет себе врага.

577
Признать наследников. - Кто с самоотверженным чувством
заложил основы чего-то великого, заботится воспитать се-

g. Человек наедине с собой

з°9

бе наследников. Если во всех возможных продолжателях
своего труда человек видит своих врагов и живет в состоя­
нии самообороны, это признак деспотической и неблаго­
родной натуры.

57»
Дилетантизм. - Дилетантизм покоряет людей сильнее, чем
профессионализм: вещи известны ему более простыми, чем
они есть, а потому его мнения оказываются более доход­
чивыми и убедительными.

579
Не годится в члены партии. - Кто много мыслит, не годится
в члены партии: он слишком быстро выйдет из нее своими
мыслями.

5 8о

Скверная память. - Преимущество скверной памяти в том,
что можно, словно впервые, много раз наслаждаться одни­
ми и теми же хорошими вещами.

58ι

Причинять себе боль. - Беспощадность мышления часто быва­
ет признаком душевного беспокойства, жаждущего наркоза.

582
Мученики. - Последователи мучеников страдают больше,
чем сами мученики.

Зю

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

Отсталое тщеславие. - Тщеславие некоторых людей, кото­
рым не следовало бы быть тщеславными, - это уцелевшая
и пошедшая в рост привычка, сохранившаяся с той поры,
когда у них еще не было права верить в себя и они по гро­
шику выклянчивали эту веру у других.

Punctum saliens1 страсти. - Тот, кто вот-вот впадет в гнев или
в сильный любовный аффект, достигает точки, где душа
полна, как сосуд: и все-таки в него суждено влиться еще од­
ной капле воды - доброй воле к страсти (которую обычно
называют также и злой). Достаточно этой крошечной точ­
ки - и сосуд переполнится.

585
Говорит негодование. - Люди - они что костры углежогов в
лесу. Молодые люди становятся полезными, лишь после то­
го как отпылают и обуглятся, подобно дровам. Пока они
чадят и дымятся, они, возможно, интереснее, но бесполез­
ны и уж слишком часто неприятны. - Человечество без по­
щады использует каждого индивида как топливо для своих
великих машин: но на что тогда и машины, если все инди­
виды (то есть человечество) нужны только для того, чтобы
они работали? Машины как самоцель - не это ли umana
commedia*?

586
О часовой стрелке жизни. - Жизнь состоит из редких отдель­
ных моментов высочайшей ценности и из бессчетного чи1 Суть (лат.). См. прим.
2 Человеческая комедия (um.).

g. Человек наедине с собой

З1 х

ела промежутков между ними, когда в лучшем случае вокруг
нас витают лишь тени тех моментов. Любовь, весна, всякая
красивая мелодия, горы, луна, море - все только раз гово­
рит сердцу внятно, если вообще внятно говорит. Ведь у мно­
гих людей совсем не бывает таких моментов: они сами промежутки и паузы в симфонии подлинной жизни.

587
Нападать или влиять. - Мы нередко совершаем ошибку, с
лютой враждою относясь к тенденции, партии или эпохе,
потому что случайно нам стали видны лишь их внешние
стороны, их слабости или неизбежно присущие им «грехи
их добродетелей», - возможно, по той причине, что мы
прежде всего и сами были причастны к ним. Тогда мы от­
ворачиваемся от них и пробуем идти в противоположном
направлении; а ведь лучше всего было бы изыскивать в них
либо формировать в себе сильные, хорошие стороны. Ра­
зумеется, чтобы содействовать становящемуся и несовер­
шенному, требуется более проницательный взгляд и больше
доброй воли, чем чтобы разглядеть его несовершенство и
отречься от него.

5 88

Скромность. - Есть на свете истинная скромность (то есть
понимание того, что мы не сами себя создали); и больше
всего она подобает великому уму, ведь именно он^го и в со­
стоянии постичь мысль о полной безответственности (да­
же за то хорошее, что он творит). Нескромность великого
человека вызывает к себе ненависть не потому, что он со­
знает свою силу, а по той причине, что лишь хочет испы­
тать свои силы, задевая других, обращаясь с ними, как с
холопами, и посмотреть, сколько те будут терпеть. Обык­
новенно это даже изобличает нехватку уверенности в сво­
их силах, а потому заставляет людей сомневаться в его ве­
личии. В этом смысле нескромность - вещь весьма вредная
с точки зрения благоразумия.

312

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
589

Первая мысль сутра. - Лучший способ хорошо начинать каж­
дый день таков: проснувшись, подумать о том, нельзя ли за
этот день доставить радость хоть одному человеку. Если бы
это смогло заменить собою религиозную привычку молить­
ся, ближние от такой замены получили бы только выгоду.

Высокомерие как последнее утешение. - Если неудачу, собствен­
ный умственный изъян, свою болезнь человек объясняет
себе, усматривая в них предначертанную ему судьбу, ниспо­
сланное ему испытание или таинственную каруза содеянное
прежде, то тем самым делается интересным в собственных
глазах и в своем воображении возвышается над ближними.
Возгордившийся грешник - фигура, известная во всех ре­
лигиозных сектах.

591
Как вырастает счастье. - Прямо возле мировой скорби, а
сплошь да рядом на ее вулканической почве, человек раз­
бил свои крошечные садики счастья; и глядеть ли на жизнь
глазами того, кто ищет в существовании одного лишь по­
знания, или того, кто капитулировал перед нею и признает
свое бессилие, или того, кто радуется, преодолев ее тяжесть,
- всюду рядом с бедою он обнаружит несколько всходов
счастья - причем счастья будет тем больше, чем более вул­
каническая под ним почва, - и было бы даже смешно ска­
зать здесь, что этим счастьем оправдано и само страдание.

592
Дорогой предков. - Человек поступает правильно, если раз­
вивает в себе талант, на который его отец или дед потра­
тили столько усилий, не обращая его на что-то совсем дру-

g. Человек наедине с собой

зг 3

гое; иначе он лишает себя возможности достичь совершен­
ства в каком-нибудь ремесле. Поэтому пословица и гласит:
«Какой дорогой тебе скакать? - Дорогой предков».

593
Тщеславие и честолюбие как воспитатели. - Покуда человек
еще не сделался орудием всеобщей человеческой пользы,
его может мучить честолюбие; но как только эта цель до­
стигнута, он, словно машина, неизбежно начинает рабо­
тать на всеобщее благо, и тогда может стать тщеславным;
когда честолюбие закончит грубую работу над ним (сдела­
ет его полезным), тщеславие сделает его более человечным
в мелких масштабах, более общительным, более терпимым,
более снисходительным.

594
Новички в философии. - Человек только что усвоил мудрость
какого-нибудь философа - и вот уже расхаживает по улицам
с чувством, будто родился заново и сделался великим; ведь
он видит вокруг только таких, которым эта мудрость неведо­
ма, и, стало быть, должен изложить какое-то новое, дотоле
неизвестное мнение обо всем на свете: признав свод зако­
нов, он теперь думает, будто обязан и держать себя, как судья.

595
Симпатия через антипатию. - Люди, предпочитающие вы­
деляться, вызывая к себе антипатию, жаждут того же само­
го, что и те, которые не хотят выделяться, но хотят нра­
виться, - только в гораздо большей степени и косвенно,
через этап, когда мнимо отдаляются от своей цели. Они
хотят влияния и власти, а потому демонстрируют свое пре­
восходство, даже таким образом, что кажутся неприятны­
ми; ведь им известно, что тот, кто наконец оказывается у
власти, нравится людям чуть ли не во всех своих делах и

314

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

словах, и что даже если не нравится, все равно кажется сим­
патичным. - Свободные умы, также как и верующие, хотят
власти, чтобы когда-нибудь благодаря ей понравиться; если
им из-за их доктрины грозят злосчастья, преследования,
темница, казнь, они ликуют при мысли о том, что этим пу­
тем их доктрина запечатлеется в человечестве навсегда;
они примиряются с мучениями как с болезненным, но силь­
ным, хотя и поздно подействовавшим способом все-таки
добиться власти.

596
Casus belli1 и тому подобное. - Монарх, изыскивающий какойнибудь casus belli для уже заранее принятого решения на­
чать с соседом войну, подобен отцу, приводящему к своему
ребенку мачеху, которая отныне должна считаться его ма­
терью. А не такие же вот мачехи - и почти все публично
объявленные мотивы наших поступков?

597
Страсть и право. - Никто не говорит о своих правах с боль­
шею страстью, чем человек, в глубине души сомневающий­
ся в них. Привлекая страсть на свою сторону, он хочет усы­
пить разум и его сомнения: таким путем он обретает чистую
совесть, а с нею вместе и успех среди ближних.

598
Уловка отречения. - Тот, кто протестует против брака на ма­
нер католических священников, хочет понимать его в са­
мом низменном и пошлом смысле. Точно так же тот, кто
отклоняет от себя воздаваемую современниками честь, при­
дает ей низкий смысл; таким путем он облегчает себе отказ
от нее и сопротивление. Да и вообще, тот, кто в целом отI повод для объявления войны (лат.).

9· Человек наедине с собой

зх5

называет себе во многом, в мелочах с легкостью отпускает
себе грехи. Вполне вероятно, что тот, кто поднялся над
одобрением современников, все-таки не станет отказывать
себе в удовлетворении мелкого тщеславия.

599
Возрастные ступени высокомерия. - У людей одаренных пери­
од настоящего высокомерия лежит в возрасте между двад­
цатью шестью и тридцатью годами; это пора первой зре­
лости, но еще с очень заметным кислым привкусом. Исходя
из своего самоощущения, они требуют почета и смирения
от людей, которые мало или вообще ничего не знают об
их внутреннем богатстве, и поскольку те поначалу никак
не реагируют, то они мстят теми взглядами, теми жестами
высокомерия, тем тоном голоса, что тонкий слух и зрение
распознают во всех достижениях этого возраста, будь то
поэтические, философские, живописные или музыкальные
творения. Люди постарше, бывалые, при этом усмехаются,
с умилением вспоминая этот прекрасный возраст, когда чело­
век злится на свой удел - быть таким значительным и казаться таким невзрачным. Позже он и впрямь начинает казаться
чем-то большим - но утратив добрую веру в то, что является
чем-то значительным: так пускай же он на всю жизнь оста­
нется неисправимым шутом тщеславия.

боо

Иллюзия опоры. - Бывает, чтобы пройти по краю пропасти
или перейти по доске через глубокий ручей, нужны какието перила - но не для того, чтобы ухватиться за них, ведь
тогда они обрушатся, и мы вместе с ними, - а чтобы дать
глазам ощущение надежной опоры: вот так же в ранней
юности нам нужны такие люди, которые бессознательно
могут послужить нам такими перилами. Нет никакого со­
мнения - они не помогли бы нам, если бы мы в минуту боль­
шой опасности и впрямь захотели бы на них опереться, но
они дают успокоительное ощущение того, что зашита близ-

3i6

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ко (это, к примеру, отцы, учителя, друзья, какими все они
обычно и бывают).

6oi
Учишься любить. - Надо учиться любить, учиться доброте,
и притом с юных лет; если воспитание и случай не дают
нам возможности развить в себе эти чувства, то душа наша
сохнет и становится неспособной даже хотя бы понимать
эти нежные выдумки людей мягких. Точно так же нужно
обучать и кормить ненависть, если человек хочет стать по­
рядочным ненавистником: иначе мало-помалу погибнет
даже зародыш ненависти.

бог
Руины как украшение. - Люди, прошедшие через множество
духовных трансформаций, сохраняют некоторые взгляды
и привычки прежнего состояния своей души, которые по­
том высятся среди их нового мышления и поведения, слов­
но остатки баснословной древности и замшелых каменных
стен: нередко они украшают собою весь ландшафт.

боз
Любовь и честь. - Любовь жаждет, страх избегает. Вот по­
чему невозможно, чтобы один и тот же человек зараз лю­
бил и почитал другого - по крайней мере, в один и тот же
период времени. Ведь тот, кто чтит, признает власть, а это
значит, что боится ее: он находится в состоянии почита­
ния. А любовь не признает власти, не признает ничего, что
разделяет, выделяет, ставит выше или ниже. Она не знает
почтения, и потому честолюбивые люди тайком или откры­
то противятся тому, чтобы их любили.

g. Человек наедине с собой

з *7

6о4
Предубеждение в пользу холодных людей. - Люди, которые бы­
стро воспламеняются, быстро и остывают, а потому в целом
ненадежны. По этой причине сложилось предубеждение,
благоприятное для всех, кто неизменно холоден или таким
представляется, - будто эти люди внушают сугубое доверие,
будто они надежны: их путают с теми, кто воспламеняется
долго, но долго и горит.

6о5
Опасное в свободе мнений. - Легкая доступность свободы мне­
ний сообщает раздражение, как бы некий зуд; если человек
поддается ему, он принимается чесаться, пока, наконец, не
начешет себе открытую болезненную рану, иными словами,
пока свобода мнений не начнет сминать, терзать нашу жиз­
ненную позицию, наши человеческие связи.

боб
Жажда сильной боли. - Страсть, миновав, оставляет по себе
смутную тоску по себе самой и в последний миг бросает
взгляд, полный соблазна. Видимо, все-таки это было своего
рода наслаждением - испытывать на себе удары ее бича.
Ощущения более умеренные в сравнении с нею кажутся
пресными; ярая мука нам, вероятно, все же милее, чем вя­
лое наслаждение.

6о7
Досада на других и на мир. - Когда мы, что случается так ча­
сто, вымещаем свою досаду на другом, хотя на самом^го де­
ле досадуем на себя, то, по сути, хотим напустить туману и
обмануть собственный разум: мы a posteriori стремимся мо­
тивировать эту досаду ошибками, изъянами других и таким
образом не смотреть на себя самих. - Люди истово верую-

3i8

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

щие, себе самим неумолимые судьи, в то же время больше
всех говорили о сквернах человечества вообще; не бывало
еще на свете ни одного святого, который оставлял за собою
право на грехи, а за другими - на добродетели, как не бы­
вало и человека, который, согласно предписанию Будды,
скрывал бы от людей свои хорошие стороны и выставлял
бы на обозрение только плохие.

6о8
Смешение причины и следствия. - Бессознательно мы ищем
принципы и догмы, соответствующие нашему темперамен­
ту, и дело в конце концов выглядит так, будто эти принци­
пы и догмы создали наш характер, придали ему устойчи­
вость и определенность: а ведь произошло-то как раз об­
ратное. Наше мышление и суждения должны, как нам пред­
ставляется, сделаться задним числом причиной нашего
характера: но фактически наш характер - причина того,
что мы мыслим и судим так-то и так-то. - А что принуждает
нас играть эту почти бессознательную комедию? Косность
и леность, не в последнюю же очередь - тщеславное жела­
ние казаться абсолютно цельными, едиными в характере
и мышлении: ведь это завоевывает уважение, дает доверие
к себе и власть.

бод
Возраст и истина. - Молодые люди любят интересное и осо­
бенное, все равно, истинно оно или ложно. Умам более зре­
лым нравится в истине то, что в ней есть интересного и
особенного. Наконец, вполне зрелые умы любят истину
даже там, где она кажется скромной и простой - и вызыва­
ет зевоту у людей дюжинных, - поскольку заметили, что
высшее, чем она владеет в уме, истина обыкновенно вы­
сказывает с наивным видом.

g. Человек наедине с собой

зх9

6ю
Люди как плохие поэты. - Как плохие поэты во второй поло­
вине стиха подыскивают мысль для рифмы, так люди во вто­
рой половине жизни, обычно становясь боязливей, выбира­
ют поступки, позиции, отношения, подходящие к поступ­
кам, позициям, отношениям своей прежней жизни, чтобы
добиваться внешней благозвучной гармонии: но жизнью их
уже не руководит одна сильная мысль, все вновь направляя
ее, - место этой мысли заступает желание подыскать рифму.

6и
Скука и игра. - Потребность принуждает нас к труду, резуль­
татами которого она удовлетворяется; все новое пробуж­
дение потребностей приучает нас к труду. В промежутках
же, когда потребности удовлетворены и как бы спят, на нас
нападает скука. Что она такое? Это привычка к труду вооб­
ще, которая сейчас заявляет о себе как новая, дополнитель­
ная потребность; она будет тем сильнее, чем больше чело­
век привык трудиться, а возможно даже - чем больше он
страдал от потребностей. Чтобы избежать скуки, человек
либо работает больше, чем нужно для удовлетворения его
обычных потребностей, либо изобретает игру, то есть труд,
призванный удовлетворять никакую иную потребность,
как только потребность в труде вообще. Тем, кому надоело
играть, а новые потребности не побуждают его к труду, ино­
гда овладевает жажда какого-то третьего состояния, кото­
рое относится к игре так же, как парение к танцу, как танец
к ходьбе, - жажда блаженно-покойной подвижности: таким
художники и философы представляют себе счастье.

6l2
Чему учат портреты. - Разглядывая ряд своих изображений
от раннего отроческого возраста до возраста первой зре­
лости, с приятным изумлением обнаруживаешь, что муж­
чина больше похож на ребенка, чем на юношу: так что, ве-

320

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

роятно, в соответствии с этим обстоятельством, в проме­
жутке наступало временное отчуждение от собственного
природного характера, преодоленное затем сосредоточен­
ной, сжатой в кулак силой мужчины. Этому ощущению со­
ответствует и другое: что все эти сильные влияния стра­
стей, учителей, политических событий, окружавшие нас в
юношеском возрасте, позднее вновь оказываются в надеж­
ном русле: правда, они живут в нас и продолжают действо­
вать, но наши законные чувства и взгляды все же берут верх
и используют их, видимо, как источники энергии, а уже не
как основные ориентиры, как это, пожалуй, было в возрас­
те от двадцати до тридцати. Вот и выходит, что и мышле­
ние, чувства зрелого мужчины опять-таки больше похожи
на те, которые были у него в детстве, - и этот внутренний
факт выражается в упомянутом внешнем.

6i3
Звук голоса и возраст. - Голос, которым юноши говорят, хва­
лят, порицают, читают стихи, вызывает антипатию у людей
постарше: он слишком громок и в то же время глух, неясен,
как голос, раздающийся под куполом и благодаря царящей
там пустоте получающий такую вот гулкую звучность; ведь
большая часть юношеских мыслей не проистекает из пол­
ноты их собственной натуры, а бывает откликом, отзвуком
того, что мыслилось, говорилось, хвалилось, порицалось
рядом с ними. Но поскольку чувства (симпатии и антипа­
тии) отзываются в их душах гораздо сильнее, чем обоснова­
ния этих чувств, то когда юноши в очередной раз высказы­
вают свое чувство, возникает тот глухой, гулкий звук голо­
са, который свидетельствует об отсутствии или скудости
обоснований. Голос людей постарше звучит строго, четко,
умеренно громко, но, как и все, что хорошо артикулирова­
но, весьма солидно. Наконец, в голосе старости часто зву­
чит некоторая мягкость и снисходительность, которая слов­
но добавляет в него сахару: правда, иногда она добавляет
туда и кислоты.

д. Человек наедине с собой

з2 λ

6ΐ4
Люди отставшие и забежавшие вперед. - Характер неприят­
ный, исключительно недоверчивый, с завистью восприни­
мающий все успехи своих соперников и ближних, проявля­
ющий насилие и вспыльчивость в случае несогласия, сви­
детельствует о том, что его носитель принадлежит к одной
из прежних ступеней культуры, то есть является пережит­
ком: ведь способ, каким он вступает в отношения с людьми,
был правильным и подобающим в условиях эпохи кулачно­
го права; такой человек - отставший. Другой характер, со­
чувствующий чужой радости, всюду находит друзей, с лю­
бовью воспринимает все, что растет и развивается, раду­
ется вместе с другими их успехам и оказанным им почестям
и не претендует на привилегию одному знать правду, а со
всею скромностью не доверяет себе, - это человек, забе­
жавший вперед, идущий навстречу более высокой челове­
ческой культуре. Характер неприятный порожден эпохой,
когда еще только начал вчерне закладываться фундамент
межчеловеческих отношений, другой - живет на их самых
высоких этажах, максимально далекий от дикого животно­
го, которое беснуется и ревет в затворе погребов, под са­
мым дном культуры.

6ΐ5
Утешение для ипохондриков. - Когда на великого мыслителя
иногда нападает ипохондрическое самоистязание, он мо­
жет говорить себе: «Этот паразит питается и растет исклю­
чительно за счет моей же собственной великой силы; была
б она поменьше, меньше пришлось бы мне и страдать». То
же самое может говорить государственный деятель, когда
ревность и мстительность, вообще настроение bellum om­
nium contra omnes1, к которому он как представитель своей
нации непременно должен иметь большой дар, время от
времени вторгаются и в его личную жизнь и отравляют ее.

ι война всех против всех (лат., Т. Гоббс).

322

Человеческое, слишком человеческое. Том первый
6ι6

Вдали от современности, - Есть большие преимущества в том,
чтобы однажды почувствовать очень сильную отчужден­
ность от своего времени, как бы ощутить, что тебя несет
вдаль от его берегов, назад в океан мировоззрений прош­
лого. Глядя оттуда на побережье, ты, вероятно, впервые
видишь все его очертания, а приблизившись к нему снова,
получаешь преимущество - понимать его как целое лучше,
чем те, что никогда его не покидали.

617
Сев и жатва на почве личных изъянов. - Люди, подобные Руссо,
знают, как использовать собственные слабости, изъяны,
пороки в качестве удобрений для своего таланта. Когда Рус­
со сетует на испорченность и вырождение общества как
плачевный итог культуры, то исходит при этом из личного
опыта; горечь этого опыта придает резкость его общему
приговору и отравляет стрелы, коими он стреляет; и прежде
всего он облегчает себе ношу как личности, думая отыскать
какое-то лекарство, которое непосредственно помогло бы
обществу, а косвенно и через это общество - и ему самому.

6ι8
Глядеть на жизнь философски. - Люди обычно стараются вы­
работать в себе единый строй чувств, единыйрод воззрений
для всех жизненных ситуаций и событий - главным обра­
зом это-то и называется «глядеть на жизнь философски».
Однако для приращения познания, вероятно, полезнее не
унифицировать себя на такой манер, а прислушиваться к
тихому голосу разных жизненных ситуаций; каждая из них
принесет с собою собственные воззрения. Тогда человек
будет интеллектуально соучаствовать в жизни многих, по­
скольку не станет считать себя застывшим, неизменным,
всегда одним и тем же индивидом.

g. Человек наедине с собой

з23

6ig
В огне презрения. - Очередной шаг на пути к самостановле­
нию человек делает, когда отваживается открыто высказы­
вать взгляды, придерживаться которых считается постыд­
ным; тут обычно пугаются даже друзья и знакомые. Натуре
одаренной предстоит пройти и сквозь этот огонь; тогда
она даже еще больше принадлежит себе.

620

Самопожертвование. - Когда есть выбор, большое самопо­
жертвование мы предпочитаем малому: ведь за большое
мы вознаграждаем себя, восхищаясь собой, чего не смогли
бы делать при малом.

621

Любовь как уловка. - Тому, кто на самом деле хочет узнать
что-то новое (будь то человек, событие или книга), лучше
всего принимать это новое со всей возможной любовью,
быстро закрывать глаза на все, что кажется ему в нем враждеб­
ным, возмутительным, превратным, даже забывать об этом:
к примеру, давать максимальную фору автору какой-нибудь
книги и прямотаки, словно на скачках, с бьющимся сердцем
желать, чтобы он добился своего. Поступая так, мы прони­
каем в самое сердце новой вещи, в ее прыгающую точку: а
именно это-то и значит узнать ее. Если мы это сделали, раз­
ум вдогонку производит свои ограничения; а наша прежняя
переоценка, прежняя временная остановка маятника крити­
ки оказались только уловкой, чтобы выманить душу нового.

622

Переоценивать и недооценивать мир. - Думаем ли о вещах слиш­
ком хорошо или слишком плохо, из этого мы всегда извле­
каем выгоду большего наслаждения: ведь наше предвзятое

324

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

слишком хорошее мнение вкладывает обычно в вещи (пере­
живания) больше сладости, чем они содержат в себе на са­
мом деле. Предвзятое слишком плохое мнение влечет за
собою некое приятное разочарование: к тому приятному,
что уже и так заключалось в вещах, добавляется приятность,
состоящая в неожиданности. - Мрачный темперамент, кста­
ти, в обоих случаях испытывает прямо противоположные
ощущения.

623

Люди с глубиной. - Люди, сила которых заключается в том,
чтобы делать впечатления глубокими - их обычно называ­
ют людьми с глубиной, - при любых внезапных переменах
бывают более или менее спокойными и решительными:
ведь в первый момент впечатление еще было плоским - оно
станет глубоким только потом. А вот вещи или лица давно
предвиденные, долгожданные волнуют таких людей силь­
нее всего, делая их почти неспособными хранить присут­
ствие духа, когда те наконец появляются.

624

Отношения с нашим лучшим «я». - В жизни всякого человек
бывает счастливый день, когда он находит свое лучшее «я»;
и подлинная человечность требует подходить к каждому с
оценкой только в этом его состоянии, а не в будни его нево­
ли и порабощения. К примеру, художника надо оценивать
и уважать по лучшим образам, какие ему довелось узреть и
изобразить. Но сами люди совершенно по-разному вступают
в отношения с этим своим лучшим «я» и сплошь да рядом
оказываются сами себе актерами, поскольку позже неиз­
менно подражают тому, чем бывают в эти мгновения. Мно­
гие живут в страхе и смирении перед собственным идеаль­
ным состоянием, они предпочли бы отречься от него: они
боятся своего лучшего «я», потому что когда оно говорит,
оно говорит требовательно. К тому же оно, словно никому
не подотчетное привидение, является и остается, как ему

g. Человек наедине с собой

325

заблагорассудится; поэтому его нередко называют даром
богов, хотя дар богов (то есть случая) на самом деле - все
что угодно иное: а здесь это сам же человек.

625
Одинокие люди. - Некоторые люди настолько привыкли быть
наедине с собою, что вообще не сравнивают себя с другими,
а спокойно и радостно продолжают строить свою моно­
логическую жизнь, ведя с собою мирные разговоры, даже
смеясь. А если надоумить их сравнить себя с другими, то
они склонны с сомнениями недооценивать себя: поэтому
их надо принуждать к тому, чтобы они впервые узнали хо­
рошее, справедливое мнение о себе от других: но они не­
изменно будут стремиться вычесть что-нибудь даже из это­
го усвоенного мнения, умалить его. - Так что некоторых
людей следует предоставлять их одиночеству и не прояв­
лять к ним глупой жалости, как это нередко делают.

626
Без мелодии. - Есть на свете люди, которым до того свой­
ственны постоянная самодостаточность и гармоничное со­
четание всех способностей, что им претит всякая целеполагающая деятельность. Они подобны музыке, состоящей
из одних только продолжительных гармонических аккор­
дов, в которой нет и намека на артикулированно проведен­
ную мелодию. Всякое внешнее воздействие заканчивается
только тем, что челнок тотчас снова выпрямляется в волнах
гармонического благозвучия. Современные люди обычно
оказываются в безвыходном тупике, встречая такие натуры,
из которых ничего не выходит, но которым невозможно
сказать, что они и есть ничто. Однако в некоторых обсто­
ятельствах их вид заставляет задаться странным вопросом:
«Да зачем вообще нужна мелодия? Неужто нам не довольно
того, чтобы жизнь спокойно отражалась в глубоком озе­
ре?». - В средневековье таких натур было куда больше, чем
в наше время. Как редко нынче наталкиваешься на челове-

326

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ка, который мирно и радостно может жить, довлея себе,
даже в толпе, и приговаривать, подобно Гёте: «Всего лучше
глубокая тишина, в которой я живу и расту к миру, обретая
то, чего они не могут отнять у меня огнем и мечом».

627

Жизнь и переживание жизни. - Наблюдая, как некоторые лю­
ди умеют обращаться со своими переживаниями - своими
незначительными будничными переживаниями, - превра­
щая их в пашню, трижды в год приносящую урожай, в то
время как других - великое множество других! - влекут бур­
ные волны самых отчаянных судеб, разнообразнейших те­
чений эпохи и общества, но они всегда легки, всегда плывут
себе сверху, словно сделаны из пробки, в конце концов на­
чинаешь испытывать искушение разделить человечество
на меньшинство (абсолютное) таких, которые из малого
умеют сделать многое, и большинство тех, что из многого
умеют делать малое; мало того, наталкиваешься на тех ча­
родеев наизнанку, которые из мира творят ничто, вместо
того, чтобы творить мир из ничто.

628

Игра всерьез. - В Генуе, в час вечерних сумерек, я слышал,
как с башни длительно поют колокола: песнь не желала
кончаться и летела, словно не могла вдосталь насладиться
собою, над уличным шумом в вечернее небо и воздушную
бездну моря, и зловещая, и детски-простая зараз, щемящая
душу. Тут припомнил я слова Платона и как-то разом про­
никся ими до самой глубины: ничто из человеческих дел не за­
служивает особо серьезного к себе отношения; но все же—

629
Об убеждении и справедливости. - То, что человек говорит,
обещает, решает в горячке страсти, необходимо выполнять

g. Человек наедине с собой

327

потом, когда он охладится и отрезвеет, - это требование
относится к наиболее тяжким ношам, обременяющим че­
ловечество. Необходимость навсегда признать справедли­
выми результаты сделанного во гневе, в пылающей огнем
мести, в энтузиазме самоотверженности способна вызвать
тем большее ожесточение против этих чувств, чем больше
именно перед ними повсюду слепо преклоняются, особен­
но художники. Последние поощряют и всегда поощряли
высокую оценку страстей; правда, они прославляют и устра­
шающие способы утоления страсти, к каким прибегает че­
ловек, - порывы мстительности, влекущие за собою смерть,
увечье, добровольное изгнание, и отречение разбитых сер­
дец. Как бы там ни было, когда художники поддерживают
любопытство к страстям, они словно хотят сказать этим:
без страстей вы так ничего и не испытали. - Если мы по­
клялись кому-то в верности, возможно, и вовсе чисто во­
ображаемому существу, скажем, какому-нибудь богу, если
отдали кому-то свое сердце, скажем, монарху, партии, жен­
щине, церковному ордену, художнику, мыслителю, сделав
это в состоянии ослепленной иллюзии, вызвавшей в нас
восторг и представившей эти существа достойными любо­
го почитания, любой жертвы, - то неужто мы неизбежно
оказались в плену? Разве мы не поддались тогда самообма­
ну? Не было ли это гипотетическим обещанием, данным,
правда, при молчаливой предпосылке, что те существа, ко­
торым мы себя посвятили, и на самом деле таковы, какими
мы их себе представляем? Обязаны ли мы хранить верность
своим заблуждениям, даже осознавая, что этою верностью
чиним вред своему лучшему «я»? - Нет, не существует ни­
какого закона, никакого обязательства этого рода, и мы
должны стать предателями, проявлять неверность, все сно­
ва и снова отрекаться от своих идеалов. Нам не перешаг­
нуть из одной поры своей жизни в другую, не причиняя
этих страданий предательства, да и самим от этого не стра­
дая. Может быть, нам надо было укрощать порывы нашего
чувства, чтобы избежать этих страданий? Но тогда, навер­
ное, мир сделался бы для нас слишком уж безрадостным,
слишком призрачным? Нет уж, давайте лучше спросим себя,
являются ли эти страдания неизбежными при смене убежде­
ний и не зависят ли они от ошибочного мнения или оценки.

328

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

Почему люди восхищаются тем, кто хранит верность свое­
му убеждению, и презирают того, кто его меняет? Боюсь,
ответ должен гласить: потому что каждый думает, что такую
смену вызывают лишь соображения низкой выгоды или
личного страха. Иными словами: люди, по сути, думают,
что никто не меняет своих мнений, покуда они для него
выгодны или по крайней мере - покуда они для него без­
вредны. Но если дело обстоит так, то это свидетельствует
далеко не в пользу интеллектуальной значимости всех убеж­
дений вообще. Давайте исследуем, как возникают убежде­
ния, и посмотрим, не переоцениваются ли они сверх меры:
тогда получится, что и к смене убеждений в любом случае
прилагается неверная мерка и что доселе мы имели обык­
новение страдать от этой смены чрезмерно.

630

Убеждение - это вера в то, что ты обладаешь безусловной
истиной в каком-либо виде знания. Стало быть, эта вера
предполагает, что бывают безусловные истины, а равно и
то, что найдены совершенные методы для их отыскания,
и, наконец, что всякий имеющий убеждения пользуется эти­
ми совершенными методами. Все эти три утверждения тот­
час показывают, что человек убеждений - это не человек
научного мышления; он предстает перед нами в возрасте
теоретической невинности, он - ребенок, сколь взрослым
ни был бы в иных отношениях. А меж тем при таких дет­
ских предпосылках прошла жизнь целых тысячелетий, и
именно оттуда били мощнейшие ключи энергии человече­
ства. Великое множество людей, пожертвовавших собою
за свои убеждения, думали, будто делают это ради безуслов­
ной истины. Все они в этом ошибались: вероятно, еще ни
один человек не пожертвовал собою за истину; по крайней
мере, догматическое выражение его веры было, видимо,
ненаучным или полунаучным. А на самом деле люди хотели
оказаться правыми, потому что полагали, будто должны быть
правыми. Дать отнять у себя эту свою веру означало для
них, наверное, поставить под вопрос свое вечное блажен­
ство. В деле такой исключительной важности «воля» слиш-

g. Человек наедине с собой

329

ком явно оказывалась суфлером разума. Каждый верующий
любого толка исходил из предпосылки, что опровергнуть
его невозможна, а уж если контраргументы оказывались очень
сильными, то у него всегда оставалась в запасе возможность
клеветать на разум вообще, а не то и, может быть, поднять
«credo quia absurdum est»l как знамя крайнего фанатизма.
Историю сделала такой жестокой не битва мнений, а бит­
ва веры в мнения, то есть убеждений. А ведь если бы все,
кто так гордился своими убеждениями, приносил им любые
жертвы, не щадил ради них чести и самой жизни, посвяти­
ли только половину своих сил исследованию того, по како­
му праву они придерживались того или иного убеждения,
каким путем они к нему пришли, - то какой миролюбивой
выглядела бы тогда человеческая история! Насколько бо­
лее обильные плоды принесло бы тогда познание! Мы не
увидели бы тогда всех этих страшных сцен травли любого
вида еретиков по двум причинам: во-первых, потому что
расследователи-инквизиторы расследовали бы себя самих
и избавились бы от незаконных притязаний на защиту без­
условной истины, и, во-вторых, потому что сами^ретики,
исследовав столь скверно обоснованные положения, како­
вы положения всех религиозных сектантов и «правовер­
ных», отказались бы их разделять.

631
Со времен, когда люди были приучены верить в обладание
безусловной истиной, продолжается глубокое недовольство
всеми скептическими и релятивистскими установками в
отношении к тем или иным вопросам познания; чаще все­
го люди предпочитают сдаться на милость убеждениям, раз­
деляемым авторитетными лицами (отцами, друзьями, учи­
телями, монархами), а если этого не делают, испытывают
своего рода угрызения совести. Эта склонность вполне по­
нятна, а ее результаты не дают никакого права выдвигать
ι «Верую, ибо это нелепо» (лат.) - высказывание, приписываемое
Тертуллиану на основании близких по смыслу слов из его тракта­
та «О плоти Христовой».

Ззо

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

суровые упреки эволюции человеческого разума. Но дух
науки должен мало-помалу помочь вызреванию в человеке
добродетели осторожной сдержанности, той мудрой умерен­
ности, что больше знакома нам по практической жизни,
чем по теоретической, - ее, к примеру, Гете показал в обра­
зе Антонио как причину озлобленности всех Тассо, то есть
натур ненаучного склада и вместе с тем бездеятельных. Че­
ловек убеждений субъективно прав, когда не понимает чело­
века осторожного мышления, этого теоретического Анто­
нио; человек же научного склада, со своей стороны, не име­
ет никакого права порицать за это первого, он смотрит на
него сквозь пальцы, в определенном случае зная к тому же,
что тот еще будет цепляться за него, как это в конце концов
делает Тассо в отношении Антонио.

632
Кто не продрался сквозь различные убеждения, а так и увяз
в той вере, в сети которой попался вначале, тот в любом
случае - именно в силу своей косной неизменности - пред­
ставитель отставших культур; в соответствии с этим дефи­
цитом образованности (которая всегда предполагает спо­
собность получить образование) он человек твердолобый,
непонятливый, упрямый, негибкий, вечно во всем сомне­
вающийся, безапелляционный, хватающийся за все спосо­
бы настоять на своем мнении, поскольку ему и не снилось,
что, должно быть, есть и другие мнения; в этом смысле он,
возможно, выступает источником энергии, а в культурах
слишком распущенных и вялых даже оказывает благотвор­
ное действие, но лишь потому, что сильно побуждает про­
тиворечить себе: ведь нежные ростки новой культуры, вы­
нужденные бороться с ним, крепнут при этом и сами.

633
Мы во многом все еще те же самые люди, что и люди эпохи
Реформации: да и могло ли быть иначе? Однако если мы
уже не позволяем себе кое-каких средств добиваться побе-

g. Человек наедине с собой

33 1

ды своего мнения, то это отличает нас от той эпохи и дока­
зывает, что мы принадлежим к более высокой культуре. Тот,
кто сегодня еще, подобно людям эпохи Реформации, сра­
жается с чужими мнениями и ниспровергает их, подвер­
женный подозрительности и припадкам ярости, явственно
показывает, что сжигал бы своих противников, живи он в
иные времена, и что, будь он тогда противником Реформа­
ции, прибегал бы к любым методам инквизиции. В те вре­
мена эта инквизиция была резонной, ведь означала-то она
не что иное, как всеобщее осадное положение, вынужден­
но объявленное на всей территории церкви: как и всякое
осадное положение, оно оправдывало самые крайние сред­
ства, если исходить из предпосылки (которая нам теперь
уже чужда), что человек обладает истиной в лице церкви и
обязан сберечь ее для спасения человечества любой ценою,
каких бы жертв это ни стоило. Но в наши дни уже ни за кем
так уж легко не признают права на обладание истиной: стро­
гие научные методы посеяли в душах достаточно недоверия
и осторожности, и всякий, кто отстаивает свои мнения,
применяя насилие словом и делом, воспринимается как враг
нашей нынешней культуры или по меньшей мере как чело­
век отсталый. Да и впрямь: пафос обладания истиной се­
годня мало что значит в сравнении с, конечно, куда более
терпимым и молчаливым пафосом поиска истины, не уста­
ющим заново учиться и заново проверять.

634
Правда, и сам методический поиск истины - это плод тех
времен, когда враждовали между собой различные убежде­
ния. Если бы отдельным людям не была так важна своя «ис­
тина», то есть сохранение своей правоты, то никакого ис­
следовательского метода не было бы и в помине; а тут, в
вечной борьбе притязаний разных людей на безусловную
истину, дело шаг за шагом продвигалось вперед, к отыска­
нию бесспорных принципов, по которым можно устано­
вить справедливость притязаний и уладить спор. Поначалу
решения ориентировались на авторитеты, позднее нача­
лась обоюдная критика путей и способов, какими была най-

332

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

дена мнимая истина; в промежутке был период, когда про­
тивники доводили чужие тезисы до логического конца и,
может быть, придумывали, что они пагубны и злосчастны:
тогда отсюда всякий должен был сделать вывод, будто убеж­
дение противника содержит заблуждение. Личная вражда
мьилителей в конце концов сделала методы столь отточен­
ными, что ими и впрямь стало возможно открывать исти­
ны, а плутания прежних методов оказывались ясными, как
день, для любого наблюдателя.

635
В целом научные методы - по меньшей мере столь же важ­
ный результат исследования, как и всякий другой его итог:
ведь дух научности зиждется на понимании метода, и все
результаты науки не смогли бы предотвратить нового тор­
жества суеверия и бессмыслицы, если бы эти методы были
утрачены. Умные люди могут сколько угодно усваивать ре­
зультаты науки: но по их разговору и особенно по звучащим
в его ходе гипотезам все же заметно, что духа науки им не
хватает - у них нет того инстинктивного недоверия к лож­
ным путям мышления, которое укоренилось в душе любого
человека науки в ходе длительного опыта. Им довольно най­
ти какую-нибудь гипотезу о предмете в общем - и вот они
уже с жаром отстаивают ее, думая, будто на этом дело кон­
чено. Иметь мнение - значит у них фанатично упорство­
вать в нем и впредь твердо держаться его как убеждения.
Сталкиваясь с необъясненным делом, они загораются пер­
вой же пришедшей им на ум мыслью, которая выглядит по­
хожей на его объяснение: а отсюда беспрестанно происте­
кают скверные последствия, особенно в области политики.
- Поэтому в наши дни каждый должен был бы основатель­
но изучить хотя бы одну науку: вот тогда-то он и поймет, что
такое метод и насколько необходима крайняя осмотритель­
ность. В особенности это рекомендуется женщинам; ведь
они сейчас - беспомощные жертвы всех подряд гипотез,
тем более если те производят впечатление блестящих, ув­
лекательных, освежающих душу и укрепляющих дух. Мало
того, приглядевшись ближе, можно заметить, что огромное

g. Человек наедине с собой

333

большинство всех образованных людей даже сегодня жаж­
дет услышать от мыслителей убеждения, и ничего кроме
убеждений, и что лишь ничтожно малая их часть требует
достоверности. Первые стремятся к сильной увлеченности,
чтобы и самим ощутить приток сил; последние, немногие,
питают тот объективный интерес, которому нет дела до
личной выгоды, в том числе и до упомянутого притока сил.
На первый, куда более многочисленный класс людей рассчи­
тывают повсюду, где мыслители ведут как гении и соответ­
ственно преподносят себя, то есть принимают вид некоего
высшего существа, наделенного авторитетом. Поскольку
гении такого рода поддерживают жар убеждений и недо­
верие к осторожному и скромному духу науки, они являют­
ся врагами науки, как бы ни мнили они себя ее женихами.

636
Конечно, существует и совсем иной род гениальности - ге­
ниальность справедливости; и я никак не могу оценить ее
ниже, чем любую гениальность в сфере философии, поли­
тики или искусства. Ей свойственно с решительным отвра­
щением избегать всего, что ослепляет и туманит суждение
о вещах; стало быть, она - противница убеждений, ведь она
хочет воздать всему своей мерой, будь то живое или мерт­
вое, реальное или идеальное; а для этого ее познание всего
должно быть чистым; поэтому она освещает каждую вещь
как можно лучше и обходит ее кругом, тщательно осмат­
ривая. А в конце концов она даже своему противнику, сле­
пому и близорукому «убеждению» (как его называют мужчи­
ны - у женщин оно зовется «верой») воздаст то, чего стоит
убеждение, - ради истины.

637
Из страстей вырастают мнения; косный ум позволяет им оце­
пенеть, превратившись в убеждения. - Но тот, кто чувствует
в себе свободный, неутомимо живущий ум, может предотвра­
тить такое оцепенение беспрестанными переменами; а ее-

334

Человеческое, слишком человеческое. Том первый

ли он - и вовсе мыслящий снежный ком, то в его уме вооб­
ще будут уже не мнения, но лишь достоверности и точно
отмеренные вероятности. - Мы же, существа смешанной
природы, пронизанные то жаром огня, то холодом ума, хо­
тим преклонять колена перед Справедливостью - единст­
венною богиней, которую признаем над собою. Наш огонь
делает нас обычно несправедливыми и, на вкус этой богини,
нечистыми; в таком состоянии мы не посмеем припасть к ее
руке, и не обратится тогда на нас серьезная улыбка ее благо­
склонности. Мы поклоняемся ей как закутанной покрыва­
лом Исиде нашей жизни; со стыдом преподносим мы ей
свою боль в виде покаянной жертвы, когда огонь сжигает
нас и вот-вот пожрет. А ум - это как раз то, что не дает нам
догореть и обуглиться; то и дело он выхватывает нас с жерт­
венного алтаря Справедливости или укутывает нас в рогожу
из асбеста. Тогда, спасшись из огня, мы перешагиваем, вле­
комые умом, от мнения к мнению, через чехарду партий,
становясь благородными предателями всего того, что вооб­
ще может быть предано, - но делаем это без чувства вины.

638
Странник. - Тот, кто хотя бы в некоторой степени пришел
к свободе ума, не может чувствовать себя на этой земле ина­
че, чем странником, - хотя и не путешественником, добира­
ющимся до пункта конечного назначения: ведь такого пунк­
та не бывает. И ему, конечно, хочется с полным пониманием
посмотреть, что же, собственно, творится в мире; поэтому
у него нет никакого права слишком сильно привязываться
ко всему отдельному, в нем самом должно быть что-то стран­
ническое, наслаждающееся переменами и бренностью. Пра­
вда, в жизни такого человека будут злосчастные ночи, ког­
да он, уставший брести, обнаруживает перед собою закры­
тыми ворота города, где мог бы найти кров; да еще к тому
же, возможно, как на Востоке, пустыня начинается от са­
мых ворот, и хищники рычат то ближе, то дальше, подни­
мается сильный ветер, а разбойники уводят его вьючных
животных. Вот тогда-то его и накрывает страшная ночь,
словно вторая пустыня над пустыней, и сердце его устает

g. Человек наедине с собой

335

от странствий. А взойдет утреннее солнце, пылая, как боже­
ство гнева, откроются городские ворота - и в лицах здеш­
них жителей он увидит, возможно, еще больше пустыни,
грязи, обмана, опасности, чем их было за воротами, - и день
покажется ему чуть ли не хуже ночи. Вот что может однаж­
ды случиться со странником; а потом, в виде возмещения,
наступают отрадные утра иных мест и дни, когда он уже на
рассвете видит, как мимо него, совсем рядом, окутанный
горным туманом, в танце проходит сонм муз, а потом, ког­
да он неспешно, в гармонии предполуденного настроения,
проходит под деревьями, то с верхушек и из тайников их
листвы к нему спадают сплошь хорошие и светлыевещи
- дары всех тех свободных умов, для которых родной дом
- это горы, лес и уединение и которые, подобно ему самому,
на свой то веселый, то задумчивый лад, живут странниками
и философами. Рожденные из таинств раннего утра, они
размышляют о том, при каких условиях день между деся­
тым и двенадцатым ударами колокола мог бы обрести чи­
стый, прозрачный, просветленно-ясный лик: - они ищут
предполуденной философии.

Между друзьями
Постлюдия
ι
Славно - помолчать с друзьями,
Лучше - с ними посмеяться,
Шелком неба любоваться,
К мшистым букам прислоняться,
Громко вместе посмеяться,
Скалясь белыми зубами.
Сделал я добро - ни слова;
Сделал зло - смеяться будем Больше зла тогда разбудим
И все злей смеяться будем
Мы до гроба, вновь и снова.
Мы достигли пониманья?
Ну, аминь и до свиданья!
*

*
*

2

Не нужны мне извиненья!
Не нужны мне отпущенья!
Лучше в сердце, полном счастья,
Книге этой безрассудной
Дайте место в стороне!
И поверьте - не злосчастьем
Безрассудство стало мне!

Поиски ее, решенья Все мои без исключенья!
Чтите в ней игру саму!
Книги этой поученье Разум привести - «к уму»!
Так пришли мы к пониманью?
Ну, аминь и до свиданья!
*

*
*

Человеческое,
слишком человеческое.
Книга для свободных умов
Том второй

Предисловие
ι

Говорить надо лишь тогда, когда невмоготу молчать; и го­
ворить лишь о том, с чем ты уже совладал, - все прочее бол­
товня, «литература», расхлябанность. Мои сочинения го­
ворят лишь о том, с чем я совладал: в них живу «я сам» - со
всем тем, от чего я уже отрекся, ego ipsissimus, a не то даже,
если прибегнуть к более гордому выражению, ego ipsissimum1.
Нетрудно догадаться, о чем идет речь: уже многое в моих
глазах сделалось ниже меня... Но охота задним числом вы­
лущивать, выпрастывать, выкладывать на стол, «изобра­
жать» (назовите это как угодно) в целях познания нечто
пережитое и оставленное за спиной, какой-нибудь личный
мой фактум или фатум, всегда начинала шевелиться во мне
лишь спустя некоторое время, и для того потребны были
выздоровление, отстраненность, дистанция. В этом смыс­
ле все мои сочинения, за одним-единственным, но, разуме­
ется, важным исключением, следует датировать от настояще­
го к прошлому - ведь они всегда говорят о том, что у меня «за
спиною», - а некоторые, как, к примеру, три первых «Не­
своевременных размышления», даже временем прежде пе­
риода моей жизни, отмеченного книгою, вышедшей в свет
до них (в данном случае - прежде «Рождения трагедии», что
будет Ην но всякому сколько-нибудь тонкому наблюдателю и
толкователю). Яростный выпад против немечества, неуклю­
жести и языковой измочаленности, свойственных соста­
рившемуся Давиду Штраусу (что и было содержанием пер­
вого «Несвоевременного»), дал волю настроениям, владев­
шим мною задолго до того, еще когда я был студентом в
обстановке немецкого образования и образовательного
мещанства (я претендую на авторство ныне весьма расхожеI я сам ... само «я» (лат.).

342

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

го и уже избитого словца «образовательное мещанство» -);
и мои слова против «болезни историцизма» были словами
того, кто долго и с трудом от нее опра-влялся, но отнюдь
не намеревался впредь чураться «духа исторической науки»
только потому, что однажды им переболел. Когда позже, в
третьем «Несвоевременном размышлении», я выразил по­
чтение своему первому и единственному воспитателю, ве­
ликому Артуру Шопенгауэру - нынче я выразил бы его куда
сильнее и к тому же на гораздо более личный лад, - я сам
уже оказался глубоко погруженным в стихию морального
скепсиса и смятения, иными словами, оказался настолько же
в стихии критики, насколько и углубления всего прежнего песси
мизма, - и не верил отныне «ни во что вообще», как говорят
в народе, в том числе и в Шопенгауэра: как раз в ту пору и
появился на свет оставленный мною под спудом фрагмент
сочинения «об истине и лжи во внеморальном смысле».
Даже моя триумфальная и торжественная речь в честь Ри­
харда Вагнера по случаю его байрейтского триумфа (Байрейт, 1876) равнозначна величайшему торжеству, достиг­
нутому когда-либо художником, - это творение, несущее на
себе ярчайшие видимые признаки «актуальности», в своей
глубине было благодарностью и преклонением перед одним
участком пройденного мною пути, перед самым прекрас­
ным, но и самым опасным морским штилем за все мое пла­
вание... а фактически - разрывом, прощаньем. (Питал ли
насчет этого иллюзии сам Рихард Вагнер? Не думаю. Пока
человек еще любит, он, конечно, не рисует никаких подоб­
ных картин; он еще не «размышляет» и потому не отходит
на дальнее расстояние, как полагается размышляющему.
«Размышлять - это уже значит втайне враждовать, как враж­
дуют, гордо встречая кого-то взглядом», говорится на с. 46
самого же этого сочинения, причем употребляется преда­
тельский и меланхолический оборот, который был рассчи­
тан, может быть, далеко не на всякие уши.) Хладнокровие,
потребное, чтобы суметь заговорить после долгих проме­
жуточных лет глубочайшего уединения и неудовлетворенно­
сти, пришло ко мне лишь с книгой «Человеческое, слишком
человеческое», которой пусть и будет посвящено это вто­
рое за- и предисловие. Эта книга - «для свободных умов»,
а потому ей свойственна некая чуть ли не веселая и любозна-

Предисловие

343

тельная холодность психолога, задним числом замечающая
и словно прикалывающая каким-то игольным острием целую
кучу болезненных вещей, оставленных психологом подсо­
бой, за собой: так что же удивительного, если при столь
колкой и щекотливой работе подчас выступает и кровь, ес­
ли кровь сочится тогда у психолога из пальцев, да и не всег­
да только из пальцев?...

2

«Смешанные мнения и изречения», равно как и «Странник
и его тень», вышли первым изданием по отдельности, буду­
чи продолжениями и приложениями только что упомяну­
той человеческой, слишком человеческой «Книги для сво­
бодных умов»: а заодно продолжением и удвоением умст­
венного излечения, то есть антиромантического самолече­
ния, прямо-таки изысканного для меня, прямо-таки пропи­
санного мне моим незатронутым инстинктом против вре­
менного заболевания самой опасною формой романтизма.
Так пускай же теперь, спустя шесть лет после начала моего
выздоровления, читатель будет получать однородные эти
сочинения вместе, пусть они составят второй том «Челове­
ческого, слишком человеческого»: может быть, вместе они
будут делать свое дело, а именно учить, сильнее и вырази­
тельней, - учить здоровью, что и можно порекомендовать в
видах disciplina voluntatis1 натурам более развитым умствен­
но из состава только что пошедшего в рост поколения. В
них звучит голос пессимиста, довольно часто выходивше­
го из своей шкуры, но неизменно влезавшего в нее снова,
иными словами, пессимиста с доброй волей к пессимизму,
а, стало быть, уж во всяком случае больше не романтика.
Так что же, неужто ум, опытный в этом змеином знании
того, как менять шкуру, не может дать урок нынешним пес­
симистам, над которыми все еще нависает опасность ро­
мантизма? И хотя бы показать им, как это делается?...

ι закаливания воли (лат.).

344

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

3

- В то время и впрямь настала пора расставанья: и уже очень
скоро я в этом окончательно убедился. Рихард Вагнер, по
видимости победоносный как никто, а на самом деле на­
прочь прогнивший, отчаявшийся романтик, внезапно, беспо­
мощно и сокрушенно пал ниц перед христианским крестом...
Неужто тогда не нашлось ни одного немца, чтобы разгля­
деть глазами души эту ужасающую драму, чтобы прочувство­
вать ее всей своей совестью? Неужто я оказался единствен­
ным, кто страдал от этого зрелища? Как бы там ни было,
это неожиданное событие, словно молния, ясно показала
мне место, которое я уже оставил, - но заодно внушило мне
тот ужас, что прошибает задним числом всякого, кто, сам
того не ведая, миновал чудовищную опасность. Когда я про­
должил свой путь в одиночестве, меня лихорадило; еще не­
много, и я оказался болен, даже более чем болен - утомлен
от неудержимого разочарования по поводу всего, что еще
способно воодушевлять нас, современных людей, по поводу
повсеместно бросаемой на ветер силы, труда, надежды, мо­
лодости, любви; я устал от отвращения к феминистской и
горячечно-восторженной распущенности этого романтизма,
от всего идеалистического вранья и размягчения совести,
которое тут вдруг снова одолело одного из храбрейших; и последнее, но не самое малое - я устал от беспросветности
неумолимого подозрения, говорившего мне, что после тако­
го разочарования я осужден на более глубокое недоверие,
более глубокое презрение, более глубокое одиночество, чем
когда-либо прежде. Мое задание- где оно теперь было? Раз­
ве не казалось теперь, будто мое задание отвернулось от
меня, будто теперь я надолго утратил на него право? Что
было делать, чтобы пережить эту величайшую потерю? - Я
начал с того, что основательно и радикально запретилсебе
всю романтическую музыку, это двусмысленное, кичливое,
одурманивающее искусство, убивающее четкость и радость
мысли и заставляющее расти как на дрожжах все сорта смут­
ной тоски, расплывчатых вожделений. «Cave musicam»' ι «Берегись музыки» {лат.), пародия древнеримской таблички
у ворот «cave canem» - «берегись (злой) собаки».

Предисловие

345

таков и сегодня мой совет всем, у кого достает мужества
соблюдать чистоплотность в вопросах умственных; такая
музыка развинчивает нервы, размягчает, обабливает, а ее
«вечная женственность» сносит нас- вниз!... Мое первое
подозрение, моя самонужнейшая осторожность разверну­
лись тогда в направлении романтической музыки; и если я
вообще возлагал еще на музыку какие-то надежды, то лишь
в ожидании появления на сцене композитора, достаточно
отважного, тонкого, злобного, южного и сверхздорового,
чтобы на веки вечные отомстить той музыке. -

4
Отныне в одиночестве, в мучительном недоверии к себе и
не без ярости я взял на такой вот лад сторону, противную
моей, сторону всего того, что терзало и ставило в тупик имен­
но меня: так я снова отыскал дорогу к тому отважному пес­
симизму, который противоположен всей романтической
лживости, а заодно, как мне сдается нынче, и дорогу ко «мне»
самому, к моему заданию. То потаенное и самовластное Не­
известное, имени которому мы долго не можем найти, по­
куда наконец оно не выявит себя в качестве нашего задания,
- этот тиран в нас требует ужасного возмещения за любую
нашу попытку уклониться или ускользнуть от него, за лю­
бую преждевременную остановку, за любое уравнивание с
теми, к кому мы не принадлежим, за любую даже вполне
достойную деятельность, если она отклоняет нас от наше­
го главного дела, мало того, и за любую добродетель, жела­
ющую защитить нас от всей суровости, свойственной глу­
бочайшей внутренней ответственности. А если нам взду­
мается сомневаться в своем праве на собственное задание,
если мы начинаем искать себе каких-нибудь поблажек, то
ответом всякий раз будет болезнь. Как это странно и в то
же время страшно! Наше потакание себе- вот за что нам
приходится расплачиваться самым суровым образом! И ко­
гда потом мы хотим вернуть себе здоровье, то у нас не оста­
ется выбора: мы должны взвалить на себя более тяжкий груз,
чем несли когда-либо прежде...

346

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
5

- Лишь тогда я стал учиться говорить на тот отшельниче­
ский лад, в котором знают толк лишь самые молчаливые и
больные: без свидетелей или, скорее, даже не думая о свиде­
телях, я говорил, чтобы не страдать от молчания, я выска­
зывался исключительно о вещах, до которых мне не было
дела, но так, словно дело мне до них было. Тогда я стал учить­
ся искусству оанаруживатьвеселостЪу объективность, любо­
знательность, но прежде всего здоровье и злобность - а ведь
для человека страждущего, сдается мне, это и есть «хоро­
ший вкус», не так ли? Но от взгляда и сочувствия более раз­
борчивого все-таки не укроется, в чем, может быть, состо­
ит подлинная прелесть этих сочинений: в них страждущий
и нуждающийся говорит так, словно он - к* страждущий и
нуждающийся. Это должно обеспечить равновесие, хладно­
кровие, даже благодарность к жизни, здесь всем правит су­
ровая, гордая, всегда бдящая, всегда отзывчивая воля, вы­
бравшая своим заданием защищать жизнь наперекор боли и
отсекать напрочь все выводы, которые имеют обыкнове­
ние из боли, разочарованности, раздражительности, изо­
лированности и иных болотных причин взращивать оди­
наково ядовитую плесень. Может быть, это и есть полезное
указание, как испытать себя, именно для наших пессими­
стов? - А ведь им оно и было в то время, когда я раздобыл
себе максиму: «Страждущий еще не имеет никакого права на
пессимизм!», когда назло себе я двинулся в затяжной, тер­
пеливый поход против ненаучной коренной тяги любого
романтического пессимизма раздувать, перетолковывать
отдельные личные переживания до степени общезначимых
суждений, даже мироосуждений... короче говоря, когда я
повернулся лицом в противоположную сторону. Оптимизм
с целью восстановления - чтобы когда-нибудь однажды сно­
ва осмелиться на пессимизм: в состоянии ли вы понять та­
кое? Как врач перемещает больного в целиком чуждую тому
обстановку, дабы он отбросил все свое «былое», свои забо­
ты, своих друзей, свои письма, обязанности, глупости и му­
ки памяти и научился тянуть руки и чувства к новому пита­
нию, новому солнцу, новому будущему, - совершенно так
же и я, врач и больной в одном лице, вынудил себя войти

Предисловие

347

в контрастный, еще неизведанный душевный климат, а в осо­
бенности в состояние эмиграции на чужбину, во все чуждое,
в состояние любопытства ко всем разновидностям чуждо­
го... Следствием было то, что я стал бродить, искать, ме­
нять место, стал противиться всяческой окончательности,
любому безоглядному «да» и «нет»; другим следствием была
разборчивость в питании и дисциплина, направленная на
создание для духа всех возможностей далеко бежать, высо­
ко летать, а главным образом - неизменно улетать прочь.
Фактически сведение жизни к минимуму, разрыв со всеми
наиболее низменными страстями, независимость в обста­
новке всяческого внешнего злополучья вкупе с гордостью
за то, что при таком злополучье еще можно жить; может
быть, некоторый цинизм, некоторая «беспардонность»,
но точно так же и много птичьего счастья, птичьей весе­
лости, много тишины, света, утонченного сумасбродства,
тайных горячечных грез - все это наконец дало мне замет­
но окрепнуть духом, а моему наслаждению жизнью и здо­
ровью произрасти в изобилии. Сама жизнь вознаграждает
нас за упорное желание жить, за такую затяжную войну, ка­
кую я вел тогда с собою против пессимистической устало­
сти от жизни, даже за любой внимательный взгляд благо­
дарности, не упускающий и самых мелких, бренных и эфе­
мерных даров жизни. За все это мы получаем в конце кон­
цов ее великие дары, а, может быть, и величайший дар, ка­
кой она только может преподнести нам: мы получаем наше
утраченное задание, —

6
- Суждено ли было моему опыту - истории болезни и выздо­
ровления, поскольку дело-то кончилось выздоровлением,
- остаться лишь моим личным опытом? И притом - только
чем-то моим «человеческим, слишком человеческим»? Нын­
че я предпочитаю думать, что нет; доверие все снова наво­
дит меня на мысль, что книги моих странствий были напи­
саны все-таки не просто для себя, как порою казалось. Отважусь ли я теперь, по прошествии шести лет растущей
уверенности, попытаться снова послать их в путь? Отважусь

ли предложить их душе и слуху в особенности тех, кто обре­
менен каким-нибудь «прошлым», но в ком еще хватает духа,
чтобы болеть хотя бы духом своего прошлого? И в первую
очередь - вам, кому приходится туже всего, самым редким,
стоящим под величайшим риском, самым духовным, отваж­
ным, призванным быть совестью современной души, а в ка­
честве таковых призванным ее знать, вам, в ком сошлось
воедино то, что только может быть сегодня больного, ядо­
витого и опасного, - вам, чей жребий требует, чтобы вы
были больнее, чем отдельный человек, потому что вы не
«просто отдельные люди»..., и радость ваша в том, чтобы
знать пути к новому здоровью, знать и идти к здоровью за­
втрашнего и послезавтрашнего дня, вы, призванные, по­
бедоносные, одолевающие эпоху, самые здоровые, самые
сильные, вы, хорошие европейцы! —

7
- И чтобы напоследок свести все-таки в одну формулу то,
что я противопоставляю романтическому пессимизму, то есть
пессимизму обделенных, неудавшихся, низложенных: суще­
ствует на свете воля к трагическому и к пессимизму, способ­
ная быть признаком как суровости, так и силы ума (вкуса,
чувства, совести). С такою волей в душе можно не бояться
страшного и сомнительного, присущего всякой жизни; мож­
но, напротив, даже вызывать их на себя. За такой волей
стоит мужество, гордость, требование великого противника.
- Такою и была с самого начала моя пессимистическая пер­
спектива, - перспектива, сдается мне, новая - она и сегод­
ня еще нова и неизведанна. Я никогда не отклонялся от нее
вплоть до нынешней поры, причем, если угодно, обращал
ее как в свою пользу, так и, по меньшей мере иногда, против
себя... Может быть, хотите убедиться в этом? А такое длин­
ное предисловие - в чем же еще оно может убедить?
Зильс-Мария, Верхний Энгадин,
сентябрь ι886

Первый раздел
Смешанные мнения и изречения

1

К разочарованным философам. - Если прежде вы верили в выс­
шую ценность жизни, а теперь чувствуете себя разочаро­
ванными в ней, неужто надо в одночасье сбывать ее по са­
мой бросовой цене?

2

Избалованность. - Бывает избалованность и в отношении
ясности понятий: как омерзительно тогда иметь дело со
всем смутным, туманным, томительным, гадательным! Ка­
ким смешным, но безрадостным кажется, что они вечно
порхают у самой земли и пускаются вдогонку, но так и не
могут взлететь и схватить добычу!

3
Женихи реальности. - Тот, кто наконец замечает, как много
и как долго его дурачили, из упрямства обнимает даже са­
мую омерзительную реальность: поэтому ей, если поглядеть
на историю в целом, во все времена доставались наилучшие
женихи - ведь лучшие всегда бывали обмануты лучше всего
и оставались обманутыми дольше всего.

4
Прогресс свободомыслия. - Нельзя лучше показать различие
между прежним и нынешним свободомыслием, чем про­
цитировав тот тезис, для познания и выражения которого
понадобилась вся неустрашимость прошлого столетия и
который по меркам современного познания низводится до

352

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

уровня невольной наивности, - я имею в виду тезис Воль­
тера «croyez moi, mon ami, Terreur aussi a son mérite»1.

5
Наследный грех философов. - Философы во все времена при­
сваивали и портили изречения испытателей сердец (мора­
листов), поскольку воспринимали их всерьез, пытаясь до­
казать необходимость того, что для тех было лишь неточ­
ным намеком, а то и вовсе сельской или городской вассаль­
ной истиной десятилетия, меж тем как они как раз этим
думали над ними возвыситься. Например, можно обнару­
жить, что основу знаменитых Шопенгауэровых учений о
примате воли над интеллектом, о неизменности характера,
о негативной сущности наслаждения - а все они при его
подходе суть заблуждения, - составляют популярные ис­
тины, выведенные моралистами. Уже слово «воля», кото­
рое Шопенгауэр модифицировал для общей характеристи­
ки множества человеческих состояний, заполнив пробел
в языке, к великой выгоде для себя самого как моралиста
- ведь теперь ему стало дозволено говорить о «воле» в том
же духе, в каком говорил о ней Паскаль, - уже Шопенгауэрова «воля» под руками своего творца сделалась бедою
для науки из-за философской болезни обобщения: ведь эта
воля стала поэтической метафорой в утверждении, будто
в природе все наделено волей; наконец, этим словом злоу­
потребили для ложной конкретизации, чтобы можно было
использовать его во всякого рода мистическом бесчинстве,
- и вот все модные философы воспроизводят его так, будто
бы совершенно определенно знают, что все сущее наделе­
но единой волей, мало того, будто оно и есть эта единая
воля (а это в соответствии с тем, как они изображают ту
самую всеединую волю, равнозначно желанию во что бы
то ни стало сделать своим богом дурачка).

ι «Поверьте мне, друг мой, и в заблуждении есть своя прелесть» {фр).

ι. Смешанные мнения и изречения

353

6
Против мечтателей. - Мечтатели отрицают правду перед
собой, лжецы - только перед другими.

7
Светобоязнь. - Стоит разъяснить кому-нибудь, что он, стро­
го говоря, никогда и никак не мог говорить об истине, а
всегда говорил только о вероятности и ее степенях, как по
неприкрытой радости вразумленного на такой лад обычно
сразу бывает видно, насколько милее людям зыбкость ум­
ственного горизонта и насколько в глубине души они нена­
видят истину из-за ее определенности. - Может быть, все
они втайне даже боятся, что кто-нибудь однажды направит
на них слишком яркий луч истины? Они хотят чем-то ка­
заться, следовательно, никто не должен точно знать, чем
они являются} Или они и должны ненавидеть свет только
потому, что боятся его слишком ярких лучей, к которым не
приучены их сумрачные, немедленно закрывающие глаза
души летучих мышей?

8
Скепсис христиан. - Пилата с его вопросом: «Что есть ис­
тина?» нынче любят выставлять адвокатом Христа, чтобы
поставить под сомнение все познанное и познаваемое в
качестве мнимого и воздвигнуть крест на жутком фоне аб­
солютной невозможности знать.

9
«Закон природы» как суеверие. - Если вы с таким восхищени­
ем говорите о закономерности в природе, то уж придется
вам либо предположить, что все в природе следует своим
законам добровольным повиновением - и тогда вы, значит,
восхищаетесь нравственностью природы; либо вас поража-

354

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ет представление о творце-механике, смастерившем искус­
нейшие часы с богатой отделкою в виде всего живого. Выражение «закономерность» очеловечивает необходи­
мость в природе, предоставляя последнее убежище для ми­
фологического фантазерства.

ίο

Во власти истории. - На философов, наводящих на мир ту­
ман и помрачающих его, то есть на всех метафизиков мел­
кого и крупного калибра, нападает глазная, ушная и зубная
боль, когда они начинают подозревать, что тезис «вся фи­
лософия отныне переходит под власть истории» справед­
лив. Ради их страданий им следует простить, что они швы­
ряют камни и нечистоты во всякого, кто это утверждает:
но само соответствующее учение может в результате на вре­
мя оказаться запачканным и неприглядным, а его убеди­
тельность ослабнуть.

11

Пессимизм в отношении разума. - Ум истинно свободный бу­
дет свободно мыслить даже и о самом уме, не закрывая гла­
за на кое-что устрашающее в его происхождении и целях.
Поэтому другие, вполне возможно, назовут его злейшим
врагом свободомыслия и обложат его ругательством и пугательством «пессимист разума»: ведь они привыкли назы­
вать человека в соответствии не с отличающими его силь­
ными сторонами и добродетелями, а с тем, что в нем наи­
более для них чуждо.

12

В котомке у метафизиков. - Всем тем, кто столь хвастливо
вещает о научности своей метафизики, и отвечать-то не
следует; достаточно подергать пожитки, которые они не­
сколько робко прячут за спиною; и если получится развер-

ι. Смешанные мнения и изречения

355

нуть их, то на свет дня, к стыду метафизиков, покажутся
результаты их научности: крохотный Господь Бог, умили­
тельное бессмертие, может быть, немного спиритизма и,
уж конечно, целая тесная связка нищих-грешных-обездо­
ленных и фарисейское высокомерие.

Познание иногда вредит. - Польза, которую несет с собою
непреклонная разведка истинного, будет постоянно сыз­
нова подтверждаться в таком изобилии, что придется без
колебаний мириться с менее заметным и более редкостным
вредом, ради нее навлекаемым на себя отдельными людьми.
Химики в своих экспериментах неизбежно будут время от
времени получать отравления и ожоги. - Что верно для хи­
миков, верно и для всей нашей культуры: отсюда, кстати,
со всей очевидностью явствует, что ей надо очень и очень
позаботиться о мазях против ожогов и о постоянном на­
личии противоядий.

И
Естественная надобность филистеров. - Филистерам кажется,
будто всего нужнее им - пурпурный лоскут или тюрбан ме­
тафизики, и они вовсю стараются, чтобы те с них не сполз­
ли: а ведь без этого украшения они выглядели бы не так
смешно.

15

Болезненноемечтательство. - Всем, что мечтатели говорят в
пользу своего евангелия или учителя, они защищаются, как
бы ни выставляли они себя судьями (а не обвиняемыми),
поскольку невольно и чуть ли не в каждое мгновение их
поведение напоминает о том, что они - исключения, кото­
рым надо себя узаконить.

356

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
1б

Все хорошее соблазняет к жизни. - Все хорошие вещи - силь­
ные возбуждающие средства для жизни, даже всякая хоро­
шая книга, написанная против жизни.

17
Счастье историка. - «Услышав речи хитроумных метафизи­
ков и замирников1, мы, не такие, правда, почувствуем, что
мы - "нищие духом", но зато почувствуем и то, что наше царствие небесное перемен, с весной и осенью, зимой и
летом, а их царствие - замирье с его седыми, ледяными,
бесконечными туманами и тенями.» - Так говорил некто
себе самому, прогуливаясь под утренним солнцем: некто, у
кого в занятиях историей все снова преображается не толь­
ко ум, но и сердце, и кто, в противоположность метафизи­
кам, счастлив тем, что в нем находит себе приют не «одна
бессмертная душа», а множество смертных душ.

ι8
Три вида мыслителей. - Есть минеральные источники, из­
ливающиеся широким потоком, льющиеся ручейком и со­
чащиеся по каплям - и соответственно этому есть три вида
мыслителей. Профаны оценивают их по объему воды, зна­
токи же - по ее содержанию, то есть по тому, что в них - как
раз не вода.

19
Картина жизни. - Задача создать определенную картину жиз­
ни в целом, с какою бы настойчивостью ни ставили ее перед
собою поэты и философы, тем не менее бессмысленна: да­
же под руками величайших живописцев-мыслителей всегда
ι См. прим.

ι. Смешанные мнения и изречения

357

возникали всего лишь картины и картинки одной жизни, а
именно их собственной жизни, - да ничего другого и соз­
дать нельзя. Становящийся не может отражаться в стано­
вящемся как нечто прочное и устойчивое, как некая «опре­
деленность».

20

Истина не терпит рядом с собою других богов. - Вера в истину
начинается с сомнения во всех «истинах», в которые вери­
ли доселе.

21

О чем следует молчать. - Когда о свободомыслии говорят как
о крайне опасном путешествии по глетчерам и полярным
морям, то те, что не желают идти этим путем, чувствуют
себя обиженными, будто им предъявили упрек в робости
и слабости ног. О трудных задачах, до которых мы чувству­
ем себя не доросшими, при нас не следует даже упоминать.

22

Historia in nucé. - Самая серьезная пародия, какую я слышал
в своей жизни, звучит так: «В начале был абсурд, и абсурд
был, ей-богу, и Бог (божественно) был абсурдом».

23

Неисцелимый. - Идеалист неисправим: если сбросить его с
неба, он соорудит себе идеал из ада. Разочаруй его и - глядь!
- он станет обнимать разочарование не менее страстно,
чем еще совсем недавно обнимал надежду. Это его влечение
принадлежит к великим неисцелимым влечениям человеI Историческая наука в свернутом виде (лат.).

358

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ческой природы - потому оно может ввергнуть человека в
трагические обстоятельства, а после сделаться сюжетом
для трагедий: а они-то как раз и имеют дело со всем неис­
целимым, неотвратимым, неизбежимым в человеческой
участи и человеческом характере.

24

Аплодисменты как продолжение спектакля. - Лучащиеся глаза и
благосклонная улыбка - это своего рода аплодисменты, кото­
рыми люди награждают всю великую комедию мира и жиз­
ни, - но в то же время это и комедия внутри комедии, кото­
рая должна соблазнить других зрителей к «plaudite amici»1.

25
Решимость быть скучным. - У кого нет решимости на то, что­
бы его самого и его труд признали скучными, тот, безуслов­
но, не принадлежит к умам первого ранга, будь то в искус­
ствах или науках. - Какой-нибудь насмешник, который в
виде исключения оказался бы заодно и мыслителем, мог
бы добавить относительно мира и истории в целом: «У Бога
такой решимости не было; он хотел сотворить все вещи
слишком интересными - и сотворил».

26

Из самого потаенного опыта мыслителя. - Нет для человека
на свете ничего труднее, чем подходить к делу безлично: я
хочу сказать - чем видеть в нем именно дело, а не личность;
мало того, можно даже спросить, а в состоянии ли он вооб­
ще хоть на мгновение остановить часовой механизм своей
наделяющей личностью, выдумывающей личность склонно­
сти. Ведь даже с идеями, в том числе и с самыми абстрактныI Рукоплещите, друзья! (лат.) - по Светонию, последние слова
умирающего Августа.

ι. Смешанные мнения и изречения

359

ми, он обходится так, как если бы они были индивидами,
так что с ними надо сражаться, к ним надо примыкать, надо
охранять их, заботиться о них, вскармливать их. Подкара­
улим-ка, подслушаем-ка хотя бы себя самих - в те мгновения,
когда слышим или обнаруживаем новое для себя положение.
Может быть, оно нам не понравится, потому что выглядит
таким своенравным, таким самовластным: и мы бессозна­
тельно спрашиваем себя, а нельзя ли как-нибудь уравнове­
сить его враждебной противоположностью, нельзя ли доба­
вить к нему какое-нибудь «как знать?», какое-нибудь «не все­
гда»; нам доставляет удовлетворение даже словечко «веро­
ятно», потому что оно пресекает лично для нас тягостную
тиранию безусловного. Если же это новое положение, на­
против, подойдет к нам в более мягкой форме, совсем терпи­
мым и кротким, словно отдаваясь в руки противоречию, то
мы попробуем испытать свое самовластие по-другому: не по­
лучится ли у нас помочь этому слабому созданию, приласкать
и накормить его, сделать его сильным и тучным, сделать
его истинным и даже безусловным? Не получится ли у нас
поступить с ним, как поступают родители, или рыцарски,
или проявить к нему сострадание? - Тогда мы снова увидим
одно суждение тут, а другое - там, но на таком расстоянии,
что им друг друга не увидеть, друг к другу не приблизиться:
и вот уж нас щекочет мысль, а нельзя ли их как-нибудь поже­
нить, устроить какой-нибудь союз, и мы уже предвкушаем,
что если вдруг у такого союза будут какие-нибудь последст­
вия, то в чести окажутся не только оба брачующихся сужде­
ния, но и их сват. А вот если с такой идеей ничего не удастся
поделать (считая ее гьстинпой-) ни на пути сопротивления
и недоброжелательства, ни на пути доброжелательства, то­
гда мы покоряемся ей, тогда присягаем ей на верность как
своему вождю и предводителю, сажаем на почетное место
и говорим о ней не без пышности и гордости: ведь ее блеск
бросает свой отблеск и на нас самих. И горе тому, кто захо­
чет ослабить его; разве только в один прекрасный день этот
блеск и сам по себе покажется нам сомнительным: тогда
мы, неутомимо «проводящие во власть» (king-makers1) в исI влиятельные лица (от которых зависит назначение на высокий
пост) (англ.).

360

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

тории духа, свергаем ее с трона и тут же возносим ее про­
тивницу. Все это надо взвесить и дополнительно продумать
еще кое-что: естественно, тут уже не может идти никакой
речи о «познавательном влечении самом по себе»! - Почему
же тогда человек истинное предпочитает неистинному в
этой своей потаенной битве с идеями-личностями, в этом
по большей части скрытом сватовстве идей, в основании
государств из идей, в воспитании идей, в заботе о бедных
и больных идеях? По той же самой причине, по какой в
сношениях с реальными личностями соблюдает справедли­
вости он делает это сейчас - из привычки, исходя из унас­
ледованных и привитых воспитанием форм поведения, а
изначально- потому что истинное, так же как справедливое
и правильное, полезшей почетнее, нежели неистинное. Ведь
в сфере мышления плохо держатся власть и репутация, ос­
нованные на заблуждении или лжи: ощущение, что такого
рода постройка в один прекрасный момент может обру­
шиться, снижает самооценку зодчего; он стыдится хрупко­
сти своего материала и хотел бы - поскольку считает себя
более важным, чем все остальные, - делать только то, что
было бы долговечнее, чем сделанное всеми остальными. В
своей жажде истины он хватается за веру в личное бессмер­
тие, иными словами, за самую высокомерную и строптивую
мысль, какая только бывает на свете, кровно связанную,
как это ей свойственно, с задней мыслью «pereat mundus,
dum ego salvus sim»l ! Его труд превратился для него в собст­
венное «я», он и самого себя пытается сделать чем-то непре­
ходящим, ничему не поддающимся. Его непомерная гор­
дыня - это и есть то, что хочет пускать в дело только луч­
шие, самые твердые камни, иными словами, истины или
то, что он принимает за истины. «Пороком мудрецов» во
все времена справедливо называли высокомерие - и все же
без движущих сил этого порока плачевно обстояли бы дела
с истиной и ее признанием на земле. В том, что мы боимся
своих собственных мыслей, но что даже в них уважаем себя,
невольно приписывая им способность награждать нас, прези­
рать, хвалить и порицать, в том, следовательно, что мы сно­
симся с ними как со свободными духовными личностями,
ι «Пусть погибнет мир, лишь бы я был благополучен» (лат.).

ι. Смешанные мнения и изречения

36 1

с независимыми силами, как равные с равными, - во всем
этом коренится тот необычный феномен, который я назвал
«интеллектуальной совестью». - Так что и здесь некая нрав­
ственность высшего рода дает цвет от черного корня.

27

Обскуранты. - Главное в черной магии обскурантизма - не
то, что она стремится помрачить умы, а то, что хочет очер­
нить картину мира, нагие представление о существовании. Для
этого она, правда, часто пользуется известным средством
- препятствовать просветлению умов: но иногда прибегает
и к средству прямо противоположному, путем наивысшего
развития интеллекта стараясь вызвать пресыщенность его
плодами. Хитроумные метафизики, которые готовят почву
для скепсиса и своей чрезмерной проницательностью вы­
зывают недоверие к проницательности, - хорошие орудия
в руках утонченного обскурантизма. - Может ли быть, что
в этих целях можно использовать даже Канта; мало того,
может ли быть, что он, по собственному его пресловутому
заявлению, хотел чего-то в этом роде, по крайней мере, в
течение какого-то времени: проторить путь вере, положив
границы знанию} - Это, правда, ему не удалось, ему не боль­
ше, чем его последователям на волчьих и лисьих тропах
этого крайне утонченного и опасного обскурантизма, даже
наиболее опасного: ведь черная магия является здесь под
покровами света.

28

От какого рода философии портится искусство. - Когда тума­
нам метафизико-мистической философии удается сделать
все эстетические феномены непрозрачными, то они стано­
вятся неразличимыми, поскольку каждый из них оказывает­
ся необъясненным. Но если их уже даже нельзя сравнивать
друг с другом, чтобы оценивать, то в конце концов возни­
кает состояние полной некритичности, слепой неопреде­
ленности; а отсюда, в свой черед, - неуклонное снижение

362

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

удовольствия от искусства (каковое удовольствие отличает­
ся от грубого утоления потребности лишь в высшей степе­
ни обостренными вкусовыми ощущениями и различением).
А чем сильнее снижается удовольствие от искусства, тем
больше жажда искусства преобразуется и обратно превра­
щается в пошлый голод, который художники теперь пыта­
ются унять все более грубой пищей.

В Гефсимании. - Наиболее мучительные слова, которые ху­
дожники могут услышать от мыслителя, гласят: «Разве вы
не можете хоть час бодрствовать со мною}»

У ткацкого станка. - Тем немногим, для кого в радость рас­
путывать узлы вещей и распускать свою ткань, противо­
действуют многие (к примеру, все художники и женщины),
которые все вновь связывают распущенные нити, спутывая
их, и таким образом понятое превращают в непонятое, а
по возможности - в непонятное. И что бы из этого ни вы­
шло, сотканное и связанное всегда будет поневоле выгля­
деть как-то неприглядно, ведь над ним работает и теребит
его слишком много рук.

31

В пустыне науки. - В скромных и утомительных странстви­
ях, которые довольно часто невольно превращаются в пу­
тешествия по пустыне, человеку науки являются те блиста­
ющие атмосферные феномены, что зовутся «философски­
ми системами»: с колдовскою силой обмана они показывают
решения всех головоломок и свежайший напиток истин­
ной воды жизни поблизости; душа истомленного путника
ликует, и он, кажется, вот-вот коснется губами цели всего
своего научного терпения и лишений, почему и несется

ι. Смешанные мнения и изречения

з^З

вперед как бы в самозабвении. Правда, иные натуры, слов­
но оглушенные прекрасным миражом, остаются на месте:
их глотает пустыня, и для науки они потеряны. Наконец,
третьи натуры, те, что уже не раз переживали такие субъ­
ективные утешения, испытывают крайнюю досаду и клянут
вкус соли, остающийся во рту от названных феноменов и
вызывающий бешеную жажду, - но притом все это ни на
шаг не приближает путника к какому-нибудь колодцу.

32

Мнимая «подлинная реальность». - Поэты, изображая пред­
ставителей разных профессий, скажем, полководца, шел­
копрядильщика, моряка, делают вид, будто досконально
знают эти предметы, будто они в них знатоки; мало того,
объясняя человеческие поступки и судьбы, они ведут себя
так, словно лично присутствовали при создании всей вели­
кой ткани мира: и в этом смысле они - обманщики. Причем
обманывают они исключительно людей несведущих- а пото­
му обман им удается: последние воздают поэтам хвалы за
их подлинное и глубокое знание предмета и тем самым в
конце концов склоняют к иллюзии, будто те и впрямь знают
дело так же хорошо, как и конкретные знатоки и умельцы,
мало того, как сама великая ткань мира. А напоследок об­
манщик становится честным и верит в собственную прав­
дивость. Люди чувства даже говорят ему прямо в лицо, что
он обладает высшей истиной и правдивостью, - ведь они
порою устают от реальности и воспринимают поэтический
вымысел как благодатный отдых и ночь для головы и серд­
ца. Картины этого вымысла кажутся им теперь более цен­
ными, поскольку они, как сказано, воспринимают их как
благодетельные: да люди и всегда мнили, что чем более цен­
на видимость, тем более она истинна, тем более реальна.
Поэты, чувствующие за собою эту власть, намеренно идут на
то, чтобы порочить то, что обычно называют реальностью,
превращая его в нечто неверное, мнимое, ненастоящее,
полное греха, страданий и обмана; они используют все со­
мнения по поводу границ познания, все эксцессы скепти­
цизма, чтобы набросить на вещи спутанное покрывало не-

364

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

надежности: ведь тогда потом, после этого затемнения, их
колдовство, их магические манипуляции с душой без вся­
ких колебаний будут поняты как путь к «настоящей исти­
не», к «подлинной реальности».

33
Желание быть справедливым и желание быть судьей. - Шопен­
гауэр, чья большая осведомленность относительно челове­
ческого и слишком человеческого, чье изначальное чувство
фактического понесли немалый ущерб от пестрой леопар­
довой шкуры его метафизики (каковую шкуру надо с него
стянуть, чтобы только потом обнаружить под нею истин­
ный гений моралиста), - Шопенгауэр делает то меткое раз­
личение, в котором оказывается прав куда больше, чем сам
мог на это рассчитывать: «Понимание строгой необходимо­
сти человеческих поступков - та разграничительная линия,
которая отделяет философские умы от прочих». Этому могу­
чему пониманию, что открывалось ему временами, он сам
же и противодействовал, давая волю предрассудку, кото­
рый еще разделял с моральными людьми (аи^с моралиста­
ми), совершенно бесхитростно и доверчиво выражая его
таким образом: «Последнее и истинное объяснение вну­
тренней сущности целокупности вещей необходимо долж­
но быть тесно связано с объяснением этической значимо­
сти человеческого поведения», - что как раз совершенно не
«необходимо», а, наоборот, прямо-таки отменяется поло­
жением о строгой необходимости человеческих поступков,
иными словами, об абсолютной несвободе и безответствен­
ности воли. Стало быть, философские умы отличаются от
прочих неверием в метафизическую значимость морали:
а это должно разверзнуть между ними такую пропасть, ка­
кую вряд ли можно представить себе, глядя на пропасть
между «образованными» и «необразованными», о которой
сегодня так сетуют. Разумеется, бесполезными следует при­
знать и еще несколько лазеек, которые оставляли для себя
«философские умы», подобно самому Шопенгауэру: ни одна
из них не ведет в просторы, на воздух свободной воли; и за
каждой, через которую доселе удавалось прошмыгнуть, сно-

ι. Смешанные мнения и изречения

3^5

ва высилась посверкивающая железом стена рока: мы жи­
вем в темнице, мы можем только грезить о своей свободе,
но сделать себя свободными не можем. Такому пониманию
невозможно долго сопротивляться - об этом говорят отча­
янные, немыслимыепозиции и выкрутасы тех, что наска­
кивают на него, все еще продолжая попытки повалить его
наземь. - Теперь у них получается примерно так: «Значит,
никто не несет ни за что ответственности? Но все пропи­
тано виной и чувством вины? Однако кто-то ведь должен
быть грешником: если уже невозможно и не позволено обви­
нять и судить отдельного человека, эту бедную волну в не­
обходимой игре волн становления, - ну что ж, тогда греш­
ник - сама игра волн, становление: именно тут есть свобод­
ная воля, тут возможны обвинение, осуждение, кара и ис­
купление; тогда грешник - Бог, а спаситель - человек; тогда
весь мировой процесс - сам и вина, и самоосуждение, и само­
убийство; тогда злодей становится собственным судьей, су­
дья - собственным палачом». - Это поставленное с ног на го­
лову христианство - а чем оно еще может быть? - последний
фехтовальный выпад в битве учения о безусловной мораль­
ности с учением о безусловной несвободе, - жуткая вещь,
если бы она была чем-то большим, нежели логической грима­
сой, большим, чем жалкий жест поверженной мысли, - это
что-то вроде конвульсий отчаявшегося и жаждущего спа­
сения сердца, которому безумие нашептывает: «Пойми, ты
агнец, грех Бога взявший на себя». - Заблуждение заклю­
чается не только в ощущении, гласящем «я несу ответствен­
ность», но совершенно таким же образом и в его противо­
положности - «я-то - нет, но кто-то ведь должен ее нести».
- Но это как раз и неверно: а значит, философ, подобно
Христу, должен сказать «Не судите!», а окончательное от­
личие философских умов от прочих состояло бы в том, что
первые хотят быть справедливыми, а вторые - судьями,

34
Самопожертвование. - Вы думаете, что самопожертвование
- признак морального поступка? - Поразмыслите-ка о том,
не в любом ли поступке, который совершается обдуманно,

366

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

присутствует самопожертвование, - в самом скверном так
же, как в самом хорошем.

35
Против тех, кто испытует утробы на предмет нравственности.

- Чтобы судить о том, насколько сильна нравственная при­
рода того или другого человека и насколько она усилилась,
надо знать о лучшем и о худшем, на что этот человек спо­
собен - и в воображении, и на деле. Но узнать об этом не­
возможно.

Змеиный зуб. - Есть ли у тебя змеиный зуб, ты узнаешь лишь
после того, как кто-нибудь попрет тебя своей пятой. Жены
или матери сказали бы: после того, как кто-нибудь попрет
нашего любимого, наше дитя. - Наш характер куда больше
определяет нехватка некоторых переживаний, чем то, что
мы реально переживаем.

37
Обман, заключенный в любви. - Мы забываем кое-что из сво­
его прошлого и намеренно выбрасываем это из головы: ина­
че говоря, мы хотим, чтобы наше представление о себе,
опирающееся на прошлое, обманывало нас, льстило наше­
му самомнению, - и мы постоянно работаем над этим само­
обманом. - И вот вы, которые так много говорите и шуми­
те о «необходимости забывать себя в любви», о «раство­
рении своего я в личности другого», думаете, будто это по
своей сути что-то другое? Тогда разбейте зеркало, влезьте
в шкуру человека, которым восхищаетесь, и наслаждайтесь
новым образом своего «я», хоть назовите его именем дру­
гого человека, - и все это кг должно быть самообманом, не
должно быть эгоизмом, вы, чудаки! - Я думаю, те, которые
таят от себя какие-то части себя самих, и те, которые таят

ι. Смешанные мнения и изречения

з^7

себя от себя целиком, равны в том, что совершают кражу
из сокровищницы познания: это проливает свет на то, от
какого проступка предостерегает изречение «познай себя
самого».

38
К ne признающимся в тщеславии, - Тот, кто не признается в
тщеславии, обычно наделен им в столь брутальной форме,
что инстинктивно закрывает на него глаза, дабы не при­
шлось презирать себя.

39

Отчего глупые так часто ожесточаются. - На возражения оппо
нента, отразить которые нам, мы чувствуем, не хватает ума,
наше сердце отвечает подозрением относительно мотивов
этих возражений.

40

Искусство исключений в морали. - Прислушиваться к искус­
ству, которое изображает и возвеличивает исключитель­
ные случаи в мире морали - там, где доброе превращается
в скверное, несправедливость оборачивается справедли­
востью, - стоит очень редко: вот так изредка покупаешь
что-нибудь у цыган, но со страхом, не крадут ли они куда
больше, чем ты выигрываешь на покупке.

Что нравится и не нравится в ядах. - Единственным веским
аргументом, во все времена удерживавшим людей от реше­
ния выпить яд, было не то, что яд убивает, а то, что он не­
вкусен.

368

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
42

Мир без ощущений греховности. - Если бы совершались толь­
ко такие поступки, которые не вызывают нечистой сове­
сти, то человеческий мир все равно выглядел бы довольно
скверным и подлым: но зато не таким хворым и жалким,
как сейчас. - Во все времена было достаточно злых людей
без совести - а у множества добрых и честных нет отрадно­
го чувства чистой совести.

43
Совестливые. - Следовать своей совести удобнее, чем рас­
судку: ведь при любой неудаче у нее наготове извинение и
ободрение, - поэтому людей совестливых все-таки куда боль­
ше, чем людей рассудительных.

44

Противоположные способы избегать ожесточения. - Людям одн
го темперамента бывает полезно избавляться от досады с
помощью слов: когда они говорят, досада смягчается. Дру­
гой темперамент, только выговариваясь, и достигает полно­
го ожесточения: такие люди поступили бы благоразумнее,
удержавшись от слов, - если они налагают на себя такие
узы перед лицом врагов или начальников, это улучшает их
характер, не допуская в нем излишней резкости и кислоты.

45
Не принимать слишком близко к сердцу. - Неприятно смертель­
но устать от лежания в кровати, но это еще не аргумент
против правильности лечения, предписавшего тебе по­
стельный режим. - Люди, которые долго жили вне себя и
наконец обратились к философской внутренней, сосредо­
точенной на себе жизни, знают, что бывает и душевно-ум­
ственная смертельная усталость от лежания. Значит, она

ι. Смешанные мнения и изречения

з^9

- еще не аргумент против избранного человеком образа
жизни в целом, но делает необходимыми кое-какие мелкие
исключения и мнимые рецидивы.

46

Человеческая «вещь сама по себе». - Вещь самая уязвимая, но и
самая непобедимая, - это человеческое тщеславие: ведь,
будучи уязвлено, оно только усиливается, а в конце концов
может сделаться гигантским.

47
Фарс множества трудолюбцев. - Чрезмерными усилиями они
добиваются для себя лишнего досуга, а потом не знают, что
с ним делать, кроме как отсчитывать часы, покуда те не вый­
дут до конца.

Много радоваться. - Кто много радуется, тот, вероятно, че­
ловек хороший: но, вероятно, не самый смышленый, хотя
достигает как раз того же, чего самый смышленый добива­
ется всей своей смышленостью.

49
В зеркале природы. - Не описывают ли какого-то человека
довольно точно, говоря, что он любит бродить по желтым
полям высокой пшеницы, что краски леса и луга в конце
пылающей и уже пожелтевшей осени он предпочитает всем
другим, поскольку они свидетельствуют нечто более пре­
красное, чем то, что удается природе в другую пору, что под
раскидистыми ореховыми деревьями с сочною листвой он
чувствует себя совсем как дома, как бы среди ближайших
родных, что в горах больше всего он рад, находя малые уе-

370

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

диненные озера, из которых, кажется, на него глядит само
одиночество, что он любит тот серый покой туманных суме­
рек, который вечерами осени и ранней весны подкрадыва­
ется к окнам, как бы окутывая бархатными завесами любой
бездушный шорох, что неотесанные каменья он ощущает
и с детских лет почитает как доживших от седой древности
до наших дней свидетелей, жаждущих рассказать о ней, и,
наконец, что море с его подвижной змеиной шкурой и кра­
сотою хищника остается для него чужим? - Конечно, коечто от этого человека такое описание ухватывает: но зер­
кало природы ничего не говорит о том, что этот же самый
человек при всей своей идиллической впечатлительности,
(и даже не «вопреки ей») может быть довольно холодным,
мелочным и спесивым. Гораций, знавший толк в подобных
вещах, вложил нежнейшую любовь к сельской жизни в уста
и душу какого-то римского ростовщика- в своем знаменитом
«beatus ille qui procul negotiis»1.

50
Мощь без победы. - Наиболее сильное познание (а именно,
полной несвободы человеческой воли) приводит, однако,
к самым скромным успехам: ведь против него всегда бьется
самый сильный враг - человеческое тщеславие.

51
Наслаждение и заблуждение. - Один непроизвольно воздей­
ствует на друзей благотворно самой своей натурой, другой
- произвольно и отдельными поступками. Хотя первое счи­
тается чем-то более высоким, но только второе связано с
чистой совестью и с наслаждением - а именно, с наслажде­
нием святости своего дела, которое зиждется на вере в про­
извольность наших добрых и скверных дел, то есть на за­
блуждении.

ι «Блажен тот, кто вдали отдел...» (Гораций, «Эподы», Π, ι).

ι. Смешанные мнения и изречения

37 х

52

Глупо чинить несправедливость, - Несправедливость, которую
мы причинили другим, переживается нами куда тяжелее,
чем несправедливость, причиненная нам самим (и, кстати,
как раз не из моральных соображений - ); ведь тот, кто ее
совершает, на самом^го деле всегда страдает, если он досту­
пен либо для угрызений совести, либо для понимания того,
что своим поступком настроил против себя общество и та­
ким образом оказался в изоляции. Поэтому уже хотя бы ра­
ди собственного внутреннего благополучия, то есть чтобы
не расставаться с хорошим самочувствием, не обращая вни­
мания на все, чего требуют религия и мораль, надо беречься
совершать несправедливость еще больше, чем претерпе­
вать ее: ведь это последнее может утешаться чистой сове­
стью, чаяньем мести, сострадания и одобрения со стороны
людей справедливых, мало того, со стороны всего обще­
ства, опасающегося преступника. - Немалое число людей
знают толк в том, как можно нечистоплотно перехитрить
себя, чтобы любую собственную несправедливость пере­
толковать как причиненную им самим и в оправдание того,
что сделали сами, оставить за собой право самообороны
для исключительных случаев: ведь таким образом гораздо
легче нести свое бремя.

53
Зависть с голосом или без. - Зависть обычная имеет привычку
начинать кудахтать, как только курица - предмет зависти
- сносит яйцо: такая зависть при этом испытывает облегче­
ние и смягчается. Но есть зависть более глубокая: в подоб­
ном случае она хранит гробовое молчанье и, желая, чтобы
сейчас все рты оказались на замке, все больше бесится от­
того, что как раз этого-то и не происходит. Зависть молча­
ливая в молчании только растет.

372

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
54

Гнев как шпион. - Гнев иссушает душу до дна, обнажая и са­
мый ее осадок. Вот почему, если ты не можешь иначе уяс­
нить, как обстоят дела, надо доводить до белого каления
своих близких, своих сторонников и противников - тогда
ты и увидишь все, что они творят и замышляют против те­
бя в глубине души.

55
Обороняться нравственно труднее, чем нападать. - Истинный
подвиг и шедевр хорошего человека состоит не в том, что
он нападает на дело, но продолжает любить защищающую
его личность, а в том куда более трудном, что он защищает
собственное дело, не вызывая и не желая вызывать ожесто­
ченной горечи у того, на кого нападает. Атакующий меч
честен и широк, меч обороны на конце обычно бывает не
шире иглы.

56
Честно в отношении честности. - Человек, на людях честный
в отношении себя, наконец и сам начинает воображать Бог
весть что относительно этой честности: ему-то отлично из­
вестно, почему он честен, - по той же самой причине, по
какой другие предпочитают игру и притворство.

57
Вогнать в краску. - Когда кто-то хочет вогнать другого в кра­
ску своим благородством, это, как правило, понимается пре­
вратно и потому не удается, ведь другой-то тоже чувствует
свое полное право на это и со своей стороны подумывает
о том же.

ι. Смешанные мнения и изречения

373

58
Опасные книги. - Вот человек говорит: «По себе знаю - эта
книга пагубна». Но подожди он еще - и в один прекрасный
день возможно, признается себе, что эта самая книга со­
служила ему большую службу, выгнав наружу и явив взору
тайную болезнь его сердца. - Если человек меняет свои мне­
ния, это не изменяет его характера (или изменяет его сов­
сем немного): может быть, они заставляют светиться от­
дельные стороны созвездия его личности, которые прежде,
при иной констелляции мнений, оставались темными и
неразличимыми.

59
Разыгранное сострадание. - Когда человек хочет показать,
что возвысился над чувством враждебности, он разыгры­
вает сострадание: но, как правило, напрасно. Другие заме­
чают это не без значительного прилива как раз этих самых
враждебных чувств.

6о
Откровенное возраженье часто примиряет, - В тот момент, ког­
да человек публично выражает известному партийному вож­
дю или учителю свое несогласие с догмой, все думают, что он,
должно быть, питает к тому злобу. Но бывает, что как раз
тогда он и перестает питать злобу: он отваживается стать ря­
дом с тем и избавляется от мучений молчаливой ревности.

6ι
Видеть, как светит твой свет. - В помраченном состоянии
уныния, болезни, долгов нам по нраву замечать, что мы еще
светим другим и они видят в нас светлый диск луны. Этим
окольным путем мы причащаемся своей собственной спо­
собности озарять.

374

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
62

Радость за других. - Змея, которая нас жалит, думает сделать
нам больно и при этом радуется; и самое низкое животное
в состоянии представить себе чужую боль. А вот представ­
лять себе чужую радость и при этом радоваться - высшая
привилегия высших животных, а среди них, в свой черед,
доступная лишь избранным особям, - то есть редкостное
humanuni1: потому-то и бывали на свете философы, отри­
цавшие радость за других.

Послеродовая беременность. - Те, что пришли к своим трудам
и деяниям, сами не зная как, обыкновенно тем больше бы­
вают беременны ими задним числом: как бы для того, что­
бы постфактум доказать, что это их дети, а не дети случая.

б4
Бессердечность из тщеславия. - Как справедливость столь ча­
сто бывает личиной слабости, так и люди, мыслящие спра­
ведливо, но слабые, порой из честолюбия прибегают к при­
творству - они ведут себя явно несправедливо и жестоко,
чтобы произвести на зрителей впечатление силы.

65
Унижение. - Иной человек, находя в куче дареных привиле­
гий хоть крупицу униженья, все равно делает плохую мину
при хорошей игре.

ι человеческое качество (лат.).

ι. Смешанные мнения и изречения

375

66
Верх геростратства. - Возможны Геростраты - поджигатели
собственного храма, в котором поклоняются их изваяниям.

б7
Мир уменьшительных форм. - То обстоятельство, что все слабое
и нуждающееся в помощи взывает к состраданию, создает
привычку называть все, что взывает к состраданию, умень­
шительными и ласкательными словами, - то есть делать его
слабым и нуждающимся в помощи для нашего чувства.

68
Скверное свойство сострадания. - В способности сострадать
как наперснице есть какая-то наглость: ведь сострадание
во что бы то ни стало хочет помогать, но толком не знает
ни способов лечения, ни вида и причины болезни, - вот
оно и пускается очертя голову в знахарство за счет здоро­
вья и репутации своего пациента.

69
Фамильярность. - Случается, что люди проявляют фамиль­
ярность и к произведениям; и если кто уже юношей, копи­
руя других, к сиятельнейшим творениям всех времен подхо­
дит с развязным обращением на ты, то это говорит о полном
отсутствии стыда. - Другие фамильярны только по неве­
жеству: они не ведают, с кем имеют дело, - такими нередко
бывают молодые и старые филологи в своем отношении к
творениям греков.

7о
Воля стыдится интеллекта. - Со всею холодностью мы де­
лаем разумные расчеты относительно своих аффектов: а

yjb

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

потом совершаем здесь грубейшие промахи, ведь в тот мо­
мент, когда настает пора осуществить свой план, мы часто
стыдимся той холодности и рассудочности, с которыми его
замышляли. Вот тогда-то мы и творим прямо-таки безрас­
судство - и движет нами при этом своего рода упрямое ве­
ликодушие, которое несет с собою каждый аффект.

71
Почему скептики не по нраву морали. - Тот, кто высоко ценит
свою нравственность и принимает ее близко к сердцу, сер­
дится на скептиков в сфере морали: ведь в этой сфере, в
которую он вкладывает все свои силы, следует выражать
восхищение, а не исследовать и сомневаться. - Помимо это­
го, бывают натуры, последний остаток нравственности ко­
торых - как раз вера в мораль: они относятся к скептикам
точно так же, а может быть, даже более пристрастно.

Робость. - Все моралисты робки, потому что знают, что их
путают с соглядатаями и предателями, когда замечают за
ними эту склонность. Тогда они и сами чувствуют, насколь­
ко слабы в практической деятельности: ведь в разгар дела
мотивы их поступков почти целиком отвлекают их внима­
ние от дела.

73
Опасность, грозящая общественной нравственности. - Люди,
благородные и одновременно честные, доводят до обожест­
вления любую чертовщину, которую измышляет их чест­
ность, так что стрелка весов моральных суждений замира­
ет на месте.

ι. Смешанные мнения и изречения

377

74
Самое жестокое заблуждение, - До ожесточения оскорбитель­
но обнаружить, что мы думали, будто нас любят, а нас счи­
тали только домашней утварью и комнатным убранством,
на котором хозяин дома может дать волю своему тщесла­
вию перед гостями.

75
Любовь и двойственность, - Что иное любовь, чем состояние,
в котором понимаешь и радуешься тому, что другой живет,
трудится и чувствует другим, может быть, прямо противо­
положным образом, нежели мы сами? Любви, чтобы свя­
зывать противоположности через радость, нельзя их устра­
нять, отрицать. - Даже любовь к себе содержит в себе как
предпосылку неслиянную двойственность (или множест­
венность) в одном лице.

7б

Толкование на основе сновидений. - То, чего в состоянии бодр­
ствования мы подчас не знаем и не чувствуем определенно
- а именно, чиста или нечиста у нас совесть в отношении
того или иного человека, - совершенно недвусмысленно
разъясняет нам сновидение.

77
Разврат. - Мать разврата - не радость, а безрадостность.

78
Кара и награда. - Никто не выступает с обвинениями без
задней мысли о каре и мести, даже если обвиняемый - соб­
ственная судьба, а то и ты сам. - Всякая жалоба - это обвине-

378

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ние, всякая радость - хвала: и делаем ли мы то или другое,
кто-то у нас всегда оказывается ответственным.

79
Дважды несправедливо. - Подчас мы содействуем истине, со­
вершая двойную несправедливость, а именно тогда, когда
мы рассматриваем и изображаем одну вслед за другой две
стороны дела, которые не в состоянии рассматривать за­
раз, но делаем это так, что всякий раз не признаем или от­
рицаем другую сторону, питая иллюзию, будто видимое на­
ми и есть целая истина.

8о
Недоверие. - Недоверие не всегда ходит внутри себя неуве­
ренно и робко - подчас оно похоже на бешеную водобо­
язнь: это значит, оно напилось допьяна, чтобы не дрожать.

8ι
Философия выскочки. - Хочешь сделаться личностью - ува­
жай и свою тень.

82

Уметь отмыться добела. - Надо научиться, как выбираться
из нечистых обстоятельств более чистым, а если нужда за­
ставит - то как умываться и грязною водой.

83
Распускаться. - Чем больше человек распускается, тем мень­
ше его отпускают другие.

ι. Смешанные мнения и изречения

379

84
Невинный подлец. - К пороку и всякого рода мошенничеству,
бывает, ведет долгий, шаг за шагом, путь. Того, кто по нему
идет, в конце концов совсем оставляют насекомьи рои не­
чистой совести, и он бредет дальше, хотя и полный сквер­
ны, зато невинный.

85
Строить планы. - Строить планы и вынашивать замыслы
- занятие очень приятное, и тот, у кого достало бы сил всю
свою жизнь только и делать, что строить планы, был бы
человеком вполне счастливым: но ведь и ему надо будет ино­
гда отдыхать от этого занятия, выполняя какой-нибудь план,
- вот тогда-то и придут досада и отрезвление.

86
Откуда мы глядим на идеал. - Каждый порядочный человек
помешан на своей порядочности и не может выглянуть из
нее на свободу. И если бы не добрая доля несовершенства
в нем, то из-за своей добродетельности он не смог бы при­
йти к духовно-нравственной свободе. Наши изъяны - вот
те глаза, которыми мы глядим на идеал.

87
Недобросовестная хвала. - Недобросовестная хвала оставляет
после себя в нас куда больше угрызений совести, чем недо­
бросовестная хула, - и, вероятно, лишь потому, что когда
нас перехваливают, мы компрометируем свой ум куда боль­
ше, чем когда нас чрезмерно, пусть даже несправедливо
порицают.

380

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
88

Как умирать, безразлично. - Как человек в разгар своей жиз­
ни, в полном цвете сил, думает о своей смерти, - это, ко­
нечно, очень симптоматично и многое говорит о том, что
называют его характером; но самый его смертный час, его
поведение на смертном ложе в этом смысле почти совер­
шенно безразличны. Истощенность нисходящей жизни,
особенно когда умирают старые люди, нерегулярное или
недостаточное питание головного мозга в это последнее
время, порой мучительные боли, неизведанность и новиз­
на всего этого состояния, а очень часто - припадки и ре­
цидивы суеверных впечатлений и запугиваний, гласящих,
что момент смерти неимоверно важен, потому что тогда
человек должен перейти мосты самого ужасного свойства,
- все это не позволяет рассматривать умирание как свиде­
тельство о человеке. Неправда и то, что умирающий в це­
лом честнее живущего: торжественный вид окружающих,
сдерживаемые или текущие ручьи слез и чувств склоняют
его разыгрывать то сознательную, то бессознательную ко­
медию тщеславия. Серьезность, с какою обращаются с каж­
дым умирающим, и вовсе бывает для иного презренного
бедняги изысканным наслаждением, какого он не испыты­
вал за всю свою жизнь, и своего рода возмещением ущерба
и платой за множество лишений.

89
Обычай и его жертвы. - Обычай происходит от двух идей:
«Община важнее индивида» и «Длительную выгоду следует
предпочесть мимолетной»; а отсюда следует вывод, что дли­
тельной выгоде общины безусловно следует отдавать пред­
почтение перед выгодой индивида, в особенности перед
его сиюминутным хорошим самочувствием, но и перед его
длительной выгодой и даже перед его дальнейшим суще­
ствованием. А страдает ли индивид от установления, по­
лезного общине, чахнет ли он от него, гибнет ли из-за него,
- обычай должен быть сохранен, жертва должна быть при­
несена. Но такое умонастроение возникаеттолъко у тех, ко-

ι. Смешанные мнения и изречения

38 1

торые побывают жертвой, - ведь если бы они были в ее
шкуре, то оказалось бы, что индивид может быть более важ­
ным, чем множество, а равно и то, что сиюминутное на­
слаждение, это райское мгновение, ценится, возможно, боль­
ше, чем тусклое продление безбольных и благополучных
состояний. Но философия жертвенного животного всегда
обретает голос слишком поздно, а потому дело не идет даль­
ше обычая и нравственности: а она - всего лишь перерабо­
танное в чувство воплощение обычаев, при которых люди
живут, в которых они были воспитаны - и воспитаны не
как индивиды, а как члены целого, как цифры в составе
большинства. - Таким образом беспрестанно получается,
что индивид посредством своей нравственности превраща­
ет в большинство самого себя.

90
Добро и чистая совесть. - Вы думаете, что все доброе во все
времена ходило с чистой совестью? - Наука, то есть безус­
ловно что-то очень доброе, явилась в мир без таковой и со­
вершенно лишенной всякого пафоса, скорее тайно, окольны­
ми путями, входя с укутанной головою или в маске, словно
преступница, и всегда по меньшей мере с чувствами контра­
бандистки. Предварительной ступенью, а не противопо­
ложностью чистой, доброй совести была нечистая, злая
совесть: ведь всякое добро было некогда новым, а, следо­
вательно, необычным, шедшим вразрез с обычаем, безнрав­
ственным,, и глодало сердце счастливого первооткрывателя,
словно червь.

91
Результат оправдывает намерения. - Не стоит бояться пути
к той или иной добродетели, даже если хорошо понима­
ешь, что побудительные мотивы, толкающие на этот путь,
не что иное, как эгоизм - то есть польза, личное удобство,
страх, оглядка на здоровье, репутацию или славу. Эти мо­
тивы называют неблагородными и эгоистичными: хорошо,

382

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

но если они побуждают нас к какой-нибудь добродетели,
скажем, самоотверженности, верности долгу, порядку, бе­
режливости, мере и умеренности, то надо им следовать,
какими бы эпитетами их ни награждали! Если человек до­
стигает того, к чему они его ведут, то достигнутая добро­
детель беспрерывно облагораживает дальнейшие мотивы
наших поступков - благодаря чистому воздуху, которым она
дает дышать, и душевному благополучию, которое она со­
общает, и потом мы совершаем эти поступки, исходя уже
не из тех самых, более грубых мотивов, толкавших нас на
это прежде. - Поэтому воспитание по мере возможности
должно принуждать к добродетелям, в зависимости от нату­
ры воспитанника: тогда пусть сама добродетель, этот сол­
нечный и летний воздух души, делает свое дело, добавляя
спелости и сладости.

92
Христианисты, а не христиане. - Вот вам ваше христианство!
Чтобы досадить людям, вы восхваляете «Бога и святых его»;
а уж если хотите восхвалить людей, то доводите дело до то­
го, что досадовать приходится Богу и святым его. - Желаю
вам научиться хотя бы христианской пристойности, раз
уж вам так не хватает учтивости христианского сердца.

93
Душевные ландшафты благочестивых и нечестивых. - Совер­
шенно благочестивый человек должен быть для нас пред­
метом почитания: но то же самое относится и к закончен­
ному честному, убежденному нечестивцу. Если вблизи от
человека такого типа чувствуешь себя, как вблизи высоко­
горья, где берут начало самые полноводные реки, то рядом
с благочестивым - как под крепкими, тенистыми, спокой­
ными деревьями.

ι. Смешанные мнения и изречения

з^З

94
Судебные убийства. - Два величайших судебных убийства в
мировой истории суть, говоря без околичностей, скрытые,
и хорошо скрытые само-убийства. В обоих случаях было
желание умереть; в обоих случаях меч направлялся в соб­
ственную грудь, будучи вложен в руку человеческой неспра­
ведливости.

95
«Любовь». - Тончайшая уловка, в которой христианство пре­
восходит прочие религии, - некое слово: оно говорило о
любви. Так оно стало лирической религией (в то время как в
двух других своих творениях семиты подарили миру героико-эпические религии). Есть в слове «любовь» нечто столь
многозначительное, волнующее, обращенное к памяти и
надежде, что даже нижайший разум и самое холодное серд­
це чуют какой-то отблеск этого слова. Самая смышленая
женщина и самый пошлый мужчина думают при этом о срав­
нительно наиболее бескорыстных моментах своей совмест­
ной жизни, даже если Эрос взлетал у них совсем невысоко;
а для тех бесчисленных людей, которым недостает любви
- со стороны ли родителей, детей или возлюбленных, но
в особенности - для людей утонченной сексуальности, хри­
стианство - это настоящая находка.

96
Осуществленное христианство. - И в христианстве есть эпи­
курейское умонастроение, исходящее из идеи, что от че­
ловека, своего творения и подобия, Бог может требовать
лишь возможного, а, следовательно, что христианская добро­
детельность и совершенство достижимо и нередко дости­
гается. Тогда, к примеру, вераь то, что любишь своих врагов
- даже если это всего лишь вера, плод воображения, а вовсе
не психологическая действительность (то есть не сама лю­
бовь), - безусловно, дарует счастье, покуда человек ее дей-

384

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ствительно питает (а вот почему, на этот счет психологи и
христиане, разумеется, будут судить различно). А потому
земная жизнь посредством такой веры, я имею в виду вооб­
ражение, хотела бы удовлетворять не только требованию
любить своих врагов, но и всем остальным христианским
требованиям, и на самом деле усвоить и воплотить в себе
божественное совершенство согласно призыву «Итак будь­
те совершенны, как совершен Отец ваш Небесный», наде­
ле стать блаженной жизнью. Стало быть, заблуждение может
сделать истиной обетование Христа.

97
О будущем христианства. - Можно позволить себе предпо­
ложение о том, как исчезнет христианство, и о том, в каких
местностях оно будет отступать дольше всего, если принять
в расчет, по каким причинам и где так бурно распростра­
нился протестантизм. Как известно, он обещал дать людям
все то же самое, что давала старая церковь, но куда дешевле,
то есть без дорогостоящих панихид, паломничеств, роско­
ши и великолепия священников; особенно широко он рас­
пространился среди северных народов, не так сильно, как
южные, укорененных в символике и наслаждении формами,
свойственных старой церкви: ведь у южан в христианстве
еще продолжало свою жизнь много более могучее религи­
озное язычество, в то время как на Севере христианство
означало резкий контраст и разрыв с коренной традицией,
а потому с самого начала в нем было больше умственного,
чем чувственного, но именно поэтому же - в условиях опас­
ности - больше фанатизма и твердолобости. Если удастся
лишить христианство почвы в мышлении, то очевидно, где
оно начнет исчезать: как раз там, где оно и обороняться
будет наиболее упорно. В других местах оно будет сгибать­
ся, но не ломаться, терять листву, но снова выпускать новые
листья, - потому что там на той же самой стороне были
чувства, а не мысли. А именно чувства-то поддерживают и
веру в то, что со всеми издержками церкви хозяйствовать
будет все-таки дешевле и удобнее, чем со строгими условия­
ми труда и вознаграждения: ведь какую только цену не от-

ι. Смешанные мнения и изречения

з^5

дашь за праздность (или полулень), если уже к ней привык!
Чувства протестуют против мира без христианства, потому
что в нем нужно слишком много трудиться, а рента праздно­
сти слишком мала; они берут сторону магии, иными слова­
ми - они предпочитают, чтобы за них работал Бог (oremus
nos, deus labored1).

98
Притворство и честность неверующих. - Нет на свете другой
книги, которая в таком изобилии содержит, с такой искрен­
ностью выражает то, что бывает столь приятно каждому
человеку - горячечно-восторженную блаженную задушев­
ность, готовую на жертвы и смерть, в вере и лицезрении
своей «истины» как последней истины, чем книга, повеству­
ющая о Христе: человек смышленый может усвоить из нее
все способы, какими книгу можно превратить во всемир­
ную книгу, в неразлучного друга каждого человека, а в осо­
бенности - венец всех способов, состоящий в том, чтобы
представить все уже окончательно найденным и ничего становящимся и еще зыбким. Все влиятельные книги пыта­
ются оставить такое же впечатление - будто в них очерчен
широчайший умственный и душевный горизонт и будто во­
круг сияющего из них солнца должны вращаться все ны­
нешние и будущие видимые светила. - Не обречена ли лю­
бая чисто научная книга на невлиятельность по той же са­
мой причине, по какой влиятельны названные книги? Не
суждено ли ей жить в унижении и среди униженных, а в
конце концов претерпеть распятие, но так и не восстать
из мертвых? Не являют ли собою все честные люди науки
«нищих духом» в сравнении с тем, что люди верующие про­
возглашают о своем «знании», о своем «святом» духе, уме?
Может ли какая-нибудь религия требовать большего само­
отречения, более неумолимо выталкивать из себя эгоистов,
нежели наука? - - Так или подобным образом, но во всяком
случае с некоторой долей притворства хотелось бы гово­
рить нам, если уж придется защищаться перед лицом веруI Нам - молиться, а Богу - трудиться! {лат.).

386

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ющих: ведь вряд ли можно защищаться без некоторой доли
притворства. А в собственной своей среде мы будем гово­
рить честнее: ведь тут мы пользуемся свободой, которой
тем, другим, не понять даже ради соблюдения собственного
интереса. Стало быть, долой клобук самоотречения! Мину
смирения! Куда больше и куда лучше: так звучит наша ис­
тина! Если бы наука не была связана с наслаждением от по­
знания, с пользой от познания, что толку нам было бы в на­
уке? Что иное влекло бы нас к науке, если бы нашу душу не
вела к познанию чуточка веры, любви и надежды? И хотя
«я» в науке не должно значить ничего, но в республике лю­
дей науки очень многое означает находчивое, удачливое
«я», да что там, уже даже любое честное и прилежное «я».
Уважение со стороны уважающих, радость тех, кто нам сим­
патичен или кого мы почитаем, подчас слава и умеренное
бессмертие личности - приемлемая цена за обезличенность,
не говоря уж о более скромных перспективах и наградах,
хотя большинство как раз ради них-то и присягнуло зако­
нам упомянутой республики и науки вообще и имеет обык­
новение присягать им постоянно. Если бы мы в какой-то
мере не оставались людьми ненаучными, какой прок был бы
для нас и в науке! В общем и целом, если выражаться кругло,
гладко и откровенно: для существа чисто познающего познание
было бы безразлично. - От благочестивых и верующих нас от­
личает не количество, а качество веры и благочестия: мы
бываем довольны куда меньшим. А если те станут увещевать
нас - так и будьте довольны, ну и ведите себя, как доволь­
ные! - то на это нам было бы легко ответить: «На самом
деле мы не относимся к самым недовольным! А вы, если
ваша вера дает вам блаженство, и ведите себя, как блажен­
ные! Ваши лица всегда вредили вашей вере больше, чем
наши доводы! Если бы благая весть вашей Библии была на­
писана на ваших лицах, не пришлось бы вам так упорно
требовать веры в авторитет этой книги: ваши слова, ваши
поступки должны были бы постоянно делать Библию из­
лишней, и благодаря вам постоянно должна была бы возни­
кать некая новая Библия! А так вся ваша апология христиан­
ства коренится в вашем нехристианстве; защищая христи­
анство, вы пишете свое собственное обвинительное заклю­
чение. Но если вам будет угодно выбраться из этой вашей

ι. Смешанные мнения и изречения

з^7

неудовлетворенности христианством, то примите во вни­
мание опыт двух тысячелетий: каковой, если облачить его
в скромную вопросительную форму, звучит так: "Если Хри­
стос действительно собирался спасти мир, неужели это у
него получилось?м»

99
Поэты как указатели пути в будущее. - Вся избыточная энер­
гия поэтического творчества, еще оставшаяся у современ­
ных людей, энергия, которая не уходит на организацию
жизни, без остатка должна быть посвящена одной цели - не
копированию настоящего, не воскрешению и консервации
прошлого, а указанию пути к будущему: и не в том смысле,
что поэт, словно какой-то фантазирующий политэконом,
должен предвосхищать в образе более благоприятные для
народа и общества условия жизни и способы их добиться.
Напротив, подобно тому, как художники прошлого неустан­
но работали над созданием образов богов, он будет неустанно
работать над созданием прекрасного образа человека, чутко
улавливая те случаи, где посреди нашего современного мира
и реальности, где без какой бы то ни было искусной обо­
роны и уклонения от них, еще возможна прекрасная вели­
кая душа, там, где она еще и сегодня в состоянии вопло­
титься в гармоничных, соразмерных формах, где она благо­
даря им обретает зримый образ, долговечность и качество
модели для будущего, а, значит, помогает созидать будущее,
возбуждая стремление подражать и зависть. Творения та­
ких поэтов отличались бы тем, что представали бы закры­
тыми для воздуха и жара страстей и защищенными от них:
неисправимая ошибка - дробление звука целостного чело­
веческого инструмента, язвительный смех и зубовный скре­
жет, да и все трагическое и комическое в старом, привыч­
ном смысле слова - вблизи этого нового искусства воспри­
нималась бы как докучливое архаизирующее огрубление
человеческого образа. Сила, доброта, снисходительность,
чистота и безыскусная, врожденная мера в характере дей­
ствующих лиц и в их поступках; хорошо утоптанная земля,
дающая ногам ощущение покоя и наслаждение; сияющее

$88

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

небо, отражающееся на лицах и событиях; знание и искус­
ство, слившиеся в новом единстве; дух без высокомерия и
ревности, сожительствующий со своей сестрою, душой, и
выманивающий из антагонизмов грацию весомости, а не
ожесточенность раздора: - все это было бы чем-то объемлю­
щим, всеобщим, составляющим золотой фон, на котором
лишь тогда нерезкие различия воплощенных идеалов со­
ставили бы настоящую картину- картину неуклонно расту­
щего человеческого величия. - В эту поэзию будущего ведет
некоторый путь от Гете, но нужны хорошие разведчики та­
кого пути и прежде всего - куда большая сила, чем у нынеш­
них поэтов, то есть законченных изобразителей полужи­
вотного и незрелости, неумеренности, принимаемых за
силу и природу.

100

Муза в качестве Пентесилеи. - «Уж лучше погибнуть, чем быть
непривлекательной женщиной». Если уж так мыслит Муза,
то снова близок конец ее искусства. Однако развязка быва­
ет не только у трагедий, но и у комедий.

ιοί
Каков окольный путь к прекрасному. - Если прекрасное равно­
значно отрадному - а ведь некогда так и пели Музы, - то
полезное нередко бывает окольным путем, с необходимо­
стью приводящим к прекрасному, и в состоянии с полным
правом отвести близорукий упрек живущих только сегодг
няшним днем людей, не желающих ждать и думающих полу­
чить все хорошее без окольных путей.

юг
В извинение кое-какой вины. - Безусловная воля к созиданию
и пристальное внимание ко всему внешнему, свойственные
художникам, не дают им стать прекрасней и лучше как лич-

ι. Смешанные мнения и изречения

з^9

ностям, то есть созидать самих себя, - пусть даже их често­
любие достаточно велико, чтобы вынуждать их и в обще­
нии с другими всегда проявлять себя доросшими до расту­
щей красоты и величия своих творений. В любом случае
им дана лишь строго определенная мера силы: сколько ее
они используют на себя - а как это могло бы пойти на поль­
зу и их творениям} - И наоборот.

юз
Удовлетворять вкусам элиты. - Если чьим-то искусством «до­
вольны лучшие его эпохи», то это верный признак того,
что вкусам лучших следующей эпохи оно не удовлетворит:
правда, он «жил для всех времен» - одобрение лучших га­
рантирует славу.

104

Из одного куска. - Если в своей книге или творении искусства
автор предстает как бы сделанным из одного куска, он со­
вершенно искренне верит, что это превосходно, и бывает
оскорблен, когда другие находят это отвратительным, пере­
соленным или хвастливым.

105

Язык и чувство. - Язык дан нам не для того, чтобы переда­
вать чувство- это видно по тому факту, что все простые лю­
ди стыдятся подыскивать слова для выражения своих са­
мых сильных волнительных состояний: они передают их
только с помощью действий, да и тут краснеют, если другие,
как им кажется, угадывают их мотивы. Среди поэтов, кото­
рым божество в общем отказало в такого рода стыде, наи­
более благородные очень скупы на слова в выражении чув­
ства, и можно заметить у них некоторую принужденность,
в то время как те, которые и пишут-то ради чувства, в прак­
тической жизни, как правило, бывают бесстыжими.

390

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
юб

Заблуждение по поводу одного лишения. - Кто не отходил на­
долго от какого-нибудь искусства целиком и полностью, а
постоянно жил в нем, тот не может даже примерно пред­
ставить себе, сколь малого лишается человек, живущий без
этого искусства.

107

В три четверти силы. - Автор, создавая творение, которое
хочет производить впечатление здорового, должен вкла­
дывать в него самое большее три четверти своей силы. А
вот если он подошел к крайним пределам этой силы, то тво­
рение возбуждает воспринимающего и отпугивает его сво­
ей напряженностью. Все хорошие вещи немного небрежны
и лежат, словно коровы на лугу.

ю8
Выпроваживать голод из дому. - Тончайшие яства для голод­
ного ничем не отличаются от самой грубой пищи - поэто­
му художники более притязательные не станут и думать о
том, чтобы приглашать на свои трапезы голодающих.

log
Жизнь без искусства и вина. - С творениями искусства дело
обстоит так же, как с вином: а еще лучше оно обстоит, если
не нуждаться ни в том, ни в другом, пить только воду и если
вода сама по себе все вновь превращается в вино из вну­
треннего огня, из внутренней сладости души.

но
Гений-хищник. - Хищный гений в искусствах, способный вво­
дить в заблуждение даже самые тонкие умы, появляется,

ι. Смешанные мнения и изречения

39 1

когда кто-то смолоду без колебаний смотрит на все хорошее
как на предоставленную любому охотнику добычу, если толь­
ко оно прямо не защищено законом как собственность опре­
деленного лица. А ведь все хорошее, что создали прежние
времена и мастера, свободно лежит кругом, огороженное
и охраняемоетолько почтительной робостью немногих
понимающих: этим немногим в силу нехватки стыда и дает
отпор такой гений, собирая в кучу богатство, которое уже
само по себе в свою очередь вызывает почтение и робость.

111

К поэтам, воспевающим большие города. - По садам нынешней
поэзии можно заметить, как близко от них находятся кло­
аки больших городов: к аромату цветов тут примешано то,
что говорит о мерзости и гнили. - Я с болью задаю вопро­
сы: так ли уж нужно вам, поэты, все время приглашать в
крестные отцы язвительные остроты и грязь, когда кре­
стить должны какое-нибудь невинное и прекрасное ощуще­
ние? Неужто надо непременно нахлобучивать на вашу бла­
городную богиню шутовской, балаганный колпак? Но по­
чему эта нужда, эта необходимость? - Как раз потому, что
вы живете слишком близко от клоак.

112

О соленой речи. - Еще никто не объяснил, почему греческие
писатели употребляли выразительные средства, в столь не­
слыханном изобилии и силе находившиеся в их распоря­
жении, с такою невероятной скупостью, что в сравнении
с ними любая написанная после греков книга кажется кри­
чащей, пестрой и натянутой. - Говорят, что в местах возле
льдов Северного полюса, так же как и в самых жарких стра­
нах, солью пользуются более скупо, зато жители равнин и
морских побережий в зонах, умеренней нагреваемых солн­
цем, употребляют ее в очень больших количествах. Так,
может быть, и грекам соль и приправы нужны были не в
такой степени, как нам, по двойной причине - потому что

392

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

хотя их интеллект был холоднее и яснее, но их страстный
природный характер - намного более тропическим, неже­
ли наши?

^3

Самый свободный из писателей. - Как же можно в книге для
свободных умов оставить без упоминания Лоренса Стерна,
его, которого Гёте чтил как свободнейший ум своей эпохи!
Пусть же он довольствуется здесь честью быть названным
свободнейшим из писателей всех времен, в сравнении с
которым все остальные кажутся неповоротливыми, неот­
есанными, нетерпимыми и мужицки-прямолинейными. И
достохвальна в нем, пожалуй, не законченная, ясная, а «бес­
конечная мелодия» - если этим словом обозначить стили­
стическое направление в искусстве, в котором определен­
ная форма постоянно ломается, сдвигается, переводится
в неопределенную, а потому означает одно, но в то же са­
мое время и другое. Стерн - великий мастер двусмысленно­
сти, если это слово, как и следует, понимать гораздо шире,
чем делают обычно, подразумевая отношения между по­
лами. Можно считать пропавшим того читателя, который
в любой момент хочет точно знать, что Стерн думает о том
или ином предмете на самом деле, смеется ли он над ним
или сохраняет серьезную мину: он-то ведь умеет выразить
то и другое одной складкой своего лица; он и сам это пони­
мает и даже хочет быть одновременно и правым и непра­
вым, связать в один узел глубокомыслие и фарс. Его отступ­
ления от темы - зараз продолжение рассказа и дальнейшее
развитие истории; его сентенции содержат в себе одновре­
менно иронию по поводу всего сентенциозного, его отвра­
щение ко всему серьезному связано со склонностью избе­
гать поверхностного, верхоглядного подхода к любой теме.
Поэтому у настоящего читателя он вызывает чувство неуве­
ренности в том, идет ли он, стоит или лежит: чувство, боль­
ше всего похожее на ощущение парения. Самый гибкий из
авторов, он сообщает гибкость и своему читателю. Мало
того, Стерн внезапно меняет роли и тут же превращается
в читателя, не переставая быть автором; его книга подобна

ι. Смешанные мнения и изречения

393

спектаклю внутри спектакля, театральной публике, сидя­
щей напротив другой театральной публики. Читателю при­
ходится отдаваться на милость или немилость Стерновского настроения - хотя, впрочем, можно ожидать, что оно
будет милостивым, всегда будет милостивым. - Странно и
поучительно отношение к этой коренной двусмысленности
Стерна такого большого писателя, как Дидро: оно тоже было
двусмысленным - а как раз это и есть подлинно Стерновский сверх-юмор. Подражал ли он ему в своем «Жаке-фата­
листе», восхищался ли им, издевался ли над ним, пароди­
ровал ли его? - этого до конца не разобрать, да, возможно,
как раз этого и хотел автор. Именно такое сомнение вну­
шает французам несправедливость в отношении этого творе­
ния их первого мастера (которому не приходится краснеть
перед лицом любого древнего и нового). Именно юмор - и
в особенности это юмористическое отношение к самому
юмору - французы воспринимают слишком серьезно. - На­
до ли добавлять, что сред»всех великих писателей Стерн
- наихудший образец и истинно неподражаемый автор и
что даже Дидро пришлось поплатиться за свою отважную
попытку подражания? То, чего хотели и что умели хорошие
французы, а до них - некоторые греки как прозаики, прямо
противоположно тому, чего хотел и что умел Стерн: как
именно мастерское исключение он возвышается над тем,
чего требовали от себя все художники в литературе: дис­
циплины, законченности, характера, неизменного плана,
обозримости, простоты, сдержанности в походке и выра­
жении лица. - Увы, человек Стерн, кажется, был только
родственником писателя Стерна: его беличья душа скакала
с ветки на ветку с необузданной возбужденностью; ему бы­
ло знакомо все, что лежит между возвышенным и подлым;
он сиживал на всяком месте, всегда с бесстыжими водяни­
стыми глазами и сентиментальным выраженьем лица. Он
обладал, если язык не устрашится такого словосочетания,
жестоким добродушием и в усладах затейливого, даже ис­
порченного воображения отличался чуть ли не слабоумной
грацией невинности. Такой плотской и душевной двусмыс­
ленности, такого свободомыслия, доходящего вплоть до
всех жилок и мускулов тела, как у него, не было, наверное,
ни у одного другого человека.

394

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
114

Отборная реальность. - Как хороший прозаик употребляет
только те слова, что входят в обиходный язык, но далеко
не все входящие в него слова, - именно благодаря этому и
возникает отборный стиль, - так и хороший поэт будущего
станет изображать только реальное, целиком откинув все
фантастические, полные суеверий, наполовину достовер­
ные, ослабшие сюжеты, на которых прежние поэты пыта­
ли свои силы. Только реальность, но далеко не всякая ре­
альность! А лишь отборная реальность!

115

Подвиды искусства. - Наряду с подлинными видами искус­
ства - искусством великого покоя и искусством великого
движения - есть еще его подвиды: ищущее покоя, чванное
искусство и искусство возбужденное; оба хотят, чтобы их
слабость принимали за силу, а их самих - за виды подлин­
ного искусства.

и6
Нынешняя нехватка красок для героического. - Истинные по­
эты и художники современности любят писать свои карти­
ны на фоне, переливающемся красной, зеленой, серой и
золотой красками - на фоне возбужденно-нервозной чувствен­
ности: уж в ней-то дети века сего знают толк. И в этом есть
отрицательная сторона - конечно, если глядеть на их кар­
тины не глазами века сего, - ведь так и кажется, что в вели­
чайших из изображенных ими образов присутствует нечто
мелькающее, подрагивающее, мельтешащее: вот и не ве­
ришь, что эти герои способны на героические деяния, - в
лучшем случае они способны на героизирующие, хвастли­
вые злодеяния.

ι. Смешанные мнения и изречения

395

117

Перегруженный стиль. - Перегруженный стиль в искусстве
- результат оскудения организующей силы при расточи­
тельном изобилии средств и замыслов. - В первоначальной
стадии искусства иногда можно обнаружить прямую про­
тивоположность этому.

и8
Pulchrum estpaucorum hominum1. - Историческая наука и опыт
говорят нам, что все многозначительно-чудовищное, таин­
ственно возбуждающее фантазию и уносящее ее за пределы
реального и будничного, старшем растет изобильнее, чем
прекрасное в искусстве и преклонение перед ним, - и что
оно снова распускается в преизбытке, как только помрача­
ется чувство прекрасного. Видимо, для подавляющего боль­
шинства оно представляет собою более сильную потреб­
ность, чем прекрасное: и, вероятно, оттого, что оказывает
более сильное наркотическое воздействие.

119

Истоки удовольствия от произведений искусства. - Если заду­
маться о самых первых зародышах художественного вкуса
и задаться вопросом о том, какие различные виды наслаж­
дения порождали первенцы искусства, к примеру, у перво­
бытных народов, то первым делом обнаруживается наслаж­
дение от пониманиятого, что имеет в виду другой; искусство
тут - своего рода предложение загадок, которое дает от­
гадывающему насладиться своей быстрой сообразительно­
стью и проницательностью. - Затем, рассматривая самое
примитивное произведение искусства, вспомним о том,
что человеку было приятно при его восприятии, а потому
вызывало у него наслаждение, - к примеру, когда художник

ι Понимать прекрасное дано немногим (лат. ) — Гораций. Сатиры,
Ig, 44·

396

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

указывал на охоту, победу, свадьбу. - С другой стороны, изо­
браженное вызывает чувства возбуждения, растроганно­
сти, воодушевления - скажем, если воспевается мщение и
опасность. Тогда наслаждение заключается в самом возбуж­
дении, в победе над скукой. - Нам может доставлять боль­
шое наслаждение, которое мы в таком случае относим на
счет искусства, и воспоминание о неприятности, оставшей­
ся позади, или если она как тема произведения искусства
представляет нас самих слушателям интересными (напри­
мер, когда певец описывает злоключения отважного море­
хода). - Более тонкий вид наслаждения - уже та радость,
что возникает при виде всего правильного и симметрич­
ного в линиях, моментах, ритмах; ведь благодаря извест­
ному подобию пробуждается чувство всего упорядоченно­
го и правильного в жизни, а только ему одному мы и обяза­
ны хорошим самочувствием: в культе симметрии человек,
стало быть, бессознательно почитает правило и равномер­
ность как источник всего полученного в жизни счастья; это
наслаждение - своего рода благодарственная молитва. Лишь
при известном пресыщении этим последним видом наслаж­
дения возникает еще более тонкое чувство того, что ра­
дость может доставлять и нарушение симметрии и упоря­
доченности; это бывает, к примеру, когда соблазняет поиск
разумного в том, что кажется абсурдом, - тогда, как форма
эстетического разгадывания загадок, возникает какой-то
более высокий вид упомянутого вначале наслаждения от
искусства. - Тот, кто продолжит эти размышления, поймет,
от какого типа гипотез, призванных объяснить эстетиче­
ские явления, здесь совершен радикальный отказ.

120

Не вплотную. - Хорошим мыслям вредит, если они следуют
друг за другом слишком скоро; тогда они заслоняют друг
другу перспективу. - Поэтому величайшие художники и пи­
сатели так обильно пользовались посредственным.

ι. Смешанные мнения и изречения

397

121

Грубость и слабость. - Художники всех эпох обнаруживали,
что в грубости заключается какая-то сила и что не всякий
может быть грубым, даже если этого хочет; и точно так же
на чувство сильно воздействуют некоторые формы слабо­
сти. Отсюда возникло немало суррогатных эстетических
приемов, полностью удержаться от которых бывает трудно
даже самым великим и добросовестным художникам.

122

Хорошая память. - Иной человек только потому не стано­
вится мыслителем, что его память слишком хороша.

123

Возбуждение голода вместо утоления. - Великие художники мнят
будто целиком и полностью захватывают и удовлетворяют
своим искусством душу: а на самом деле, и сплошь да рядом,
к их горестному разочарованию, эта самая душа благодаря
их трудам становится тем более широкой и неудовлетво­
ренной, так что десяток самых больших художников могут
броситься в ее глубины, но так и не насытить ее.

124

Чего боятся художники. - Страх перед тем, что в жизненность
их персонажей не поверят, может соблазнить художников
с пониженным вкусом на создание таких типов, которые
ведут себя как бешеные, так же как, с другой стороны, грече­
ские художники начального периода в искусстве, движи­
мые тем же самым страхом, даже умирающих и тяжелора­
неных изображали с тою улыбкой, что казалась им живей­
шим признаком жизни, - не заботясь о том, какие черты
придает природа людям с еле теплящейся жизнью, уже по­
чти расставшимся с нею.

398

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

Круг должен замкнуться. - Тот, кто следует путями какой-ни­
будь философии или вида искусства до самого их конца, да
еще и обдумывает этот конец, на основании своего внут­
реннего опыта понимает, почему последующие мастера и
наставники отвращались от них к какому-то новому пути,
и нередко с пренебрежительным выраженьем лица. Ведь
круг обязан замкнуться, - но отдельные люди, пусть даже
самые великие, прочно сидят на своей точке окружности
с неумолимою миной упорства, словно этот круг замкнуть­
ся не имеет права.

126

Старое искусство и современная душа. - Каждое искусство ста­
новится все более пригодным для выражения душевных
состояний - более взволнованных, более нежных, более
решительных, более страстных, - а потому более поздние
художники, избалованные этими выразительными сред­
ствами, ощущают некоторое неудобство, имея дело с тво­
рениями искусства прежних эпох, словно древним не хва­
тало как раз только средств ясного выражения своей души,
а может быть, даже некоторых технических предпосылок;
и они полагают, что обязаны тут помочь делу, - потому что
верят в подобие, даже тождество душ. В действительности
же души самих этих старых мастеров еще были какими-то
другими, может быть, и более великими, но более холодными
и еще питавшими отвращение ко всему возбуждающе-ожив­
ленному: мера, симметрия, пренебрежение ко всеми мило­
му и прелестному, бессознательная терпкость и утренняя
свежесть, уклонение от страсти, словно искусству суждено
от нее погибнуть, - все это составляет образ мыслей и нрав­
ственность всех старых мастеров, отбиравших свои выра­
зительные средства и одухотворявших их в рамках этой же
нравственности не случайным, а необходимым образом.
- Но можно ли, понимая все это, отказывать всем более
поздним художникам в праве одушевлять древние творения
на лад своей собственной души? Нет, ведь те способны про-

ι. Смешанные мнения и изречения

399

должать свою жизнь лишь потому, что мы наделяем их сво­
ей душою: только каша кровь и подталкивает их к тому, что­
бы заговаривать с нами. Их истинно «историческое» про­
чтение обращалось бы к призракам на языке призраков.
- Воздать честь великим художникам прошлого можно, не
столько проявляя ту неплодотворную робость, которая ста­
рается точно воспроизвести каждое слово, каждую ноту
так, как они были написаны, сколько делая энергичные по­
пытки помогать им все снова возвращаться к жизни. - И
то сказать: представим себе, что Бетховен вдруг явился сре­
ди нас и слушает одно из своих произведений, исполняемое
в манере новейшей проникновенности и нервной утончен­
ности, прославившей наших мастеров интерпретации, вероятно, он долго стоял бы, не зная, что сказать и поднять
ли руку для проклятья или для благословения, но наконец,
возможно, произнес бы: «Да-а, ну и дела... Это ни мое, ни
не мое, а что-то третье, - по мне, так есть в этом и кое-что
верное, хотя это не то верное. Но смотрите сами, как с этим
быть, ведь слушать в любом случае вам, - а правы-то живые,
как говорит наш Шиллер. Ну так и будьте себе правыми, а
мне позвольте ретироваться».

127

Против порицающих краткость. - Краткословие может быть
плодом и урожаем обильного долгомыслия; но читатель,
если он новичок на этой ниве и еще совсем не размышлял
тут, видит во всяком краткословии что-то подобное эмбри­
ону - не без укоризненного жеста в сторону автора: а зачем
тот ставит ему на пиршественный стол еще и что-то недоросшее, незрелое?

128

Против близоруких. - Уж не думаете ли вы, что если вам все
дают (и должны давать) по кусочкам, так, значит, и ника­
кого целого нет?

400

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
129

Читатели сентенций. - Самые плохие читатели сентенций
- друзья их автора, в том случае, если они ревностно стара­
ются из всеобщего догадкою вывести особенное, которому
сентенция обязана своим возникновением: ведь таким разнюхиваньем они сводят на нет все усилия автора; вот они
и получают в награду - и по заслугам - не философское на­
строение и поучение, а в лучшем или худшем случае не боль­
ше, чем удовлетворение вульгарного любопытства.

13°
Читательская невоспитанность. - Двойная невоспитанность
читателя в отношении автора заключается в том, чтобы
вторую его книгу хвалить (или наоборот) за счет первой,
да еще и ждать от него за это благодарности.

131
Захватывающие моменты в истории искусства. - Изучая исто­
рию какого-нибудь искусства, к примеру, историю грече­
ского красноречия, и переходя от одного мастера к друго­
му, при виде этой неуклонно усиливающейся рассудитель­
ности и при необходимости выслушать старые законы и
самоограничения ораторов вкупе с вновь появившимися,
в конце концов оказываешься в мучительно-напряженном
состоянии: понимаешь, что лук должен сломаться и что так
называемая неорганическая композиция, занавешенная и
замаскированная самыми удивительными средствами вы­
ражения - в данном случае затейливый азианский стиль,
- некогда была необходимостью и чуть ли не благодеянием.

132
К великанам искусства. - Из-за той страстной увлеченности
каким-нибудь предметом, которую ты, великан, вносишь в

ι. Смешанные мнения и изречения

4° λ

мир, уродуется разум множества людей. И знать об этом те­
бе горестно. Но с гордостью и наслаждением носит свой
горб увлеченный тобою человек: посему утешься тем, что
благодаря тебе счастья в мире стало больше.

!33
Эстетически бессовестные. - Истинные фанатики той или
иной партии в искусстве - это те совершенно нехудоже­
ственные натуры, которым недоступны даже элементарные
основы искусствознания и ремесленной стороны искусст­
ва, но которых сильнейшим образом захватывают все эле­
ментарные воздействия искусства. Для них не существует
эстетической совести - а потому нет ничего, что могло бы
удержать их от фанатизма.

134
Как в современной музыке должна двигаться душа. - Эстетичес­
кую задачу, которую современная музыка пытается решить
в том, что нынче очень внушительно, но туманно называют
«бесконечной мелодией», можно уяснить себе, если вхо­
дить в море, постепенно теряя дно под ногами и наконец
предавшись на волю волнующейся стихии: тут уж нужно
плыть. Во всей прежней, старой музыке, нужно было пля­
сать, грациозно, торжественно или страстно двигаясь в бо­
лее быстром или более медленном ритме, причем нужное
для этого мерило - соблюдение определенных уравнове­
шивающих темповых и динамических соотношений - вы­
нуждало душу слушателя к постоянной рассудительности: и
очарование той музыки зиждилось на контрасте этого про­
хладного сквознячка, которым тянуло от такой рассудитель­
ности, и согревающего дыхания, исходившего от восхище­
ния музыкой. - Рихард Вагнер выбрал иной род движения
души, который, как уже сказано, родствен плаванию и па­
рению. Это, вероятно, важнейшая из всех его новаций. Его
знаменитое художественное средство, возникшее от тако­
го выбора и ему соответствующее - «бесконечная мелодия»,

402

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

- стремится нарушать всякую темповую и динамическую
соразмерность, порою даже поиздеваться над нею, и он
неистощим в изобретении таких эффектов, которые на слух
прежних времен звучали бы как ритмический абсурд и ко­
щунство. Он страшится застывания, кристаллизации, пре­
вращения музыки в архитектуру - и вот сталкивает двух­
тактный ритм с трехтактным, нередко вводя пяти- и семитакты, сразу повторяет фразу, но в увеличении, растягивая
ее во времени в два или в три раза. Некритическое подра­
жание такому искусству может поставить музыку в очень
опасное положение: одичание, упадок ритмики всегда жда­
ли своего часа в тайнике рядом с чрезмерно развитым чув­
ством ритма. Эта опасность станет особенно большой, если
такая музыка будет все теснее смыкаться с не воспитанным
и не пронизанным более высокой выразительностью сце­
ническим искусством и языком жестов, лишенным всякой
меры, да и не способным сообщить никакой меры льнущей
к нему стихии - слишком женской сущности музыки.

135
Поэт и действительность. - Муза поэта, не влюбленного в дей­
ствительность, и сама не будет действительностью - она
родит ему детей с пустыми глазами и уж слишком худосочных.

136
Средства и цель. - Цель в искусстве не оправдывает средства:
но оправданные средства могут здесь оправдать цель.

137
Самые скверные из читателей. - Самые скверные из читателей
- те, которые ведут себя, как мародерствующие солдаты:
они отбирают себе то, что им нужно, мажут грязью и пере­
ворачивают вверх дном оставшееся, а потом еще сквернос­
ловят по поводу всего вместе.

ι. Смешанные мнения и изречения

4°3

i38

Признаки хорошего писателя. - Всем хорошим писателям при­
сущи два качества: они предпочитают, чтобы их понимали,
а не дивились на них; и они не пишут для читателей колких
и слишком острых.

139
Смешанные жанры. - Смешанные жанры в искусствах - сви­
детельства недоверия, какое их творцы испытывали в от­
ношении своих сил; они искали вспомогательных сил, за­
ступников, укрытий; таковы поэты, которые призывают
на помощь философию, композиторы - драму, мыслители
- риторику.

140

Помалкивать. - Автор должен держать язык за зубами, ког­
да открывает рот его творение.

ι4ι
Знак различия. - Все поэты и писатели, влюбленные в пре­
восходную степень, хотят большего, чем могут.

142

Холодные книги. - Хороший мыслитель рассчитывает на чи­
тателей, способных разделить чувством счастье, заключен­
ное в хорошем мышлении: при таком условии книга, кото­
рая выглядит холодно и трезво, если глядеть на нее под нуж­
ным углом, играет в солнечном блеске светлого умственного
веселья и может оказаться истинной отрадою души.

404

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

Уловка неуклюжих. - Неуклюжий мыслитель обычно выби­
рает в наперсницы болтливость или напыщенность: с по­
мощью первой он думает придать себе подвижность и лег­
кую поступь, с помощью второй создает видимость, будто
его натура есть проявление свободной воли, художествен­
ного замысла, - чтобы не терять достоинства, требующего
медлительности движений.

144
О барочном стиле. - Если мыслитель и писатель не чувствует
себя рожденным или воспитанным для диалектики и чет­
кой артикуляции идей, он непроизвольно хватается за ри­
торику и драматические приемы: ведь в конечном счете речь
для него идет о том, чтобы сделать себя понятным и посред­
ством этого обрести власть, все равно как - то ли ведя к
себе чувство гладкою тропой, словно пастух, то ли внезап­
но нападая, словно разбойник. Это относится как к изо­
бразительным, так и к мусическим искусствам, где ощуще­
ние нехватки диалектики или слабости выразительных и
повествовательных возможностей вместе с избыточным,
напирающим инстинктом формообразования извлекают
на свет божий тот род стиля, который называют барочным
стилем. - Впрочем, это слово сразу вызывает пренебрежи­
тельное чувство только у людей мало осведомленных и вы­
сокомерных. Барочный стиль возникает всякий раз в пору
упадка всякого большого искусства, когда непомерно воз­
растают требования к классическим выразительным сред­
ствам искусства, это - естественное событие, и смотреть
на него надо, конечно, с печалью - ведь оно предшествует
ночи, но одновременно восхищаясь свойственными ему
выразительными и повествовательными возможностями.
Сюда относится уже хотя бы выбор сюжетов и тем высшей
драматической напряженности, которые заставляют бить­
ся сердце и без искусства, ведь чувству поразительно близки
небеса и преисподняя; затем - красноречие сильных аф­
фектов и жестов, возвышенно-ужасного, больших масс, во-

ι. Смешанные мнения и изречения

4°5

обще количества как такового, как все это возвещает о себе
уже у Микеланджело, отца или деда итальянских художни­
ков барокко: сумрачные, просветленные или пламенные
блики на таких крепко сбитых формах; помимо этого, бес­
прерывные новации в сфере средств и целей, новаций, ко­
торые энергично акцентируются художниками для худож­
ников, тогда как профану приходится воображать, будто
он видит перед собою беспрестанное непроизвольное из­
лияние всех рогов изобилия какого-то исконного, естест­
венного искусства: все эти качества, которыми славится
барочный стиль, невозможны, непозволительны в более
ранние, предклассическую и классическую эпохи каждого
вида искусства - такого рода изысканные лакомства долго
висят на дереве запретными плодами. - Как раз в наши дни,
когда музыка вступает в эту последнюю эпоху, можно озна­
комиться с феноменом барочного стиля в его сугубой пыш­
ности и путем сравнения узнать отсюда многое о прежних
эпохах: ведь начиная с времен греков барочный стиль по­
являлся уже не раз, в поэзии, красноречии, прозе, скульп­
туре, а также в известном смысле и в архитектуре, - и всякий
раз этот стиль, хотя ему не хватает высшего благородства,
благородства невинного, бессознательного, победоносно­
го совершенства, доставлял удовольствие и многим из чис­
ла лучших и серьезнейших людей своей эпохи: потому-то,
еще раз будь сказано, было бы высокомерием без околично­
стей судить о нем пренебрежительно, каким бы счастливым
ни считал себя всякий, чей вкус благодаря ему не оказался
невосприимчивым к стилю более чистому и значительному.

45
Ценность честных книг. - Честные книги внушают читателю
честность - по меньшей мере тем, что вызывают на себя
его ненависть и отвращение, которые в противном случае
хитрое благоразумие предпочло бы припрятать. Можно
ведь ополчиться против книги, изо всех сил удерживаясь
от этого в отношении человека.

4о6

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
146

Каким образом искусство создает партию. - Отдельные красоты
общий волнующий ход действия, увлекательные и потряса­
ющие настроения финала - столь многое в художественном
произведении буцет еще доступно и большей части профанов:
и в эпоху искусства, когда большую массу профанов старают­
ся перетянутьна. сторону художников, то есть создать партию,
возможно, чтобы сохранить искусство, натурам творчес­
ким лучше всего будет большего и не давать - они не должны
разбрасывать свои силы на поприще, где никто не скажет
им спасибо. Выходить за эти пределы - подражать природе,
органически допускающей формообразование и рост, - озна­
чало бы в данном случае бросать семена на камни.

Как величие достигается в ущерб истории. - Каждый более позд­
ний мастер, вовлекающий вкус ценителей искусства в свою
орбиту, невольно становится причиной отбора и переоцен­
ки прежних мастеров и их творений: то, что в них созвуч­
но и близко ему, то, что в них предвосхищает и предвоз­
вещает его, считается отныне по-настоящему значительным
в них и в их творениях - плод, в котором обычно скрыва­
ется червь великого заблуждения.

148
Как искусство ловит на крючок эпоху. - Стоит только с помо­
щью всех ухищрений художников и мыслителей обучить
людей испытывать почтение к своим изъянам, к своей умст­
венной нищете, к своим бессмысленным иллюзиям и стра­
стям - а это можно сделать, - стоит только показывать им
лишь возвышенную сторону преступления и безумия, сен­
тиментальное и душещипательное - в состоянии слабости
всех безвольных и слепо преданных, а довольно часто быва­
ло и такое, - и вот уже применен способ внушить даже эпохе,
совершенно чуждой искусству и философии, горячечную

ι. Смешанные мнения и изречения

4°7

любовь к философии и искусству (а особенно - к художникам
и мыслителям как личностям), а при скверных обстоятель­
ствах это, может быть, и единственный способ сохранить
существование столь нежных и уязвимых созданий.

И9
Критика и радость. - Критика, односторонняя и несправед­
ливая, равно как и разумная, доставляет критикующему так
много удовольствия, что каждому делу, каждому поступку,
вызывающему много критики со стороны множества лю­
дей, мир обязан благодарностью: ведь за критикой тянется
блистательный шлейф из радости, остроумия, восхищения
собой, гордости, нравоучения, желания исправить. - Бог
радости сотворил плохое и посредственное по той же са­
мой причине, что и хорошее.

15°

Прыгнуть выше головы. - Когда художник хочет быть больше
чем художником, к примеру, набатом нравственности для
своего народа, то в конце концов, себе в наказание, влю­
бляется в чудовище из морали - и Муза смеется над ним:
ведь из ревности эта вообще-то очень добродушная богиня
может и осерчать. Вспомним о Мильтоне и Клопштоке.

15 1

Стеклянный глаз. - Направленность таланта на моральные
темы, личности, мотивы, на прекрасную душу произведе­
ния искусства - это порой всего лишь стеклянный глаз, ко­
торый вставляет себе художник, литейный прекрасной ду­
ши: результат оказывается весьма странным - этот глаз в
конце концов становится-таки живою природой, хотя и гля­
дящей как-то криво, но и обычным такой результат оказы­
вается тоже - все думают, будто видят перед собою приро­
ду, а не холодное стекло.

4о8

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
152

Писательство и воля к победе. - Писательство, очевидно, всег­
да свидетельствует о победе, а точнее, о преодолении себя,
которое нужно сообщить другим для их пользы; есть, прав­
да, авторы-диспептики, пишущие как раз только потому,
что не могут чего-то переварить или даже потому, что оно
уже навязло у них в зубах: своим раздражением они непро­
извольно пытаются вызвать досаду и у читателя, а, значит,
подчинить его себе; это говорит о том, что и они хотят по­
беждать - но только других.

153
«Хорошая книга спешки ne любит». - У любой хорошей книги
терпкий вкус, когда она выходит в свет: на ней лежит грех
новизны. К тому же книге вредит ее живой автор, если он
известен и о нем говорят: ведь все обычно путают автора
с его произведением, аромату, сладости и золотому блеску
которого предстоит проявиться лишь спустя годы - от забот­
ливого попечения со стороны нарастающего, потом старо­
го и наконец традиционного почитания. Не один час дол­
жен пролететь над книгой, не один паук - соткать на ней
свою паутину. Хорошие читатели делают книгу все лучше,
а хорошие противники дают ей отстояться, словно вину.

154
Необузданность как художественный прием. - Художники хо­
рошо понимают, что значит использовать необузданность
как художественный прием, чтобы создать впечатление бо­
гатства. Это входит в число невинных хитростей для со­
блазнения душ, хитростей, в которых должны знать толк
художники: ведь в их мире, ориентированном на видимость,
и приемы создания видимости тоже не обязательно долж­
ны быть настоящими.

ι. Смешанные мнения и изречения

4°9

155
Спрятанная шарманка. - 1ении лучше, чем таланты, разбира­
ются в том, как прятать шарманку, поскольку располагают
более пышной драпировкой: но, в сущности, и они могут
только переигрывать заново все те же свои старые семь пьес.

156
Имя на титульном листе. - Если имя автора напечатано на
книге, то это, конечно, нынче обычай и чуть ли не долг, но
это и главная причина того, что книги так мало воздейству­
ют на умы. Ведь коли они хороши, то они более ценны, не­
жели личности, будучи квинтэссенциями последних; но как
только автор дает о себе знать через титульный лист, эта
квинтэссенция снова разбавляется со стороны читателя
стихией личного, даже слишком личного, а, значит, книга
не достигает своей цели. Честолюбие интеллекта проявля­
ется в том, чтобы казаться уже неличным.

157
Самая острая критика. - Острее всего та критика человека
или книги, которая показывает их идеал.

ι58
Недостаток и отсутствие любви. - Всякая хорошая книга на­
писана для определенного читателя и его характера и как
раз поэтому не пользуется расположением всех остальных
читателей, подавляющего их большинства: вот почему у ее
доброго имени узкая опора, и для укрепления ему нужно
много времени. Книга посредственная и плохая такова имен­
но потому, что хочет нравиться многим - и нравится им.

4ίο

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
159

Музыка и болезнь. - Опасность новой музыки заключается в
том, что она подносит к нашим губам чашу блаженства и
великолепия с такой настойчивостью и с видимостью нрав­
ственного экстаза, что даже люди умеренные и благород­
ные всегда отпивают из нее на несколько капель больше,
чем следовало бы. Такое минимальное излишество, повто­
ряясь постоянно, в конце концов может, однако, привести
к более глубокому потрясению и подрыву духовного здоро­
вья, чем какой-нибудь грубый эксцесс: поэтому не остается
ничего другого, как только в один прекрасный день бежать
из этого грота нимф, через морские волны и опасности дер­
жа путь к дыму Итаки и объятьям более простой и человеч­
ной супруги.

ι6ο
Выгода для противников. - Книга, полная ума, сообщает его
и своим противникам.

ι6ι
Юность и критика. - Критиковать книгу - для юношей это
значит всего лишь не подпускать к себе ни одной ее продук­
тивной мысли, защищаясь руками и ногами. Юноши живут
в состоянии самообороны от всего нового, чего они не мо­
гут полюбить целиком и полностью, и при этом всякий раз,
как только у них есть такая возможность, совершают не­
нужное преступление.

1Ô2

Эффект количества. - Величайший парадокс в истории по­
этического искусства заключается в том, что во всем со­
ставлявшем славу древних поэтов иной поэт может быть
варваром, то есть полным изъянов и кривым с головы до

ι. Смешанные мнения и изречения

41 *

пят, и все-таки остается величайшим поэтом. Ведь так дело
и обстоит с Шекспиром, который в сравнении с Софоклом
подобен руднику, ломящемуся от золота, свинца и гальки,
тогда как тот - не просто золото, а золото благороднейших
очертаний, почти заставляющих забыть о его ценности как
металла. Но количество в своих высших проявлениях дей­
ствует как качество - и это идет Шекспиру на пользу.

163
Всякое начало опасно. - У поэтов есть выбор: либо поднимать
чувство со ступени на ступень и, наконец, вознести его очень
высоко - либо попытать счастья в атаке и сразу же со всею
силой потянуть за веревку колокола. В том и другом есть
свои опасности: в первом случае слушатели, возможно, сбе­
гут от него от скуки, во втором - от ужаса.

164
В пользу критиков. - Насекомые кусаются - не из злобы, а
потому, что тоже хотят жить: то же и наши критики; им
нужна наша кровь, а не боль.

165
Успех сентенций. - Люди неопытные всегда думают, будто
если какая-то сентенция сразу понятна им благодаря про­
стоте своей истины, то, значит, она старая и известная, и
при этом косятся на их авторов, словно те хотят похитить
общее достояние: зато они восхищаются соленым полуправ­
дам, давая знать об этом автору. А уж тот умеет оценить та­
кой намек и без труда угадывает, где у него все вышло хо­
рошо, а где плохо.

412

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
166

Жажда победы. - Если художник во всем, что бы он ни делал,
работает сверх своих сил, то в конце концов увлечет за со­
бою толпу зрелищем тяжкой борьбы: ведь успех не всегда
приносит сама победа - подчас его дает уже одна только
жажда победы.

167
Sibi scribere1. - Автор благоразумный пишет не для иных ка­
ких потомков, а для своих собственных, иными словами,
для своей старости, чтобы получать от себя удовольствие
даже в этом возрасте.

i68
Похвала сентенции. - Хорошая сентенция - для зубов вре­
мени материал слишком твердый, не дающийся и тысяче­
летиям, хотя служит питанием всем эпохам: поэтому она
- великий парадокс в литературе, непреходящее среди пе­
ремен, всегда высоко ценимая пища, словно соль, и, по­
добно ей, никогда не приедается.

i6g
Второсортная потребность в искусстве. - У народа, конечно,
есть нечто такое, что можно назвать потребностью в ис­
кусстве, но удовлетворять ее следует скупо и дешево. В сущ­
ности, для этого достаточно упадка искусства: необходимо
честно в этом себе признаться. Надо подумать, к примеру,
хотя бы только о том, в каких мелодиях и песнях находят
нынче свою великую отраду наиболее энергичные, неиспор­
ченные, чистые душой слои нашего населения, надо по­
жить среди пастухов, горцев-крестьян, крестьян вообще,
ι

Писать для себя (лат.). См. прим.

ι. Смешанные мнения и изречения

4*3

охотников, солдат, моряков, - и дать себе ответ. А разве
самую плохую музыку, какую вообще производят в наши дни,
любят, даже лелеют, не в глубокой провинции, и именно в
домах, где угнездилась старинная бюргерская добродетель?
Кто в применении к народу, как on есть, говорит о глубокой
потребности, о неудовлетворенной жажде искусства, тот
мелет вздор или врет. Давайте будем честными! - Высокая
потребность в искусстве есть сейчас лишь у людей, состав­
ляющих исключение, - ведь искусство в целом снова идет на
спад, а человеческие способности и надежды на некоторый
срок вложены в другие вещи. - Помимо этого, и притом
вне народа, в высоких и высших слоях общества, существу­
ет еще, правда, некоторая более широкая и емкая потреб­
ность в искусстве, но она второсортно: тут намечается что-то
вроде эстетического сообщества, принимающего ее все­
рьез. Но присмотримся к составляющим его элементам!
Это в общем утонченного склада неудовлетворенные люди,
не находящие в себе подлинной радости: образованные,
которые стали свободными недостаточно для того, чтобы
отречься от утешений религии, но находят ее елей не слиш­
ком благоуханным; наполовину облагородившиеся, кото­
рые слишком слабы, чтобы перечеркнуть главный изъян
своей жизни или губительные склонности своего характе­
ра, совершив героический поворот к лучшему либо отказ;
высоко одаренные, ощущающие себя слишком благород­
ными, чтобы приносить пользу скромной деятельностью,
и слишком вялые для большой и самоотверженной работы;
девушки, которые не умеют найти для себя удовлетвори­
тельный круг обязанностей; женщины, которые связали
себя легкомысленным или неестественным браком, но не
чувствуют себя достаточно связанными им; ученые, врачи,
купцы, служащие, которые преждевременно отдались кон­
кретному делу, так и не дав в себе ходу полноте своих спо­
собностей, но зато с занозою в душе все-таки добросовест­
но выполняющие свою работу; и, наконец, все неполно­
ценные художники - все они сейчас испытывают все еще
подлинную потребность в искусстве! А чего они так страст­
но хотят от искусства? Оно должно на несколько часов или
мгновений отогнать от них недовольство и скуку, наполо­
вину нечистую совесть и насколько можно придать основ-

414

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ному пороку их жизни и характера величественный смысл
порочности мировых судеб - совсем не так, как греки, ви­
девшие в своем искусстве излияние и бьющую через край
полноту собственного благополучия и здоровья и любив­
шие еще раз увидеть свое совершенство вне себя: их вело к
искусству наслаждение собою, а наших современников при­
водит к нему недовольство собой.

170
Немцы в театре. - Первостепенным театральным талантом
у немцев был Коцебу; он составлял одно нерасторжимое
целое со своими немцами - немцами и из высшего обще­
ства, и из среднего сословия, и современники имели пол­
ное право всерьез говорить о нем: «Мы им живем, им ды­
шим и без него жить не можем». Тут не было ничего навя­
занного, усвоенного, всунутого в рот и в глотку: все, чего
он хотел и что он делал, зрители понимали - мало того, и
до сего дня честный театральный успех на немецких сценах
принадлежит стыдливым или бесстыжим наследникам при­
емов и эффектов Коцебу, и притом в той степени, в какой
комедия еще кое-как процветает; отсюда следует, что мно­
гое от тогдашнего немецкого духа все еще продолжает жить,
главным образом вне больших городов. Добродушные, не
знающие удержу в мелких удовольствиях, легко проливаю­
щие слезы, рассчитывающие хотя бы в театре избавиться
от врожденной трезвости, основанной на строжайшем чув­
стве долга, и проявить там улыбчивую, даже смеющуюся
терпимость, смешивающие и сплавляющие воедино добро­
ту и сострадание - а это и есть самая суть немецкой сенти­
ментальности, - чувствующие себя на седьмом небе от сча­
стья при виде прекрасного, великодушного поступка, а в
остальном пресмыкающиеся перед властью, завидующие
друг другу, но в глубине души довольствующиеся собой - вот
такими они были, таким был он. - Вторым театральным
талантом был Шиллер: он открыл класс слушателей, кото­
рых до той поры в расчет не брали; он обнаружил их среди
представителей незрелого возраста - среди немецких де­
вушек и юношей. Своей драматургией он пошел навстречу

ι. Смешанные мнения и изречения

4*5

их более высоким, более благородным, более бурным, хотя
и более смутным порывам, их наслаждению звоном нрав­
ственных слов (обыкновенно пропадающему после трид­
цати) и в силу пылкости и пристрастности, присущих это­
му возрасту, добился успеха, постепенно к его выгоде рас­
пространившегося и на более зрелые возрасты: Шиллер в
целом омолодил немцев. - Гёте во всех отношениях стоял
наднемцами, стоит над ними и до сей поры: он никогда к
ним не принадлежал. Да и мог ли целый народ дорасти до
гётевской духовности в ощущении внутреннего благополучия
и благожелательности! Как Бетховен творил музыку над го­
ловами немцев, как Шопенгауэр философствовал над их
головами, также и Гёте сочинял своего «Тассо», свою «Ифигению» над головами немцев. За ним следовал очень узкий
круг высокообразованных людей, воспитанных древностью,
жизнью и путешествиями, переросших немецкий характер:
да он и сам не хотел, чтобы было иначе. - Когда затем ро­
мантики учредили свой сознательный культ Гёте, когда их
изумительная ловкость в запихивании в глотку перешла по­
том к ученикам Гегеля, подлинным воспитателям немцев
этого столетия, когда пробуждающееся национальное че­
столюбие сыграло на руку и к славе немецких поэтов, а ис­
тинный показатель того, может ли народ честно любоваться
чем-то, неумолимо подчинился суждению отдельных людей
и названному национальному честолюбию - иными слова­
ми, когда люди ощутили обязанность любоваться, - тогда и
появилась на свет та лживость и поддельность немецкого
образования, которая устыдилась Коцебу, которая вывела
на сцену Софокла, Кальдерона и даже продолжение гётевского «Фауста» и которая из-за своего обложенного языка,
своего испорченного желудка в конце концов уже не знает,
что ей по вкусу, а что вызывает скуку. - Блаженны те, у кого
есть вкус, хотя бы даже и плохой вкус! - А благодаря уже
одному этому свойству можно стать не только блаженным,
но и мудрым: поэтому греки, знавшие толк в подобных ве­
щах, называли мудреца словом, которое означает человека
со вкусом, а мудрость, как художественную, так и познава­
тельную, именовали просто «вкусом» (sophia).

4i6

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
ι7ι

Музыка как поздний плод всякой культуры. - Из всех искусств,
имеющих обыкновение всякий раз вырастать на опреде­
ленной культурной почве, при определенных социальных
и политических условиях, музыка является на свет послед­
ним из всех растений, в осеннюю пору, в пору увядания отно­
сящейся к ней культуры: в это время обычно уже становят­
ся заметными первые предвестия и признаки новой весны;
мало того, иногда музыка звучит в удивленном и новом ми­
ре, как язык исчезнувшей эпохи, доходя до нее с запозда­
нием. Душа христианского средневековья зазвучала в пол­
ную силу лишь в искусстве нидерландских композиторов:
их музыка-зодчество - посмертно рожденная, но настоящая
и полноправная сестра готики. Лишь в музыке 1енделя ото­
звалась лучшая часть духа Лютера и родственных ему душ,
великая иудейско-героическая тенденция, создавшая все
реформаторское движение. Лишь Моцарт вернул эпохе Лю­
довика Четырнадцатого, искусству Расина и Клода Лоррена
сдачу звучащим золотом. Лишь в музыке Бетховена и Росси­
ни допелось до конца восемнадцатое столетие, столетие
горячечного мечтательства, разбитых идеалов и мимолет­
ной удачи. Поэтому иной любитель чувствительных срав­
нений сказал бы, что всякая по-настоящему значительная
музыка - это лебединая песнь. - Музыка - вовсе не всеоб­
щий, вневременный язык, как часто утверждали к ее чести;
нет, она точно соответствует мере чувства, теплоты и вре­
мени, которую в качестве внутреннего закона несет в себе
совершенно определенная, отдельная, ограниченная в про­
странстве и времени культура: музыка Палестрины была
бы абсолютно недоступна грекам, а Палестрина, в свой че­
ред, ничего не услышал бы в музыке Россини. - Вполне ве­
роятно, что за короткий срок станет непонятной и наша
новейшая немецкая музыка, хоть она и властвует, и власто­
любива: ведь возникла-то она из недр культуры, обречен­
ной на скорое исчезновение; ее почва - тот период реакции
и реставрации, когда, разливая над Европой смешанный
аромат, расцвета достигли как известный католицизм чув­
ства, так и наслаждение всем, что связано с почвенническинациональным характером и исконной сущностью, оба направ-

ι. Смешанные мнения и изречения

4* 7

ления чувства, воспринятые в их максимальной интенсив­
ности и доведенные до самых последних границ, в конце
концов зазвучали в искусстве Вагнера. Приверженность
Вагнера стародавним отечественным сказаниям, его обла­
гораживающее самовластие среди их столь чуждых богов
и героев - каковые на самом деле суть никому не подвласт­
ные хищники с приступами глубокомыслия, великодушия
и пресыщенности жизнью, - наделение новой жизнью этих
фигур, которым он придал еще одно качество, христианско-средневековую жажду экстатической чувственности и
бесчувствия, все вагнеровское творчество в области сюже­
тов, душ, действующих лиц и слов ясно выражают и дух его
музыки, если та, как и всякая музыка, не может говорить о
себе совершенно недвусмысленно: этот дух предводитель­
ствует самым последним походом войны и реакции против
духа просвещения, которым веяло из прошлого столетия
на нынешнее, равно как и против наднациональных идей
французской революционной горячки и англо-американ­
ской трезвости в перестройке государства и общества. - Но
разве не очевидно, что круги мыслей и ощущений, здесь
- у Вагнера и его поклонников - кажущиеся еще оттеснен­
ными, уже давно снова обрели могущество и что этот запо­
здалый музыкальный протест против них направлен, как
правило, в уши тем, кто предпочитает иные, противопо­
ложные звучания? И что в один прекрасный день это чу­
десное и высокое искусство внезапно может сделаться со­
вершенно непонятным и обрасти паутиной и забвением?
- Относительно такого положения дел нельзя давать сби­
вать себя с толку тем мимолетным колебаниям, которые
предстают как реакция внутри реакции, как временное па­
дение гребня волны посреди всеобщего волнения; и ны­
нешнее десятилетие национальных войн, ультрамонтанного мученичества, страхов по поводу социализма может, в
качестве одного из своих утонченных последствий, облечь
внезапной славой и названное искусство - отнюдь не га­
рантируя этим, что «будущее за ним» или даже что у него
вообще есть какое-нибудь будущее, - Неотъемлемая черта му­
зыки - то, что плоды ее великих урожайных сезонов куль­
туры рано становятся несъедобными и портятся быстрее,
чем плоды изобразительного искусства, не говоря уж о тех,

418

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

что выросли на древе познания: среди всех произведений
человеческого художественного чутья именно мысли- про­
изведения наиболее долговечные и стойкие.

172

Поэты - уже не учители. - Как ни странно это прозвучит в
наше время, но жили на свете поэты и художники, чьи души
были выше страстей, их судорог и экстазов, а потому на­
слаждались более опрятными сюжетами, более достойны­
ми людьми, более тонкими завязками и развязками. Если
нынешние великие художники по большей части - люди,
расковывающие волю, и подчас именно поэтому освободи­
тели жизни, те были укротителями воли, они преображали
животное, творили человека и вообще придавали жизни
форму, пересоздавали ее, вели ее все выше: нынешние же
славятся тем, что распрягают, снимают путы, разбивают
вдребезги. - Греки самой древней поры требовали от ху­
дожника, чтобы он был учителем взрослых: а разве не при­
шлось бы теперешнему поэту устыдиться, если бы этого
потребовали от него, который не был хорошим учителем
для себя и потому не сделал из себя хорошую поэму, пре­
красный образ, а в лучшем случае стал робкой, привлека­
тельной кучей развалин храма, но в то же время логовищем
страстей, поросшим цветами, терновником, ядовитыми
травами, обитаемым и посещаемым змеями, червями, па­
уками и птицами, - предметом для печальных раздумий о
том, почему сегодня все самое благородное и ценное об­
речено сразу вырастать в виде руины, без прошлой и буду­
щей цельности?-

173
При взгляде вперед и назад. - Искусство, каким оно излучается
от Гомера, Софокла, Феокрита, Кальдерона, Расина, Гете,
как сверхполнота мудрого и гармоничного образа жизни,
вот верное мерило, которым мы в конце концов научаемся
пользоваться, сами став мудрее и гармоничнее, - в отличие

ι. Смешанные мнения и изречения

4*9

от того варварского, хотя пока столь восхитительного из­
вержения всего горячечного и беспорядочного из необуз­
данного, хаотического состояния души, прежде, в юноше­
ском возрасте, принимавшегося нами за искусство. И все же
само собой понятно, что искусство, несущее в себе экстра­
вагантность, возбужденность, протест против всего упоря­
доченного, однообразного, простого, логичного, - это в
определенном возрасте необходимая потребность, которую
художники обязаны удовлетворять, чтобы психика в этом
возрасте не находила себе разрядку на ином пути - во всяко­
го рода бесчинстве и безобразии. Поэтому в таком искусст­
ве восхитительного беспорядка нуждаются юноши, какими
они обыкновенно бывают, - полные сил и внутреннего бро­
жения, для которых нет горшей муки, чем скука, - нуждают­
ся женщины, лишенные хорошей, дающей пищу для души
работы: тем больше их терзает жгучая тоска по удовлетво­
ренности без перемен, по счастью без дурмана и хмеля.

174

Прошив искусства произведений искусства, - Искусство должно
прежде всего и в первую очередь делать жизнь более краси­
вой, а, значит, делать нас самих сносными, а лучше прият­
ными для других: выполняя эту задачу, оно смягчает нас,
держит в узде, создает формы общения, обуздывает невоспи­
танных законом приличия, опрятности, учтивости, умения
говорить и молчать в нужное время. Кроме того, искусство
должно прикрывать ИЛИ перетолковывать все безобразное,
то мучительное, отпугивающее, отвратительное, что, не­
смотря на все усилия, все снова прорывается наружу в силу
особенностей человеческой природы: оно должно это де­
лать главным образом в виду страстей, душевных терзаний
и страхов, позволяя значительному проглядывать сквозь не­
избежно или непреодолимо отвратительное. В сравнении
с этой великой, даже величайшей задачей искусства так на­
зываемое «собственно» искусство, представленное произве­
дениями искусства, - всего лишь придаток:, человек, ощущаю­
щий в себе избыток таких облагораживающих, прикрыва­
ющих и перетолковывающих способностей, в конце концов

420

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

попытается найти разрядку для этого избытка и в произ­
ведениях искусства; то же, при особых условиях, делают и
целые народы. - Но в наши дни искусство обычно начина­
ет с конца, оно хватает себя за хвост и думает, будто искус­
ство произведений искусства и есть нечто настоящее, а на
его основе жизнь должна улучшиться и преобразиться. А
мы-то, глупцы! Если мы начинаем трапезу с десерта, жадно
поглощая одну сладость за другой, то разве удивительно,
что мы портим себе желудок и даже аппетит для хорошей,
укрепляющей, питательной трапезы, к которой нас при­
глашает искусство!

175
Дальпейгиее существование искусства. - За счет чего, в сущно­
сти, искусство произведений искусства продолжает нынче
свое существование? За счет того, что большинство тех, у
кого есть досуг - а ведь такое искусство существует только
для них, - не знают, что делать со своим временем без му­
зыки, посещения театров и галерей, без чтения романов и
стихов. А если, предположим, не давать им удовлетворять
эту потребность, то либо они перестали бы так жадно стре­
миться к досугу, и богачи куда реже вызывали бы зависть
своим видом - большой плюс для общественной стабиль­
ности; либо у них был бы досуг, но они стали бы учиться
размышлять-ъ той мере, в какой можно научиться и разу­
читься, - к примеру, о своей работе, о своих связях, об удо­
вольствиях, которые они могут доставить; все люди, за ис­
ключением художников, в обоих случаях от этого не про­
гадали бы. - Есть, конечно, иные полные сил и мыслящие
читатели, которые смогли бы выдвинуть тут сильное возра­
жение. Ну а читателям неповоротливым и злонамеренным
надо уж все-таки сказать, что здесь, да и довольно часто в
этой книге вообще, автору важны как раз возраженья, и
что надо читать в книге много такого, чего в ней как раз и
не написано.

ι. Смешанные мнения и изречения

42 *

176
Рупор богов. - Поэты высказывают общие мнения высшего
порядка, имеющие хождение в народе; они - его рупоры и
флейты, но высказывают они их, в силу применения метра и
всех других художественных приемов, так, что народ воспри­
нимает их как нечто совершенно новое и дивное, и вполне
серьезно думает о поэтах, будто те - рупоры богов. Мало
того, в пылу творчества и сами поэты забывают, откуда по­
черпнули всю свою духовную премудрость, - от отца и мате­
ри, от учителей и из книг всякого рода, на улице, а особенно
от священников; собственное искусство вводит их в заблуж­
дение, и они, в минуты душевной простоты, действительно
мнят, будто их устами вещает какой-то бог, будто они творят
в состоянии религиозного озарения: а на самом^го деле они
говорят лишь то, чему научились, народную муцрость и народ­
ную глупость вперемешку. Итак: в той мере, в какой поэт и
впрямь являет собою vox populi1, его считают\ох dei2.

177
Чего хочет и не может всякое искусство. - Самая трудная и выс­

шая задача художника - изображение неизменного, само­
довлеющего, высокого, простого, абсолютно равнодушного
к конкретным прелестям; поэтому те художники, что по­
слабее, избегают высочайших образов нравственного со­
вершенства прямо-таки как нехудожественных тем и дис­
кредитируют их, ведь один только вид этих плодов совер­
шенно невыносим для их честолюбия: они видят их блеск
из самых нижних веток искусства, но у них нет приставной
лестницы, мужества и хватки, чтобы рискнуть забираться
так высоко. Какой-нибудь новый Фидий как поэт сам по се­
бе вполне возможен, но, принимая во внимание силы наших
дней, чуть ли не только в том смысле слова, в каком гово­
рят, что для Бога нет ничего невозможного. Ведь уже одно
желание быть каким-нибудь Клодом Лорреном в поэзии вы1 глас народа (лат.).
2 гласом Божьим (лат.).

422

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

глядит нынче нескромностью, как бы сильно сердце этого
ни жаждало. - До сих пор ни одному художнику не было по
силам изобразить высшего человека, то есть наиболее просто­
го и в то же время наиболее цельного, может быть, из всех жив­
ших доселе людей только грекам, создавшим идеал Афины,
довелось бросить на него самый глубокий взгляд.

178
Искусство и реставрация. - Попятные движения в истории,
так называемые периоды реставрации, пытающиеся дать
новую жизнь духовному и социальному состоянию, непо­
средственно предшествовавшему только что пройденному, ко­
торым, кажется, и впрямь удается на короткий срок воскре­
сить мертвых, обладают прелестью трогательного воспо­
минания, страстной тоски по почти уже утраченному, то­
ропливого прижимания к груди минутного счастья. В силу
этой странной концентрации настроения искусство и по­
эзия находят для себя естественную почву как раз в таких
ускользающих, почти баснословных временах - так самые
деликатные и редкостные цветы растут на самых крутых
горных склонах. - Итак, иногда бывают хорошие художни­
ки, которых незаметно тянет к реставраторскому образу
мыслей в политической и общественной сфере, - для него
они на свой страх и риск готовят у себя тихие уголки и са­
дики: там они собирают вокруг себя человеческие реликты
родной для них исторической эпохи и играют на своих стру­
нах исключительно для мертвых, полумертвых и смертель­
но уставших - возможно, с упомянутым результатом кратко­
срочного воскрешения мертвых.

!79
Счастье эпохи. - Нашу эпоху следует провозгласить счастли­
вой в двух отношениях. В отношении прошлого мы вкушаем
все культуры и их плоды, впускаем в себя благороднейшую
кровь всех эпох, мы еще находимся достаточно близко от
сил, из недр которых они родились, чтобы на время под-

ι. Смешанные мнения и изречения

423

чиниться им с наслаждением и ужасом: а прежние культуры
были в состоянии наслаждаться лишь самими собою и не
выглядывали за свои края - они, напротив, были как бы
накрыты колпаком большего или меньшего размера: он,
правда, излучал на них свет, но был совершенно непрони­
цаем для взглядов вовне. В отношении будущего перед нами
впервые в истории раскрываются необозримые перспек­
тивы человечески-экуменических, охватывающих всю на­
селенную Землю целей. В то же время мы чувствуем, что
способны без высокомерия и сами справиться с этой новой
задачей, не нуждаясь в сверхъестественной поддержке; пусть
наше предприятие окончится чем угодно, пусть мы пере­
оценили свои силы - в любом случае нет никого, кому мы
были бы обязаны отчетом, кроме нас самих: отныне чело­
вечество может уверенно делать с собою все, что захочет.
- Правда, существуют особого сорта люди-пчелы, знающие
толк в том, как всегда высасывать из цветочных чашечек
всех вещей только самое горькое и неприятное на вкус; но
ведь во всех вещах и впрямь содержится и кое-что отнюдь
не медовое. Пусть такие люди на свой лад чувствуют изобра­
женное здесь счастье нашей эпохи, летая над нею, и про­
должают работу над своим ульем недовольства.

ι8ο
Видение. - Уроки и часы самостоятельных занятий для взрос­
лых, созревших и полностью зрелых, на которые ходит каж­
дый, ежедневно, без принуждения, а просто повинуясь за­
поведи обычая; церкви как самые достойные и насыщен­
ные памятью места для этого; словно бы каждодневные
торжественные празднования достигнутого и достижимо­
го достоинства человеческого разума; какие-то более новые
и полные расцвет и отцветание идеала учителя, идеала, в
котором слились воедино духовник, художник и врач, зна­
ток и мудрец, так же как их отдельные достоинства должны
проявиться в качестве общего достоинства и в самом учении,
в его преподавании, в его методике, - вот какое видение
встает у меня перед глазами все снова и снова, и я твердо уве­
рен в том, что оно подняло краешек покрывала с будущего.

424

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
ι8ι

Воспитание как искривление. - Неимоверная ненадежность
всего учебного дела, в силу которой у каждого взрослого в
наши дни остается чувство, что его единственным воспи­
тателем был случай, - и если педагогические методы и це­
ли подобны флюгеру, то это объясняется тем, что самые
древние и самые новые силы культуры хотят нынче быть
больше услышанными, чем понятыми, словно в первобыт­
ном народном собрании, и своим голосом, своими воплями
любой ценою доказать, что они еще существуют либо что
они уже существуют. Такой бессмысленный шум сначала
оглушает бедных учителей и воспитателей, потом застав­
ляет их говорить тише и, наконец, совсем умолкнуть, тер­
пеливо снося всё, как, в свой черед, сейчас они заставляют
терпеливо сносить всё своих воспитанников. Они и сами
не воспитаны - так как же им воспитывать других? Они и
сами совсем не похожи на прямые, мощные, полные соков
стволы: поэтому тот, кто захочет к ним прислониться, будет
непременно гнуться и искривляться, а напоследок окажет­
ся искривленным и скрюченным.

l82
Философы и художники эпохи. - Распутность и хладнокровие,
пожар страстей, охлаждение сердца- такую отвратительную
мешанину можно обнаружить в картине современного высше­
го общества Европы. Тут художникам кажется, что они уже
сделают много, если рядом с пожаром страстей своим искус­
ством заставят пылать и пожар сердца: таков же удел и фи­
лософов, если, нося в своей груди холодное сердце, то же,
что и у эпохи, они своими мироотрицающими выводами
охлаждают жар страстей в себе и в этом самом обществе.

ι83

Не быть солдатом культуры без необходимости. - Наконец, на
конец-то мы учимся понимать то, незнание чего приносит

ι. Смешанные мнения и изречения

425

человеку так много неприятностей в юные годы: что сна­
чала надо делать что-то прекрасное, а уж потом допытывать­
ся, что такое прекрасное, где бы и под какими именами оно
ни встречалось; что нужно без колебаний избегать всего
скверного и посредственного, не борясь с ним, и что одно
только сомнение в добротности дела - а оно при трениро­
ванном вкусе возникает скоро - может служить для нас ар­
гументом против него и поводом совершенно от него укло­
няться, - рискуя при этом иной раз и ошибиться, спутать
трудно различимую добротность со скверным и несовер­
шенным. Кто не может ничего лучшего, должен набросить­
ся на все скверны мира, как солдат культуры. Но если он
захочет взяться за оружие и тревогами, ночными бдениями
и зловещими сновидениями обратить мир своей профес­
сии и дома в тревожное безмирие, то пропадет его способ­
ность кормить и учить.

184
Как следует излагать естественную историю. - Естественную
историю как историю войны и победы нравственно-умст­
венной силы в походе против страхов, фантазий, косности,
суеверий, глупости следовало бы излагать так, чтобы каж­
дый слушатель неудержимо стремился к умственному и теле­
сному здоровью и цветению, к радостному чувству, что он
наследник и продолжатель человеческого начала в челове­
ке, и к потребности совершать все более благородные дела.
Она еще не обрела своего верного языка, ведь созидающие
язык и красноречивые люди искусства - а здесь-то они и
нужны - не избавились от закоренелого недоверия к ней и
прежде всего не желают основательно учиться у нее. Прав­
да, надо признать за англичанами, что в своих учебниках
естествознания для низших слоев населения они сделали
достойный восхищения шаг в направлении указанного иде­
ала: но ведь в этом участвуют и их самые отборные ученые
- натуры цельные, полные и наполняющие, - а не посред­
ственные исследователи, как у нас.

426

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
ι85

1ен1шльностьчеловечества. - Если гениальность, согласно заме­
чанию Шопенгауэра, заключается в связном и живом вос­
поминании о пережитом собственном опыте, то, вероятно,
в стремлении к познанию всей прошедшей истории - кото­
рое все резче отделяет новое время от всех предшествую­
щих эпох и впервые снесло древние стены, стоявшие меж­
ду природой и духом, человеком и животным, моралью и
физикой - можно распознать стремление к гениальности
человечества в целом. История, продуманная до конца, бы­
ла бы космическим самосознанием.

ι86
Культ культуры. - Великим умам присущи отталкивающие
слишком человеческие свойства, проявляющиеся в их ха­
рактере, их слепых пятнах, их неверных оценках, их необуз­
данных страстях - они даны им для того, чтобы мало-помалу,
путем недоверия, которое вызывают эти качества, ограни­
чивать их мощное, легко становящееся слишком мощным
воздействие. Ведь система всего того, в чем человечество
нуждается для своего дальнейшего существования, столь
всеобъемлюща и требует столь многообразных и много­
численных сил, что за всякое одностороннее предпочтение,
будь то предпочтение науки, государства, искусства или тор­
говли, к которому его толкают эти личности, человечеству
как целому приходится платить слишком большую пеню.
Величайшим проклятьем культуры всегда было преклоне­
ние перед людьми: в таком смысле можно даже почувство­
вать что-то верное в изречении Моисеева закона, которое
запрещает поклоняться другим богам, кроме Бога. - Культу
гениев и властной силы в качестве дополнения и лекарства
всегда нужно приводить на помощь культ культуры, кото­
рый способен даровать разумное достоинство и грубому,
невзрачному, низменному, непризнанному, слабому, несо­
вершенному, однобокому, половинчатому, неверному, мни­
мому, даже злому и ужасающему, и согласиться с тем, что
все это необходим^ ведь гармония и мелодия всего челове-

ι. Смешанные мнения и изречения

427

ческого, достигнутые удивительными трудами и счастли­
выми случаями - работа циклопов и муравьев в не меньшей
степени, чем гениев, - не должны быть утрачены: и разве
можем мы тут обойтись без общего, глубокого, часто жут­
кого басового голоса, без которого никакая мелодия не мо­
жет быть мелодией?

187
Древний мир и радость. - Люди древнего мира умели радовать­
ся лучше: а мы - мы умеем меньше печалиться; первые, воору­
жившись всеми своими богатыми запасами проницатель­
ности и мысли, постоянно изыскивали новые причины,
чтобы чувствовать себя хорошо и отмечать праздники: мы
же тратим весь свой ум на решение задач, нацеленных ско­
рее на безбольное существование, на устранение источников
неудовольствия. Древние старались забыть моменты стра­
дания в своей жизни или как-то повернуть чувство в сторо­
ну приятного: стало быть, они искали в этом паллиативной
помощи, в то время как мы беремся за причины страданий
и в целом предпочитаем действовать профилактически.
- Может быть, мы лишь закладываем фундамент, на кото­
ром грядущие поколения вновь отстроят храм радости.

ι88
Музы как лгуньи. - «Мы знаем толк в том, как говорить мно­
го лжи» - так некогда пели Музы, когда предстали перед
Гесиодом. Посмотрев однажды на художников как на об­
манщиков, можно прийти к важным открытиям.

ι89

Насколько парадоксальным может быть Гомер. - Есть ли на све­
те что-нибудь более отважное, жуткое, невероятное, что,
подобно зимнему солнцу, бросает свои лучи на человече­
скую судьбу, чем мысль, которую можно найти у Гомера:

428

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
Боги назначили эту судьбу им и выпряли гибель
Людям, чтоб песнями стали они и для дальних потомков.

Значит, мы страдаем и гибнем, чтобы у поэтов не было недо­
статка в сюжетах, - и устраивают это именно так боги Гоме­
ра, которым, казалось бы, было важно увеселение грядущих
поколений, но совсем не было дела до нас, нынешних. - И
как только подобные мысли могли прийти в голову греку!

igo

Оправдание существования постфактум. - Иные мысли пришли
в мир как заблуждения и вымыслы, но стали истинами, потому
что задним числом люди снабдили их реальным субстратом.

Необходимость про и контра. - Кто не понял, что всякого ве­
ликого человека следует не только поощрять, но и бороться
с ним - ради общего благополучия, тот, конечно, все еще
большой ребенок - или сам великий человек.

192

Несправедливость гения. - Наиболее несправедливо гений
относится к другим гениям, если они - его современники:
во-первых, он думает, что ему они не нужны, а потому рас­
сматривает их как ненужных вообще, ведь без них он есть
то, что он есть; во-вторых, их влияние уничтожает эффек­
тивность его электрического тока: по этой причине он счи­
тает их прямо-таки пагубными.

193
Самая злая судьба пророка. - Он двадцать лет работал над тем,
чтобы обратить в свою веру современников, - и наконец

ι. Смешанные мнения и изречения

429

это ему удалось; но меж тем это же удалось и его противни­
кам: потому что веру в себя он успел потерять.

194
Три мыслителя, подобных пауку. - В любой философской сек­
те три мыслителя сменяют друг друга в такой последова­
тельности: первый выделяет из себя соки и семя, второй
вытягивает их в нити и плетет хитроумную сеть, третий
подкарауливает с этой сетью жертв, которые в ней запуты­
ваются, и хочет жить за счет философии.

195
Кое-что об общении с авторами. - Схватить автора за нос столь же скверный способ общаться с ним, как и схватить
его за рога, - ведь у каждого автора есть свои рога.

ig6

Два коня в упряжке. - Неясное мышление и горячечное фан­
тазерство чувства столь же часто бывают связаны с безза­
стенчивым стремлением любыми способами пробиться в
жизни наверх, считаться только с собой, как искреннее же­
лание помочь, доброжелательство и благосклонность - с
инстинктивным влечением к ясности и опрятности мыш­
ления, к умеренности и сдержанности чувства.

!97
Связующее и разделяющее. - Разве не в уме заключено то, что
связует людей, - взаимопонимание по поводу общей поль­
зы и общего вреда, а в душе - то, что их разделяет, - слепой
выбор и нашаривание в любви и ненависти, предпочтение
одного за счет всех и возникающее отсюда презрение к все­
общей пользе?

430

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
ι98

Стрелки и мыслители. - Есть на свете курьезные стрелки хотя они не поражают цель, но покидают стрельбище с тай­
ной гордостью за то, что их пуля все-таки залетела далеко
(конечно, за цель) или за то, что они попали пусть и не в
цель, так во что-то другое. Есть и точно такие же мыслители.

199
С двух сторон. - Мы проявляем враждебность к духовным
направлениям и движениям, если превосходим их или от­
вергаем их цели, либо если эти цели слишком высоки и не­
различимы для наших глаз, то есть если они превосходят
нас. Поэтому одну и ту же партию можно атаковать с двух
сторон - сверху и снизу; и атакующие, руководимые общей
ненавистью, нередко заключают между собою союз, более
отвратительный, нежели все то, что они ненавидят.

200

Оригинальность. - Истинно оригинальные умы отличает не
то, что они первыми видят что-то новое, а то, что они поновому видят старое, давным-давно известное, виданное и
перевиданное. Первооткрывателем же вообще-то бывает
совершенно банальный и неумный выдумщик - случай.

201

Заблуждение философов. - Философы думают, что ценность
их философии заключена в ее целом, в системе; потомки
видят ее в камне, из которого она построена и из которого
отныне можно строить еще не раз и лучше: иными словами,
в том, что систему можно разрушить, но она всеравнобудет
представлять собою ценность как материал.

ι. Смешанные мнения и изречения

43 г

202

Острота. - Острота - это эпиграмма на смерть чувства.

203

За миг до решения. - В науке то и дело случается, что ктонибудь останавливается перед решением в полной уверен­
ности, будто вот сейчас все его усилия пошли прахом, - по­
добно тому, кто, развязывая петлю, медлит в тот миг, когда
она вот-вот распустится: ведь как раз тут она больше всего
похожа на узел.

204

Побывать в обществе мечтателей. - Рассудительный и уве­
ренный в своем разуме человек может с пользою для себя
с десяток лет повращаться в кругу фантастов, предаваясь
в этом горячем местечке скромному сумасбродству. Тем са­
мым он проделает добрую часть пути, приводящему в кон­
це концов к умственному космополитизму, который имеет
право без высокомерия сказать: «Вот теперь ничто умствен­
ное мне не чуждо».

205

Морозный воздух. - Лучшее и наиболее здоровое в науке, как
и в горах, - это морозный воздух, веющий в них. - Люди
духовно изнеженные (к примеру, художники) боятся науки
и бранят ее из-за этого воздуха.

2о6

Почему ученые благороднее художников. - Наука требует натур
более благородных, чем поэзия: они должны быть более про­
стыми, менее честолюбивыми, более сдержанными, спо-

432

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

койными, меньше жаждать посмертной славы и самозаб­
венно предаваться вещам, которые в глазах большинства
редко предстают достойными подобного жертвоприноше­
ния личности. К тому же есть и другой недостаток, который
они знают за собой: род их занятий, постоянное требова­
ние величайшей трезвости ослабляет их волю, огонь под­
держивается не таким сильным, как в очаге поэтических
натур: а потому они часто теряют свою наибольшую и луч­
шую силу в более ранние годы жизни, чем те, - и, как уже
сказано, знают об этой опасности. Во всяком случае, они
покажутся менее одаренными, поскольку меньше блистают,
и будут слыть за меньшее, чем они суть.

207

Насколько пиетет затемняет дело. - Люди последующих сто­
летий дарят великим деятелям прошлого все великие ка­
чества и добродетели своего века - и потому все лучшее
постоянно затемняется пиететом, глядящим на него как на
священное изваяние, на которое навешивают всевозмож­
ные жертвенные дары, пока, наконец, оно не скрывается
под ними полностью, заслоняется ими и впредь выступает
больше предметом поклонения, чем лицезрения.

2о8
Стоя на голове. - Переворачивая истину на голову, мы обык­
новенно не замечаем, что наша голова тоже стоит не там,
где должна стоять.

год
Происхождение и польза моды. - Явно выраженная удовлетво­
ренность отдельных людей своим внешним видом возбужда­
ет подражание и мало-помалу создает внешний вид многих,
то есть моду: эти многие посредством моды стремятся как
раз к той самой благотворной удовлетворенности своей

ι. Смешанные мнения и изречения

433

внешностью и добиваются ее. - Если подумать о том, как
много оснований для робости и боязливой стыдливости
есть у каждого человека, и о том, что три четверти его энер­
гии и доброй воли могут быть парализованы и стерилизо­
ваны этими основаниями, то надо сказать моде большое
спасибо, ведь она раскрепощает эти три четверти, сообща­
ет веру в себя и радостное взаимопонимание у людей, ощу­
щающих, что связаны друг с другом ее законами. Свободу
и уверенность в себе дают даже глупые законы, если только
им подчиняются многие.

210

Что развязывает языки. - Ценность некоторых людей и книг
заключается только в одном их свойстве - они могут всяко­
го заставить высказать самое свое тайное и заветное, по­
тому что развязывают языки и разжимают наиболее креп­
ко стиснутые зубы. Той же ценностью и пользой обладают
даже иные события и злодеяния, происходящие, казалось
бы, лишь на беду человечества.

211

Умы, не связанные местом. - Кто из нас отважился бы назвать
себя свободным умом, если бы на свой лад, принимая на
свои плечи часть бремени общественного неодобрения и
поношения, не хотел выразить свое почтение тем людям,
которым это имя присваивают, чтобы оскорбитъих? Но все
же мы, наверное, имеем право всерьез (и без этого высоко­
мерного и великодушного упрямства) называть себя «ума­
ми, не связанными местом», поскольку чувствуем тягу к сво­
боде как сильнейший инстинкт своего ума и в противопо­
ложность разумам связанным и прочно укорененным ви­
дим свой идеал как бы в некоем умственном кочевничестве
- пользуясь выражением скромным и чуть ли не пренебре­
жительным.

434

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
212

Такова благосклонность Муз!- То, что говорит об этом Гомер,
хватает задушу, настолько оно правдиво и страшно: «Муза
его возлюбила, но злом и добром одарила: зренья лишила
его, но дала ему сладкие песни». - Для человека мыслящего
это текст без конца: она дает зло и добро, такова уж ге сер­
дечная любовь! И каждый по-своему объяснит себе, почему
мы, мыслители и поэты, должны пожертвовать своими гла­
зами.

213

Против попечения о музыке. - Эстетическое развитие зрения
с детских лет посредством занятий рисованием и живо­
писью, ландшафтных, портретных и жанровых набросков
несет с собою, помимо всего прочего, неоценимую для
жизни выгоду - оно делает глаз острым, спокойным и тер­
пеливым в наблюдении людей и ситуаций. Подобная побоч­
ная выгода не следует за эстетическим попечением о слухе:
вот почему народные школы поступят в целом правильно,
отдавая предпочтение искусству зрения перед искусством
слуха.

214

Открыватели тривиальностей. - Утонченные умы, для кото­
рых нет ничего более чуждого, чем тривиальность, нередко,
после всяческих блужданий и горных тропинок, натыка­
ются на какую-нибудь из них и, к изумлению умов не утон­
ченных, этим наслаждаются.

215

Нравственность ученых. - Правильный и быстрый прогресс
наук возможен, лишь если каждый ученый не слишком недо­
верчив, чтобы перепроверять любое вычисление и утверж-

ι. Смешанные мнения и изречения

435

дение других в областях, не столь уж ему близких: но тут
существует и условие, что в своей собственной области у
каждого есть конкуренты, крайне недоверчивые и ревностно
следящие за ним. Из такого сочетания «не слишком боль­
шой недоверчивости» и «крайнего недоверия» в республи­
ке ученых рождается порядочность.

2l6

Причина бесплодия. - Есть на свете умы чрезвычайно ода­
ренные, но неизменно бесплодные только потому, что по
слабости своего темперамента они слишком нетерпеливы,
чтобы дождаться разрешения от бремени.

217

Извращенный мир слез. - Многочисленные неудобства, кото­
рые доставляют человеку требования высшей культуры, в
конце концов извращают природу настолько, что он по
большей части начинает вести себя скованно и стоически,
оставляя слезы разве что для редких наплывов счастья, мало
того, настолько, что иные люди плачут, видимо, уже только
от наслаждения отсутствием боли: их сердце бьется лишь
от счастья.

2l8

Греки как толмачи. - Рассуждая о греках, мы в то же время
поневоле рассуждаем о сегодняшнем и вчерашнем дне исто­
рии: их общеизвестная история - это чистое зеркало, ко­
торая всегда отражает то, чего нет в самом зеркале. Сво­
бодой говорить о них мы пользуемся для того, чтобы иметь
возможность промолчать о других, - в надежде, что они
сами шепнут что-нибудь на ухо вдумчивому читателю. По­
этому греки облегчают современному человеку разговор о
некоторых неудобосказуемых и сомнительных вещах.

436

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
219

О приобретенном характере греков. - Знаменитые греческие
светозарность, прозрачность, простота и порядок, кри­
стальная естественность и одновременно кристальное ис­
кусство их творений без труда соблазняют нас думать, буд­
то все это упало грекам с неба: они, к примеру, не умели
писать иначе, чем хорошо, как однажды заметил Лихтенберг. Но нет ничего более опрометчивого и несостоятель­
ного. История прозы от Горгия до Демосфена свидетель­
ствует о труде и борениях выбраться из неясности, пере­
груженности, безвкусицы к свету, труде и борениях, напо­
минающих об усилиях героев, прокладывавших первые
пути через леса и болота. Трагический диалог из-за своей
необычайной прозрачности и определенности в условиях
национальной предрасположенности к наслаждению сим­
волами и намеками, к тому же еще нарочно закреплявшей­
ся великой хоровой лирикой, - настоящий подвиг драма­
тургов: так же как подвигом Гомера было освобождение
греков от азиатской помпезности и неопределенности и
достижение прозрачности структуры в целом и в частно­
стях. Сказать что-нибудь совершенно правильно и ярко от­
нюдь не считалось легким делом, иначе трудно объяснить
огромное восхищение эпиграммами Симонида, которые
выглядят такими непритязательными, без раззолоченных
кружев, без арабесок острот, но говорят то, что хотят ска­
зать, ясно, с покоем солнца, а не с погоней за эффектом
молнии. Напряженное стремление к свету из словно врож­
денного сумрака - черта сугубо греческая, вот почему народ
ликовал, выслушивая лаконичные сентенции, элегические
декламации, изречения семи мудрецов. Поэтому предпи­
сания, дававшиеся к стихам, для нас возмутительные, ока­
зались так милы эллинскому уму, будучи для него подлинно
аполлоновской задачей - одержать победу над опасностями
метра, над темнотою, вообще свойственной поэзии. Про­
стота, гибкость, трезвость были силой вырваны для нацио­
нальной предрасположенности, а не были даны ей изна­
чально - опасность скатиться назад, в азиатчину, постоян­
но грозила грекам, да и впрямь время от времени нависала
над ними, словно темный широкий разлив мистических

ι. Смешанные мнения и изречения

437

ощущений, элементарной дикости и темноты. Мы видим,
как они погружались в него, мы видим, как Европу словно
смывало, захлестывало - ведь тогда Европа была очень ма­
ленькой, - но они всякий раз снова выплывали, эти хоро­
шие пловцы и ныряльщики, этот народ Одиссея.

220

Подлинное язычество. - Для того, кто бросает взгляд на мир
греков, нет, может быть, ничего более странного, чем об­
наружить, что греки время от времени словно устраивали
праздники всем своим страстям и темным естественным
склонностям и даже налаживали своего рода государствен­
ную организацию празднований своего слишком челове­
ческого начала: это и есть подлинное язычество их мира,
которое христианство не понимало и понимать не хотело,
а всегда сурово с ним боролось и третировало его. - Они
относились к этому слишком человеческому как к чему-то
неизбежному и предпочитали не оскорблять его, а наде­
лять, так сказать, второстепенными правами, включая его
в обиходную жизнь общества и в культ: мало того, они счи­
тали божественным и возводили на высшую ступень все,
что обладает в человеке силой. Природное влечение, кото­
рое выражается в скверных качествах, они не отвергали,
а встраивали в целое и ограничивали определенными ви­
дами культа и днями, придумав достаточно мер предосто­
рожности, чтобы отвести эти бушующие воды в как можно
более безобидное русло. Вот где корень всего нравствен­
ного либерализма античности. Злому и опасному, животноотсталому, так же как варвару, догреческому автохтону и
азиату, еще жившим в глубинах греческой души, греки пре­
доставляли возможность умеренной разрядки и не стреми­
лись к их полному уничтожению. Государство, построенное
в расчете не на отдельных индивидов или на отдельные ка­
сты, а на обычные человеческие качества, включало в себя
всю систему подобных установлений. Строя его, греки про­
демонстрировали то изумительное чутье на все типическифактическое, которое позже позволило им сделаться есте­
ствоиспытателями, историками, географами и философа-

438

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ми. При учреждении государства и культа государства реша­
ющую роль должен был сыграть не ограниченный - жречес­
кий или кастовый - нравственный закон, а широчайший
учет всего человеческого в его реальности. - Откуда же взяли гре­
ки эту свободу, это чутье на реальность? Может быть, от
Гомера и догомеровских поэтов;ведь как раз те поэты, кото­
рые обычно обладают характером не самым справедливым
и мудрым, проявляют зато это наслаждение всякого рода дей­
ствительным, действующим и не хотят целиком отвергнуть
даже зло: им хватает того, чтобы оно не бушевало, губя все
подряд, или чтобы не отравляло изнутри, - иными словами,
они мыслят примерно так же, как греческие ваятели государ­
ства: они-то и были их наставниками и пролагателями путей.

221

Греки-исключения. - Умы глубокие, основательные, серьез­
ные были в Греции исключением: инстинкт народных масс
сводился скорее к тому, чтобы переживать серьезность и
основательность как своего рода извращение. Заимствовать
формы издалека, не созидать, а только придавать прекрас­
ную видимость - это по-гречески: подражать не для прак­
тических дел, а для художественного обмана, все снова одер­
живать верх над навязанной серьезностью, упорядочивать,
приукрашивать, выравнивать - все это продолжается от
Гомера до софистов третьего и четвертого веков нового
летоисчисления, всецело представлявших собою поверх­
ность, напыщенное слово, театральный жест и обращавших­
ся исключительно к душам изнуренным, падким на види­
мость, звучание и эффекты. - А теперь отдадим должное
величию тех греков-исключений, которые создали науку!
Кто из них повествует, тот повествует самую героическую
историю человеческого ума!

222

Простое - не первое и не последнее по времени. - В историю ре­
лигиозных представлений привносится много придуман-

ι. Смешанные мнения и изречения

439

ной эволюции и постепенности относительно вещей, на
самом деле выросших не друг из друга и не другом вслед за
другом, а рядом и по отдельности; простое в особенности
все еще слишком серьезно считается старейшим и изна­
чальным. Немало человеческого возникает в результате
вычитания и деления, а как раз не удвоения, прибавления,
сращивания. - К примеру, все еще верят в постепенную эво­
люцию изображения богов от грубых кусков дерева и камней
вплоть до полного человекоподобия: но дело все-таки об­
стоит как раз так, что в те времена, когда люди мысленно
помещали богов в деревья, куски дерева, камни и животных
и ощущали их там, они страшились очеловечивать их об­
разы, словно это безбожие. Лишь поэтам, остававшимся в
стороне от культа и от чар религиозного стыда, приходи­
лось приучать к этому очеловечиванию глубинную фанта­
зию людей, заставлять их соглашаться с ним: но как только
снова перевешивали более религиозные настроения и со­
стояния, это освобождающее воздействие поэтов вновь от­
ступало, и переживание священного, как и прежде, остава­
лось на стороне чудовищного, жуткого, истинно нечелове­
ческого. Но даже многое из того, что отваживается созда­
вать для себя глубинная фантазия, все-таки еще вызывало
бы неприятные ощущения, если бы оказалось переведен­
ным во внешнее, телесное изображение: внутреннее зре­
ние куда более отважно и менее стыдливо, чем внешнее
(отсюда возникает известная трудность и отчасти невоз­
можность превращения эпических сюжетов в драматиче­
ские). Религиозная фантазия в течение долгого времени
вообще не желает верить в тождество бога с каким-нибудь
образом: образ должен дать нумену божества проявиться
здесь некоторым таинственным способом, который невоз­
можно выдумать полностью, в качестве действующего, в
качестве привязанного к данному месту. Древнейшее изо­
бражение бога должно оберегать и одновременно прятать бо­
га - возвещать о нем, но не выставлять на обозрение. Ни
один грек никогда внутренне не рассматривал своего Апол­
лона как деревянный обелиск, своего Эрота как каменную
глыбу; это были символы, которые должны были вызывать
прямо-таки страх перед наглядным представлением. Точно
так же дело обстоит еще с теми кусками дерева, в которых

440

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

самой грубой резьбой обозначались отдельные члены, ино­
гда в чрезмерном количестве: таков лаконский Аполлон о
четырех руках и четырех ушах. В неполноте, в намеке или
в излишней полноте заключено нечто ужасающе священ­
ное, которое, очевидно, отвергает всякую мысль о челове­
ческом, человекоподобном. Ступень искусства, на которой
творят нечто похожее, отнюдь не является эмбриональной:
разве в эпохи, когда люди поклонялись таким образам, они
не могли бы говорить более ясно, создавать более осмыс­
ленные изображения? Тут, напротив, пугает только одно:
прямое высказывание. Целла скрывает святое святых, на­
стоящий нумен божества, и прячет его в таинственном по­
лумраке, но не целиком; периптерическии храм, в свою оче­
редь, скрывает целлу, словно защищает ее от нескромных
взглядов ширмой и покрывалом, но не целиком: то же отно­
сится к образам божеств, одновременно выступающим укры­
тиями для божеств. - И лишь когда вне культа, в профанном
мире состязательности, ликование, относившееся к побе­
дителям в борьбе, поднялось так высоко, что поднятые им
волны перехлестнулись в озеро религиозных чувств, лишь
когда изваяния победителей начали выставляться в храмо­
вых дворах, а благочестивым посетителям храма волей-не­
волей приходилось приучать свои глаза и души к этому не­
избежному зрелищу человеческой красоты и превосходящей
обычную силы, так что почитание людей и богов в услови­
ях пространственного и душевного соседства отзывались
друг в друге эхом, - начала исчезать и робость перед насто­
ящим очеловечиванием божественных образов и откры­
лась великая арена для великой пластики: но еще и тогда
действовало ограничение - всюду, где должно быть истовое
поклонение, сохранялись и осторожно воссоздавались ис­
конно-древние формы и уродливость. Но теперь эллины,
приносившие жертвы и дары, могли блаженно предаваться
своей страсти превращать бога в человека.

223

Куда надо путешествовать. - Прямого самонаблюдения да­
леко не достаточно, чтобы себя узнать: нам нужна история,

ι. Смешанные мнения и изречения

44 г

ведь прошлое множеством струй вливается в нас и течет
дальше; да и сами-то мы - не более чем то из этого дальней­
шего течения, что мы ощущаем в каждый момент. Но изре­
чение 1ераклита «нельзя войти в одну реку дважды» справед­
ливо даже здесь, когда мы хотим войти в реку нашей якобы
самой сокровенной и личной сущности. - Это мудрость,
которая, правда, уже постепенно зачерствела, но тем не
менее осталась все такой же крепкой и питательной, какой
и была: точно так же, как и та, что, дабы постичь историю,
надо отыскивать живые остатки исторических эпох, - что
следует путешествовать, посещать разные народы, как пу­
тешествовал патриарх Геродот, ведь народы - это всего
лишь застывшие более древние ступени культуры, на кото­
рые можно стать ногами, а в особенности посещать так
называемые дикие и полудикие племена, обитающие там,
где человек снял или еще не надел европейское платье. Но
существуют и другие, более утонченные искусство и цель
путешествий, не всегда заставляющие переезжать с места
на место за тысячи миль. Очень вероятно, что три послед­
них тысячелетия во всех своих нюансах и преломлениях
культуры еще продолжают жить даже вблизи нас. их надо
только открыть. В некоторых семьях, даже в отдельных
людях эти слои все еще во всей чистоте и обозримости ле­
жат друг над другом: в иных же местах сбросы пород рас­
познать труднее. Правда, в отдаленных местностях, в редко
посещаемых горных долинах, в более закрытых общинах
достопочтенный образец много более древних ощущений
мог сохраниться легче, тут его и надо искать - в то время
как сделать подобные открытия, к примеру, в Берлине, где
человек является на свет выщелоченным и ошпаренным,
невозможно. Кто после длительных упражнений в этом ис­
кусстве путешествовать превратился в стоглазого Аргуса,
тот в конце концов будет всюду сопровождать свою Ио - я
хочу сказать, свое эго- и вновь открывать для себя авантю­
ру странствий этого становящегося и преображающегося
эго в Египте и Греции, в Византии и Риме, во Франции и
Германии, во временах кочевников и оседлых народов, в
Ренессансе и Реформации, дома и на чужбине, даже в море,
в лесу, среди растений и в горах. - Так самопознание ста­
новится универсальным познанием в отношении всего про-

442

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

шлого: и так же после некоей другой череды созерцаний,
на которую здесь можно только намекнуть, определение
задач для себя и самовоспитание в умах самых свободных
и проницательных может когда-нибудь стать универсаль­
ным определением задач в отношении всего будущего че­
ловечества.

224

Бальзам и яд. - Сколько ни думай, не исчерпаешь до дна вот
какую мысль: христианство есть религия состарившейся
античности, а его предпосылка - выродившиеся старые
культурные народы; оно могло действовать и действовало
на них, как бальзам. В эпохи, когда уши и глаза «полны ила»
и потому уже не могут расслышать голоса разума и фило­
софии, разглядеть мудрость во плоти, какое бы имя она ни
носила - Эпиктета или Эпикура: тут, чтобы толкнуть подоб­
ные народы к хоть сколько-нибудь пристойному существова­
нию, могут подействовать, может быть, разве только отвес­
но стоящий крест мученичества да «трубы Страшного Су­
да». Вспомним о Риме времен Ювенала, об этой ядовитой
жабе с глазами Венеры: вот тогда-то и понимаешь, что зна­
чит распинаться перед «всем миром», тогда-то и начнешь
уважать смиренную христианскую общину и говорить спа­
сибо за то, что она, разросшись, покрыла собою всю грекоримскую почву. Если в те времена большинство людей сразу
рождалось с рабской душою, со стариковской чувственно­
стью, то какое блаженство встретить создания, которые
были скорее душами, чем телами, и которые, казалось, во­
плотили в жизнь греческое представление о душах в Аиде:
робкие, улепетывающие, тонко стрекочущие, безобидные
фигуры, ждущие вакансии на «лучшую жизнь» и потому сде­
лавшиеся такими непритязательными, полными такого мол­
чаливого презрения, такой гордой терпеливости! - Это хри­
стианство как вечерний звон хорошей античности на трес­
нувших, усталых, но все-таки благозвучных колоколах, бальзам все еще даже для слуха того, кто в наши дни лишь
как историк бродит по тем столетиям: а чем же оно, долж­
но быть, казалось самим людям той эпохи! Зато для юных,

ι. Смешанные мнения и изречения

443

свежих варварских народов христианство было ядом; к при­
меру, внедрить в героические, детские и звериные души
древних германцев учение о грехопадении и проклятии
значило не что иное, как отравить их; следствием этого
должно было стать совершенно чудовищное химическое
брожение и разложение, чехарда чувств и суждений, буйное
разрастание и формирование всего самого рискованного,
а в дальнейшем, стало быть, - серьезное ослабление таких
варварских народов. - Правда, надо признать - что у нас
осталось бы от греческой культуры без такого ослабления?
Что осталось бы от всего культурного прошлого человеческо­
го рода? Ведь незатронутые христианством варвары очень
основательно умели разбираться со старыми культурами:
это, к примеру, с ужасающей ясностью доказали языческие
завоеватели романизированной Британии. Христианству
против своей воли пришлось помочь в увековечении антич­
ного «мира». - Но и тут, опять-таки, еще остается встреч­
ный вопрос и возможность встречного расчета: а что, если
те или иные из упомянутых свежих племен, скажем, гер­
манские, и без этого ослабления названным выше ядом ока­
зались бы в состоянии мало-помалу самостоятельно обре­
сти высшую культуру, какую-то свою собственную, новую?
О которой, стало быть, человечество утратило бы и малей­
шее представление? - Дело тут, как и всюду, обстоит так:
неизвестно, говоря на христианский лад, кто кого должен
больше благодарить за то, что все случилось так, как оно
случилось: Бог черта или черт Бога.

225

Вера дает благословение и проклятье. - Христианин, приме­
рившийся к недозволенным ходам мысли, мог бы, вероят­
но, однажды спросить себя: а нужноли, в сущности, чтобы
на самом деле существовал какой-то Бог, да еще и замещаю­
щий его агнец отпущения, если одной веры в бытие этих су­
ществ достаточно, чтобы вызывать те же следствия? А если
они все же, положим, существуют, то не являются ли излиш­
ними? Ведь все благодетельное, утешительное, укрепляю­
щее нравственность, равно как и все омрачающее и удруча-

444

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ющее, что дает человеческой душе христианская религия,
исходит от указанной веры, а не от объектов этой веры.
Дело здесь обстоит не иначе, чем в известном случае: хотя
никаких ведьм на свете не было, но ужасающие последст­
вия веры в ведьм были точно такими же, как если бы ведьмы
и впрямь существовали. Во всех делах, в которых христиа­
нин ждет прямого вмешательства Бога, но ждет тщетно ведь никакого Бога нет, - его религия достаточно изобрета­
тельна в лазейках и причинах для успокоения: тут эта ре­
лигия уж точно умна. - Вера, правда, до сей поры не смогла
сдвинуть с места ни одной настоящей горы, хотя это и ут­
верждал незнамо кто, - но сумела взгромоздить горы туда,
где нет ни одной горы.

226

Регенсбургская трагикомедия. - Там и сям можно с ужасающей
ясностью видеть балаганный фарс фортуны - она привя­
зывает канат, ведущий в следующие столетия, к нескольким
дням, к одному месту, к внутренним состояниям и настро­
ениям одного ума и хочет, чтобы они, эти столетия, на нем
плясали. Так злосчастные судьбы новой истории Германии
заложены в днях, когда разыгрался известный Регенсбургский религиозный диспут: казалось, уже обеспечен мирный
исход церковных и нравственных проблем, без религиоз­
ных войн, контрреформации - а, значит, обеспечено и един­
ство немецкой нации; над бранью теологов какой-то мо­
мент победоносно парил глубокий и кроткий дух Контарини
- представитель более зрелого итальянского благочестия,
на крылах которого отражалась утренняя заря духовной
свободы. Но ему противилась костяная голова Лютера, пол­
ная подозрений и тайных страхов: поскольку оправдание
верой казалось ему собственной величайшей находкой и де­
визом, он не верил тому же тезису, звучащему из уст итальян­
цев, а ведь они, как известно, обнаружили его куда раньше
и в глубокой тишине разнесли по всей Италии. В этом мни­
мом согласии Лютер видел козни дьявола и как только мог
препятствовал мирному соглашению: благодаря этому он
серьезно содействовал целям врагов империи. - А теперь,

ι. Смешанные мнения и изречения

445

чтобы еще усилить впечатление жуткой балаганности, до­
полнительно предположим, что истины или хотя бы только
следа истины нет ни за одним из тезисов, о которых спори­
ли тогда в Регенсбурге, - за положением о наследном грехе,
о спасении через посредничество, об оправдании верой,
и что все они нынче признаны не заслуживающими обсуж­
дения: и все равно из-за них весь мир оказался в огне - из-за
мнений, которым не соответствуют никакие вещи и реаль­
ности, в то время как относительно чисто филологических
вопросов, к примеру, объяснения интерполяций в тексте
о тайной вечере, по крайней мере дозволены споры, пото­
му что здесь можно высказать истину. А где ничего нет, там
теряет свои права и истина. - В конечном счете остается
сказать лишь одно: тогда, правда, забили родники энергии, и
столь мощно, что без них все мельницы современного ми­
ра работали бы не так сильно. И, значит, все дело в первую
очередь в силе и только во вторую - в истине, да и то дале­
ко не сразу, - не так ли, дорогие любители современности?

227

Заблуждения Гете. - Среди великих художников Гёте - вели­
кое исключение в том, что он не жил в ограниченности своих
реальных возможностей, так, будто они должны быть главным
и определяющим, безусловным и окончательным в нем са­
мом и для всех остальных. Он думал, что обладает чем-то
вдвое более высоким, чем на самом деле, - а во второй по­
ловине своей жизни, когда он был полностью проникнут
этим убеждением, заблуждался, считая, будто представляет
собою одного из величайших открывателей и светочей в
науке. Но так же дело обстояло уже в первой половине его
жизни: он ждал от себя чего-то более высокого, нежели то,
чем ему казалось искусство, - и уже в этом заблуждался. При­
рода хотела сделать из него художника в изобразительной
сфере - это была тайна, пылавшая и сжигавшая его изнутри
и пославшая его в конце концов в Италию, чтобы он как
следует отбушевал в этой своей иллюзии, принеся ей все
возможные жертвы. Наконец он, человек осмотрительный,
которому искренне претило в себе всё образующее иллю-

446

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

зии, обнаружил, что морочащий бес алчности подтолкнул
его к вере в это призвание и что он обязан избавиться от
своего величайшего страстного желания и распрощаться с
ним. Болезненно режущее и гложущее убеждение в необхо­
димости распрощатьсяполностъю выражено в настроениях
его Тассо: над ним, «Вертером вдвойне», витает предчув­
ствие чего-то похуже, чем смерть, словно человек говорит
себе: «Ну вот и все - прощание позади; как же жить дальше,
не сойдя с ума! » - Оба этих главных заблуждения его жизни
дали Гёте, если говорить о чисто литературном отношении
к поэзии, а мир знал тогда только его, столь непринужден­
ную, но кажущуюся чуть ли не сознательной манеру дер­
жаться. Не говоря о времени, когда Шиллер - бедный Шил­
лер, у которого времени не было и который спешил, - вы­
гнал его из воздержанной робости перед поэзией, из страха
перед любой литературной деятельностью и перед литера­
турным ремеслом, Гете предстает подобным какому-то гре­
ку, там и сям навещающему очередную возлюбленную в сом­
нениях, не богиня ли это, для которой он только не находит
верного имени. Во всем его поэтическом творчестве замет­
на дышащая близость пластики и природы: черты этих паря­
щих перед ним образов - а он, видимо, всегда представляет
себе, что идет по следам перевоплощений какой-нибудь бо­
гини, - без его воли и ведома стали чертами всех чад его
искусства. Без окольных путей заблуждения он не стал бы Гёте:
иными словами, единственным и по сей день не устаревшим
немецким художником слова - именно потому, что он так
же мало хотел быть писателем, как и немцем по профессии.

228

Путешественники и их ранги. - Среди путешествующих сле­
дует различать пять рангов: путешественники первого, низ­
шего ранга - это те, что ездят и при этом их видна, по сути,
их возят, но они как бы слепы; следующий ранг - те, что и
впрямь сами глядят на мир; третий ранг, увидев, чтскго пере­
живает; четвертый принимает пережитое в свою жизнь и
несет его с собою дальше; наконец, есть на свете немного­
численные люди высшей силы, которые, пережив и впу-

ι. Смешанные мнения и изречения

447

став в свою жизнь все увиденное, в итоге непременно долж­
ны еще и выпустить его наружу в виде поступков и произ­
ведений, как только возвращаются домой. - Подобно этим
пяти видам путешественников совершают свое странство­
вание по жизни все люди вообще - низший их ранг как чи­
стые passiva, высший - как действующие и без остатка вы­
пускающие в жизнь уже пережитые внутренние процессы.

229

Поднимаясь все выше, - Человек, который поднимается выше
тех, что прежде им восхищались, именно им^го и кажется
теперь опустившимся и упавшим: ведь они при любых об­
стоятельствах мнили, будто доселе были на одной высоте с
нами (пусть даже и благодаря нам).

230

Мера и середина, - Люди избегают говорить о двух очень важ­
ных предметах: мере и середине. Их силы и признаки из­
вестны немногим избранным, прошедшим по тропинкам
мистерий внутренних переживаний и обращений: эти чтят
в них нечто божественное и потому страшатся говорить
вслух. Все остальные пропускают разговор о них мимо ушей,
думая, будто речь идет о скуке и посредственности: исклю­
чение составляют разве что те, которые однажды расслы­
шали дальний отзвук из того царства, но заткнули уши, не
желая слушать дальше. А воспоминание об этом злит их и
выводит из себя.

231

Гуманность дружбы и учительства. - «Если ты пойдешь на
восток, то я двинусь на запад»: такой образ мыслей - высо­
кий признак гуманности в тесном общении людей. Без это­
го образа мыслей любая дружба, любое ученичество рано
или поздно превращается в лицемерие.

448

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
232

Глубокие. - Люди, мыслящие глубоко, в общении с другими
кажутся себе комедиантами, ведь чтобы в этих случаях их
понимали, им всегда приходится прикидываться поверх­
ностными.

233

Презирающим «стадное человечество». - Того, кто глядит на
людей как на стадо, убегая от него изо всех сил, это стадо
наверняка догонит и забодает.

234

Главное преступление против тщеславия. - Тот, кто в обществе
дает другому возможность блеснуть своими знаниями, чув­
ствами, опытом, ставит себя над ним и таким образом, ес­
ли только тот не воспринимает его как безусловно выше­
стоящего, совершает покушение на его тщеславие - а ведь
он-то как раз думал это тщеславие удовлетворить.

235
Разочарование. - Если долгая жизнь и деятельность, включая
речи и письма, оставляет о какой-то личности публичное
свидетельство, то общение с нею обыкновенно разочаро­
вывает по двойной причине: во-первых, потому что от крат­
кого времени общения люди ждут слишком многого, а имен­
но всего того, что делают зримым лишь тысячи житейских
событий, и, во-вторых, потому что всякий признанный
человек не дает себе труда домогаться признания еще и в
мелочах. Он слишком равнодушен - а мы слишком нетер­
пеливы.

ι. Смешанные мнения и изречения

449

236

Два источника доброты. - Обращаться со всеми людьми с
одинаковой доброжелательностью и проявлять доброту
невзирая на лица - с равным успехом это может быть след­
ствием как глубокого презрения к людям, так и настоящего
человеколюбия.

237

Странствующий по горам - самому себе. - Есть верные призна­
ки того, что ты ушел вперед и выше в гору: теперь вокруг
тебя стало свободнее, а перспектив - больше, чем прежде,
тебя овевает воздух более прохладный, но менее резкий, ведь ты отучился от глупости путать смягчение с теплотой,
- твоя поступь стала энергичнее, тверже, слились воедино
мужество и осторожность: по всем этим причинам путь твой
станет теперь, наверное, более одиноким и уж во всяком
случае более опасным, чем оставленный тобою за спиной,
хотя, конечно, и не в такой степени, как думают те, что из
чадной долины видят тебя, странник, шагающим по горам.

238

За исключением ближнего. - Моя голова явно плохо держится
только на моей собственной шее; ведь, как известно, любой
другой лучше знает, что мне делать, а чего не делать: а я,
бедняга, ничем не могу помочь только себе самому. Так, мо­
жет, веемы - как бы постаменты, на которые взгромоздили
не те головы? - не правда ли, милый мой сосед? - Ах нет,
ведь как раз ты - исключение!

239
Осторожность. - Не следует вступать в общение с людьми,
которые не робеют перед всем личностным, - или же перед
общением следует неумолимо надевать на них наручники
общепризнанной дозволенности.

450

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
240

Желание казаться тщеславным. - Высказывать в разговоре с
незнакомыми и малознакомыми людьми только избранные
мысли, говорить о своих громких знакомствах, важных пе­
реживаниях и поездках - признак того, что такой человек
не страдает гордыней или по меньшей мере что он не хотел
бы произвести подобное впечатление. Тщеславие - это ма­
ска вежливости, которую носит человек гордый.

241

Хорошая дружба. - Хорошая дружба складывается, когда один
сильно уважает другого, и притом больше, чем себя самого,
если он его еще и любит, хотя и не так сильно, как себя, и
если, наконец, умеет добавить тонкую окраску и налет близо­
сти - чтобы облегчить общение, но в то же время мудро
воздерживается от настоящей и полной близости и смеше­
ния я и ты.

242

Призрачные друзья. - Когда мы сильно изменяемся, наши не
изменившиеся друзья становятся призраками нашего соб­
ственного прошлого: голоса их доносятся до нас искажен­
но-нечеткими, будто мы слышим себя самих - только более
молодых, более негибких, более незрелых.

243

Одна пара глаз и два взгляда. - Те же самые люди, чей взгляд
от природы создает впечатление заискивающего, из-за ча­
стых унижений и мстительных побуждений, которые они
испытывают, обычно смотрят наглым взглядом.

ι. Смешанные мнения и изречения

45 1

244

Голубая даль. - «Большой ребенок» - это звучит весьма трога­
тельно, но так можно судить только издалека; а если разгля­
деть и почувствовать человека вблизи, то это всегда озна­
чает «большой глупец».

245
Равное непонимание выгод и невыгод. - Смущенное молчание
умного человека человек неумный обычно толкует как мол­
чаливое превосходство и очень сильно пугается: а ведь сму­
щенный вид должен вызывать благожелательные чувства.

246

Мудрец, выдающий себя за дурака. - Человеколюбие мудрого
иногда толкает его на то, чтобы выставить себя возбужден­
ным, разгневанным или обрадованным, чтобы не обидеть
окружающих холодностью и разумностью своей подлинной
сути.

247

Вынуждать себя к любезности. - Как только мы замечаем, что
в обращении и разговорах с нами кому-то приходится при­
нуждать себя к любезности, нам становится окончательно
ясно: этот человек нас не любит или успел разлюбить.

248

Путь к одной христианской добродетели. - Учиться у своих вра­
гов - лучший способ их полюбить: ведь тогда мы начинаем
питать к ним благодарность.

452

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
249

Военная хитрость фамильярных. - Фамильярные люди дают
сдачу на нашу монету условности чистым золотом, желая
задним числом принудить нас смотреть на условности как
на ошибку, а на них - как на исключения.

250

Причина для отвращения. - Мы начинаем испытывать анти­
патию к иному художнику или писателю не потому, что на­
конец замечаем, что он нас обманул, а потому, что он не
счел необходимыми более тонкие способы поймать нас в
свои сети.

251

Разлучаясь. - Родство и единодушие одной души с другой я
вижу не в том, как она с ней сближается, а в том, как от нее
отдаляется.

252

Silentium1. - О своих друзьях говорить не надо: иначе чув­
ство дружбы уйдет через разговоры.

253
Неучтивость. - Неучтивость часто бывает признаком не­
ловкой скромности, которая теряет голову от какой-нибудь
неожиданности и пытается скрыть это грубостью.

ι Молчание (лат.).

ι. Смешанные мнения и изречения

453

254
Встречный расчет на честность. - Когда мы о чем-то до поры
умалчивали, первыми узнают о нем подчас именно наши
самые недавние знакомые: при этом мы глупейшим образом
думаем, будто проявление доверия с нашей стороны - креп­
чайшие оковы, которыми мы можем их сдержать, - но онито знают о нас недостаточно, чтобы полностью оценить
жертву, какую мы принесли своей откровенностью, и вы­
дают наши тайны другим, не думая о предательстве, а мы,
бывает, теряем из-за этого своих давних знакомых.

255
В приемной расположенности. - Все люди, которых долго за­
ставляют ждать в приемной своей расположенности, на­
чинают бродить или скисают.

256
Совет презираемым. - Если кто-то явно погрузился в пучины
людского презрения, то в общении должен крепко держать­
ся зубами за стыд: иначе он покажет другим, что упал и в
собственном мнении. Цинизм в общении - признак того,
что наедине с собою человек смотрит на себя как на собак..

257

Порой облагораживает и неведение. - В смысле уважения тех, кто
оказывает уважение, предпочтительнее намеренно не пони­
мать некоторых вещей. Неведение тоже дает преимущества.

258
Противники грации. - Люди нетерпимые и высокомерные
не любят грацию, воспринимая ее как зримый укор себе;
ведь грация - это терпимость сердца в движении и жесте.

454

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
259

При встрече. - Когда старые друзья встречаются после долгой
разлуки, часто бывает так, что они показывают себя заинте­
ресованными вещами, к которым уже совершенно утратили
всякий интерес: иногда оба это и замечают, но не отважи­
ваются снять покрывало - из какого-то печального сомне­
ния. Так рождаются разговоры словно в царстве мертвых.

2бо

Выбирать трудолюбивых друзей. - Праздные люди опасны для
своих друзей: ведь, не будучи достаточно занятыми, они
обсуждают, чем заняты и чем не заняты их друзья, наконец
вмешиваются в их дела и становятся обременительными.
Поэтому умно поступит тот, кто будет вступать в дружбу
только с трудолюбивыми.

Одно оружие вдвое сильнее, чем два. - Неравная битва завязы­
вается, когда один отстаивает свое дело умом и душой, а
другой - одним лишь умом: первый словно сражается с солн­
цем и ветром, и оба его оружия мешают друг другу; он те­
ряет в цене - в глазах истины Зато, правда, победа второго,
одержанная с помощью его единственного оружия, редко
приходится по сердцу всем другим зрителям и вызывает у
них антипатию.

2Ö2

Глубина и муть. - Публика с легкостью путает того, кто ловит
рыбу в мутной воде, с тем, кто черпает из глубины.

ι. Смешанные мнения и изречения

455

263

Показывать свое тщеславие друзьям и врагам, - Один из тщес­
лавия терзает даже своих друзей, если рядом свидетели,
которым он хочет продемонстрировать свое превосходст­
во, - а другой преувеличивает значение своих врагов, чтобы
с гордостью указать на то, что таких врагов достоин.

264

Охлаждение. - Нагревание сердца бывает обычно связано с
болезнью ума и мышления. Кому на какое-то время стано­
вится важным здоровье последнего, тому следует знать о
том, что он должен охладить - не заботясь о будущем серд­
ца! Ведь если уж человек вообще способен к нагреванию,
он непременно снова нагреется и обретет свое лето.

265
О смешении чувств. - Женщины и эгоистичные художники
испытывают к науке антипатию, составленную из зависти
и сентиментальности.

266

В наибольшей опасности. - Покуда человек с трудом бредет
по жизни вверх, он редко ломает себе ноги, но опасность
растет для него, когда он начинает облегчать себе жизнь,
выбирая более удобные пути.

267

Не слишком рано. - Нужно следить за тем, чтобы не стать
острым слишком рано, - ведь в этом случае становишься
заодно и слишком тонким.

456

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
г68

Когда можно радоваться упрямству. - Хорошим воспитателям
случается гордиться тем, что их воспитанники остаются
верными себе им вопреки: это бывает, когда юноша не смеет
понять мужчину или смог бы понять его только себе в ущерб.

2бд

Попытка быть честным. - Юноши, которые хотят стать бо­
лее честными, чем были, ищут себе в жертву какого-нибудь
общепризнанно честного человека и первым делом на эту
жертву нападают, пытаясь бранью дотянуться до его высот,
- а про себя лелеют мысль, что эта первая попытка, конеч­
но же, не опасна: ведь не может же тот наказать за наглость
человека честного.

270

Вечное дитя. - Мы думаем, будто сказка и игра принадлежат
к миру детства: но как же мы наивны! Разве мы можем жить
без сказки и игры хоть в каком-нибудь возрасте? Мы, прав­
да, называем и ощущаем их иначе, но как раз это-то и сви­
детельствует о том, что оно - то же самое: ведь и ребенок
ощущает игру как свою работу, а сказку - как свою правду.
Краткость жизни должна бы предостеречь нас от педан­
тичного различения возрастов, словно каждый из них не­
сет с собою что-то новое, а какой-нибудь поэт - показать
нам человека двухсот лет от роду, который и впрямь живет
без сказки и игры.

271

Всякая философия есть философия своего возраста. - Возраст
жизни, в котором философ сформулировал свое учение,
сказывается на этом последнем, и он не может тут ничего
поделать, сколь бы поднявшимся над своей эпохой и момен-

ι. Смешанные мнения и изречения

457

том он себя ни чувствовал. Так философия Шопенгауэра
остается зеркальным отражением горячей и меланхолич­
ной юности- этот образ мыслей не для людей более зрелого
возраста; так философия Платона ассоциируется с возрас­
том между тридцатью и сорока, когда обыкновенно горячее
и холодное течения с силой сталкиваются друг с другом,
вызывая к жизни водяную пыль и легкие облачка пара, а
при благоприятных условиях и солнечных лучах - очаро­
вательную радугу.

272

О женском уме. - Умственные способности женщин лучше
всего проявляются в том, что из любви к мужчине и его уму
они приносят в жертву свой собственный ум, но несмотря
на это, у них тотчас вырастает второй ум - в той изначаль­
но чуждой им области, в которую-их-влечет умственный
склад мужчины.

273

Возвышение и унижение в сфере пола. - Буря страстей иногда
увлекает мужчину на высоту, где смолкает всякая страсть:
туда, где он действительно любит и живет скорее более силь­
ным бытием, чем более сильным желанием. А хорошая жен­
щина, в свой черед, нередко, испытывая настоящую лю­
бовь, нисходит к страсти и тем унижаетсебя в своих глазах.
Главным образом последнее относится к числу наиболее
трогательных вещей, которые может вызвать представле­
ние об удачном браке.

274

Женщина исполняет, мужчина обещает. - Женщиной природа
показывает, с чем она уже управилась к этому моменту, рабо­
тая над образом человека; мужчиной она показывает, что ей
при этом надо еще преодолеть, но еще и все остальное, что

458

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

она задумала сделать с человеком. - Совершенная женщина
каждой эпохи - праздность творца в каждый седьмой день
культуры, отдых художника в работе над произведением.

275
Пересадка. - Если человек употребляет свой ум, чтобы стать
хозяином над безудержностью аффектов, то тут возможен
и досадный исход: безудержность переносится на ум и впредь
бесчинствует в мышлении и жажде познания.

276
Смех как предательство. - Как и когда смеется женщина, - это
говорит о ее образовании: но в звучании смеха ее природа
обнажается, а у очень образованных женщин обнажаются,
возможно, даже последние не разрушенные остатки ее приро­
ды. - Поэтому испытатель человеческой природы скажет,
подобно Горацию, но по другой причине: ridete puellae1.

277
Коечто о юношеской душе. - В отношении одного и того же
человека юноши проявляют то преданность, то заносчи­
вость: ведь, по сути дела, они чтут и презирают в другом
только себя, и им приходится колебаться между двумя эти­
ми чувствами в отношении себя самих, покуда они на опы­
те не найдут верную меру желаемого и возможного.

278
Об исправлении мира. - Если бы некогда предотвратили раз­
множение недовольных, брюзжащих и ворчащих, то жизнь
на земле, как по волшебству, теперь уже стала бы райским
ι Смейтесь, девушки! (лат.). См. прим.

ι. Смешанные мнения и изречения

459

садом. - Это положение входит в учебник практической
философии для женского пола.

279

Отринуть недоверие к чувству. - Женственное выражение,
гласящее, что следует отринуть недоверие к своему чувству,
означает не многим большее, чем максима: надо есть то,
что нравится. Оно может быть также хорошим житейским
правилом, особенно для натур умеренных. Но другие нату­
ры должны жить по другому правилу: «Ты должен есть не
только ртом, но и головой, чтобы не испортить себе спо­
собности лакомиться ртом».

28о

Зверское озарение любви. - Всякая большая любовь несет с со­
бою лютую мысль - убить предмет любви, чтобы раз и на­
всегда спасти его от страшной игры перемен: ведь перемен
любовь боится больше, чем уничтожения.

28l

Двери. - Во всем, что он переживает, чему научается, ребе­
нок, так же как и взрослый, видит двери: но для него они
- входы, а для взрослого - всегда только проходы.

282

Сердобольные женщины. - Женское сострадание, когда оно
болтливо, выносит одр болезни на рыночную площадь.

28 3
Ранняя заслуга. - Тот, кто уже в юности добивается заслуги,
обыкновенно забывает из-за этого о стыде перед старостью

460

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

и старшими и тем самым, к своей величайшей невыгоде,
исключает себя из общества людей зрелых, помогающих
созреть, так что, несмотря на свою раннюю заслугу, дольше
других остается зеленым, фамильярным и инфантильным.

284
Огульные души. - Женщины и художники думают, будто если
им в чем-то не противоречат, то, значит, противоречить
им в этом нельзя; полное почтение и молчаливое неодоб­
рение, тоже полное, кажутся им несовместимыми, посколь­
ку их души умеют принимать все только огульно.

285
Молодые таланты. - С молодыми талантами нужно обра­
щаться, строго следуя максиме Гёте, гласящей, что нередко
не стоит наносить ущерб заблуждению, чтобы не нанести
ущерба истине. Их состояние похоже на недомогания во
время беременности и вызывает странные прихоти: эти
их прихоти нужно по возможности удовлетворять и смо­
треть на них сквозь пальцы ради результата, которого от
них ждут. Конечно, если уж ты - санитар, присматриваю­
щий за этими странными больными, ты должен знать толк
в трудном искусстве добровольного самоуничижения.

286

Отвращение к правде. - Так уж устроены женщины, что вся­
кая правда (о мужьях, любви, детях, обществе, смысле жизни)
вызывает их отвращение, а потому они стараются мстить
любому, кто открывает им глаза.

287

Источник большой любви. - Откуда берутся внезапные страст­
ные чувства мужчины к женщине, глубокие, истинные? Мень-

ι. Смешанные мнения и изречения

φ ι

ше всего из одной только чувственности: но когда мужчина
обнаруживает слитыми в одном существе слабость, нужду
в помощи и одновременно шаловливость, в нем начинает­
ся такое, что душа его словно вот-вот выплеснется наружу,
- в один и тот же миг он и растроган, и уязвлен. Из этой-то
точки и бьет источник большой любви.

288

Опрятность. - Нужно развивать у ребенка вкус к опрятно­
сти, доводя его до страсти: позднее он, преображаясь вся­
кий раз заново, возвысится чуть ли не до любой доброде­
тели и в конце концов, будучи компенсацией за отсутствие
таланта, даст как бы море света, состоящего из чистоты,
умеренности, доброты, характера, - неся в себе счастье,
излучая счастье.

289
О тщеславии старых мужчин. - Глубокомыслие принадлежит
юности, ясность мысли - старости: и если, несмотря на это,
старые мужчины иногда говорят и пишут в глубокомыслен­
ной манере, то делают это из тщеславия, думая, будто таким
способом обретают прелесть юности, мечтательности, ро­
ста, полного предчувствий и надежд.

год)
Как используют новое. - Мужчины пользуются только что
усвоенным или пережитым как лемехом, а бывает, и как
оружием; женщины же тотчас делают себе из него наряд.

2gi

Чувство своей правоты у мужчин и у женщин. - Если согласить­
ся с женщиной в том, что она права, то она не откажет себе
в удовольствии с торжеством попрать выю поверженного,

462

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

- она должна насладиться своей победой; мужчина же в таком
случае обыкновенно испытывает стыд перед другим мужчи­
ной за то, что оказался прав. Зато мужчина привык побеж­
дать, для женщины же такое переживание - исключение.

292
Самоограничение в жажде красоты. - Чтобы стать прекрас­
ными, женщины не должны стремиться слыть хорошень­
кими: иными словами, в девяноста девяти случаях, когда
они могли бы понравиться, им следует делать все, чтобы
не понравиться, дабы в одном только случае стяжать вос­
хищение того, врата души которого достаточно велики для
приема чего-то великого.

293

Непонятливый, несносный. - Иной юнец не может понять,
как это старший уже умудрился оставить за спиной свои
восторги, утренние зори чувства, перипетии и взлеты мыс­
ли: ему обидно хотя бы представить себе, что они могут
повторяться, - но полную его враждебность вызовет идея
о том, что не быть ему плодотворным, если он не сбросит
эти цветы, не лишится их аромата.

294
Партия с обиженным выражением лица. - Всякая партия, умею­
щая придавать своему лицу обиженное выражение, привле­
кает к себе сердца людей добродушных и в результате сама
получает мину добродушия - к своей величайшей выгоде.

295

Утверждения надежнее доказательств. - Утверждение воздей­
ствует сильнее, чем аргумент, - по крайней мере, на боль-

ι. Смешанные мнения и изречения

фЗ

шинство людей; ведь аргументы возбуждают недоверие.
Поэтому демагоги стараются защитить аргументы своих
партий утверждениями.

296
Лучшие укрыватели краденого. - Всем людям, постоянно до­
бивающимся успеха, свойственна глубоко коренящаяся в
них хитрость: они неизменно преподносят свои ошибки и
слабости как якобы свои сильные стороны - в силу чего
создают впечатление, будто очень хорошо знают и пони­
мают их.

297
Время от времени. - Он уселся у городских ворот и заявил
человеку, который как раз через них проходил, что это - не
что иное, как городские ворота. Тот отвечал: «Допустим,
так оно и есть, но если хочешь, чтобы тебе сказали спасибо,
вовсе не обязательно так явно показывать, что ты прав».
«Да я и не жду никакой благодарности, - сказал первый; - но
все-таки время от времени бывает чертовски приятно не
только быть правым, но и заставить других это признать».

298

Доблесть придумали не немцы. - Аристократизм и отсутствие
зависти Гете, благородный отшельнический пессимизм Бет­
ховена, душевное изящество и грация Моцарта, непреклон­
ная мужественность и обузданная законом свобода Генделя,
углубленная внутренняя жизнь Баха, невозмутимая и про­
светленная, которой даже не нужно отказываться отблеска
и успеха, - разве все это немецкие качества? - А если нет, то
это по меньшей мере показывает, к чему немцы должны
стремиться и чего они способны достичь.

464

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

299

Piafraus1 или что-то другое. - Я могу ошибаться, но мне ка­
жется, что в нынешней Германии для каждого человека еже­
минутным долгом сделался двойной вид ханжества: из имперско-политических опасений требуют немечества, а из
страхов социального порядка - христианства, того и друго­
го - лишь на словах и в плоскости жестов, но главным обра­
зом в способности молчать. И все это - видимость, которая
столь многого стоит, так дорого обходится; и все это - зрите­
ли, ради которых нация корчит немецко-христианскую мину.

3°°
Насколько и в хорошем половина может быть больше целого. - Во

всем, что организуется в расчете на долгий срок и посто­
янно требует участия множества людей, что-то не слишком
хорошее должно стать правилом, хотя организатору прекрас­
но известно и лучшее (а заодно более трудное): он, однако,
рассчитывает на то, что никогда не будет недостатка в лю­
дях, способных соответствовать требованиям правила, - а
он знает, что правило - это способности среднего уровня.
- Юноши редко это понимают и потому, оказываясь в роли
новичков, думают, будто они невесть как правы, и удивля­
ются слепоте других.

301

Член партии. - Истинный член партии уже не учится - он
только разузнает и судит: а вот Солон, никогда не бывший
членом партии, но добивавшийся своей цели обок партий
и над ними или вопреки им, характерным образом являет­
ся отцом той скромной фразы, в которой выражаются здо­
ровье и неисчерпаемые возможности Афин: «Я состарился,
но не перестал учиться».

/ благочестивая ложь (лат.).

ι. Смешанные мнения и изречения

4^5

3°2
Что, по Гете, присуще немцам. - Только поистине невыноси­
мые люди, в которых невозможно даже представить себе
ничего хорошего, обладают свободой убеждений, не замечая,
что у них нет свободы вкуса и ума. Ко именно это, согласно
хорошо взвешенному суждению Гёте, и присуще немцам.
- Его голос и его пример указывают на то, что немцы долж­
ны быть чем-то большим, чем просто немцами, если хотят
стать полезными или хотя бы выносимыми для других на­
ций, - и в каком направлении им нужно двигаться, чтобы под­
няться над собою и выйти за свои пределы.

33

В каком случае следует остановиться. - Когда массы начинают
бесчинствовать, а разум помрачается, лучше всего, если ты
не вполне уверен в своем душевном здоровье, спуститься
в подворотню и посмотреть, какая там на дворе погода.

34

Умы бунтарские и умы собственнические. - Единственное сред­
ство против социализма, какое еще у вас осталось, таково:
не дразнить его, иными словами, самим жить умеренно и
скромно, всеми силами противиться демонстрациям изо­
билия и содействовать государству, когда оно облагает чув­
ствительными налогами всяческие излишества и все на­
поминающее роскошь. Не хотите такого средства? Тогда,
богатые мещане, называющие себя «либеральными», вам
остается только признать: то, что вы находите в социали­
стах столь страшным и угрожающим, а в себе самих счита­
ете законным, будто там это что-то совсем другое, - не что
иное, как ваш собственный глубинный образ мыслей. Если
бы у вас, каковы вы сейчас, не было достатка и забот о его
сохранении, то этот ваш образ мыслей сделал бы вас со­
циалистами: вас отличает от них только собственность. И
если вы хотите как-нибудь одолеть врагов своего благосо-

466

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

стояния, то вам надо сначала победить самих себя. - Если
бы это благосостояние и впрямь было благосостоянием!
Тогда оно было бы не столь броским, не так вызывало бы
зависть, оно было бы более открытым, благожелательным,
более уравнивающим, покровительственным. Но фальшь
и лицедейство ваших увеселений, состоящих больше в ощу­
щении контраста (в ощущении, что другие их лишены и
завидуют вам), чем в ощущении игры сил и роста сил, - ва­
ши жилища, одежды, экипажи, витрины, потребности утро­
бы и стола, ваше шумное восхищение оперными спектак­
лями и музыкой, наконец, ваши женщины, хорошо выле­
пленные и образованные, но из металла неблагородного,
раззолоченные, но без золотого звона, выбранные вами
как образцы для витрины и сами преподносящие себя как
образцы для витрины: все это сеющие заразу разносчики
той народной болезни, которая нынче все быстрее овладе­
вает массами как социалистический душевный зуд, но ко­
торая впервые возникла и вызрела в вас. И разве кто-нибудь
еще сможет сейчас остановить эту чуму? -

35
Партийная тактика. - Когда какая-нибудь партия замечает,
что прежний приверженец из безусловного подданного сде­
лался условным, то это для нее настолько невыносимо, что,
всячески провоцируя и оскорбляя его, она пытается дове­
сти его до полного отпадения, сделать его своим врагом:
ведь она питает подозрение, что стремление видеть в ее
вероисповедании нечто относительно ценное, допускающее
доводы за и против, взвешивание и отбрасывание, для нее
более опасны, чем огульная вражда.

Зоб
Об укреплении партий. - Тот, кто хочет укрепить свою пар­
тию изнутри, пусть предоставит ей повод претерпеть яв­
ную несправедливость: тем самым она обретет чистую совесть,
которой ей, возможно, прежде не хватало.

ι. Смешанные мнения и изречения

φη

Заботиться о своем прошлом. - Люди по-настоящему уважают
только все возникшее в старину, прошедшее долгую историю
- поэтому тот, кто хочет, чтобы память о нем не стерлась по­
сле смерти, должен заботиться не только о грядущих поко­
лениях, но еще больше о прошлом: вот почему тираны всяко­
го рода (в том числе тиранствующие художники и полити­
ки) любят чинить над историей насилие, дабы она предста­
ла как подготовка и постепенное восхождение к ним самим.

3 о8

Партийный писатель. - Удар литавр, которым молодой пи­
сатель снискал к себе такую симпатию на службе партии,
для того, кто к ней не принадлежит, звучит, как звон цепей,
и возбуждает скорее сострадание, чем восхищение.

39
Выступать против себя. - Наши последователи не прощают
нам, когда мы выступаем против себя самих: ведь в их глазах
это значит не только отвергнуть их любовь, но и скомпро­
метировать их разум.

310

Богатство - это опасность. - Собственностью должен обладать
лишь тот, у кого есть ум: иначе собственность становится
общественно опасной. А собственник, не умеющий распоря­
диться свободным временем, которое может дать ему облада­
ние собственностью, всегда будет продолжать стремиться
к обладанию: это стремление становится его развлечением,
его военной хитростью в битве со скукой. Так в конце концов
из небольшой собственности, которой хватило бы человеку
разумному, возникает настоящее богатство: и притом как
блистательный результат умственной несамостоятельно­
сти и нищеты. Вот только кажется оно чем-то совсем дру-

468

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

гим, нежели позволяет ожидать его жалкое происхожде­
ние, поскольку умеет маскироваться образованием и искус­
ством: точнее, оно умеет покупать себе эту маску. Этим оно
возбуждает зависть у более бедных и необразованных - а
они, в сущности, всегда завидуют образованности и в маске
не видят маски, - и мало-помалу готовит социальный пере­
ворот: ведь раззолоченная грубость и лицедейское чван­
ство в мнимом «потреблении культуры» внушают социали­
стам мысль о том, что «все дело только в деньгах», - в то
время как, разумеется, от денег зависит коечто, но куда боль­
шее зависит от ума.

З11
Радость приказывать и подчиняться. - Приказывать доставля­
ет такую же радость, как и подчиняться, - первое, когда оно
еще не превратилось в привычку, второе, наоборот, когда
оно вошло в привычку. Старые слуги среди новых началь­
ников невольно помогают друг другу испытывать радость.

312

Честолюбие безнадежного дела. - Есть честолюбие безнадеж­
ного дела, заставляющее партию идти на крайний риск.

313
Когда без ослов не обойтись. - Толпу можно довести до кликов
«осанна», только въехав в город верхом на осле.

3*4
У партий в обычае. - Каждая партия старается выставить
чем-то незначительным то значительное, что явилось на
свет не в ней самой; а если уж это у нее не получается, то
она нападает на значительное тем более ожесточенно, чем
более оно превосходно.

ι. Смешанные мнения и изречения

469

Зх5
Опустошение. - По мере того как человек посвящает себя
текущим делам, от него остается все меньше. Поэтому ве­
ликие политики могут сделаться людьми абсолютно пусты­
ми, хотя некогда были полными и богатыми.

3i6
Желанные враги. - Социалистические порывы нынче все же
скорее возбуждают у династических правительств симпа­
тию, чем страх, потому что благодаря им эти правительства
получают в свои руки право и меч для экстраординарных
мер, а уж с их помощью могут покарать настоящие свои
пугала - демократов и антидинастические движения. - Ко
всему, что такие правительства публично ненавидят, они
теперь питают тайную приязнь и задушевные чувства: ведь
им приходится скрывать свое подлинное нутро.

Владение овладевает. - Владение собственностью делает че­
ловека более независимым, свободным лишь до известной
степени; один шаг дальше - и владение становится хозяи­
ном, владелец - рабом: он должен приносить в жертву вла­
дению свое время, свои раздумья и отныне чувствует себя
обязанным вступать в отношения, пригвожденным к месту,
принадлежащим государству: и все это, возможно, вопреки
своей глубочайшей и главнейшей потребности.

3ι8

О господстве знающих. - Легко, до смешного легко предста­
вить образчик для выбора какой-нибудь законодательной
коллегии. Сначала честные и заслуживающие доверия лю­
ди этой страны, а одновременно - мастера и знатоки в ка­
ком-нибудь деле, должны, разузнавая друг о друге и при­
знавая друг друга, произвести конкурсный отбор: а из их

470

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

более узкого круга, в свой черед, должны выбрать друг дру­
га специалисты и сведущие люди первого ранга в каждой
отдельной отрасли, опять-таки путем взаимного признания
и поручительства. Если они образуют законодательную кол­
легию, то, наконец, в каждом отдельном случае решающи­
ми должны быть только голоса и суждения самых сведущих
специалистов, а честность всех остальных - достаточно ве­
лика, став просто делом приличия, чтобы предоставить
голосование по этим вопросам тоже лишь им: тогда закон
в строжайшем смысле слова возник бы из разума наиболее
разумных. - Нынче голосуют партии: и в любом голосовании
должны участвовать сотни людей с очень нечистой сове­
стью - с нечистой совестью плохой осведомленности, неспо­
собности строить заключения, стремления повторять за дру­
гими, несамостоятельности мышления, желания плыть по
течению. Ничто не унижает достоинство любого нового
закона так, как эта стойкая краска стыда за нечестность, ко­
торую вызывает всякое партийное голосование. Но, как уже
сказано, легко, до смешного легко представить образчик чегото подобного: нет сейчас в мире власти, достаточно сильной,
чтобы провести в жизнь что-нибудь получше, - пусть даже
вера в высшую полезность пауки и людей пауки осенит, наконец,
и самых упрямых, количественно превзойдя господствую­
щую нынче веру. Пусть дух такого будущего и выразит наш
лозунг: «Больше почтения знающим! И долой все партии!»

319
О «пароде мыслителей» (или плохого мышления). - Неясность,
незавершенность, склонность к предчувствиям, ко всему
элементарному, интуитивному (если вещи неясные неясно
же и выразить), то, что говорят о немецком характере, если бы и впрямь еще существовало, служило бы доказа­
тельством того, что немецкая культура отстала на много
шагов и все еще остается в русле и в атмосфере средневе­
ковья. - Правда, в такой отсталости заключены и кое-какие
преимущества: обладая этими качествами - если, повторю,
они еще ими действительно обладают, - немцы были бы
способны на некоторые вещи, и главным образом на пони­
мание некоторых вещей, для понимания которых другие

ι. Смешанные мнения и изречения

47 х

нации потеряли всякую способность. И многое, несомненно,
утрачивается, когда утрачивается нехватка разумности - т о
есть именно то общее, что входит во все названные каче­
ства: но тут нет и никакой потери без величайшего ответно­
го выигрыша, так что нет и никакой причины для стенаний
- конечно, если мы не хотим, подобно детям и лакомкам,
одновременно наслаждаться плодами всех времен года.

320

Лить воду в колодец. - Правительства крупных государств
имеют в своем распоряжении два средства держать свои
народы в зависимости от себя, в страхе и послушании: бо­
лее грубое - армию и более мягкое - школу. С помощью пер­
вого они привлекают на свою сторону честолюбие высших
и силу низших слоев общества, насколько те и другие обычно
располагают энергичными и крепкими мужчинами средних
и низших способностей: а с помощью второго средства они
получают одаренную бедноту, в особенности взыскательную
в умственном отношении полубедноту средних сословий.
Прежде всего из учителей всех рангов они делают интел­
лектуальных придворных, ориентирующихся на «верхи»:
вставляя палку за палкой в колеса частной школы, не говоря
уж о вовсе неугодном частном воспитании, они обеспечива­
ют себе распоряжение весьма значительным числом учи­
тельских мест, на которые неизменно устремлены взоры
голодных и преданных глаз, числом наверняка раз в пять
больше, чем имеется свободных мест. Но эти должности
могут давать своим обладателям лишь скудное пропитание:
поэтому у них постоянно держится лихорадочная жажда
продвижения, еще прочнее привязывая их к целям прави­
тельства. Ведь поддержание умеренного недовольства всегда
выгоднее, чем удовлетворенности, этой матери мужества,
бабушки свободомыслия и задиристости. При помощи это­
го телесно и умственно прирученного учительского сосло­
вия вся молодежь страны по возможности поднимается на
некоторую высоту образованности, полезную для государ­
ства и целесообразно ранжированную: но прежде всего на
незрелые и честолюбивые умы во всех сословиях почти не­
заметно распространяется образ мыслей, подразумеваю-

472

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

щий, что только признанное и одобренное государством
направление жизни сразу же влечет за собою общественное
отличие. Воздействие этой веры в государственные экзаме­
ны и звания заходит так далеко, что даже независимые, под­
нявшиеся благодаря торговле или ремеслу мужчины чув­
ствуют в душе укол неудовлетворенности до тех пор, пока
и их место в обществе не будет замечено и признано свыше
благосклонным дарованием рангов и орденов, - пока будет
«не стыдно выйти на люди». Наконец, государство связыва­
ет все эти сотни и тысячи принадлежащих ему должностей
и доходных мест обязательством получать образование и ат­
тестаты в государственных школах, если они хотят когданибудь попасть на эти места: общественный почет, кусок
хлеба, возможность завести семью, защита со стороны влас­
тей, чувство общности получивших одинаковое образова­
ние - все это образует сеть чаяний, в которую попадает каж­
дый молодой человек: так откуда же возьмется у него недове­
рие? А если напоследок обязанность несколько лет послу­
жить в армии и вовсе станет для каждого, по смене двух^грех
поколений, автоматической привычкой и условием, на ко­
торое человек с юных лет ориентирует свои жизненные
планы, то государство может отважиться даже на мастер­
ский трюк - через выгоды переплести друг с другом школу и
армию, способности, честолюбие и силу, то есть, предостав­
ляя более благоприятные условия, приманивать в армию
более способных и образованных и внушать им воинский дух
восторженного послушания, чтобы они, возможно, так и
остались на военной службе и заслужили своим дарованием
новую, еще более светлую славу. - Тогда для больших войн
будет не хватать только одного - повода: а уж об этом про­
фессионально, то есть с совершенно невинным видом, по­
хлопочут дипломаты вместе с газетами и биржами. Ведь у
«нации», если она - нация солдат, во время войны всегда
чистая совесть, ее даже не надо ей заранее внушать.

321

Пресса. - Если подумать, что и сейчас все великие полити­
ческие процессы тайком и скрытно прокрадываются на

ι. Смешанные мнения и изречения

473

представление, что они заслоняются незначительными со­
бытиями и рядом с ними кажутся мелкими, что их глубин­
ное воздействие сказывается и сотрясает почву лишь спу­
стя много времени после того, как они прошли, - то какую
же роль следует признать тогда за прессой, нынешней прес­
сой с ее ежедневным истошным воплем, призванным пере­
кричать, поразить, ужаснуть, - не равна ли она просто пер­
манентному отвлекающему шуму, ориентирующему слух и умы
людей в ложном направлении?

322

После великого события, - Народ и человек, чьи души вышли
на яркий свет во время великого события, обычно чувству­
ет после этого потребность в ребячестве ИЛИ в жестокости,
как из стыда, так и для того, чтобы прийти в себя.

323

Быть хорошим немцем значит перестать им быть. - То, в чем
усматривают национальные различия, есть нечто большее,
чем понималось до сих пор, - а именно, это различие меж­
ду разными ступенями культуры и в минимальной степени
- что-то неизменное (да и то не в строгом смысле слова).
Поэтому всякая аргументация, исходящая из национально­
го характера, столь мало обязательна для того, кто работа­
ет над пересозданием убеждений, то есть над культурой. Если,
к примеру, задуматься над тем, что уже было немецким, то
теоретический вопрос: «Что является немецким?» тотчас
должен быть поправлен встречным вопросом: «Что являет­
ся немецким сейчас?», - и любой хороший немец разрешит
его на практике, а именно преодолевая свои немецкие каче­
ства. Ведь когда народ идет вперед и растет, он всякий раз
разрывает на себе пояс, дотоле придававший ему националь­
ный вид: но если он остается в прежнем виде, отстает в ро­
сте, то его душу охватывает еще один пояс; все больше за­
стывающая корка как бы выстраивает вокруг него темницу,
стены которой постоянно растут. Стало быть, если в на-

474

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

роде есть так много жесткого, неизменного, то это говорит
о том, что он стремится окаменеть и целиком и полностью
хотел бы превратиться в памятник: это в определенный
исторический момент и произошло с египтянами. Поэтому
тот, кто желает немцам блага, должен подумать о том, как
ему самому все больше расти за пределы того, что является
немецким. Вот почему поворот в сторону не немецкого всегда
был признаком всех дельных людей нашего народа.

324

Суждения иностранца. - Один иностранец, путешествовав­
ший по Германии, вызывал к себе антипатию и симпатию
некоторыми своими мнениями в зависимости от местно­
сти, в которой останавливался. Все умные швабы, говари­
вал он, кокетливы. - Но другие швабы все еще полагали,
что Уланд был поэт, а Гёте был безнравственным. - Самое
большое достоинство немецких романов, получивших нын­
че известность, говорил он, состоит в том, что их не надо
читать: их содержание уже и так известно. - Берлинцы-де
кажутся более добродушными, чем южные немцы, потому
что уж слишком насмешливы, а потому сносят насмешки и
сами: а у южан такого не найдешь. - Ум немцев подавляется,
по его мнению, их пивом и газетами: он-де рекомендует им
чай и памфлеты, разумеется, в виде лечения. - Присмот­
римся, советовал он, к различным народам состарившейся
Европы на предмет того, как каждый из них с особым досто­
инством выставляет напоказ определенное качество ста­
рости, к удовольствию тех, что сидят перед этой великою
сценой: как удачно представляют французы присущие ста­
рости благоразумие и любезность, англичане - ее опытность
и сдержанность, итальянцы - невинность и непринужден­
ность. Куда же девались другие маски старости? Где старость
высокомерная? Где - властолюбивая? Где - алчная? - Самая
опасная местность в Германии, по его мнению, - Саксония
и Тюрингия: нигде нет большей умственной подвижности
и знания людей наряду со свободомыслием, и все это так
скромно прикрыто ужасным языком и истовой услужливо­
стью тамошних жителей, что и не замечаешь: ведь они -

ι. Смешанные мнения и изречения

475

интеллектуальные фельдфебели Германии и ее наставники
в хорошем и в плохом. - Высокомерие северных немцев,
говорил он, сдерживается их склонностью к послушанию,
южных - склонностью к уюту. - Далее, ему показалось, что
немецкие женщины достались немецким мужчинам в каче­
стве домохозяек, неумелых, но очень самоуверенных: ониде так упорно говорят о себе только хорошее, что чуть ли
не весь мир и уж во всяком случае их мужья убеждены в су­
ществовании специфически немецкой доблести домохозя­
ек. - Когда разговор затем переходил к немецкой внешней
и внутренней политике, он имел обыкновение рассказы­
вать - в его устах это звучало как «выдавать», - что величай­
ший государственный деятель Германии не верит в великих
государственных деятелей. - Будущее немцев он нашел опас­
ным для них и для других: ведь они разучились радоваться
(что так хорошо удается итальянцам), зато в результате ве­
ликой карточной игры войн и династических революций
приучились к эмоции, а, значит, в один прекрасный день у
них будет восстание. Ведь это последнее-де - самая сильная
эмоция, какую может раздобыть себе народ. - Потому-то,
по его словам, немецкие социалисты - самые опасные из
всех: ведь ими не движет никакая определенная нужда; их не­
дуг - не знать, чего они хотят; поэтому, даже добиваясь боль­
ших успехов, они будут томиться от жажды и в самом на­
слаждении, совсем как Фауст, хотя, вероятно, как Фауст
очень плебейский. «Ведь Фауста-дьявола, - воскликнул он
напоследок, - которым были так измучены образованные
немцы, Бисмарк из них изгнал: тогда дьявол вселился в сви­
ней и стал хуже, чем когда бы то ни было.»

325
Мнения. - Подавляющее большинство людей суть ничтоже­
ства и считаются ничтожествами, покуда облачаются в об­
щепринятые убеждения и публичные мнения согласно фи­
лософии портных: платье делает человека. А о людях-ис­
ключениях нужно говорить: платье создает тот, кто его но­
сит, мнения тут перестают быть публичными и становятся
чем-то иным, нежели маски, уборы и облицовки.

476

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
326

Два рода трезвости, - Чтобы не путать трезвость от умствен­
ной усталости с трезвостью из сдержанности, надо обра­
тить внимание на то, что первой свойственно скверное
настроение, а второй - радостное.

327

Поддельная радость. - Не одобрять вещь ни днем больше,
чем она кажется нам доброй, но прежде всего - пи днем рань­
ше, - вот единственный способ поддерживать в себе под­
линную радости иначе она слишком легко становится пре­
сной и гнилой на вкус, а в наше время относится к поддель­
ным продуктам питания для целых слоев народа.

328

Козел добродетели. - Во всем наилучшем, что делает человек,
другие, благоволящие ему, но не доросшие до его дела, не­
медля начинают искать какого-нибудь козла, чтобы при­
нести его в жертву, думая, будто это козел отпущения, - но
это козел добродетели.

3*9

Суверенность. - Чтить даже плохое и признавать свою связь
с ним, если оно нравится, не имея никакого понятия о том,
как можно стыдиться того, что доставляет удовольствие,
- вот признак суверенности в большом и в малом.

ЗЗО

Воздействие - фантом, а не действительность. - Человек зна­
чительный мало-помалу усваивает, что когда он оказывает
воздействие, то оказывается фантомом в головах других людей
и, возможно, подвергает себя изощренной душевной пыт-

ι. Смешанные мнения и изречения

477

ке - задавать себе вопрос, не стоит ли ему поддерживать
существование этого своего фантома ради блага ближних.

331

Брать и давать. - Когда у человека отнимают (или выхва­
тывают перед его носом) пустяк, он не замечает, что ему
дали куда большее, а может, и самое большое.

332
Быть хорошим землепашцем. - Всякое отклонение и отрица­
ние говорит о нехватке плодотворности: в сущности, если
бы мы только были хорошей пашней, у нас все шло бы в
дело без остатка, и в любой вещи, в любом событии или
человеке мы видели бы желанные удобрения, дожди или
теплые лучи солнца.

333
Общение как наслаждение. - Если человек с чувством отре­
шенности в душе намеренно держится одиночества, то бла­
годаря этому он может сделать редкое удовольствие от об­
щения с людьми изысканным лакомством для себя.

334
Уметь страдать на людях. - Надо афишировать свое злопо­
лучье и время от времени вздыхать так, чтобы было слыш­
но вокруг, лить слезы так, чтобы было видно: ведь если по­
казывать другим, как ты уверен в себе и счастлив несмотря
на боль и лишения, то спровоцируешь их на зависть и зло­
бу! - А нам следует заботиться о том, чтобы не портить сво­
их ближних; да и, кроме того, в названном случае они за­
ставили бы нас жестоко поплатиться, так что если мы выно­
сим свои страдания на публику, то это в любом случае дает
нам и личные выгоды для себя.

47$

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
335

Теплота вершин. - На вершинах теплее, чем полагают внизу,
и особенно теплее зимой. Мыслящим людям понятно, что
означает эта парабола.

336
Хотеть доброго, уметь прекрасное. - Делать добро - этого еще
недостаточно, нужно иметь желание делать добро и, по вы­
ражению поэта, воспринять Божество в свою волю. Но пре­
красногохотеть нельзя, надо уметь его, в невинности и сле­
поте, без всякой душевной жажды новизны. Кто зажигает
свой фонарь, чтобы найти совершенных людей, пусть обра­
щает внимание на такой вот признак: это те, которые всег­
да действуют ради добра и при этом всегда создают что-то
прекрасное, не думая об этом. Множество людей превос­
ходных и благородных со всей их доброй волей и всеми их
добрыми делами по неспособности и нехватке прекрасной
души неизменно выглядят безотрадно и безобразно; их вид
отталкивает и вредит самой добродетели из-за отвратитель­
ных одеяний, которыми облекает ее их скверный вкус.

337
Опасность для отрешившихся. - Надо остерегаться строить
свою жизнь на слишком узкой основе алчности: ведь если
отказывать себе в радостях, которые несут с собою долж­
ности, знаки почета, связи, чувственные наслаждения, ком­
форт, искусства, то наступит день, когда ты увидишь, что
вместо мудрости в результате отречения получил в соседи
пресыщенность жизнью.

338
Окончательное мнение о мнениях. - Следует либо скрывать свои
мнения, либо скрываться за своими мнениями. Кто посту-

ι. Смешанные мнения и изречения

479

пает иначе, тот не умеет жить или принадлежит к ордену
святых сорвиголов.

339
«Gaudeamus igitur»1. - Радость, верно, дает освежающие и
исцеляющие силы и для нравственной природы человека:
иначе почему душа наша, нежась в солнечных лучах радо­
сти, невольно решается «быть доброй» и «достичь совер­
шенства», и при этом ее охватывает, подобно трепету бла­
женства, предчувствие совершенства?

340

Когда тебя хвалят. - Пока тебя хвалят, думай только о том,
что ты еще не на своей собственной дороге, а на дороге
того, кто хвалит.

341
Любовь к мастеру. - Подмастерье любит мастера так, мастер
мастера - иначе.

342

Слишком прекрасное и человеческое. - «Природа слишком пре­
красна для тебя, несчастного смертного» - такое чувство
встречается в людях нередко: но несколько раз, присталь­
но созерцая все человеческое, его полноту, силу, нежность,
сложность, я испытывал чувство, будто должен со всем сми­
рением заявить: «Да и человек слишком прекрасен для того,
кто его рассматривает!» - причем не только человек нрав­
ственный, а всякий.

ι «Итак, будем веселиться!» (лат.).

480

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
343

Подвижная собственность и латифундия. - Если жизнь обо­
шлась с человеком прямо-таки как грабитель и, сколько мо­
гла, отняла у него честь, радость, близких, здоровье, иму­
щество любого рода, то, возможно, задним числом, после
первого испуга, он обнаружит, что стал богаче, чем дотоле.
Ведь только теперь он и узнает, какая собственность при­
надлежит ему настолько, что ни один грабитель и пальцем
до нее не сможет дотронуться: тогда, возможно, он выйдет
из любого грабежа и смятения с гордо поднятой головою
крупного латифундиста.

344
Невольно возникающие идеальные образы. - Самое неловкое чув­
ство, какое бывает на свете, - обнаружить, что тебя неизмен­
но принимают за нечто более возвышенное, чем ты есть.
Ведь надо признаться себе в том, что нечто в тебе - ложь
и обман: твои слова, выражение лица, жесты, взгляды, дей­
ствия, и это обманчивое нечто, столь же неизбежное, как
и твоя честность во всем остальном, мало-помалу упразд­
няет ее действующую силу и ценность.

345
Идеалист и лжец. - Нельзя давать в себе воли и самому утон­
ченному удовольствию - возведению вещей в идеал: иначе в
один прекрасный день истина покинет нас с проклятьем на
устах: «Ты лжец с головы до ног, я и знать тебя не желаю!»

346
Быть превратно понятым. - Когда тебя превратно понимают
в целом, невозможно окончательно устранить какое-нибудь
отдельное недоразумение. Это надо понимать, если не хо­
чешь тратить лишних сил на свою защиту.

ι. Смешанные мнения и изречения

481

347
Слова трезвенника. - Пей себе свое вино, услаждавшее тебя
всю жизнь, - какое тебе дело до того, что мне приходится
быть трезвенником? Разве вино и вода - не миролюбивые,
братские стихии, уживающиеся без перекоров?

348
В стране людоедов. - В одиночестве одинокий пожирает сам
себя, на людях его пожирают люди. Вот и выбирай.

349
В точке замерзания воли. - «В конце концов он когда-нибудь
все же наступит - тот час, который укутает тебя золотым
облаком безбольности, когда душа наслаждается собствен­
ной усталостью и в терпеливой игре со своим терпением
уподобляется морским волнам, что плещутся о берег тихим
летним днем, в отблесках цветного вечереющего неба, пле­
щутся и снова стихают - без конца, без цели, без утоления,
без нужды, - вся покой в радости от перемен, вся прилив
и отлив в пульсирующей жизни природы.» Так чувствуют
и говорят все больные: но как только этот час для них на­
стает, так, после кратковременного наслаждения, прихо­
дит скука. Однако эта скука - теплый ветер для заледенев­
шей воли: воля пробуждается, шевелится и снова рождает
одно желание за другим. - Испытывать желания - вот пер­
вый признак выздоровления или улучшения.

350
Отвергнутый идеал. - В виде исключения бывает, что чело­
век достигает вершин лишь после того, как отвергнет свой
идеал: ведь прежде этот идеал подгонял его слишком бы­
стро, так что он всякий раз сбивался с дыхания и невольно
останавливался в середине пути.

482

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
351

Предательская склонность. - Признак человека завистливого,
но стремящегося подняться выше, возьмем себе это на замет­
ку, - что его притягивает мысль, будто в столкновении с дру­
гим, превосходящим его, есть только один выход - любовь.

352
Лестничное счастье. - Как остроумие иных людей не поспе­
вает за случаем, так что случай уже ускользнул в дверь, а
остроумие все еще стоит на лестнице, - так у других людей
встречается своего рода лестничное счастье, бегущее слиш­
ком медленно, чтобы всегда поспевать за быстротекущим
временем: лучшее, чем они могут насладиться от какогонибудь переживания, от целого этапа жизни, выпадает им
на долю лишь долгое время спустя, нередко лишь как сла­
бый пряный аромат, пробуждающий тоску и печаль, - как
будто когда-нибудь можно было как следует напиться в этой
стихии. Но теперь слишком поздно.

353
Пунктики. - Если у человека есть несколько пунктиков, это
еще не признак его умственной незрелости.

354
Сидеть с победоносным видом. - Если ты хорошо сидишь на
лошади, то противник теряет мужество, зритель отдает те­
бе свое сердце - так зачем же еще и нападать? Сиди себе,
как человек, одержавший победу!

355
Опасность восхищения. - Слишком сильно восхищаясь чужи­
ми добродетелями, можно утратить вкус к своим собствен-

ι. Смешанные мнения и изречения

483

ным, а в конце концов, по неопытности, утратить и их са­
мих, а чужие как замену своим не сохранить.

356
Польза от слабого здоровья. - Кто часто болеет, тот не только
из-за частых выздоровлений куда больше наслаждается здо­
ровьем, но и обладает в высшей степени обостренным чу­
тьем на все здоровое и болезненное в произведениях и по­
ступках, своих и чужих: поэтому, к примеру, именно хворые
писатели - а почти все великие, увы, среди них - обычно
выдерживают в своих сочинениях много более уверенный
и ровный тон здоровья, ведь они лучше, чем люди крепкие
телом, знают философию душевного здоровья и выздоров­
ления, а также ее наставников: предполуденного часа, сол­
нечного света, леса и родника.

357
Измена, условие мастерства. - Тут уж ничего не поделаешь: у
каждого мастера есть лишь один ученик - да и тот ему из­
меняет: ведь ему тоже суждено стать мастером.

35»
Никогда не бывает напрасным. - На горы истины ты никогда
не взбираешься напрасно: либо уже сегодня ты подымешь­
ся еще выше, либо укрепишь силы, чтобы подняться выше
завтра.

359
За мутным стеклом. - Неужели та часть мира, которую вы
видите через это окно, так прекрасна, что вы ни за что не
желаете смотреть в любое другое, - и, мало того, даже пы­
таетесь воспрепятствовать в этом другим людям?

484

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
360

Признак больших перемен. - Когда человек обращается в меч­
тах к давно забытым или умершим, то это знак того, что он
пережил большую перемену в себе и что почва, на которой
он живет, полностью перерыта: тогда воскресают мертвые,
а наша старина становится новью.

361
Лекарство для души. - Лежать в покое и мало думать - обще­
доступное лекарственное средство для всех болезней души,
и если ты применяешь его добросовестно, то оно час от
часу становится только приятнее.

362

К иерархии умов. - Много ниже другого тебя ставит то, что
ты стараешься устанавливать исключения, а он - правило.

Фаталист. - Ты должен верить в фатум - к этому тебя может
принудить наука. А уж что вырастет в тебе из этой веры трусость и смирение или величие и прямодушие, - будет
свидетельствовать о той почве, в какую было посеяно то
семя, но не о самом семени: ведь оно может стать чем угодно.

Причина большой досады. - Тот, кто всю жизнь красивое пред­
почитает полезному, в конце концов, словно ребенок, пред­
почитающий пирожные хлебу, испортит себе желудок и бу­
дет глядеть на окружающее с кислой миной.

ι. Смешанные мнения и изречения

485

3^5
Избыточность как лекарство. - Собственное дарование мож­
но снова сделать для себя привлекательным, долгое время
сверх всякой меры почитая противоположное и наслажда­
ясь им. Пользоваться избыточностью как лекарством - один
из самых утонченных приемов в искусстве жить.

3 66

«Желай подлинного я». - Натуры деятельные и успешные дей­
ствуют не согласно изречению «познай себя», атак, словно
ощущают неслышный приказ: «Желай подлинного я - и ста­
нешь подлинным я». - Судьба, кажется, все еще предостав­
ляет им выбор; а вот натуры недеятельные и созерцатель­
ные размышляют о том, как они сделали свой единственный
выбор, вступая в жизнь.

Жить по возможности без последователей. - Как мало должны
значить последователи, понимаешь лишь после того, как
перестаешь быть последователем своих последователей.

3 68

Облечься мрачностью. - Нужно уметь облекаться мрачностью,
чтобы избавляться от комариных роев слишком назойли­
вых почитателей.

Скука. - Есть скука, какую терпят умы самые утонченные и
образованные, - лучшее, что предлагает земля, потеряло
для них всякий вкус: привыкнув вкушать лишь изысканные
и все более изысканные блюда, а от более грубых воротить
нос, они оказываются в опасности умереть с голоду. Ведь

486

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

отборное встречается крайне редко, а подчас оно недоступ­
но или уже сделалось черствым, как камень, так что его не
разгрызть и самым крепким зубам.

37°
Опасность восхищения. - Восхищение каким-нибудь качест­
вом или искусством может достичь в нас такой силы, что
будет удерживать нас от стремления им обладать.

37 1
Чего ждут от искусства. - Один посредством искусства хочет
наслаждаться собою, другой с его помощью хочет на время
подняться над собой, выйти за свои пределы. Двум этим
потребностям отвечают два рода искусства и художников.

372

Измена. - Тот, кто нам изменяет, возможно, не оскорбит нас
этим, но уж точно оскорбит этим наших последователей.

373
После смерти. - Обыкновенно мы лишь спустя долгое время
после смерти человека обнаруживаем, что его не хватает:
если это люди безусловно великие, то, бывает, лишь спустя
десятилетия. Кто честен, тот обычно думает на похоронах,
что на самом деле потеря не так уж и велика, а оратор, про­
износящий надгробную речь, - ханжа. Лишь нужда внуша­
ет, что ушедший нам нужен, а истинная эпитафия ему - за­
поздалый вздох.

ι. Смешанные мнения и изречения

4^7

374
Оставить в Аиде. - Множество разных вещей следует остав­
лять в Аиде полуосознанных ощущений и не стремиться
вызволять из их призрачного существования, ведь иначе
они в качестве мысли и слова станут нашими демонически­
ми хозяевами, люто жаждая нашей крови.

375
Под угрозой нищенства. - Даже самый богатый ум, бывает, те­
ряет ключ от комнаты, где хранятся накопленные им сокро­
вища, и тогда ничем не отличается от последнего бедняка, вы­
нужденного попрошайничать ради сохранения своей жизни.

376
Цепной мыслитель. - Человеку, много мыслившему, всякая
новая мысль, которую он услышит или прочтет, тотчас пред­
стает в виде цепи.

377
Сострадание. - В золоченых ножнах сострадания порою пря­
чется клинок зависти.

378
Что такое гениальность. - Стремление к высокой цели и к
средствам ее достижения.

379
Тщеславие борцов. - Кто потерял надежду победить в схватке
или уже явно повержен, тем сильнее жаждет, чтобы зрите­
ли восхищались его манерой борьбы.

488

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
3 8о

Жизнь философа толкуется превратно. - В тот самый миг, ког­
да человек начинает принимать философию всерьез, все
думают об этом прямо противоположное.

38ι

Подражание. - Подражая, плохое зарабатывает авторитет,
а хорошее его теряет, - особенно в искусстве.

3 82

Последний урок истории. - «Эх, если б я жил в те времена!»
- это речи людей глупых и несерьезных. Напротив, серьезно
рассмотрев каждый этап истории, пусть даже это обетован­
ный край былого, надо в конце концов воскликнуть: «Толь­
ко бы оно не повторилось! Дух той эпохи стал бы давить
на тебя весом в сотню атмосфер, ты не смог бы усвоить ее
добрые и прекрасные стороны, не смог бы переварить все
плохое в ней». - Потомки наверняка будут точно так же су­
дить о нашей эпохе: она-де невыносима, а жить в ней было
невозможно. - Но ведь все-таки каждый человек выдержи­
вает жизнь в своей эпохе? - Да, и притом потому, что дух
его эпохи не только лежит на нем, но и заключен в нем са­
мом. Дух эпохи сам себе оказывает сопротивление, сам се­
бя и поддерживает.

383
Великодушие как маска. - Великодушным поведением люди
ожесточают своих врагов, завистью, которую дают заме­
тить, почти замиряют их: ведь зависть уравнивает, ставит
на одну доску, зависть - вынужденная и ноющая разновид­
ность скромности. - Не применялась ли там и сям, ради
упомянутого преимущества, зависть как маска - теми, кто
не были завистниками? Возможно; но великодушное по-

ι. Смешанные мнения и изречения

489

ведение определенно нередко используется как маска за­
висти - людьми честолюбивыми, которые предпочтут по­
терпеть ущерб и нарочно ожесточить своих врагов, чем
дадут заметить, что в душе они стали с ними на одну доску.

Непростительно. - Ты дал ему повод проявить великодушие,
а он им не воспользовался. Этого он тебе никогда не про­
стит.

3«5
Тезисы-антиподы. - Самое старческое, что когда-либо мыс­
лилось о человеке, заключается в знаменитом тезисе «"Я"
всегда достойно ненависти»; самое детское - в еще более
знаменитом «Возлюби ближнего своего, как себя самого».
- В одном знание людей уже прекратилось, в другом еще и
не начиналось.

3 86

Отсутствующие уши. - «Покуда человек всегда перекладыва­
ет вину на других, он еще плебей; человек на пути мудрости,
если всегда берет ответственность на себя; мудрый же не
винит никого, ни себя, ни других.» - Кто это говорит? Эпиктет, восемнадцать столетий тому назад. - Это расслыша­
ли, но позабыли. - Нет, этого не расслышали и не позабыли:
не всякая вещь забывается. Просто не было ушей, чтобы
рассльпиать это, ушей Эпиктета. - Так, значит, он сказал это
для собственных ушей? - Так оно и есть: мудрость - это шу­
шуканье одинокого с самим собою на многолюдном рынке.

387
Изъян точки зрения, а не глаз. - Человек всегда видит себя с
расстояния на несколько шагов ближе, чем надо, а ближ-

49°

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

него - на несколько шагов дальше, чем надо. Поэтому и по­
лучается, что о нем он судит чересчур огульно, а о себе са­
мом - слишком ревностно принимая в расчет отдельные
случайные и незначительные черты и происшествия.

3 88

Вооруженное невежество. - Скакою легкостью мы предпола­
гаем, что кто-то разбирается в чем-то или не разбирается,
- в то время как он панически боится уже одной мысли, что
его сочтут в этом деле невежей. Мало того, встречаются
исключительные дураки, постоянно расхаживающие с кол­
чаном, полным анафем и приказов, и готовые застрелить
всякого, кто даст понять, что есть вещи, в которых тот ни­
чего не смыслит.

389
За пиршественным столом опыта. - Лица, которые из врож­
денной умеренности любой стакан оставляют наполовину
недопитым, не хотят признать, что у каждой вещи в мире
есть свое дно и свои подонки.

39°
Певчие птицы. - Последователи великих людей обычно ос­
лепляют себя, чтобы лучше петь свои хвалы.

39 1
Не доросшие. - Хорошее нам не нравится, если мы до него
не доросли.

ι. Смешанные мнения и изречения

49 1

392

Правило как мать или как дитя. - Одно дело - положение,
порождающее правило, другое - им порождаемое.

393
Комедия. - Подчас мы пожинаем любовь и честь за дела или
творения, которые мы уже давным-давно сбросили с себя,
словно кожу: тогда мы с легкостью поддаемся соблазну разыг­
рывать из себя комедиантов собственного прошлого и сно­
ва натягивать на себя старую шкуру - и не только из тщес­
лавия, но и из расположенности к нашим поклонникам.

394
Ошибка биографов. - Малую силу, которая нужна, чтобы стол­
кнуть челнок в реку, не следует путать с силой самой реки,
отныне несущей челнок: однако так поступают авторы поч­
ти всех жизнеописаний.

395
Покупать не слишком дорого. - То, что куплено за слишком
дорогую цену, обычно и используют плохо, поскольку де­
лают это без любви и с заставляющей краснеть памятью,
- вот и несут от этого двойной ущерб.

39 6
Какая философия всегда нужна обществу. - Столп обществен­
ного порядка зиждется на том основании, что каждый ве­
село смотрит на то, что он есть, что делает и к чему стре­
мится, на свое здоровье или болезнь, бедность или состо­
ятельность, видное или скромное положение, испытывая
при этом ощущение «а все-таки я не поменяюсь местами ни с

492

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

кем». - Тому, кто рассчитывает на общественный порядок,
надо только постоянно вселять в души эту философию ве­
селого отказа от обмена и отсутствия зависти.

397
Признаки благородной души. - Благородная душа - не та, что
способна на высочайшие порывы, а та, что поднимается и
падает не намного, но всегда живет в более открытых и про­
низанных лучами воздухе и высоте.

398
Великое и его зритель. - Наиболее ценное воздействие вели­
кого состоит в том, что оно дает зрителю глаза, которые
увеличивают и сообщают увиденному завершенность.

399
Ограничивать себя. - Достигнутая человеком зрелость ума
выражается в том, что он больше не ходит туда, где посре­
ди ужасно колючих изгородей познания стоят редкие цве­
ты, и довольствуется садом, лесом, лугом и полем, прини­
мая во внимание, что жизнь чересчур коротка для редкого
и необычного.

400

Преимущество лишения. - Тому, кто всегда живет в теплоте и
полноте сердца и как бы в летнем воздухе души, невозмож­
но и представить себе ту дрожь восторга, какая охватывает
более зимние натуры, которых в виде исключения касаются
лучи любви и слабое тепло солнечного февральского дня.

ι. Смешанные мнения и изречения

493

401

Рецепт для страдальцев. - Бремя жизни стало слишком тя­
желым для тебя? - Так приумножь бремя своей жизни. Если
страдалец наконец жаждет и ищет реки Леты, ему придет­
ся стать героем, чтобы наверняка ее найти.

402

Судья. - Кто увидел чей-то идеал, тот становится его неумо­
лимым судьей и как бы его нечистой совестью.

4°3
Польза от великого отречения. - Самая большая польза, заклю­
ченная в великом отречении, состоит в том, что оно дает
нам ту оправданную гордость, с которой мы отныне с лег­
костью добиваемся от себя множества малых отречений.

404

Как позолотить чувство долга. - Способ превратить в глазах
всех твой железный долг в золотой таков: всегда выполняй
немного больше, чем обещаешь.

45
Молитва к человеку. - «Прости нам добродетели наши» - так
следует молиться человеку.

4о6
Творцы и потребители. - Каждый потребитель думает, что
для дерева самое важное - фрукт; а важно для него было
семя. - В том^го и заключается разница между всеми твор­
цами и потребителями.

407

Слава всего великого, - Какой толк был бы от гения, если бы
он не давал изучающим и почитающим его такую свободу
и высоту чувства, что гений был бы им уже не нужен! - Сде­
лать себя излишним- вот что составляет славу всего великого.

4о8
Сошествие в Аид. - И я спускался в преисподнюю, подобно
Одиссею, не раз буду спускаться туда и впредь; а чтобы го­
ворить с несколькими мертвецами, я принес в жертву не
только барана, но и собственной крови не пощадил. Было
их четыре пары, тех, что не отказали мне, жертвователю:
Эпикур и Монтень, Гёте и Спиноза, Платон и Руссо, Па­
скаль и Шопенгауэр. С ними мне и придется вести споры,
после долгих одиноких блужданий, от них я жду суда, спра­
ведливого и несправедливого, их хочу внимательно выслу­
шать, если при этом они и друг о друге судят справедливо
и несправедливо. Что бы я ни говорил, какие бы выводы
ни делал, какие бы выходы для себя и других ни намечал, - я
устремляю взгляд на тех восьмерых и вижу устремленный
на меня их взгляд. - Да простят мне живые, если подчас они
кажутся мне как бы тенями, такими тусклыми и досадными,
такими беспокойными и - увы! - исполненными такой по­
хоти к жизни, в то время как те представляются мне столь
живыми, как будто теперь, после смерти, уже никогда не уста­
нут от жизни. Но речь-то и идет о вечной жизненности: разве
дело было в «вечной жизни» или в жизни вообще!

Второй раздел
Странник и его тень

Второе и последнее добавление к вышедшему ранее собра­
нию мыслей « Человеческое, слишком человеческое. Книга для
свободных умов» [К первому изданию ι88ο]

*

*
*

Тень: Давненько я тебя не слышала - вот и решила дать
тебе повод поговорить.
Странник: Она говорит - но где? и кто это? Так и ка­
жется, будто говорю я сам, только более тихим голосом.
Тень (выждав немного): А тебя разве не радует, что по­
явился повод поговорить?
Странник: Богом клянусь - и всем, во что я не верю, это говорит моя тень; слышу ее, но поверить в это не могу.
Тень: А ты потерпи и больше об этом не раздумывай
- через какой-нибудь час все кончится.
Странник: Именно так я себе и представлял, когда в
лесу под Пизой видел сначала двух, а потом пятерых вер­
блюдов.
Тень: Славно, что оба мы так одинаково снисходитель­
ны друг к другу, когда у обоих ум одинаково за разум заходит:
потому мы и в разговоре не станем друг на друга сердиться
и сразу приставать с ножом к горлу, если чьи-то слова вдруг
окажутся непонятны другому. А если кто-то не будет знать,
что ответить, то достаточно сказать хотя бы что-нибудь:
это справедливое условие, на котором я вообще веду разго­
вор с человеком. И если беседа затягивается, то и самый
мудрый успеет стать однажды дураком и трижды - просто­
филей.
Странник: Твоя скромность не льстит тому, кому вы­
сказана.
Тень: А я разве льстила?
Странник: Я-то думал, тень человека - это его тщесла­
вие; а уж оно никогда не спросит, льстило ли оно.
Тень: Человеческое тщеславие, насколько мне извест­
но, не осведомляется, как я делала это дважды, и о том, мож­
но ли ему вступить в разговор: оно просто вступает в него.
Странник: Да, неучтиво я с тобой разговаривал, дра­
жайшая моя тень: ведь я еще ни словом не обмолвился о
том, как рад тебя слышать, а не просто видеть. Так знай, я

498

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

люблю тени, как люблю и свет. Тень не меньше, чем свет,
нужна, чтобы лицо было красиво, речь - ясна, характер добротен и стоек. Они друг другу не враги, напротив, они
нежно держатся за руки, и если свет исчезает, то вслед за
ним скрывается и тень.
Тень: И я ненавижу то же, что и ты, - ночь; я люблю
людей, поскольку они - ученики света, и наслаждаюсь сия­
нием их глаз, когда они узнают новое и открывают, не уста­
вая узнавать и открывать. Та тень, которую отбрасывают
все вещи, когда на них падает солнечный луч познания, это тоже я.
Странник: Кажется, я тебя понимаю, хотя сейчас ты
и выразилась несколько призрачно. Но ты правду сказала:
хорошие друзья там и сям обмениваются темными словами
как знаками общего знания, которое должно остаться за­
гадкой для любого постороннего. А мы с тобой хорошие
друзья. Поэтому довольно предисловий! Несколько сотен
вопросов давят мне на душу, а времени, отпущенного тебе
на ответы, нам, может быть, и не хватит. Давай же посмо­
трим, насчет чего мы с тобой сойдемся со всей поспешно­
стью и миролюбием.
Тень: Но ведь тени застенчивее людей: так не сообщай
же никому о том, как мы с тобою говорили!
Странник: О том, как мы с тобою говорили? Да хранит
меня небо от долгого плетения письменных бесед! Если бы
Платон не так сильно увлекался хитросплетениями, его чи­
татели сильнее увлекались бы Платоном. Беседа, восхити­
тельная в жизни, будучи записанной и прочитанной, ста­
новится картиной со сплошь неверными перспективами:
все или слишком близко, или чересчур далеко. - Но вот о
чеммы с тобой договоримся^го, мне можно будет сообщить?
Тень: На это я согласна, ведь все увидят тут только твои
взгляды: о тени же никто и не подумает.
Странник: Ты, вероятно, ошибаешься, дружище! По­
камест в моих взглядах видели скорее мою тень, а меня са­
мого - нет.
Тень: Твою тень, а не свет? Как это так?
Странник: Давай серьезно, милый мой шут! Серьез­
ности потребует уже мой первый вопрос. -

2. Странник и его тень

499

ι
О древе познания. - Правдоподобие, но не правда; свободоподобие, но не свобода - по этим двум плодам можно без­
ошибочно отличить древо познания от древа жизни.

2

Разумность мироустройства. - Что мир не является воплоще­
нием некоей вечной разумности, можно окончательно дока­
зать так: та часть мира, которую мы знаем - я имею в виду
наш человеческий разум, - не слишком-то разумна. А если
онапе всегда и не всецело мудра и рациональна, то таков
же и весь остальной мир; тут имеет силу вывод a minori ad
majus, a parte ad totum1, причем силу обязывающую.

3
«В начале было». - Возвеличивать самое начало - это оста­
точное метафизическое влечение, снова пускающее рост­
ки при изучении истории и во что бы то ни стало велящее
думать, будто в начале всех вещей всегда бывает что-то са­
мое ценное и самое подлинное.

4
Мерило ценности истины. - Трудность восхождения - отнюдь
не мерило высоты гор. А в науке должно быть не так! - гово­
рят нам некоторые, желающие прослыть посвященными в
нее, - как раз трудность достижения истины и должна быть
решающей в определении ее ценности! Эта сумасшедшая
мораль отталкивается от мысли, что «истины» - не более
ι от меньшей части к большей, от части к целому (лат.).

500

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

чем физкультурные снаряды, с которыми нам пришлось
честно упражняться до одури, - мораль для атлетов и сила­
чей от ума.

5
Словоупотребление и реальность, - Существует деланое прене­
брежение ко всем тем вещам, которые люди воспринимают
на самом деле как важнейшие для себя, - ко всем насущ­
нейшим вещам. К примеру, утверждают, что положение «че­
ловек ест лишь для того, чтобы жить» - это гнусная ложь,
как и то, что зачатие - подлинная цель всякого сладостра­
стия. И наоборот, почтение к «важнейшим вещам» почти
никогда не бывает вполне непритворным: священники и
метафизики, правда, хорошо приучили нас в этих сферах
к лицемерно-преувеличивающему словоупотреблению, но не
перенастроили чувство, которое эти важнейшие вещи вос­
принимает не такими важными, как те, презираемые на­
сущнейшие вещи. - Плачевным следствием этого двойного
лицемерия, однако, всегда бывает то, что эти насущнейшие
вещи, к примеру, еда, жилье, одежда, половые сношения,
не становятся объектом постоянного непредвзятого всеоб­
щего обдумыванья и изменения, а, поскольку это считается
унизительным, изымаются из сферы серьезного интеллек­
туального и эстетического изучения; вот почему привычка
и фривольность без труда берут верх над людьми легко­
мысленными, в особенности над неопытной молодежью.
А с другой стороны, наши постоянные прегрешения про­
тив простейших законов тела и ума приводят всех нас, и
молодых и старых, к постыдной зависимости и неволе - я
имею в виду ту, по сути, ненужную зависимость от врачей,
учителей и духовников, гнет которой и сейчас все еще ле­
жит на всем обществе.

6
Земная бренность и ее главная причина. - Куда ни глянешь, всю­
ду видишь людей, которые всю жизнь ели яйца, не замечая,

2. Странник и его тень

501

что продолговатые - самые вкусные, которые не знают, что
гроза полезна для чрева, что ароматы благоухают сильнее
в прохладном тихом воздухе, что чувство вкуса неодинако­
во в разных местах рта, что всякая трапеза, во время кото­
рой остро говорят или внимательно слушают, чинит вред
желудку. Можно воротить нос от этих примеров нехватки
наблюдательности, но тем больше причин сознаться в том,
что большинство людей очень плохо видят, очень редко
замечают паипасущнейшие вещи. А разве это должно быть
безразлично? - Тогда подумаем о том, что из такой нехватки
проистекают почти все телесные и душевные людские недуги: не
знать, что нам полезно, а что вредно; быть неразборчивыми.
близоруким в мелочах повседневной жизни - в организации
образа жизни, распорядка дня, времени и выборе партнеров
для общенья, в работе и отдыхе, в приказывании и подчи­
нении, в ощущении природы и искусства, в еде, сне и умст­
венной деятельности - все это то самое, что для столь мно­
гих превращает землю в «юдоль слез». И пусть не говорят,
что дело здесь, как и везде, в человеческом неразумии: напро­
тив, разума тут более чем достаточно, просто он неверно ори­
ентирован и искусственно отвращен от упомянутых насущ­
нейших мелочей. Священники и учителя, а также утончен­
ное властолюбие идеалистов любого сорта, и более грубых,
и более возвышенных, уже ребенку внушают, что важно чтото совсем другое: спасение души, государственная служба,
содействие науке либо же престиж и собственность - как
средства оказать услугу всему человечеству, а вот личные
потребности, крупные и мелкие нужды человека в каждый
час суток - это нечто презренное или безразличное. - Уже
Сократ всеми силами ополчился против этого высокомер­
ного пренебрежения всем человеческим в пользу человека
и любил, перефразируя выражение Гомера, напоминать о
реальном круге и воплощении всех человеческих забот и
раздумий: важно оно, и только оно, говорит он, - то, «что
в твоем доме плохого ль, хорошего ль было».

7
Два средства утешения. - Эпикур, утолитель душ для поздней
античности, обладал чудной проницательностью, которая

502

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

в наши дни все еще очень редка и которая гласит, что для
успокоения чувств совсем не нужно решать последние и
самые острые теоретические вопросы. К примеру, ему доста­
точно было сказать тем, кого мучил «страх перед богами»:
«Если боги и есть, они о нас не заботятся» - вместо того,
чтобы бесплодно и издалека обсуждать последний вопрос
о том, есть ли боги вообще. Такая позиция куда более удоб­
на и сильна: отход на несколько шагов от слушателя застав­
ляет его быть внимательней и благосклонней. Но как толь­
ко слушатель собирается доказать противоположное - что
боги о нас заботятся, - в какие только недоразумения и де­
бри не приходится забраться ему, бедолаге, совершенно
самостоятельно, без всякого коварства со стороны собесед­
ника, которому нужно проявлять немало гуманности и пони­
мания, чтобы, наблюдая эту драму, скрывать свое сострада­
ние! Наконец бедолагой овладевает отвращение, этот силь­
нейший довод против любого тезиса, отвращение к соб­
ственному утверждению: он успокаивается и уходит прочь
в том же настроении, какое свойственно и чистому атеисту:
«Да что мне за дело до этих богов! Черт бы их всех побрал! »
- В других случаях, особенно когда душу слушателей омрача­
ла какая-нибудь наполовину физическая, наполовину мораль­
ная гипотеза, он эту гипотезу не опровергал, а, напротив,
признавал, что, должно быть, так оно и есть, но что для
объяснения того же самого явления существует и еще одна
гипотеза, а потому, возможно, стоило бы подойти к делу
как-то иначе. И в наши дни достаточно наличия нескольких
гипотез, скажем, о происхождении угрызений совести, что­
бы снять с души тень, которая с такой легкостью возника­
ет от тяжких раздумий над одной-единственной умещаю­
щейся в поле зрения и потому чрезмерно переоцененной
гипотезой. - Итак, тот, кто желает дать утешение людям в
беде, злодеям, ипохондрикам, умирающим, пусть вспомнит
о двух успокоительных приемах Эпикура, применимых в
решении столь многих проблем. В своей простейшей фор­
ме они звучали бы так: во-первых: если дело и обстоит так,
то нас это не касается; во-вторых: может быть так, но может
быть и иначе.

2. Странник и его тень

53

8
В ночи. - Спускается ночь - и мы начинаем иначе ощущать
все окружающее. Вот ветер, ходящий как бы запретными
путями, шепчущий: он словно чего-то ищет, никак не нахо­
дит и оттого сердится. Вот лампа, дающая тусклый красно­
ватый свет, глядящая утомленно, неохотно противостоящая
ночи, нетерпеливая рабыня неспящего человека. Вот дыха­
ние спящих с его жутким ритмом, к которому, кажется, под­
свистывает свою мелодию какая-то неутихающая забота, мы ее не слышим, но когда вздымается грудь спящего, наше
сердце стесняется, а когда грудь его падает, а дыхание зами­
рает как бы в смертной тишине, мы говорим про себя: «От­
дохни немного, несчастная, истерзанная душа!» - и всем
живущим, чья жизнь так тяжела, мы желаем вечного покоя:
ночь соблазняет к смерти. - Если бы у людей не было солн­
ца и они боролись бы с ночью лунным светом и ламповым
маслом, то что за философия окутала бы их своим покрыва­
лом! Ведь уже слишком очевидно, что умственное и душев­
ное существо человека в целом наполовину закрыто тьмой
и отсутствием солнца, отуманивающим взор жизни.

9
Где возникло учение о свободе воли. - Необходимость распоряжа­

ется одним человеком в образе его страстей, другим - в ви­
де привычки слушать и слушаться, третьим - как логика
совести, четвертым - как каприз и озорное удовольствие
от интрижек. Но каждый из этих четверых ищет свободу сво­
ей воли как раз там, где каждый из них закабален сильнее
всего: это похоже на то, как если бы гусеница шелкопряда
искала свободу своей воли как раз в плетении паутины. От­
чего это так? Очевидно, оттого, что каждый считает себя
свободным по большей части там, где сильнее всего его ощу­
щение жизни, то есть, как уже сказано, то в страсти, то в дол­
ге, то в познании, то в озорстве. То, благодаря чему силен
тот или иной человек, в чем его жизненные силы расши­
ряются, всегда должно быть, как он непроизвольно думает,
и стихией его свободы: зависимость и отупляющая скука,

504

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

независимость и яркость жизни для него - неизбежно свя­
занные друг с другом пары. - Жизненный опыт, получен­
ный человеком в общественно-политической сфере, здесь
ошибочно переносится на сферу последних метафизиче­
ских вопросов: ведь в первой из них сильный человек - это
свободный человек, а яркое ощущение радости и горя, взле­
та надежд, отважного желания, могучей ненависти - не­
отъемлемые признаки людей властвующих и независимых,
в то время как человек подчиненный, раб, живет жизнью
придавленной и тусклой. - Учение о свободе воли - изо­
бретение господствующих сословий.

ίο

Не чувствовать новых цепей. - Покуда мы не чувствуем, что от
чего-то зависим, мы и считаем себя независимыми: ложное
заключение, показывающее, насколько горд и властолюбив
человек. Ведь он думает об этом, будто при любых обстоя­
тельствах заметит и распознает зависимость, как только
начнет ее испытывать, считая за верное, что обыкновенно
живет в независимости и почувствует противоположное
состояние сразу же, как только в виде исключения ее по­
теряет. - А что, если верно как раз обратное: что он посто­
янно живет в многообразной зависимости, но считает себя
свободным, когда в силу укоренившейся привычки больше не
чувствует, как давит на него цепь? Страдает же он от новых
цепей: - обладать «свободной волей» значит на самом деле
всего лишь не чувствовать новых цепей.

11

Свобода воли и обособление фактов. - Обычное наше неточное
наблюдение воспринимает группу явлений как некоторое
единство и называет ее фактом: а между ним и другим фак­
том оно домысливает про себя некое пустое пространство
- каждый факт оно обособляет. Но в действительности все,
что бы мы ни делали и ни узнавали, - вовсе не следствие
фактов и пустых промежутков, а непрерывный поток. Так

2. Странник и его тень

5°5

вот, вера в свободу воли несовместима именно с представ­
лением о непрерывном, однородном, нераздельном и не­
делимом течении: она предполагает, что всякое отдельное
действие обособленно и неделима, это своего рода атомистика
в области воления и познания. - Если мы неточно понимаем
характеры, то так же поступаем и с фактами: мы говорим об
одинаковых характерах, об одинаковых фактах, но ни того,
ни другого не бывает. Но ведь хвалим-то мы и порицаем, исхо­
дя лишь из той ложной предпосылки, что существуют одина­
ковые факты, что виды фактов упорядочены по категориям
и что такому порядку соответствует некоторая иерархия
ценностей: иными словами, мы обособляемые только отдель­
ные факты, но и группы мнимо одинаковых фактов (доб­
рых, злых, сострадательных, завистливых поступков и т.д.),
- и в обоих случаях впадаем в заблуждение. Термин и поня­
тие - очевиднейшая причина того, что мы верим в эту обо­
собленность групп фактов: мы не только обозначаем ими ве­
щи, но думаем, будто изначально постигаем с их помощью
суть этих вещей. Слова и понятия и сейчас постоянно со­
блазняют нас представлять себе вещи более простыми, чем
они есть, обособленными друг от друга, неделимыми, суще­
ствующими независимо друг от друга. В языке скрыта фило­
софская мифология, прорывающаяся из него все снова, не­
смотря на всю предусмотрительность. Вера в свободу воли,
то есть одинаковых фактов и обособленных фактов, в языке
обретает своего неизменного евангелиста и заступника.

12

Фундаментальные заблуждения. - Человеку, чтобы чувство­
вать какое-либо душевное удовольствие или неудовольст­
вие, необходимо впадать в одну из двух иллюзий: либо он
верит в одинаковость некоторых фактов, некоторых ощуще­
ний - и тогда испытывает какое-либо душевное удовольст­
вие или неудовольствие, сравнивая нынешние свои состо­
яния с предшествующими и устанавливая их одинаковость
или неодинаковость (зафиксированные всей его памятью);
либо верит в свободу воли, думая: «Не надо мне было этого
делать», «Это могло кончиться иначе», и тоже получает от

5о6

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

этого удовольствие или неудовольствие. Человечество не
возникло бы без этих заблуждений, участвующих во всяком
душевном удовольствии или неудовольствии, - ведь исход­
ным переживанием человечества было и остается то, что
человек - свободное существо в мире несвободы, вечный
чудотворец, что бы он ни делал, добро или зло, изумитель­
ное исключение, сверхживотное, почти бог, смысл творе­
ния, отсутствие которого попросту невозможно, ключ к
загадке космоса, великий повелитель природы, попираю­
щий ее с презрением, существо, именующее свою историю
мировой историейЛ - Vanitas vanitatum homo 1 .

*3

Сказать дважды. - Хорошо и правильно сразу же говорить
об одной вещи надвое, давая ей левую и правую ногу. Исти­
на, конечно, может стоять и на одной ноге, но с двумя но­
гами она может ходить и узнавать много нового.

Ч
Человек, комедиант мира. - Если бы в мире были существа
поумнее человека, то они хотя бы могли насладиться юмо­
ром, заключенным в том, что человек считает себя конеч­
ным пунктом всего мироздания, а человечество по-настоя­
щему довольствуется лишь мыслью о своей космической
миссии. Если мир сотворил Бог, то человека он сотворил
обезьяною Бога, как неизменный объект для увеселения в
своих затяжных эонах. Тогда музыка сфер, звучащая вокруг
Земли, - это, вероятно, издевательский смех всех осталь­
ных созданий, звучащий вокруг человека. Этот заскучав­
ший бессмертный щекочет свое животное-любимчика бо­
лью, чтобы потешить себя его трагически-гордыми жеста­
ми и толкованиями своих страданий и вообще умственной
изобретательностью самого тщеславного из созданий - бу­
дучи изобретателем этого изобретателя. Ведь тот, кто приI Ничтожнейшее существо - человек (лат.).

2. Странник и его тень

5°7

думал человека для потехи, был умнее его, а заодно и боль­
ше наслаждался умом. - Но даже тут, где наша человечность
вдруг собралась смириться по своей собственной воле, на­
ше тщеславие играет с нами шутку, поскольку мы, люди,
хотим быть чем-то вполне несравненным и восхититель­
ным хотя бы в этом тщеславии. Наше уникальное место в
мире! Ах, это дело в высшей степени невероятное. Астро­
номы, которым иногда в действительности становится до­
ступным поле зрения далеко за пределами Земли, дают по­
нять, что капля жизни в мире ничего не значит в общем
существовании чудовищного океана становления и гибели,
что в бессчетных созвездиях имеются те же условия воз­
никновения жизни, что и на Земле, то есть очень многие,
- и это, уж конечно, всего лишь горсточка в сравнении с
бесконечно многими, никогда не имевшими ни малейших
признаков жизни или давным-давно выздоровевшими от
нее; что жизнь на каждом из этих созвездий в сравнении
со сроком их существования есть миг, мгновенная вспышка,
а между ними - долгие, долгие промежутки, то есть никак
не цель и окончательный замысел их бытия. Может быть,
муравьи в лесу так же охотно воображают себе, будто они
- цель и замысел леса, как это делаем мы, почти невольно
связывая в своей фантазии конец человечества с гибелью
всей земли: мало того, мы еще проявляем скромность, ког­
да на этом и останавливаемся, не пытаясь дать распоряже­
ние об общей гибели мира и богов, чтобы отметить ею по­
минки по последнему человеку. Даже самый хладнокров­
ный астроном может представить себе Землю без жизни
только в качестве сияющего и парящего в пространстве
могильного холма для человечества.

15

Человеческая скромность. - Как мало удовольствия хватает
большинству, чтобы находить жизнь хорошей, насколько
же скромен человек!

5о8

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
1б

В каких делах требуется безразличие. - Нет ничего более пре­
вратного, чем выжидать, пока наука не выведет когда-ни­
будь окончательное решение относительно начала и конца
каждой вещи на свете, а покуда мыслить (и особенно ве­
рить) на традиционный лад - как это столь часто нам реко­
мендуют. Влечение, состоящее в желании иметь в этой сфе­
ре сплошь одни гарантии, есть остаточное религиозное влече­
ние, не более того, - скрытая и лишь мнимо скептическая
разновидность «метафизической потребности», спаренная
с задней мыслью, что никаких перспектив получить эти
окончательные гарантии еще долгое время не будет, а до
той поры «верующий» вправе не тревожиться обо всей этой
сфере. Нам совсем не нужны эти гарантии относительно
крайних пределов, чтобы вести полную и дельную челове­
ческую жизнь, точно так же как не нужны они муравью, что­
бы быть хорошим муравьем. Напротив, мы должны уяснить
себе, откуда, собственно, берется то фатально большое зна­
чение, какое мы так долго придавали этим вещам, а для это­
го нам нужна история моральных и религиозных чувств.
Ведь упомянутые острейшие вопросы познания сделались
для нас столь значительными и ужасными только благо­
даря воздействию этих чувств: такие понятия, как вина и
кара (и притом вечная кара!), протащили в самые крайние
области, кудаеще стремится проникнуть, но не проникает
умственный взор, - и оказались в этом тем менее предусмо­
трительны, чем темнее были эти области. Люди издревле
отчаянно фантазировали там, где невозможно установить
ничего определенного, убеждая потомков с полной серьез­
ностью воспринимать свои фантазии как истину, напосле­
док козырнув отвратительным доводом: что вера обладает
большею ценностью, нежели знание. Лишь теперь в отно­
шении этих последних вопросов требуется не знание о вере,
а равнодушие к вере и к мнимому знанию в этих областях! - Нам
должно быть важнее все другое, а не то, что доселе нам усерд­
но преподносили как наиважнейшее - я имею в виду вопро­
сы: «для чего существует человек?», «каков его удел после
смерти?», «как ему примириться с Богом?» и другие подоб­
ные курьезы. Столь же мало, как эти вопросы верующих,

2. Странник и его тень

5°9

нас касаются и вопросы философов-догматиков, кем бы
они ни были - идеалистами, материалистами или реали­
стами. Все они так и думают, как бы толкнуть нас к выбору
в областях, где не нужны ни вера, ни знание; даже для самых
отчаянных любителей познания полезнее, если все, что
можно исследовать, все доступное разуму будет окружать
источающее туманы, обманное болото, зона непроницае­
мого, постоянно текущего и неуловимого. Светлый и близ­
кий, насущнейший мир знания неизменно растет в ценно­
сти именно через сравнение с царством тьмы на краю зе­
мель знания. - Мы снова должны стать добрыми соседями
насущнейшим вещам и не глядеть с таким презрением к ним,
как прежде, поверх них, разинув рот, на облака и ночных
чудищ. В лесах и пещерах, в болотистых местностях и под
сумрачными небесами - там, как на ступенях культуры це­
лых тысячелетий, человек жил слишком долго, и жил скуд­
но. Там он научился презирать настоящее, соседнее, жизнь
и себя самого - а мы, обитатели более светлых полей при­
роды и духа, и до сих пор по наследству носим в своей кро­
ви частицу этого яда презрения ко всему насущному.

Глубокие объяснения. - Тот, кто дает какому-то месту из автора
«более глубокое объяснение», чем тот имел в виду, не разъяс­
няет автора, а затемняет. Так, только еще хуже, наши мета­
физики относятся к тексту природы. Ведь чтобы пристро­
ить свои глубокие объяснения, они нередко сначала при­
лаживают текст для себя : иными словами, они его портят.
В качестве курьезного примера порчи текста и затемнения
автора можно привести здесь мысли Шопенгауэра о бере­
менности женщин. Признак постоянного наличия воли к
жизни, говорит он, это соитие; признак света познания,
снова присоединившегося к этой воле и оставляющего воз­
можность спасения, причем света в высшей степени ясно­
го, это возобновляющееся вочеловечение воли к жизни.
Знак такого вочеловечения - беременность, которая поэто­
му и не скрывает себя, а даже с гордостью показывает, в то
время как соитие прячется, словно преступник. Онутверж-

5 ίο

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

дает, что всякая женщина, застигнутая при совокуплении,
от стыда готова провалиться сквозь землю, но «свою беремен­
ность выставляет напоказ без малейших следов стыда, мало тог
с какаю-то гордостью». Прежде всего, это состояние не так-то
легко выставлять напоказ больше, чем оно выставляется на­
показ само; но поскольку, однако, Шопенгауэр подчерки­
вает как раз только преднамеренность этого выставления
напоказ, то он готовит для себя текст, чтобы тот подходил
к уже выбранному «объяснению». Кроме того, то, что он
говорит об универсальности объясняемого феномена, не­
верно - ведь он ведет речь о «всякой женщине»; но многие
женщины, особенно те, что помоложе, в этом состоянии
даже перед ближайшими родственниками часто страдают
мучительной стыдливостью; и если женщины более зрело­
го и самого зрелого возраста, а особенно из низших слоев
народа, и впрямь гордятся таким состоянием, то они, ви­
димо, дают этим понять, что все еще желанны для своих му­
жей. Когда, завидев ее, сосед, соседка или случайный про­
хожий говорит или думает: «Господи, да неужели...», - то
женское тщеславие при низком умственном уровне все еще
охотно принимает такую милостыню. И наоборот, если бы
утверждения Шопенгауэра были верны, то как раз самые
умные и духовно развитые женщины, как правило, публич­
но выражали бы ликование по поводу своего состояния:
ведь в большинстве случаев они собираются родить вундер­
кинда интеллекта, человека, в котором «воля» вдруг снова
может «отказаться от себя» в пользу общего блага; зато у
глупых женщин были бы все основания скрывать свою бе­
ременность с еще большей стыдливостью, чем все, что они
скрывают. - Нельзя сказать, что ничего этого в реальной
жизни не бывает. Но если бы, положим, в целом Шопен­
гауэр был совершенно прав в том, что в состоянии беремен­
ности женщины показывают свое самодовольство больше,
чем делают это обычно, то все-таки сподручней было бы
взять другое объяснение, чем его. Можно было бы осмыс­
лить квохтанье курицы даже еще до кладки яйца, содержа­
ния, как восклицание: «Глядите, глядите! Я сейчас снесу
яйцо! Я сейчас снесу яйцо!»

2. Странник и его тень

5и

ι8
Современный Диоген. - Прежде чем искать человека, найди
фонарь. - Может, это будет фонарь циника? -

19
Имморалисты. - Нынешним моралистам придется смирить­
ся с бранной кличкой имморалистов: ведь они вскрывают
мораль. Но кто хочет вскрывать, должен убивать: однако
лишь для того, чтобы лучше знать, лучше делать выводы,
лучше жить, а не для того, чтобы просто заниматься вскры­
тием. Однако люди, увы, все еще думают, будто всякий мо­
ралист - пример для подражания и во всех своих поступках:
они путают моралистов с проповедниками морали. Мора­
листы прежних времен недостаточно занимались вскры­
тием и слишком много проповедовали: поэтому упомянутая
путаница и названное неприятное следствие и относятся
к нынешним моралистам.

го
Не следует путать. - Моралисты, которые рассматривают
великодушный, сильный, самоотверженный характер, ска­
жем, такой, как у героев Плутарха, или чистое, просветлен­
ное, дышащее теплом душевное состояние по-настоящему
добрых мужчин и женщин как сложные проблемы позна­
ния и исследуют их зарождение, обнаруживая простоту в
мнимой сложности и направляя взор на сплетение моти­
вов, на вплетенные в них тонкие подмены понятий и от
века наследственные, постепенно закрепляющиеся инди­
видуальные и групповые чувства, - эти моралисты по боль­
шей части отличаются как раз от тех, с кем их тем не менее
по большей части путают: от умов мелкотравчатых, вооб­
ще не верящих в подобные характеры и душевные состоя­
ния и мнящих, будто спрятали собственное убожество за
блеском величия и чистоты. Моралисты говорят: «Тут есть
проблемы», а те убожества говорят: «Тут обманщики и об-

512

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

маны»; стало быть, они отрицают существованиеименно то­
го, что те пытаются объяснить.

21

Человек как измеряющий. - Возможно, вся нравственность
человечества берет свое начало от того чудовищного вну­
треннего возбуждения, которое охватило первобытных лю­
дей, когда они открыли меру и измерение, весы и взвеши­
вание (ведь слово «человек» означает «измеряющий», и им
захотелось именовать себя согласно своему величайшему
открытию!). Овладев такими представлениями, они взо­
брались в сферы, совершенно не поддающиеся измерению
и взвешиванию, но изначально такими не казавшиеся.

22

Принцип равновесия. - Разбойники и могущественные люди,
сулящие общине защиту от разбойников, вероятно, в сущ­
ности, очень похожи, разве что вторые извлекают свою вы­
году иначе, чем первые: а именно регулярной данью, кото­
рую платит им община, а уже не шантажируя ее пожаром.
(Это те же самые отношения, что и между купцами и пира­
тами, которые долгое время занимались одним и тем же:
когда один род деятельности кажется им нецелесообраз­
ным, они выбирают другой. Вообще-то даже и сейчас вся
купеческая мораль - всего лишь более хитрая версия пират­
ской морали: купить как можно дешевле, по возможности
за цену, меньшую, чем предпринимательские затраты, - а
продать как можно дороже.) Суть дела вот в чем: люди мо­
гущественные обещают поддерживать равновесие в отноше­
ниях с разбойниками; с точки зрения слабых людей, это
возможность хоть как-то жить. Ведь им либо приходится
самим объединиться в уравновешивающую силу, либо подчи­
ниться кому-то уравновешивающему (и оказывать ему услу­
ги за его дела). Последнему способу отдают предпочтение,
поскольку он, по сути, держит под постоянной угрозой два
вида опасных существ: первых посредством вторых, вто-

2. Странник и его тень

5*3

рых - соображениями их выгоды; ведь последним выгодно
обращаться с подчиненными милостиво или сносно, чтобы
те могли кормить не только себя, но и своих владык. На
самом деле и тогда в какой-то мере не исключаются суро­
вость и жестокость, но если сравнить с всегда возможным
прежде полным уничтожением, при таких обстоятельствах
люди все-таки уже дышат с облегчением. - Вначале община
- это организация слабых для поддержания равновесия с угро­
жающими опасностью силами. Организация, предназна­
ченная для перевеса в силах, была бы целесообразнее, если
бы оказалась настолько сильной, чтобы навсегда уничто­
жить противостоящую силу: а если речь идет об одном от­
дельно взятом могущественном вредителе, то такие попыт­
ки и предпринимаются. Но если этот один - вождь племени
или у него много сторонников, то его быстрое, окончатель­
ное уничтожение немыслимо, и тогда следует ожидать дли­
тельной, затяжной распри: она, однако, приносит с собой
общине менее всего желательное состояние, потому что
из-за нее она теряет время, нужное, чтобы с необходимой
регулярностью заботиться о своем пропитании, и постоян­
но ощущает угрозу для всех результатов своего труда. По­
этому община предпочитает поднять свою способность обо­
роняться и нападать на точно такую же высоту, на какой
стоит сила опасного соседа, и дать ему понять, что на ее
чаше весов сейчас ровно столько же меди: так почему бы
не сделаться добрыми друзьями? - Итак, равновесие- очень
важное понятие в истории древнейших учений о праве и
морали; равновесие - основа справедливости. Когда в эпо­
хи более примитивные последняя говорит: «око за око, зуб
за зуб», она предполагает достигнутое равновесие и стре­
мится сохранить его посредством такого возмещения: по­
этому если теперь кто-то совершает проступок в отноше­
нии другого, этот другой уже не осуществляет свою месть
со слепой яростью. А благодарящие talionis1 нарушенное
равновесие сил восстанавливается: ведь в тогдашних перво­
бытных условиях глаз, кисть руки - это скорее элемент силы,
скорее вес на весах. - В общине, где все считают себя в рав­
новесии, к проступкам, то есть к нарушениям принципа
/ право на равное возмездие (лат.).

514

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

равновесия, применяются позор и кара: позор - это вес, по­
ставленный на весы против индивида, хватившего через
край и этим добывшего себе выгоды: теперь позор застав­
ляет его потерпеть ущерб, упраздняющий и перевешивающий
его былые выгоды. Точно так же дело обстоит и с наказа­
нием: против перевеса, который присваивает себе любой
преступник, она выставляет куда больший противовес: про­
тив насилия - тюрьму, против воровства - компенсацию
ущерба плюс штраф. Так нарушителям напоминают, что сво­
им деянием они отмежевались от общины и ее моральных
выгоа она рассматривает их как неравных, слабых, отбро­
шенных в сторону; поэтому наказание - это не только воз­
мещение ущерба, оно несет с собой нечто большее, элемент
суровости естественного состояния; именно о нем-то община
и хочет напомнить.

23

Имеют ли право наказывать приверженцы учения о свободе воли
- Люди, которые осуждают и наказывают в силу своей про­
фессии, в каждом таком случае пытаются установить, несет
ли вообще преступник ответственность за свое злодеяние,
могли он действовать разумно, руководствуясь какими-ли­
бо основаниями - ИЛИ же действовал бессознательно либо
под принуждением. Если его наказывают, то наказывают
за то, что худшие основания он предпочел лучшим: стало
быть, он должен был их знать. Там, где такого знания нет,
человек, согласно господствующему воззрению, несвобо­
ден и невменяем: но допустим, что его незнание, скажем,
ignorantia legis1, есть следствие преднамеренного нежела­
ния знать; тогда, значит, он предпочитал худшие основания
лучшим уже в то время, когда не желал узнать то, что дол­
жен был узнать, а теперь обязан поплатиться последстви­
ями своего неверного выбора. Но вот если он не понимал
этих лучших оснований, скажем, по тупоумию или идио­
тизму, то его обычно не наказывают: у него, как говорят в
таком случае, не бьыо выбора, он действовал, как животI незнание закона (лат.).

2. Странник и его тень

515

ное. Умышленный отказ от благонамеренной разумности
поступка - критерий, с которым подходят нынче к подле­
жащим наказанию преступникам. Но каким образом кто-то
может быть умышленно более неразумным, чем должен
быть? Откуда берется его решение, когда на чашах весов
лежат хорошие и плохие мотивы? Значит, не из заблужде­
ния, не из слепоты, не из внешнего, а также и не из вну­
треннего принуждения (кстати, подумаем о том, что любое
так называемое «внешнее принуждение» - это не что иное,
как внутреннее принуждение посредством страха и боли).
Так откуда же (спрашивают снова и снова)? Значит, дело,
видимо, не в разуме, если он и не мог выбрать лучшиеосно­
вания? Вот тут-то и призывают на помощь «свободную во­
лю»: выбирает, должно быть, полный произвол, наступает,
видимо, момент, когда не действует никакой мотив, когда
деяние происходит чудесным образом, из ничего. В случае,
где не должно быть никакого произвола - ведь разум, осве­
домленный о законе, о запрещенном и разрешенном, не
мог, как полагают, оставить никакого выбора, а должен был
сработать как принуждение и высшая власть, - наказывают
эту мнимую произвольность. Стало быть, преступника нака­
зывают, потому что он воспользовался «свободной волей»,
то есть потому что действовал без оснований, хотя должен
был действовать на каких-то основаниях. Но почему же он
это сделал? Вот об этом-то нельзя даже и спрашивать: это
был поступок без «потому», без мотива, без истории, нечто
бесцельное и бессмысленное. - Но за такой поступок, со­
гласно первому из упомянутых условий всякой наказуемо­
сти, даже нельзя наказывать! Нельзя признать и такой вид
наказуемости, который предполагает, будто тут что-то не
было сделано, что-то не исполнено, а разум не был исполь­
зован; ведь неисполнение в любом случае произошло без
умысла, а наказуемым считается только умышленное неис­
полнение требований закона. Преступник действительно
предпочел плохие основания хорошим, но без основания
и умысла; он действительно не воспользовался своим раз­
умом, но не для того, чтобы им не пользоваться. Критерий,
по которому оценивают наказуемость преступника - умыш­
ленный отказ от разумности поступка, - как раз он-то и
упраздняется гипотезой «свободной воли». Приверженцы

5i6

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

учения о «свободной воле», вы не имеете права наказывать
- согласно своим же собственным принципам! - А эти прин­
ципы - в сущности, не что иное, как очень странная поня­
тийная мифология; курица же, которая ее высидела, сиде­
ла на своих яйцах в стороне от всякой реальности.

24

Об оценке преступника и его судьи. - Преступник, знающий
весь ход событий, не считает свое деяние таким уж выхо­
дящим за пределы порядка и нормальной жизни, как те,
кто его судят и порицают; но наказание они определяют
ему, исходя из степени удивления, охватывающего их при
виде этого деяния как чего-то ненормального. - Если све­
дения, имеющиеся у адвоката преступника относительно
всего дела и его предыстории, достаточно обширны, то
так называемые смягчающие обстоятельства, которые он
приводит одно за другим, в конце концов должны смягчить
всю вину без остатка. Или, выражаясь еще яснее: адвокат
шаг за шагом будет смягчать упомянутое осуждающее и опре­
деляющее наказание удивление и наконец совершенно его
устранит, вынуждая всякого честного слушателя дела ска­
зать себе: «Ему пришлось действовать так, как он действо­
вал; если мы его накажем, то наказана будет вечная необ­
ходимость». - Определять степень наказания по степени
осведомленности об истории преступления или по в принци­
пе достижимой степени осведомленности вообще, - разве это
не противоречит всякой справедливости? -

25

Обмен и справедливость. - Обмен будет честным и законным,
лишь если каждый из его участников будет запрашивать
столько, насколько ценной ему кажется его вещь, насколь­
ко он включает в свой счет усилия, которых она ему стоила,
ее редкость, затраченное время и т. д., а также цену для лю­
бителей. Но если он запрашивает цену, думая о максимуме,
какой сможет заплатить другой, то он - изощренный разбой-

2. Странник и его тень

517

ник и вымогатель. - Если объект обмена - деньги, то надо
принять во внимание, что один и тот же франконский та­
лер в руках богатого наследника, батрака, купца, студента
- совершенно разные вещи: каждый будет иметь право по­
лучить за него много или мало смотря по тому, сколько он
сделал, чтобы его добыть, - почти ничего или много: это
было бы справедливо; в действительности же, как извест­
но, все наоборот. В великом мире денег талер самого лени­
вого богача дает больше прибыли, чем талер человека бед­
ного и работящего.

26

Правовые состояния как средства. - Право, основанное на со­
глашении равных, существует, пока сила договорившихся
сторон в точности или примерно равна; право создано благо­
разумием, чтобы положить конец вражде и бесполезному рас­
точительству примерно равных силами. Но столь же непре­
ложно ему кладется конец, когда одна сторона оказывается
заметно слабее другой: тогда она подчиняется, а право пре­
кращается, но результат будет тот же, что и достигнутый
посредством права. Ведь теперь благоразумие взявшего верх
советует ему щадить силы подчинившегося и не расточать
их понапрасну: и положение подчинившегося нередко бы­
вает более благоприятным, чем было во времена равнове­
сия. - Стало быть, правовые состояния суть временные сред­
ства, продиктованные благоразумием, а вовсе не цели. -

27

Объяснение злорадства. - Злорадство возникает оттого, что
каждый в каком-нибудь хорошо известном ему отношении
чувствует себя плохо, ощущая тревогу, раскаяние или боль:
зло, касающееся другого, уравнивает его с нами, утоляет
нашу зависть. - А если мы чувствуем себя хорошо, то все
равно накапливаем в себе несчастья другого, словно капи­
тал, чтобы, если уж беда постигнет нас самих, погасить ее
им; мы и тут испытываем «злорадство». Умонастроение,

5i8

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ориентированное на равенство, прикладывает, стало быть,
свои мерки к сфере удачи и случая: злорадство - самое обык­
новенное проявление торжества и восстановления равен­
ства, даже в пределах высшего миропорядка. Злорадство
существует лишь с той поры, когда человек научился видеть
в другом человеке равного себе, то есть со времен появле­
ния общества.

28

Произвол в определении наказаний. - Большинство преступ­
ников относятся к своему наказанию, как женщины - к за­
чатию своих детей. Они проделали то же самое и десять,
и сто раз, не подозревая о худых последствиях: но вот их
ловят, а потом наказывают. Привычка как будто должна бы­
ла бы сделать более извинительной вину, за которую их на­
казывают; ведь речь идет о постоянной склонности, а ей
противиться труднее. Однако если возникло подозрение в
рецидивизме, преступника, наоборот, наказывают более
сурово; привычка считается основанием для отказа от снис­
ходительности. Образцовый образ жизни, который пре­
ступник вел до совершения своего деяния и на фоне кото­
рого его преступление предстает тем более ужасным, долж­
но, как будто бы, повышать меру наказания! Но он обычно
его смягчает. Таким образом, все мерки подгоняются не к
преступнику, а к обществу, к его ущербу и опасности: преж­
няя полезность человека погашается вредом, нанесенным
им один раз, прежний вред суммируется с обнаруженным
теперь, а потому и наказание определяется максимальное.
Но если уж на такой манер прошлое человека наказывают
или награждают (это относится к первому случаю, где мень­
шее наказание - награда) вместе с настоящим, то надо бы­
ло пойти еще дальше в прошлое, наказывая и награждая за
причину того или иного прошлого, - я имею в виду роди­
телей, воспитателей преступника, общество, в котором он
рос, и т. д.; тогда во множестве случаев обнаружилась бы та
или иная причастность к вине и судей. Произвол - останав­
ливаться только на преступнике, наказывая прошлое: уж
если нет желания признать абсолютную простительность

2. Странник и его тень

519

всякой вины, то нужно останавливаться на каждом конкрет­
ном случае, не заглядывая дальше в прошлое: иными сло­
вами, изолировать вину, никак не связывая ее больше с про­
шлым, - в противном случае будет совершен грех против
логики. Вы, свободно волящие, - вам, напротив, следует
сделать необходимый вывод из своего учения о «свободной
воле» и отважно заявить: «Ни одно преступное деяние не имеет
прошлого».

29
Зависть и ее более благородный брат. - Там, где равенство обо­
сновалось действительно прочно и надолго, возникает та
склонность, в целом слывущая безнравственной, которая
была бы немыслима в естественном состоянии: зависть.
Завистник чувствует любое возвышение другого над уровнем
общей массы и хочет, чтобы тот понизился до этого уровня
- либо хочет подняться до него сам. Отсюда - два различ­
ных образа действия, которые Гесиод описал как добрую
Эриду и злую. Точно так же в состоянии равенства возни­
кает возмущение по поводу того, что кому-то приходится
худо, потому что он оказался ниже подобающего ему рав­
ного уровня, а другому живется привольно потому, что он
оказался выше равных себе: это аффекты натур более благо­
родных. В вещах, не зависящих от человеческого произвола,
они видят отсутствие права и справедливости, иными сло­
вами, они требуют, чтобы равенство, признаваемое чело­
веком, было признано природою и случаем, и досадуют,
что людям равного положения достается неравная участь.

3°
Зависть богов. - «Зависть богов» возникает, когда человек
менее уважаемый в чем-то уравнивает себя с вышестоящим
(подобно Аяксу) или же уравнивается с ним благодаря мило­
сти судьбы (подобно Ниобе, этой более чем плодовитой ма­
тери). В рамках общественной иерархии эта зависть предъяв­
ляет требование, чтобы заслуги каждого не превышали уро-

520

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

вень его сословия, мало того, чтобы в таком же положении
была его удача, а в особенности - чтобы его самооценка не
выходила за пределы этих границ. «Зависть богов» часто
выпадает на долю генералов-победителей, а также учени­
ков, создавших мастерское произведение.

З1

Тщеславие как остаточное влечение необщественного состояни
- Поскольку люди установили между собой равенство ради
собственной безопасности, чтобы основать общину, одна­
ко такой подход к делу, по сути, направлен против природы
индивида и является чем-то навязанным, то, по мере того
как всеобщая безопасность становилась все более гаранти­
рованной, добивались перевеса новые ростки старого вле­
чения: это проявляется в размежевании сословий, в притя­
заниях на профессиональные звания и привилегии, в тщес­
лавии вообще (манеры, костюм, язык и τ д.). Но как только
снова начинает ощущаться опасность, грозящая обществу,
более многочисленные индивиды, не сумевшие добиться
перевеса в состоянии всеобщего спокойствия, снова пыта­
ются установить состояние равенства: тогда абсурдные ис­
ключительные права и проявления тщеславия на некото­
рое время исчезают. Но когда общество рушится совершен­
но и все оказывается в анархии, тотчас вырывается наружу
естественное состояние - беспечное и беззастенчивое не­
равенство, как, согласно сообщению Фукидида, случилось
на Коркире. Не существует ни естественного права, ни ес­
тественного бесправия.

32

Нравственная справедливость. - Нравственная справедливость
- это усовершенствованная правовая справедливость, воз­
никающая среди людей, не нарушающих равенства в общи­
не: на те случаи, для которых закон не предусматривает
ничего, переносится та тонкая осторожность равновесия,
что оглядывается назад и заглядывает вперед; ее максима

2. Странник и его тень

521

гласит: «Как ты со мной, так и я с тобой». Aequum1 означа­
ет в точности вот что: «дело соответствует нашему равенству;
таковое смягчает и наши маленькие различия до видимости
равенства и требует, чтобы мы прощали друг другу многое
из того, чего прощать не должны».

33
Составные части мести. - Слово «месть» такое короткое так и кажется, что в него не может уместиться ничего, кро­
ме единого корня понятия и чувства. Вот люди все еще и
стараются найти такой корень: так, к примеру, наши эконо­
мисты еще не устали вынюхивать такое единство в слове
«ценность», разыскивая изначальное корневое понятие цен­
ности. А ведь на самом деле все слова - карманы, куда можно
вдруг засунуть то одно, то другое, то сразу многое! Так и
«месть» - то одно, то другое, то нечто очень сложносоставное. Надо различать в нем, во-первых, тот оборонительный
ответный удар, который мы почти непроизвольно наносим
даже неживым предметам, причинившим нам вред (напри­
мер, движущимся машинам): смысл нашего ответного дви­
жения в том, чтобы предотвратить повреждение, остано­
вив машину. Иногда, чтобы добиться этого, ответный удар
должен быть настолько силен, что неизбежно разрушает
машину; но если она слишком крепка, чтобы один человек
мог разрушить ее сразу, тот все равно нанесет самый силь­
ный удар, на какой только способен, - как бы совершая по­
следнюю попытку. Так же люди ведут себя и в отношении
других людей, наносящих им вред, при непосредственном
ощущении этого вреда; если угодно, можно назвать это дей­
ствие актом мести; только нужно помнить, что здесь при­
водит в действие свой разумный механизм исключительно
самосохранение и что при этом человек думает на самом
деле не о вредящем ему, а только о самом себе: мы поступа­
ем так, не желая нанести ответный вред, а лишь для того,
чтобы без вреда для здоровья и жизни выбраться из передря­
ги. - Требуется время, если человек переносит мысли с себя
ι ровное место; правда, справедливость (лат.).

522

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

на противника, решая вопрос о том, как можно нанести
ему наиболее чувствительный удар. Так бывает при втором
виде мести: его условие - мысленное определение того, на­
сколько раним и уязвим другой; тут человек хочет сделать
другому больно. Зато предохранение себя от дальнейшего
вреда так мало занимает мысли мстящего, что он чуть ли
не систематически допускает нанесение себе вреда и даль­
ше, очень часто хладнокровно идя ему навстречу. Если при
первом виде мести ответный удар, предваряющий следую­
щий из возможных, делал максимально сильным страх, то
здесь царит почти полное равнодушие к тому, что сделает
противник; сила ответного удара определяется только тем,
что он нам сделал. - А что же он сделал? И что нам толку от
того, если он сейчас страдает, заставив страдать нас пре­
жде? Речь идет о некоем восстановлении, в то время как акт
мести первого рода служит лишь самосохранению. Скажем,
действия противника отняли у нас имущество, звание, дру­
зей, детей - эти потери не вернешь назад местью, и восста­
новление касается только какой-то побочной потери, не за­
трагивая всех упомянутых. Месть для восстановления не
предохраняет мстителя от получения дальнейшего вреда,
она не заглаживает перенесенного вреда - за исключением
одного случая. Если в результате действий противника по­
страдала наша честь, то месть может восстановить ее. Одна­
ко она претерпевала ущерб в каждом случае, когда нас за­
ставляли страдать умышленно: ведь противник доказывал
этим, что он нас не боялся. Осуществляя месть, мы доказыва­
ем, что тоже его не боимся: в этом и заключается выравни­
вание, восстановление. (Намерение продемонстрировать
полное отсутствие страхау некоторых лиц идет так далеко,
что опасность мести (потеря здоровья, жизни или иной
какой ущерб) для них же самих они считают неизбежным
условием всякой мести. Поэтому они идут путем дуэли, хо­
тя суды дают им возможность получить удовлетворение за
оскорбление: но восстановления чести в условиях безопас­
ности им недостаточно, поскольку оно не может показать
их бесстрашие.) - В первой из упомянутых разновидностей
мести именно страх заставляет нанести ответный удар: а
здесь это бесстрашие, которое, как уже сказано, хочет про­
явить себя через ответный удар. - Нет, стало быть, казалось

2. Странник и его тень

523

бы, ничего более различного, чем внутренняя мотивиров­
ка того и другого образа действия, которую называют од­
ним словом «месть»: тем не менее очень часто случается,
что мстящему не ясно, что именно толкнуло его совершить
соответствующий поступок; может быть, он нанес удар из
страха и ради самосохранения, но потом, когда у него по­
явилось время поразмышлять о позиции ущемленной че­
сти, убеждает себя, что должен был отомстить ради своей
чести: - этот мотив, кстати, во всяком случае более благоро­
ден, чем другой. При этом еще важно, воспринимает ли он
свою честь оскорбленной в глазах других (света) или только
в глазах оскорбившего: в последнем случае он предпочтет
тайную месть, в первом же - публичную. В зависимости от
того, мыслит ли он себя сильным или слабым в восприятии
оскорбителя и свидетелей, месть его будет более жестокой
или более мягкой; если же он лишен всякого воображения
на этот счет, то он вообще не будет думать о мести; ведь
тогда у него не будет чувства «чести», а, значит, это чувство
невозможно будет и оскорбить. Не думал бы он о мести и
в том случае, если бы презирал оскорбителя и свидетелей
оскорбления: ведь они, будучи презренными, не могут дать
ему чести, а потому не смогут ее и лишить. Наконец, он от­
кажется от мести в том не таком уж и редкостном случае,
если любит нанесшего оскорбление: правда, тогда он по­
теряет честь в его глазах и, возможно, в результате станет
менее достойным ответной любви. Но ведь и отказ от всякой
ответной любви - это жертва, на которую готова любовь,
если только запрещает себе причинение боли любимому чело­
веку: это значило бы причинить себе самому больше боли,
чем причиняет ее такая жертва. - Подведем итог: мстить
будет всякий человек, если он не бесчестен, или не пре­
зирает причинившего ему вред и оскорбившего его, или
не любит от всего сердца. А если он обращается в суд, то
ищет там мести как частное лицо: но, кроме того, будучи
дальновидным и предусмотрительным членом общества, ищет мести со стороны общества человеку, который обще­
ство не уважает. Таким образом судебное наказание восста­
навливает как личную, так и общественную честь: это зна­
чит, что наказание есть мщение. - В наказании, безусловно,
заключен и другой, названный первым элемент мести: ведь

524

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

с его помощью общество достигает самосохранения и нано­
сит ответный удар ради необходимой самообороны. Наказание
призвано предотвращать дальнейший ущерб, остужать голо­
вы. На такой лад наказание и впрямь связывает между собой
два столь различных элемента мести - это-то, наверное,
как правило, и поддерживает упомянутую путаницу в по­
нятиях, в силу которой мстящий человек обычно не знает,
чего хочет добиться на самом деле.

34
Добродетели ущерба. - Как члены общества мы не позволяем
себе практиковать некоторые добродетели, которые нам
как частным лицам приносят величайшую честь и кое-какое
удовольствие, к примеру, проявление милости и снисходи­
тельности в отношении людей, совершивших промахи вся­
кого рода, - в принципе любой образ действий, при котором
выгода для общества пострадала бы от нашей добродетели.
Никакая судейская коллегия перед лицом своей совести не
может позволить себе актов милости: такой привилегией
наделен лишь король как личность, отрадно, когда он ею
пользуется, давая пример того, что оказывать милость дело желательное, но только не для общества. Последнее,
стало быть, признает лишь выгодные для себя или хотя бы
безвредные добродетели (которые не наносят ущерба, а то
и приносят проценты, - такова, к примеру, справедливость).
Упомянутые добродетели ущерба, значит, не могли возник­
нуть в обществе, ведь еще и в наши дни, стоит только сло­
житься любому крохотному обществу, их встречают там в
штыки. Стало быть, это добродетели, присущие людям, не
стоящим в равном с другими положении, изобретенные
человеком высокопоставленным, обособленным, это до­
бродетели господские, с задней мыслью, гласящей: «Я до­
статочно могуществен, чтобы позволить себе претерпеть
очевидный ущерб, это доказательство моей власти», - ины­
ми словами, добродетели, родственные гордости.

2. Странник и его тень

525

35
Казуистика выгоды. - Если бы на свете не было казуистики
выгоды, то не существовало бы и казуистики морали. Не­
редко случается, что и самого свободного и утонченного
разума не хватит, чтобы из двух вещей безошибочно вы­
брать ту, которая несет наибольшую выгоду. В таких случа­
ях выбирают потому, что выбирать приходится, а после
страдают своего рода морской болезнью чувства.

зб
Как становятся лицемером. - Лицемером становится всякий
нищий; так же бывает с каждым, кто делает своей професси­
ей какой-нибудь изъян, какое-нибудь бедственное положе­
ние (личной или общественной природы). - Нищий вос­
принимает этот изъян далеко не так остро, как ему при­
ходится заставлять воспринимать его же других, если он
хочет кормиться нищенством.

37
Разновидность культа страстей. - Вы, очковтиратели и фило­
софские ящерицы, отбрасывающие хвост, говорите об ужас­
ном характере человеческих страстей, чтобы обвинить ха­
рактер всего мироздания. Уж будто бы всюду, где имела место
страсть, имело место и нечто ужасающее! Уж будто бы в
мире неизменно должен иметь место этот тип ужасного!
- Это вы сами своим пренебрежением к мелочам, своей не­
хваткой самонаблюдения и наблюдения над теми, которые
подлежат воспитанию, дали страстям превратиться в таких
чудовищ, что теперь одно только слово «страсть» приводит
вас в ужас! Вашим делом было - а сейчас это наше дело лишить страсти их ужасающего характера и этим помешать
им сделаться опустошительным горным потоком. - Не стоит
раздувать свои ошибки до масштабов неизбежной фаталь­
ности; лучше давайте честно поучаствуем в разрешении за­
дачи - превратить все страсти человечества в радости.

526

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
38

Угрызения совести. - Когда нас грызет совесть, это такая же
глупость, как когда собака грызет камень.

39
Происхождение прав. - Права восходят в первую очередь к
обычаю, обычай - к однажды достигнутому соглашению. Две
стороны когда-то остались довольны итогами заключенного
соглашения, но, с другой стороны, слишком ленивы, чтобы
формально возобновлять его; так вот люди и жили, словно
оно непрестанно возобновлялось, и мало-помалу, когда его
происхождение укутал туман забвения, они стали верить,
что достигли священного, незыблемого состояния, которое
должнослужить основой для каждого следующего поколения.
Теперь обычай стал принуждением, даже если уже не при­
носил той пользы, ради которой соглашение и было заклю­
чено изначально. - Люди слабые нашли здесь себе надежное
убежище на все времена: им хочется увековечить единожды
достигнутое соглашение как дарованную благодать.

4о

Значение забвения в моральном чувстве. - Те же поступки, кото­
рые в изначальном обществе прежде всего внушали мысль
об общей пользе, позже совершались другими поколениями
по другим мотивам: из страха или почтения перед теми,
что их требовали или рекомендовали, или из привычки,
поскольку каждый с детства видел, как их совершают другие,
или из доброжелательности, поскольку они были причи­
ной общей радости и одобрения на лицах, или из тщесла­
вия, поскольку за них хвалили. Такие поступки, глубинный
мотив которых - польза - оказался забыт, были впоследст­
вии названы моральными: и не потому, что они совершались
из названных других мотивов, а потому, что они иг соверша­
лись с осознанием их полезности. - Откуда берется эта не­
нависть к пользе, ставшая явственной здесь, где всякое по-

2. Странник и его тень

527

хвальное поведение прямо-таки отрывается от поведения,
ориентированного на пользу? - Очевидно, что обществу,
этому очагу всяческой морали и всяческих славословий в
адрес морального поведения, пришлось слишком долго и
слишком сурово сражаться со своекорыстием и эгоизмом
отдельных людей, чтобы любой другой мотив в итоге оцени­
вать в нравственном отношении выше, чем пользу. Так воз­
никает видимость того, что мораль выросла не из пользы:
а ведь изначально она есть общественная польза, прило­
жившая немало сил, чтобы взять верх над всякой частной
пользой и приобрести больший вес.

Богатые наследники нравственности. - Свое наследственное
богатство есть и в сфере нравственности: им обладают лю­
ди кроткие, добродушные, сердобольные, милосердные,
получившие от своих предков добрый образ действий, но не
разум (их источник). Отрадная сторона этого богатства со­
стоит в том, что оно принципиально осязаемо, только если
его преподносят и раздают, и что таким образом оно не­
вольно способствует сокращению дистанций между людьми
нравственно богатыми и нравственно бедными: причем - и
это самое замечательное и ценное в нем - не в пользу буду­
щего нивелирования богатства и бедности, а в пользу всеоб
щего обогащения и сверхобогащения. - Изложенным мож­
но подытожить господствующий взгляд на нравственное
наследственное богатство: но мне кажется, такой взгляд
исповедуют больше in majorem gloriam1 нравственности,
чем в честь истины. По крайней мере, опыт выдвигает по­
ложение, которое надо считать если не опровержением,
то во всяком случае существенным ограничением назван­
ной всеобщности. Не обладая отборным разумом, говорит
нам этот опыт, не обладая способностью к точнейшему вы­
бору и сильной тягой к соблюдению меры, богатые наследники
нравственности становятся расточителями нравственно­
сти: безудержно предаваясь своим сердобольным, милоι к вящей славе (лат.).

528

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

сердным, примиряющим, успокоительным влечениям, они
делают всех вокруг себя более распущенными, алчными и
сентиментальными. Поэтому дети таких в высшей степени
нравственных расточителей легко становятся - и, как, к
сожалению, приходится сказать, в лучшем случае - прият­
ными слабосильными негодниками.

42

Судья и основания для снисходительности. - «Даже с чертом
надо быть честным и платить ему свои долги, - сказал один
старый солдат, когда ему в подробностях изложили исто­
рию Фауста. - Место Фауста в пекле!» - «Ох уж эти ужасные
мужчины! - воскликнула его жена. - Ну разве так можно?
Да ведь он ничего и не сделал, у него только не нашлось в
чернильнице ни капли чернил! Писать кровью, конечно,
грешно, но зачем же из-за этого гореть в аду такому пре­
красному мужчине?»

43
Долг говорить правду как проблема. - Долг - принуждающее,
толкающее к поступкам чувство, которое мы называем хо­
рошим и считаем, что обсуждать тут нечего (- мы не жела­
ем говорить сами и не хотим, чтобы другие говорили о его
происхождении, границах и правомочности). Но человек
мыслящий считает, что у всего есть своя история и что вся­
кую историю можно обсуждать, стало быть, он ни к чему
не обязан - покуда, конечно, он мыслит. Будучи мыслящим,
он не признает и долга видеть и говорить правду, не испы­
тывает и самого этого чувства; он задается вопросами: «От­
куда взялся долг? Для чего он нужен?», но и сами эти вопро­
сы считает подлежащими обсуждению. Однако не вызовет
ли такая позиция сбой в работе мыслительной машины,
раз мыслитель, совершая акт познания, и впрямь смог по­
чувствовать себя ни к чему не обязанным? В этом смысле ка­
жется, что для топки здесь необходим тот самый элемент,
который должен исследоваться посредством машины. - Ре-

2. Странник и его тень

529

шением тут могло бы быть вот что: положим, существовал
бы долг познавать правду, - что гласила бы тогда правда
относительно любого другого вида долга? - Но не является
ли абсурдом гипотетическое чувство долга? -

44
Ступени морали. - Мораль - это прежде всего способ сохра­
нить общину вообще и предотвратить ее гибель; во-вторых,
это способ поддерживать общину на определенном уровне
жизни и в определенной доброкачественности. Ее движу­
щие мотивы - страхи надежда: и они бывают тем более на­
пористыми, могучими и грубыми, когда еще слишком силь­
на тяга ко всему извращенному, однобокому, личностному.
До тех пор, пока не срабатывают способы более мягкие и
названного двойного сохранения не удается достичь ины­
ми (к наиболее сильнодействующим из них относятся изо­
бретение потустороннего мира с вечным пеклом), здесь
должны идти в ход самые ужасные средства устрашения. А
для этого нужны палачи души со своими помощниками. Сле­
дующие ступени морали и соответственно способы дости­
жения указанной цели - приказы какого-нибудь бога (как,
например, закон Моисея); дальнейшие, более высокие приказы абсолютного понятия долга с его «ты должен». Все
это еще довольно грубо вырубленные, но зато широкие сту­
пени, поскольку люди пока не умеют стать на ступени по­
тоньше, поуже. Затем появляется мораль склонности, вкуса,
а наконец и мораль понимания, которая выходит за рамки
всех иллюзорных мотивов морали, уяснив себе, что челове­
чество на протяжении долгих эпох и не могло иметь ника­
ких других.

45
Мораль сострадания в устах не знающих меры. - Все люди, не­
достаточно владеющие собой и незнакомые с нравствен­
ностью как постоянным самообладанием и самопреодоле­
нием в большом и малом, невольно начинают возвеличи-

530

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

вать добрые, сострадательные, благожелательные порывы
души, ту инстинктивную нравственность, что живет без
головы, а состоит, кажется, лишь из сердца и готовых помо­
гать рук. Мало того, в ее интересах - с подозрением отно­
ситься к нравственности разумной, а другие ее виды пред­
ставлять единственно существующими.

Φ
Клоаки души. - И в душе неизбежно имеются известные кло­
аки, в которые она сливает свои нечистоты: для этого го­
дятся люди, отношения, сословия, или родина, или весь
мир, или, наконец, для тех, чье самомнение неизмеримо
(я имею в виду наших драгоценных современных пессими­
стов), - Господь Бог.

47
Какими бывают покой и созерцательность. - Берегись, чтобы
твои покой и созерцательность не были похожи на чувства
собаки, сидящей перед мясной лавкой: страх не дает со­
баке подойти поближе, а алчность - уйти; вот она и разева­
ет глаза, будто это две пасти.

48
Запрет без причины. - Запрет, причину которого мы не по­
нимаем или не признаем, - это чуть ли не приказание не
только для упрямцев, но и для жаждущих познания: дело
тут доходит до попытки нарушить его, чтобы таким путем
узнать, ради чего он введен. Нравственные запреты, каковы,
к примеру, запреты Десятослова, годятся лишь для эпохи
порабощенного разума: в наши дни запрет «не убий», «не
прелюбодействуй», введенный без причины, привел бы ско­
рее к вредному, чем к полезному результату.

2. Странник и его тень

53 !

49
Портрета. - Каков же на самом деле человек, способный ска­
зать о себе: «Я очень склонен презирать, но никогда не под­
даюсь ненависти. В каждом человеке я сразу выделяю то,
что стоит уважать и за что я его уважаю; и меня мало при­
влекают так называемые приятные качества»?

5о
Сострадание и презрение. - Проявления сострадания воспри­
нимаются как знак презрения, поскольку человек явно пере­
стает быть объектом страха, как только ему начинают со­
страдать. Он опускается ниже уровня равновесия, а ведь
его уже недостаточно человеческому тщеславию, потому
что самое желанное из всех чувств оно испытывает, лишь
ощущая превосходство и внушая страх. Поэтому нерешен­
ным остается вопрос о том, как появилось уважительное от­
ношение к состраданию, а также, как объяснить, почему в
наши дни хвалят бескорыстие: ведь изначально его прези­
рали или боялись как проявления коварства.

51

Уметь быть маленьким. - Надо быть близкими к цветам, тра­
вам и бабочкам, хотя бы как дети, которые едва возвыша­
ются над ними. А мы, взрослые, переросли их, и нам прихо­
дится снисходить к ним; думаю, травы нас ненавидят, когда
мы признаемся в своей любви к ним. - Кто хочет быть при­
частным ко всему хорошему, должен уметь хотя бы на время
становиться маленьким.

52

Из чего состоит совесть. - Содержанием нашей совести яв­
ляется все то, чего в детские наши годы от нас без основа­
ний регулярно требовали люди, которых мы уважали или

532

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

боялись. Значит, совесть возбуждает в нас то чувство обя­
занности («это я обязан делать, а того обязан не делать»),
которое не спрашивает: «Почему я обязан?» - Во всех слу­
чаях, когда человек делает дело, исходя из «поскольку» и
«почему», он действует без совести; но это еще не значит,
что он действует вопреки ей. - Вера в авторитеты - вот ис­
точник совести: стало быть, она - не глас Божий в сердце
человеческом, а звучащий в нем голос некоторых людей.

53
Победа над страстями. - Человек, победивший свои страсти,
становится владельцем плодороднейшей земли - он словно
колонист, одолевший леса и болота. Тогда его настоятель­
ной ближайшей задачей становится посев добрых дел ума в
почву укрощенных страстей. Само преодоление - не цель,
а только средство; если оно понимается не так, то на рас­
паханной жирной земле быстро вырастают всевозможные
сорняки и чертовщина, и скоро на ней все становится еще
гуще и пуще, чем когда-либо прежде.

54
Способность быть слугой. - Все так называемые деловые лю­
ди обладают способностью служить: именно это и делает
их деловыми, будь то в отношении других или себя самих.
Робинзон имел слугу еще получше Пятницы: то был Крузо.

55
Опасность языка для умственной свободы. - Всякое слово есть
предрассудок.

56
Ум и скука. - Пословица «венгры слишком ленивы, чтобы
скучать» заставляет задуматься. Скуку испытывают лишь

2. Странник и его тень

533

самые хитроумные и активные животные. - Упреком в ад­
рес великого художника была бы скука Творца в седьмой день
творения.

57
Обращение с животными, - Возникновение морали еще мож­
но наблюдать в нашем отношении к животным. Там, где в
соображение не принимаются польза и вред, мы полностью
чувствуем себя безответственными; к примеру, мы убиваем
и калечим насекомых или не трогаем их, обыкновенно во­
обще ни о чем при этом не думая. Мы настолько неуклюжи,
что уже наше любезное поведение в отношении цветов и
мелких созданий почти всегда для них смертельно, что ни­
чуть не вредит удовольствию, которое мы получаем от них.
- Нынче праздник для мелких тварей, самый знойный день
в году: они кишат и копошатся вокруг нас, и мы, не желая
этого, но и не обращая на это никакого внимания, то там,
то сям раздавливаем червячка или крылатого жучка. - Если
же животные причиняют нам вред, то мы любым способом
стараемся их уничтожить, часто применяя при этом доволь­
но лютые средства, по-настоящему этого и не желая: мы
проявляем бездумную жестокость. Если они полезны, то
мы эксплуатируем их: пока более тонкое благоразумие не
научит нас, что некоторые животные обильно вознаграж­
дают за какое-то другое обращение, а именно то, которое
имеет в виду уход за ними и их разведение. Лишь тут воз­
никает ответственность. Мы избегаем мучить домашних
животных; один человек возмущается, когда другой жесто­
ко обращается со своей коровой, в полном соответствии с
моралью первобытной общины, которая чувствует угрозу
для общей пользы, как только проступок совершает отдель­
ный ее член. Тот из членов общины, кто усматривает в чемнибудь проступок, боится косвенного ущерба для себя: так
и мы, видя плохое обращение с животными, боимся за ка­
чество мяса, земледелия и транспорта. К тому же тот, кто
жесток к животным, возбуждает подозрение, что он жесток
и с людьми слабыми, нижестоящими, не способными ото­
мстить за себя; такой слывет человеком низким, лишенным
гордости высокого толка. Так возникает зачаток мораль-

534

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ных суждений и чувств: а суеверие делает всю остальную
работу. Некоторые животные взглядами, звуками и жеста­
ми соблазняют людей придумывать о себе сказки, а некоторые
религии говорят, что животные иногда становятся обита­
лищем душ богов и людей, а потому и вообще рекомендуют
более благородную осмотрительность, даже почтительную
робость в обращении с животными. Даже когда это суеве­
рие исчезает, пробужденные им чувства продолжают воз­
действовать, дозревают и расцветают. - Христианство в
этом отношении, как известно, проявило себя как религия
бедная и отсталая.

58
Новый актерский состав. - Нет среди человеческих дел боль­
шей банальности, чем смерть; на втором месте стоит рож­
дение, ведь если умирает каждый, то рождаются не все; за­
тем следует женитьба. Но все эти маленькие отыгранные
трагикомедии все снова разыгрываются новым актерским
составом в каждой из своих бесчисленных и неисчислимых
постановок, а потому не перестают привлекать интерес зри­
телей, - а ведь следовало бы думать, что все зрители этого
земного театра давным-давно повесились от наводимой им
скуки. Значит, их интересуют новые актеры, а не сама пьеса.

59
Что значит «быть упорным». - Кратчайший путь - не тот,
что прямее всех, а тот, на котором наши паруса раздувают­
ся самыми благоприятными ветрами: так говорит наука
кораблевождения. Не следовать ей и значит быть упорным:
твердость характера тут загрязняется глупостью.

6о
Слово «тщеславие». - Как досадно, что некоторые слова, без
которых нам, моралистам, никак не обойтись, уже заклю-

2. Странник и его тень

535

чают в себе своего рода нравственную цензуру, идущую от
тех эпох, когда очернялись насущнейшие и естественнейшие человеческие побуждения. Так глубинное убеждение,
что по волнам общества мы плывем благополучно или тер­
пим крушение гораздо скорее благодаря тому, чем мы слы­
вем, нежели тому, что собою представляем - убеждение, ко­
торое должно быть кормилом всякого поведения в обще­
стве, - обозначается и клеймится распространеннейшим
словом «тщеславие», «vanitas»1, иначе говоря, одно из са­
мых значительных и интересных явлений - выражением,
придающим ему смысл настоящей пустоты и ничтожности,
нечто крупное - именем уменьшительным, мало того, при­
митивной карикатурой. Тут уж ничего не поделаешь, нам
приходится пользоваться такими словами, но при этом за­
тыкать уши от внушений древней привычки.

6ι
Фатализм турка. - Коренной порок в фатализме турка со­
стоит в том, что он противопоставляет друг другу человека
и рок как две разные вещи: человек, говорит он, может про­
тивиться року, пытаться избежать его, но в конце концов
рок все равно одержит верх; а потому самое разумное - сми­
риться или жить, как придется. На самом же деле всякий
человек сам несет в себе часть рока; если он думает про­
тивиться року заданным образом, то именно этим и дает
року свершиться; борьба с ним существует лишь в вообра­
жении, но равным образом является и упомянутым смире­
нием перед его лицом; все эти виды воображения заклю­
чены в самом роке. - Страх, который большинство людей
испытывают перед учением о несвободе воли, это страх
перед фатализмом турка: им кажется, будто человек, не в
состоянии изменить что-либо в своем будущем, так и за­
стынет перед ним бессильным, смирившимся, с покорно
сложенными на груди руками, либо будто он даст полную
волю своим страстям, поскольку и это не приведет к худ­
шему, чем заранее предопределено. Глупости человеческие
ι бесплодность, бесцельность, пустое дело (лат,).

536

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

- такая же часть рока, как и благоразумие: рок - это в том
числе и названный страх перед верой в рок. Ты сам, несчаст­
ный трус, и есть царящая и над богами неумолимая Мойра
для всего, что с тобою свершится; ты - благословение или
проклятье, а уж в любом случае - цепи, которыми связан и
сильнейший; в тебе предначертано все будущее человече­
ского мира, и бесполезно ужасаться, глядя на себя.

62

Адвокат дьявола. - «Человек учится только на своих ошиб­
ках, а благодаря чужим ошибкам добреет» - так гласит та
странная философия, которая выводит всякую нравствен­
ность из сострадания, а всякую разумность - из изоляции:
тем самым она бессознательно защищает интересы всех
человеческих ошибок. Ведь для сострадания нужно стра­
дание, а для изоляции - презрение других.

Моральные характерные маски. - В эпохи, когда сословные
характерные маски считались совершенно незыблемыми,
как сами сословия, моралисты поддаются соблазну считать и
называть абсолютными и моральные характерные маски. К
примеру, Мольер естествен как современник Людовика XIV;
в нашем же обществе переходных состояний и средних
школьных классов он показался бы гениальным занудой.

64
Самая благородная добродетель. - В первую эпоху развития
высшей человечности самой благородной из добродетелей
считалась храбрость, во вторую - справедливость, в третью
- умеренность, в четвертую - мудрость. В какой эпохе жи­
вем мы? В какой - ты?

2. Странник и его тень

537

65

Что необходимо в первую очередь. - Человек, не желающий стать
хозяином своим вспышкам гнева, своей язвительности и
мстительности, своего сладострастия, но пытающийся стать
хозяином чего-то другого, так же глуп, как землепашец, рас­
пахавший землю рядом с горным потоком, но не оградив­
ший ее от затопления.

66
Что есть истина?- Шварцердт (Меланхтон): «Свою веру не­
редко проповедуют так, будто потеряли ее и ищут по всем
закоулкам, - и уж тогда проповедуют ее не худшим обра­
зом!» - Лютер. «Нынче, брат, ты говоришь, прямо как ан­
гел!» - Шварцердт. «Но это идея твоих недругов, и они ис­
пользуют ее против тебя.» - Лютер. «Так то была ложь дья­
вольская.»

б7
Привычка видеть контрасты. - Всюду распространенное не­
точное наблюдение везде в природе видит противополож­
ности (к примеру, теплого и холодного), в то время как там
нет противоположностей, а есть лишь различия в степени.
Эта скверная привычка соблазнила нас понимать и старать­
ся расчленять в соответствии с такими противоположно­
стями и внутреннюю природу, духовно-нравственныймир.
Вместо переходов люди видели контрасты - поэтому чело­
веческие чувства впитали в себя неимоверно много всего
мучительного, самомнения, жестокости, отчужденности,
холодности.

68
Можно ли прощать?- Как можно вообще им прощать, если
они не ведают, что творят! Не надо прощать ровным счетом

538

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ничего. - Но разве человек когда-нибудь осознает полностью,
что творит? И если даже это всегда остается по меньшей
мере под вопросом, то, значит, люди никогда не должны про­
щать друг другу ничего, а для самого разумного из них акт
милосердия - вещь невозможная. И напоследок: если бы зло­
деи действительно ведали, что творят, - то и мы имели бы
право прощать, если бы имели право обвинять и наказы­
вать. Но такого права у нас нет.

69
Привычный стыд. - Почему мы чувствуем стыд, когда нам
делают добро и награждают отличием, которых мы, как
говорится, «не заслужили»? Тогда нам кажется, будто мы
вторглись в область, где мы чужие, откуда нас должны про­
гнать, - как бы в святилище или в святая святых, куда мы
не имеем права входить. Но нас все-таки пустили туда по
недосмотру: и теперь нами владеет то страх, то почтение,
то смущение, и мы не знаем, бежать ли нам или наслаждать­
ся блаженным мигом и его милостями. Всякий стыд сопро­
вождается неким таинством, оскверняемом нами или слов­
но находящимся под угрозой осквернения; всякая милость
порождает стыд. - Но как задумаешься над тем, что мы во­
обще никогда ничего «не заслужили», то чувство стыда ста­
нет привычным, если предаваться ему в рамках общего хри­
стианского понимания вещей: ведь, по-видимому, такому
стыду неизменно должны доставаться благословения и ми­
лость Бога. Однако и вне пределов этого христианского
толкования состояние привычного стыда возможно и для
мудреца совершенно безбожного, уверенного в принципи­
альной безответственности и незаслуженности любого дей­
ствия и любого существа: если к нему отнесутся так, словно
он заслужил то или другое, то ему покажется, будто он за­
несся в какой-то высший порядок существ, в принципе заслаживающих чего-то, существ свободных и действительно
способных нести ответственность за свои желания и воз­
можности. И когда кто-то скажет ему «ты это заслужил», то
он услышит в этом «ты не человек, а бог».

2. Странник и его тень

539

7о
Самый неумелый воспитатель. - У одного все его подлинные
добродетели растут на почве духа противоречия, у другого
- на почве неспособности сказать нет, которая для него бу­
дет духом согласия; вся нравственность третьего происхо­
дит от его одинокой гордости, четвертый растит свою на
основе сильного стадного инстинкта. А теперь допустим,
что из-за неумелых воспитателей и случайностей семена
добродетели у этих четверых не были засеяны в почву их
натур, в их отборный и жирный чернозем: тогда они были
бы лишенными всякой нравственности, слабыми и непри­
ятными людьми. А кто оказался бы тогда самым неумелым
из всех воспитателей и злым роком для этих четырех лю­
дей? Моральный фанатик, полагающий, что добро может
вырасти только из добра, на почве добра.

71

Манера писать, присущая осторожности. - А: Но если бы все
это знали, то вышел бы вред для большинства. Ведь ты и сам
называешь эти мысли опасными для лиц из группы риска,
но все равно публикуешь их? В: Я пишу так, чтобы меня не
хотелось читать ни черни, ни populi1, ни партиям любого
толка. Следовательно, эти мысли никогда и не будут публич­
ными. А: Но как же ты пишешь? В: Ни для пользы, ни для
удовольствия - этих трех.

72

Божественные посланцы. - Вот и Сократ чувствует себя боже­
ственным посланцем: но я не знаю, не следует ли тут улав­
ливать какого-то налета аттической иронии и даже глумливости, которые смягчают это полное рока и надменности
понятие. Он говорит об этом без прикрас: выбранные им
образы овода и коня просты и лишены жреческой пышι

широким массам (лат.).

540

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ности, а собственно религиозная задача, которую он чув­
ствует как свою - подвергнуть бога разнообразнейшей про­
верке на. предмет того, сказал ли он правду, - позволяет дога­
дываться об отваге и прямодушии, с которыми миссионер
переходит здесь на сторону своего бога. Это испытание
бога - один из тончайших компромиссов между благоче­
стием и свободой ума, какие когда-либо выдумывались. Теперь нам не нужен и такой компромисс.

73
Честная живопись. - Рафаэль, которому важнее была цер­
ковь (насколько она могла платить), чем, как и лучшим лю­
дям его эпохи, предметы церковной веры, ни на шаг не усту­
пал требовательному экстатическому благочестию многих
своих заказчиков: он не терял своей честности, даже в той
картине-исключении, которая изначально была задумана
как хоругвь, - в «Сикстинской Мадонне». Здесь ему вдруг
захотелось написать видение - но такое, которое могло быть
и было м у молодых дворян без «веры», видение будущей
супруги, женщины умной, с благородною душой, молчали­
вой и очень красивой, держащей на руках их первенца. Пу­
скай старики, привыкшие молиться и преклоняться, чтят
в этом образе, подобно старцу слева, нечто сверхчеловечес­
кое: а мы, что помоложе - так, кажется, взывает к нам Рафа­
эль, - станем по правую руку, подле прекрасной девушки,
которая своим приглашающим, отнюдь не подобостраст­
ным взглядом говорит зрителям: «Не правда ли - эта мать
и ее дитя являют собою зрелище приятное и притягатель­
ное?» Этот лик и этот взор отражают радость, возникшую
в лицах зрителей; создавший все это художник наслажда­
ется на такой лад и сам, добавляя свою радость к радости
адресатов искусства. - Что касается черт «спасителя» в ли­
це младенца, то Рафаэль, честный человек, который не же­
лал писать душевное состояние, в существование которого
не верил, учтиво обманывает своих верующих зрителей; он
написал игру природы, не такую уж и редкую - взгляд муж­
чины, идущий из глаз младенца, и притом взгляд честного,
готового прийти на помощь мужчины, видящего бедствен-

2. Странник и его тень

541

ное положение. Такой взгляд обычно сочетается с бородой;
если бороды тут нет и одно и то же лицо несет на себе вы­
ражения двух разных возрастов жизни, то это приятный
парадокс, который верующие растолковали себе в духе сво­
ей веры в чудеса, - чего и следовало ожидать художнику от
их искусства толкования и вкладывания.

74
Молитва. - Всякое моление - этот еще не совсем угасший
обычай древних времен - имело смысл лишь при двух ус­
ловиях: надо было думать, что можно расположить к себе
божество или изменить его настроение, и надо было ду­
мать, что молящийся и сам лучше всех знает свою нужду,
то, чего ему и впрямь следует желать. Оба условия, при­
нятые и установившиеся во всех других религиях, были,
однако, отвергнуты как раз христианством; если оно тем
не менее сохраняет молитву при своей вере во все знающий
и все предвидящий разум Бога, благодаря которым эта мо­
литва как раз и становится, по сути, бессмысленной, даже
кощунственной, - то и тут оно еще раз проявляет свою до­
стойную изумления змеиную премудрость; ведь ясно вы­
раженный запрет «ты не должен молиться» привел бы хри­
стиан через скуку к нехристианству. В христианском «ога
et labora»f ога заменяет собою удовольствие, чем же без это­
го ога было бы заняться тем несчастным, которые отказа­
лись от labora, святым, - а вот беседовать с Господом, до­
могаться от него разных приятных вещей, самим немного
потешаться над тем, как можно быть таким глупым, чтобы
при таком превосходном Отце еще иметь желания, - для
святых это было отличнейшим изобретением.

75
Святая ложь.-Ложь, с которой на устах умерла Аррия (Раеte, non dolet*), омрачает все истины, когда-либо высказан1 Молись и трудись (лат.).
2 Пет, это не больно (лаж). См. прим.

542

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ные умирающими. Это единственная святая ложь, которая
была прославлена, тогда как дурная слава святости во всех
остальных случаях досталась лишь заблуждениям.

76

Самый нужный из апостолов. - Среди двенадцати апостолов
лишь одному нужно было всегда быть твердым, как камень,
дабы на нем могла быть построена новая Церковь.

77
Что более бренно - дух или плоть?- В правовых, моральных
и религиозных феноменах наиболее долговечно, как прави­
ло, самое внешнее, зримое, то есть обычай, жест, церемо­
ния: все это - плоть, в которую постоянно привходит новая
душа. Культ все снова истолковывается как неизменный сло­
весный текст; понятия и чувства играют роль жидкого эле­
мента, обычаи - твердого.

78

Вера в болезнь как болезнь. - Лишь христианство накликало
на мир беду; лишь христианство ввело в мир грех. Но вот
вера в лекарство, которое оно предложило от греха, малопомалу оказалась подорвана до глубочайших своих корней:
и все-таки еще существует вера в болезнь, вера, которую оно
внушило и распространило.

79
Как говорят и пишут верующие. - Если человека верующего не
выдают уже его священнический стиль и общий тон, как в
разговоре, так и на письме, то с его мнениями о религии и
в ее пользу считаться уже не стоит. Они не имеют силы для
самого их обладателя, если ему, как о том говорит его стиль,

2. Странник и его тень

543

присущи ирония, надменность, злоба, ненависть и все пери­
петии настроений, - в точности как человеку самому неве­
рующему. - Так насколько же не имеющими силы они по­
кажутся его слушателям и читателям! Короче говоря, он
будет делать их еще более неверующими.

8о
Опасность, заключенная в личности. - Чем больше Бога счи­
тали личностью как таковой, тем меньше хранили ему вер­
ность. Человек куда больше привержен своим мысленным
образам, чем самым любимым из людей: потому-то он и спо­
собен жертвовать собой за государство, за церковь, даже
за Бога - в той мере, в какой последний выступает именно
его порождением, его идеей, а не воспринимается человеком
в слишком личностном ключе. В последнем случае человек
почти всегда ссорится с Богом: ведь и с уст самого благо­
честивого из людей сорвался горький возглас: «Боже мой,
для чего Ты оставил Меня!»

8ι
Мирское правосудие. - Есть возможность перевернуть мир­
ское правосудие вверх дном - с помощью учения о полной
безответственности и невинности каждого человека: шаг
в том же направлении уже и был сделан, и притом на осно­
ве противоположного учения о полной ответственности
и подсудности каждого. Основатель христианства был тем,
кто хотел искоренить мирское правосудие и уничтожить
суд и наказание. Ведь всякую вину он понимал как «грех»,
то есть как кощунство против Бога, а напротив мира, с дру­
гой же стороны каждого человека считал грешником вели­
чайшего масштаба и почти во всех отношениях. Но вино­
вные не должны быть судьями над равными себе - так ре­
шила его справедливость. Поэтому все судьи, отправлявшие
мирское правосудие, были в его глазах так же виновны, как
и те, кого они осуждали, а их мина невинности-казалась
ему ханжеством и фарисейством. Кроме того, он смотрел

544

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

на мотивы поступков, а не на их результаты, а для осужде­
ния за мотивы считал достаточно проницательным только
одного: самого себя (или, как он выражался, Бога).

82
Аффектация при расставании. - Человек, желающий расстать­
ся с партией или религией, думает, что теперь ему необходи­
мо их опровергнуть. Но такое намерение очень высокомер­
но. Нужно только, чтобы он ясно представлял себе, какие
скрепы соединяли его до сих пор с этой партией или рели­
гией, а теперь больше не соединяют, что за цели привели
его туда, а теперь ведут в другом направлении. Мы примы­
каем к партиям и религиям, не стоя на почве строгого позна­
ния: поэтому, расставаясь с ними, мы не должны и аффек­
тировать это.

83
Спаситель и врачеватель. - Как знаток человеческих душ ос­
нователь христианства был, как само собой понятно, не
без величайших изъянов и предрассудков, а как врачева­
тель душ исповедовал пользующуюся столь дурной славой
и дилетантскую веру в панацею от всех бед. Своими метода­
ми он иногда напоминает зубного врача, который любую
боль лечит удалением зуба; так, например, он борется с чув­
ственностью советом: «Если глаз твой соблазняет тебя, вы­
рви его». - Однако между ними все-таки есть кое-какая разни­
ца: упомянутый дантист хотя бы достигает своей цели - па­
циенту больше не больно; правда, его метод туп до смехо­
творности; тогда как христианин, который следует назван­
ному совету, думая умертвить этим свою чувственность, как
нельзя больше промахивается: она продолжает жить в нем
на какой-то жутко-вампирический лад, терзая его отврати­
тельными масками.

2. Странник и его тень

545

84
Узники. - Однажды утром узники вышли на работный двор;
а стража не было. Некоторые по своей привычке сразу при­
ступили к работе, другие праздно стояли и строптиво огля­
дывались. Тут один из них вышел вперед и громко сказал:
«Работайте, сколько хотите, или ничего не делайте: это все
равно. Ваши тайные крамольные замыслы раскрыты - над­
зиратель недавно вас подслушал и в ближайшие дни учинит
над вами ужасный суд. Вы его знаете - он жесток и злопамя­
тен. А теперь слушайте: до сих пор вы не за того меня при­
нимали; я не тот, кем кажусь, а куда важнее: я - сын надзи­
рателя, который души во мне не чает. Я могу вас спасти и
хочу вас спасти; но, учтите, я спасу только тех из вас, кото­
рые верят моим словам, что я сын надзирателя; все прочие
пусть пожинают плоды своего неверия». «Ну, - сказал, не­
много помолчав, старший из узников, - и какой же тебе
может быть прок от того, поверим мы тебе или не поверим?
Коли ты и впрямь тот самый сын и можешь сделать то, о
чем говоришь, тогда замолви за нас за всех доброе словечко:
вот и взаправду сделаешь хорошее дело. А болтовню о вере
и неверии оставь-ка лучше при себе.» «А я, - встрял узник
помоложе, - вообще ему не верю: он просто вбил себе чтото в голову. Бьюсь об заклад, и через неделю с нами будет
так же, как и сейчас, а надзиратель ничегоне знает». «А если
он о чем-то и знал, то больше не знает, - сказал последний
из узников, который лишь сейчас вышел на двор. - Надзи­
ратель только что внезапно умер.» - «Эй, эге-гей, господин
сын, господин сын! - завопило тут наперебой множество
голосов. - А как насчет прав наследования? Мы что, теперь
твои узники?» - «Я уже сказал вам, - кротко отвечал спро­
шенный, - я отпущу на свободу всякого, кто верит в меня,
и это так же верно, как то, что отец мой жив.» - Узники
смеяться не стали, а просто пожали плечами и отвернулись.

85
Гонитель Божий. - Эту идею выдумал Павел, а Кальвин вы­
думал ее снова, - идею, что бесчисленные люди с самого

546

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

начала мира осуждены на проклятье и что этот чудный про­
мысл сооружен для того, чтобы через него открылось вели­
чие Божье; стало быть, небеса, преисподняя и человечест­
во существуют, дабы потрафить Божьему тщеславию! Какое
же лютое и ненасытное тщеславие должно было гореть в
душе того, кто выдумал нечто подобное в первый или во
второй раз! - Стало быть, Павел все-таки так и остался Савлом - гонителем Божьим.

86
Сократ. - Если все пойдет хорошо, то настанет время, ког­
да, чтобы подняться в нравственно-интеллектуальном отно­
шении, люди будут брать в руки лучше уж воспоминания о
Сократе, чем Библию, и когда Монтеня и Горация будут ис­
пользовать как предварительные ступени и путевые знаки
для понимания самого простого и непреходящего мудрецапосредника - Сократа. Назад к нему ведут дороги самых
разных философских образов жизни, каковые, по сути, яв­
ляются образами жизни различных темпераментов, установ­
ленными разумом и привычкой, - и все они без исключения
нацелены на возможность радоваться жизни и своему под­
линному «я». Отсюда хотелось бы сделать вывод, что самой
характерной чертой Сократа была его сопричастность ко
всем темпераментам. - Преимущество Сократа перед ос­
нователем христианства - серьезность на веселый лад и та
полная проделок мудрость, которая бывает лучшим состояни­
ем человеческой души. Кроме того, он был намного умнее.

87
Учиться хорошо писать. - Время хороших ораторов прошло,
потому что прошло время городских культур. Крайний пре­
дел, который Аристотель допускал для большого города глашатая, согласно ему, должна была слышать вся собравша­
яся община - этот предел заботит нас так же мало, как го­
родские общины вообще, нас, не желающих замечать массы
и добиваться их понимания. Поэтому в наши дни всякий,

2. Странник и его тень

547

кто благонамерен на европейский лад, должен учиться пи­
сать хорошо и все лучше, и неважно, если он родился даже в
Германии, где плохое умение писать рассматривают как на­
циональную привилегию. Но писать лучше значит в то же
время и лучше мыслить; это значит уметь находить что-то
все более интересное и доносить его до других; это значит
быть доступным для перевода на языки соседних народов,
для понимания тех иностранцев, что учат наш язык; содей­
ствовать тому, чтобы все хорошее стало всеобщим достоя­
нием и все было в распоряжении людей свободных; нако­
нец, заниматься подготовкой того пока еще далекого от нас
положения вещей, когда хорошим европейцам попадет в
руки их великая задача: руководить всей земной культурой
и охранять ее. - Кто проповедует противоположное - не
думать о хорошем письме и хорошем чтении (а обе эти до­
бродетели неотделимы друг от друга и вместе переживают
упадок), - тот фактически указывает народам путь к тому,
как стать еще более национальными: он усугубляет болезнь
этого столетия и выступает врагом хороших европейцев,
врагом свободных умов.

88
Учение о совершенном стиле. - Учение о стиле может, во-пер­
вых, быть учением о том, как находить выражение, с по­
мощью которого до читателя и слушателя дойдет всякое на­
строение; во-вторых, учением о том, как выразить самое
ценное для человека настроение, сообщить о котором и
передать его - тоже по большей части дело желательное:
настроение человека с энергичной душой, с неунывающим
умом, ясного и искреннего, преодолевшего свои страсти.
Это и будет учением о совершенном стиле: а он соответ­
ствует хорошему человеку.

89
Следить за связностью изложения. - Связь между фразами по­
казывает, утомился ли автор писать; отдельные выражения

54&

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

все-таки могут быть сильными и пригодными независимо
от этого, поскольку раньше он нащупал их отдельно - в тот
момент, когда мысль впервые забрезжила перед автором.
Это нередко встречается у Гёте, слишком часто прибегав­
шего к диктовке в минуты усталости.

Уже и еще. - А: «Немецкая проза еще очень молода: Гете по­
лагал, что ее отцом был Виланд». В: «Так молода и уже так
безобразна!» С: «Простите - насколько мне известно, не­
мецкую прозу писал еще епископ Ульфила; стало быть, ей
уже около тысячи пятисот лет.» В: «Так стара, но все еще
так безобразна!»

9*
Исконно немецкое. - Немецкая проза, которая не скроена по
какому-то готовому образцу и, видимо, должна считаться
оригинальным творением немецкого вкуса, ревностным
адвокатам некоей будущей оригинальной немецкой культу­
ры могла бы дать намек насчет того, как приблизительно
будет выглядеть настоящая немецкая национальная одежда,
немецкая манера общения, немецкая домашняя обстанов­
ка, немецкий обед, не следующие никаким образцам. - Не­
кто, немало поломавший голову над подобными перспекти­
вами, наконец в полном ужасе воскликнул: «Господи Боже
ты мой, да у нас, видимо, уже есть эта оригинальная куль­
тура, - только о ней не любят говорить!»

92

Запрещенные книги. - Никогда не читать того, что пишут те
надменные всезнайки и путаники, у которых имеется эта
отвратительная манера создавать логические парадоксы:
они применяют логические приемы именно там, где все, по
сути, дерзко сымпровизировано и висит в воздухе. («Сле-

2. Странник и его тень

549

довательно» у них, видимо, значит: «Читатель, осел, для
тебя этого "следовательно" не существует, зато оно суще­
ствует для меня». Ответ на это таков: «Писатель, осел, за­
чем ты тогда пишешь?»)

93
Показывать свое остроумие. - По всякому, кто стремится по­
казать свое остроумие, заметно, что он обильно наделен и
противоположным качеством. Эта дурная манера остроум­
ных французов придавать своим самым удачным мыслям
оттенок dédain1 идет от желания казаться богаче, чем они
есть: им нравится небрежно одаривать, словно они уже уста­
ли беспрестанно раздавать богатства из переполненных
сокровищниц.

94
Немецкая и французская литература* - Беда немецкой и фран­
цузской литературы последних ста лет состоит в том, что
немцы слишком рано сбежали из школы французов - а фран­
цузы впоследствии слишком рано пришли в немецкую школу.

95
Наша проза. - Ни у одного из нынешних культурных народов
нет такой плохой прозы, как у немцев; и если остроумные
и избалованные французы говорят, что никакой немецкой
прозы нет, то сердиться, в общем-то, не стоит, ведь сказано
это более вежливо, чем мы того заслуживаем. А если поис­
кать причины этого, то в конце концов придешь к стран­
ному выводу: немцам известна лишь импровизированная проза,
а о любой другой они и представления не имеют. И когда
итальянцы говорят, что проза труднее поэзии ровно на­
столько же, насколько изображение обнаженной красоты
/ презрения (фр.).

55°

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

дается ваятелю труднее, чем изображение красоты одетой,
то немцы просто не понимают этого. Честно корпеть над
стихом, образом, ритмом и рифмой - это понятно и нем­
цам, хотя они и не склонны как-то особенно высоко ценить
импровизацию в стихах. Но работать над одной страницей
прозы, как над статуей? - Тут им кажется, будто кто-то опи­
сывает какую-то сказочную страну.

96
Величественный стиль. - Величественный стиль возникает,
когда прекрасное одерживает победу над чудовищным.

97
Объезды. - В чем изюминка такого-то выражения и оборота
у кого-то из умов выдающихся, понимаешь, только опреде­
лив, каким словом неминуемо воспользовался бы любой
посредственный писатель, чтобы выразить то же самое.
Все великие художники, правя своим экипажем, обнаружи­
вают склонность к объездам, к отклонениям, - но отнюдь
не к опрокидыванию.

98
Наподобие хлеба. - Хлеб нейтрализует вкус других кушаний,
стирает его; поэтому он необходим при любой длительной
трапезе. Во всех произведениях искусства должно быть чтото наподобие хлеба, чтобы в них могли проявляться раз­
личные эффекты: а вот следуя друг за другом непосредствен­
но, без такого рода периодов отдыха и покоя, они вызыва­
ли бы быстрое утомление и отвращение, и сколько-нибудь
длительная трапеза искусства была бы невозможна.

2. Странник и его тень

551

99
Жан-Поль. - Жан-Поль знал очень много, но у него не было
науки, он разбирался во всевозможных приемах множества
искусств, но у него не было искусства, он почти все про­
бовал, но у него не было вкуса, он обладал чувством и ис­
кренностью, но, угощая ими, выливал на них отвратитель­
ный отвар слез; у него был даже юмор - но, к сожалению,
в слишком малых количествах для его волчьего голода по
юмору: почему он и доводит читателя до отчаяния своей
угрюмостью. В целом он был цветастым, сильно пахнущим
сорняком, за ночь вымахавшим на мягких плодородных ни­
вах Шиллера и Гёте; он был приятным и хорошим челове­
ком, но все-таки злым роком - роком в домашнем халате.

100

Умение пробовать и противоположное. - Чтобы насладиться
произведением прошлого так, как его воспринимали со­
временники, нужно иметь на языке господствовавший тог­
да вкус, с которым оно шло вразрез.

ιοί
Спиртовые авторы. - Иные писатели - ни дух, ни вино, а
винный дух: они могут загореться и тогда дают тепло.

юг
Чувство-посредник. - Чувство вкуса как истинное чувство-по­
средник нередко убеждало другие чувства принять свое ви­
дение вещей и внушало им свои законы и привычки. Сидя
за столом, можно раскрыть для себя сокровеннейшие та­
инства искусства: надо внимательно наблюдать, что вкусно,
когда оно вкусно, после чего оно вкусно и как долго сохра­
няется его вкус.

552

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

юз
Лессипг. - Лессингу свойственна чисто французская доброт­
ность, да и вообще как писатель он усерднейшим образом
учился у французов: он хорошо умеет расставить свои това­
ры на обозрение в витрине. Без этого самого настоящего
искусства его мысли, равно как и их предметы, оставались
бы довольно неясными, причем без заметного ущерба для
читателей. Но его искусство учило многих (особенно по­
следние поколения немецких ученых) и дало отраду неис­
числимому множеству людей. - Правда, этим ученикам не
стоило бы, как это часто бывало, усваивать у него и его не­
приятную манерность тона, состоящую из сварливости и
простодушия. О Лессинге как лирике уже сложилось еди­
ное мнение: как драматурга все его тоже скоро оценят. -

104

Нежеланные читатели. - Как мучат авторов те молодцеватые
читатели с раздобревшими, неуклюжими душами, которые,
натыкаясь на что-нибудь, сразу падают и всегда вопят от
боли!

105

Мысли поэтов. - Настоящие мысли настоящих поэтов всег­
да ходят закутанными, как египтянки: а сквозь покрывало
выглядывает только глубинный глаз мысли. - Мысли поэтов
в среднем не настолько ценны, как считается: ведь люди
переплачивают за покрывало да собственное любопытство.

юб
Пишите просто и для пользы. - Переходы, разработки темы,
красочные игры аффектов - все это мы дарим автору, по­
тому что все это есть у нас, и мы украшаем этим его книгу,
если и сам он доставляет нам какое-то удовольствие.

2. Странник и его тень

553

107
Вилапд. - Виланд лучше всех других писал по-немецки и ис­
пытывал при этом подлинное удовольствие и недовольство
мастера (его переводы писем Цицерона и вещей Лукиана
- лучшие немецкие переводы); но его мысли не дают нам
совсем никакой пищи. Его веселые морали для нас так же
невыносимы, как и его веселые прегрешения против мо­
рали: это у него одно и то же. Люди, которые ими наслаж­
дались, были, наверное, все же получше нас - но и куда не­
поворотливее нас: им был необходим именно такой писатель.
- Гете не был необходим немцам, потому-то они и не знали,
что с ним делать. В этом смысле достаточно приглядеться
к лучшим нашим государственным деятелям и художникам:
все они не получили Гете в свои воспитатели - не могли
получить.

ю8
Редкие праздники, - Ядреная сжатость, покой и зрелость там, где ты обнаружишь у автора эти качества, сделай при­
вал и справляй долгий праздник посреди пустыни: так хо­
рошо тебе не будет тут еще долго.

log
Сокровища немецкой прозъи - Если не считать сочинений Гёте
и особенно «Разговоров Гёте с Эккерманом», лучшей не­
мецкой книги, какая только есть, то что же заслуживающе­
го постоянного перечитывания, собственно, останется от
немецкой литературной прозы? Афоризмы Лихтенберга,
первая книга автобиографии Юнг-Штиллинга, «Бабье ле­
то» Адальберта Штифтера и «Люди из Зельдвилы» Готфрида Келлера - да вот пока что и все.

554

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

но
Стиль письма и стиль речи. - Искусство писать требует пре­
жде всего способности заменять те виды выразительности,
что свойственны лишь говорящему человеку, то есть жесты,
ударения, тон голоса, взгляд. Поэтому стиль письма ради­
кально отличается от стиля речи и дается намного труднее
- ему приходится объясняться так же понятно, но более
скупо. Демосфен произносил свои речи иначе, чем мы их
читаем сейчас; и только для чтения с листа он их перера­
батывал. - Речи Цицерона демосфенизировались для той
же цели: а нынче в них куда больше римского Форума, чем
может вынести читатель.

111

Осторожность в цитации. - Молодым авторам неизвестно,
что хорошее выражение, хорошая мысль выглядят хорошо
лишь среди себе подобных, что превосходная цитата спо­
собна уничтожить целые страницы, даже всю книгу, словно
предостерегая читателя таким обращением: «Вникни: я самоцвет, а вокруг меня все сплошь свинец, бледный, по­
стыдный свинец». Любое слово, любая мысль хочет жить
только в обществе равных, вот это и есть мораль отменного
стиля.

112

Как надо высказывать заблуждения?- Можно спорить о том,
что вреднее - высказывать заблуждения нескладно или так
же хорошо, как самые чистые истины. Ясно одно - что в
первом случае они наносят уму двойной вред и их труднее
искоренить; но зато они действуют не так сильно, как во
втором случае, потому что не так заразительны.

2. Странник и его тень

555

ИЗ

Ограничить и увеличить. - 1омер ограничил и уменьшил свой
сюжет в объеме, но вырастил и увеличил отдельные сцены
- позднейшие трагики тоже поступают так все снова и снова:
каждый дробит сюжет на все меныииекусочки, чем его предше­
ственники, но каждый добивается более обильного цветения
внутри этих отмежеванных, отгороженных участков сада.

114

Литература и нравственность бросают свет друг на друга. - На
примере греческой литературы можно показать, благодаря
каким способностям развернулся греческий ум, как он по­
шел различными путями и отчего обессилел. Все это дает
картину того, что, в сущности, случилось и с греческой нрав­
ственностью^ что случается с любой нравственностью: как
сначала она была принуждением, и суровым принуждени­
ем, как потом мало-помалу смягчилась, как, наконец, воз­
никло удовольствие от некоторых поступков, некоторых
соглашений и форм поведения, а отсюда, в свой черед, тяга к их исключительному использованию, к единолично­
му обладанию ими: как этот путь заполняется и переполня­
ется конкурентами, как наступает перенасыщение и оты­
скиваются новые объекты для борьбы и честолюбия, а в
устаревшие вливаются новые силы, как все представление
повторяется, а зрители устают и смотреть на происходя­
щее, потому что теперь, кажется, весь круг уже замкнулся,
- а потом наступает затишье, передышка: ручьи теряются
в песке. И это конец, по крайней мере какой-то конец.

115

Какие ландшафты долго дарят отрадой. - У этой местности
есть важные черты, уподобляющие ее картине, но я не могу
отыскать для такой картины формулу, и в целом она остает­
ся для меня непостижимой. Я замечаю, что всем местно­
стям, которые постоянно мне нравятся, при всем их разно-

556

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

образии свойственна какая-то простая геометрически-ли­
нейная схематичность. Без такого математического суб­
страта никакая местность не сможет стать эстетической
отрадой. И вполне возможно, что это правило в некотором
метафорическом смысле применимо и к людям.

и6
Чтение вслух. - Умение читать вслух предполагает умение
исполнять вещь: везде нужно пользоваться бледными кра­
сками, но при этом определять точные соотношения гра­
даций бледности с общей картиной, всегда удерживаемой
в уме и дирижирующей, окрашенной в яркие и глубокие
тона, а это значит - определять их в соответствии с испол­
нением этой же части. Вот этим-то последним и надо, стало
быть, овладеть.

ну
Драматическое чувство. - Если у человека нет четырех более
тонких чувств, необходимых в искусстве, то он старается
подойти ко всему на основе самого грубого из них, пятого:
это-то и есть драматическое чувство.

и8
Гердер. - Гердер - все что угодно, только не то, чем он хотел
представляться другим (да и себе самому тоже): то есть от­
нюдь не великий мыслитель и новатор, не плодородная це­
лина, полная нетронутых, первобытно-свежих сил. Зато
он обладал в высшей степени острым чутьем, он замечал и
пожинал первенцы всех времен года раньше всех осталь­
ных, предоставляя им думать, будто он-то их и вырастил:
ум его лежал в засаде, подобно охотнику, между светлым и
темным, старым и молодым и вообще повсюду, где были
переходы, ослабления, потрясения - признаки внутренне­
го набухания и роста: брожение весны заставляло его но-

2. Странник и его тень

557

ситься туда и сюда, но сам он весною не был! - Иногда, на­
верное, он это смутно чувствовал, но не хотел себе верить
- он, честолюбивый жрец, которому так хотелось быть па­
пой римским для всех умов своей эпохи! В том-то и была
его печаль: казалось, он долго вел жизнь претендента на
множество царских титулов, даже титула монарха какой-то
вселенской империи, имея приверженцев, которые в него
верили, - среди них был и молодой Гёте. Но всюду, где в
конце концов действительно раздавались короны, ему ни­
чего не доставалось: Кант, Гёте и настоящие немецкие исто­
рики и филологи первого ранга отнимали у него то, что он
чаял навсегда оставить за собой, - хотя часто в самой глу­
бине души и не чаял. Как раз тогда, когда Гердер в себе со­
мневался, от отбрасывал свою сановность и свой энтузиазм:
слишком часто они бывали у него одеяниями, которые мно­
го чего прикрывали, обманывали его же самого и были при­
званы утешать. У него и впрямь был и энтузиазм, и огонь,
но честолюбие его было куца больше! Оно нетерпеливо раз­
дувало этот огонь, и тот метался, трещал и чадил - мечется,
трещит и чадит его стиль, - но ему-то хотелось великого пла­
мени, а оно так и не разгорелось! Он не сидел за трапезой
подлинных творцов: его честолюбие же не допускало, что­
бы он скромно уселся среди тех, кто только вкушает твор­
чество. Так что был он беспокойным гостем, который пер­
вым отведывал все умственные яства, за половину столетия
собранные немцами из всех мировых империй и мировых
эпох. Никогда не испытывая настоящей сытости и доволь­
ства, Гердер к тому же слишком часто болел; в такие моменты
его ложе порою навещала зависть, захаживало в гости и
лицемерие. В его натуре есть что-то болезненное и скован­
ное: и больше, чем кому-либо из наших так называемых клас­
сиков, ему не хватает простой порядочной мужественности.

119

Запах слов. - Всякое слово пахнет по-своему: существует гар­
мония и дисгармония запахов, а, значит, и слов.

558

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
120

Изысканный стиль. - Стиль найденный - это оскорбление
для друзей изысканного стиля.

121

Зарок. - Я больше не стану читать ни одного автора, если
будет заметно, что он хотел создать книгу: стану читать лишь
тех, чьи мысли нежданно-негаданно сделались книгой.

122

Эстетическая конвенция. - Три четверти Гомера - это кон­
венция; примерно так же дело обстоит и у всех греческих
художников, не имевших никаких оснований испытывать
современную жажду оригинальности. Конвенциональность
их ничуть не страшила, ведь благодаря ей они вступали в
связь со своей публикой. Конвенции - это же художествен­
ные приемы, завоеванные художниками для понимания слу­
шателей, с трудом усвоенный общий язык, с помощью ко­
торого художник действительно может передать свое по­
слание. К тому же если он, как было принято у греческих
поэтов и музыкантов, стремится тотчас добиться победы
каждым из своих произведений, поскольку привык публич­
но бороться с одним или двумя другими соискателями, то
первое условие такой победы - мгновенное понимание: а оно
возможно лишь благодаря конвенции. А то, что художник
сочиняет помимо конвенции, он раздает по своему почину,
на свой страх и риск, в лучшем случае с тем результатом,
что создает новую конвенцию. Оригинальному обыкновен­
но изумляются, подчас даже поклоняются, но редко пони­
мают его; упорно избегать конвенций значит не желать,
чтобы тебя понимали. Так на что же, стало быть, указывает
нынешняя жажда оригинальности?

2. Странник и его тень

559

123

Аффектированная научность у художников. - Шиллер, подоб­
но другим немецким художникам, думал, будто если у чело­
века есть ум, то он может позволить себе импровизации пе­
ром по поводу всевозможных трудных предметов. Отсюда
и его прозаические статьи - эти во всех отношениях об­
разцы того, как не надо подходить к научным проблемам
эстетики и морали, а заодно опасный соблазн для молодых
читателей, которые, восхищаясь Шиллером как поэтом,
никак не наберутся духа низко оценить Шиллера как мыс­
лителя и писателя. - Искушение, которое овладевает ху­
дожниками так легко и так понятно, - хотя бы разок прой­
тись по лугу, запретному как раз для них, сказав свое слово
в науке- ведь самые дельные из них временами находят свое
ремесло и свои мастерские невыносимыми, - это искуше­
ние заводит художников так далеко, чтобы показывать всем
то, чего никому видеть не нужно, а именно, что в каморке
их мышления теснота и беспорядок - а почему бы и нет?
ведь они там не живут! -, что в закромах их познаний, с
одной стороны, пустота, а с другой, они забиты всяким хла­
мом - а почему бы и нет? ведь это, в сущности, ничуть не
вредит художнику-ребенку -, но в особенности, что их су­
ставы слишком непривычны и неуклюжи даже для простей­
ших приемов научного метода исследования, которыми
отлично владеют и новички, - но и этого им, ей-богу, сты­
диться нечего! - Зато они частенько прикладывают немало
искусных стараний в подражании всем ошибкам, дурным
манерам и скверным ученым привычкам, встречающимся
в научном цеху, думая, что как раз это-то и требуется если
не для дела, так хоть для видимости дела. В подобных трак­
татах художников то^го и увеселительно, что художники,
сами того не желая, все равно делают именно свое профес­
сиональное дело: они пародируютнагуры научные, нехудо­
жественные. И если художник хочет быть только художни­
ком, то у него и не должно быть никакого другого отноше­
ния к науке, кроме пародийного.

560

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
124

Идея «Фауста». - Маленькую швею соблазняют и делают не­
счастной; злодей же - большой ученый всех четырех фа­
культетов. Могло ли тут дело быть чистым? Разумеется, нет!
Без поддержки черта во плоти большому ученому с таким
было не совладать. - Так вот это и есть величайшая немецкая
«трагическая идея», как можно слышать в разговорах нем­
цев? - Но в глазах 1ère и эта идея была все же слишком страш­
ной; его мягкая душа не могла обойтись без того, чтобы не
поместить поблизости от святых после ее недобровольной
смерти «эту неповинную, в жизни только раз единый согре­
шившую по незнанью»; мало того, посредством шутки, сы­
гранной с чертом в решающий момент, он как раз в нужное
время приводит на небеса даже большого ученого, «чистую
душу в ее исканье смутном»: и там-то, на небесах, любящие
встречаются вновь. - Гёте однажды сказал, что для насто­
ящей трагедии его натура была слишком обходительной.

125

Существуют ли «немецкие классики» ?- Сент-Бёв однажды за­
метил, что слово «классики» совсем не подходит к харак­
теру некоторых национальных литератур: кому-де пришло
бы в голову говорить, к примеру, о «немецких классиках»!
- Что скажут на это наши немецкие книготорговцы, соби­
рающиеся к пятидесяти немецким классикам, в которых
мы уже должны верить, добавить еще пятьдесят других?
Так и кажется, что требуется лишь лет этак тридцать по­
быть мертвым и полежать на публике в виде дозволенного
трофея, чтобы нежданно услышать трубный звук восстания
из мертвых, вдруг сделавшись классиком! И это в такую эпо­
ху и среди такого народа, что даже из шестерых великих
родоначальников литературы пятеро недвусмысленно уста­
ревают или устарели - а эпоха и народ именно этого иг сты­
дятся! Ведь те шестеро отступили перед лицом силачей этой
эпохи - только поразмыслим над этим, полностью соблю­
дая справедливость! - Гёте, как я дал понять, из их числа
исключается: он принадлежит к виду литератур, более вы-

2. Странник и его тень

561

сокому, нежели «национальные»; поэтому он и со своей на­
цией никак не соотносится ни в смысле жизни, ни в смысле
новизны, ни в смысле устарелости. Он жил лишь для не­
многих - живет для немногих и сейчас: для большинства
же он - не более чем фанфара тщеславия, звуки которой
время от времени разносятся и за пределы Германии. Гёте,
не просто хороший и великий человек, но целая культура,
Гёте в истории немцев - инцидент без последствий: да раз­
ве смог бы кто-нибудь, скажем, в немецкой политической
жизни последних семидесяти лет навести на след Гёте! (А
вот след Шиллера и даже край следа Лессинга в ней уж точ­
но были.) Но что же с теми, другими пятью? Клопшток весь­
ма достопочтенным образом устарел еще при жизни, да так
основательно, что глубокомысленную книгу его поздних
лет, «Республику ученых», вплоть до наших дней так никто
всерьез и не воспринимал. Гердер имел несчастье всегда
писать книги либо новые, либо устаревшие; для умов более
утонченных и сильных (например, для Лихтенберга), ска­
жем, даже главное творение Гердера, «Идеи к истории че­
ловечества», устарело, только что выйдя в свет. Виланд,
который более чем достаточно жил сам и жить давал дру­
гим, будучи человеком разумным, собственной смертью опе­
редил утрату своего влияния. Лессинг, возможно, жив и до
сих пор - но только среди молодых и все более молодых
ученых! А Шиллер в наши дни из рук юношей уже перешел
в руки мальчиков, всех немецких мальчиков! Ведь если кни­
га постоянно спускается по лестнице возрастов жизни к ее
началу, то это значит, что она тоже на некоторый лад уста­
ревает. - А что потеснило эту пятерку, почему люди хорошо
образованные и работящие их уже не читают? Лучший вкус,
лучшие знания, большее внимание ко всему правдивому и
реальному; иными словами, сплошь добродетели, опять же
впервые насаженные в Германии именно этой пятеркой (а
также десятью или двадцатью другими, менее именитыми
умами); эти добродетели, превратившись нынче в высокий
лес,наряду с тенью почтения бросают на их могилы что-то
вроде тени забвения. - Но классики - не насадители интел­
лектуальных и литературных добродетелей, а их завершители и высочайшие освещенные вершины, продолжающие
стоять над народами, даже когда те гибнут: ведь они легче,

562

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

свободней, чище народов. Возможно, человечество когданибудь окажется в высоком состоянии - Европа нынешних
наций погрузится в полное забвение, но Европа будет еще
жива в тридцати очень древних, никогда не устаревающих
книгах: в классиках.

126

Интересно, но не прекрасно. - Эта местность скрывает свой
смысл, но есть в ней такой, который хочется разгадать: там,
куда я смотрю, я читаю слова и намеки на слова, но не знаю,
где начинается фраза, способная дать разгадку всех этих
кивков, и превращаюсь в вертишейку в смысле поисков то­
го, где начинать чтение - здесь или там.

127

Против языковых новаторов. - Новаторствовать или архаи­
зировать в языке, предпочитать редкостное и экзотиче­
ское, стремиться к обогащению словарного запаса, а не к
его ограничению, - это всегда бывает признаком незрело­
го или испорченного вкуса. Греческих художников речи
отличает благородная скудность, но мастерская свобода в
рамках небогатых запасов: они хотели владеть меньшим,
чем народ - ведь его язык битком набит и старым и новым,
- но зато владеть этим меньшим лучше. Без труда можно под­
считать их немногочисленные архаизмы и заимствования,
но нет конца изумлению, если умеешь оценить легкость и
изящество их обращения с обыденными и, казалось бы, дав­
но затертыми словами и оборотами.

128

Авторы печальные и авторы серьезные. - Тот, кто переносит
на бумагу свои страдания, становится печальным автором;
но тот, кто говорит нам о том, что перестрадали почему сей­
час отдыхает от страданий в радости, - это автор серьезный.

2. Странник и его тень

5бз

129

Здоровье вкуса. - Почему состояния здоровья не так зарази­
тельны, как болезненные, - и вообще, и в особенности в
сфере вкуса? Или, может быть, существуют эпидемии здо­
ровья? -

13°
Решение. - Больше не читать ни одной книги, которая одно­
временно появилась на свет и была крещена (чернилами).

131

Правка мыслей. - Править стиль - значит править мысли, и
ничего больше! - Кто не согласится с этим немедля, того
никогда уже в этом не убедить.

132

Классические книги. - Наиболее слабая сторона любой клас­
сической книги - это то, что она уж чересчур написана на
родном языке ее автора.

133
Плохие книги. - Книга должна требовать пера, чернил и пись­
менного стола: но обычно перо, чернила и письменный
стол требуют книги. Потому-то сейчас с книгами так плохо.

134
Присутствие чутья. - Публика, размышляя над картиной,
становится от этого поэтом, а размышляя над стихотворе­
нием, - исследователем. В тот миг, когда художник апелли-

564

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

рует к ней, ему всегда не хватает верного чутья, то есть не
присутствия духа, а присутствия чутья.

135
Изысканные мысли. - Изысканный стиль значительной эпо­
хи изыскивает не только слова, но и мысли, причем то и
другое - из ходового и господствующего мысли рискованные
и пахнущие слишком свежо претят зрелому вкусу не мень­
ше, чем новые, неслыханно смелые образы и выражения.
Позже то и другое - изысканные мысли и изысканный слог
- с легкостью приобретают запах посредственности, ведь
изысканный аромат быстро улетучивается, и в них остает­
ся лишь привкус ходового и будничного.

136
Главная причина порчи стиля. - Желание показать, что чув­
ствуешь вещь сильнее, чем делаешь это в действительности,
портит стиль - и в языке, и во всех искусствах. Всякое ве­
ликое искусство питает, скорее, обратную склонность: оно,
подобно всякому нравственно значительному человеку, лю­
бит задерживать чувство на его пути, не давая ему сразу до­
бежать до конца. Лучше всего этот стыд наполовину скры­
того чувства можно наблюдать у Софокла; это словно про­
светляет черты чувства, когда оно представляет себя более
трезвым, чем есть.

!37
В извинение тяжеловесных стилистов. - Легко сказанное ред­
ко проникает в уши с той же весомостью, какой предмет
действительно обладает - но все дело тут в плохо вышко­
ленных ушах, которым следует перейти из заведения, где
учат тому, что до сих пор звалось музыкой, в школу высше­
го композиторского искусства, то есть речи.

2. Странник и его тень

5^5

i38

С высоты птичьего полета. - Здесь с разных сторон в про­
пасть низвергаются горные потоки: их падение так бурно,
с такою силой оно приковывает к себе глаз, что голые и
заросшие лесом горные склоны кругом, кажется, не сни­
жаются, а сбегают вниз. Зрелище заставляет напрягаться в
страхе, словно за всем этим скрыто что-то враждебное, от
которого все должно бежать, а единственную защиту предо­
ставляет нам бездна. Эту местность нельзя написать кра­
сками на холсте, разве что художник будет парить над нею
в воздухе, как птица. Уж здесь-то так называемая птичья
перспектива - не художественный произвол, а единствен­
ная возможность.

139
Рискованные сравнения. - Если рискованные сравнения - не
доказательства озорства писателя, тогда они - доказатель­
ства его исчерпанной фантазии. Но в обоих случаях они
- доказательства его плохого вкуса.

140

Танец в цепях. - Говоря о любом греческом художнике, по­
эте и прозаике, следует задаться вопросом: каковы новые
ограничения, которые он налагает на себя, увлекая ими сво­
их современников (так что находятся и подражатели)? Ведь
то, что называют находкой (к примеру, в области метрики),
- это всегда такие вот наложенные на себя оковы. «Танце­
вать в цепях», усложняя себе задачу, и создавать на этой
почве иллюзию легкости - вот фокус, который они хотят
нам показать. Уже у Гомера можно увидеть множество тра­
диционных формул и законов эпического повествования,
в рамках которых ему приходилось танцевать: но и сам он
создал для потомков новые конвенции. То была воспита­
тельная школа греческих поэтов: сначала принять на себя
от прежних поэтов многообразные ограничения, а потом

566

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

изобрести еще какое-нибудь новое ограничение, наложить
его на себя и грациозно преодолеть: так, чтобы все заме­
тили и ограничение, и победу, и восхитились ими.

ι4ι
Писательская полнота. - Последнее, что обретают хорошие
писатели, - это полнота; тому, кто с нее начинает, никогда
не стать хорошим писателем. Самые резвые скаковые лоша­
ди худы, пока не получают право отдохнуть от своих побед.

42
Пыхтящие герои. - Поэты и художники, страдающие узкогрудостью чувства, как правило, заставляют своих героев пых­
теть от натуги: в легком дыхании они ничего не смыслят.

ИЗ
Полуслепые. - Полуслепые читатели - заклятые враги всех
авторов, которые не знают никаких границ. Последним
следовало бы понимать ту ярость, с какой такие читатели
закрывают книгу, убедившись в том, что ее автору понадоби­
лось пятьдесят страниц для изложения пяти мыслей: ярость
из-за того, что им пришлось подвергнуть остаток своего
слабого зрения опасности, взамен почти ничего не полу­
чив. - Один полуслепой читатель сказал: «Все авторы не
знают никаких границ». - «Что, даже Святой Дух?» - «Даже
Святой Дух. Но он мог себе это позволить - ведь и писал-то
он для совсем слепых.»

144
Стиль бессмертия. - Фукидид, равно как и Тацит, - оба они,
задумывая свои творения, рассчитывали на их неумираю­
щую жизнь: об этом, даже не зная точно, можно догадаться

2. Странник и его тень

5б7

уже по их стилю. Первый хотел придать своим мыслям дол­
говечность, засаливая их, второй - вываривая; и оба, сда­
ется, в этом не просчитались.

45
Против образов и уподоблений. - Образами и уподоблениями
можно убедить, но не доказать. Поэтому люди науки и пи­
тают такую неприязнь к образам и уподоблениям; в науке
избегают как раз всего убедительного, заставляющего по­
верить, и посредством хотя бы уже только стиля и голых
стен вызывают, напротив, самый холодный скепсис: ведь
скепсис - это пробный камень для золота достоверности.

146
Осторожность. - Кому не хватает основательных познаний,
тому в Германии лучше поостеречься писать. Ведь нормаль­
ные немцы не скажут: «Он невежда», они скажут: «У него
сомнительный характер». - Это опрометчивое заключение,
кстати, делает немцам честь.

147
Размалеванный костяк. - Размалеванный костяк: это те пи­
сатели, которые неестественными красками стремятся воз­
местить нехватку у себя плоти.

148

Монументальный стиль и возвышенное. - Писатели скорее усва­
ивают манеру писать в монументальном стиле, нежели в
стиле легком и простом. Причины этого явления затеряны
в области нравственности.

568

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
49

Себастьян Бах. - Если мы слушаем музыку Баха, не будучи
совершенными и умудренными знатоками контрапункта и
всех видов фугированного стиля, а потому вынуждены об­
ходиться без подлинного артистического наслаждения, то
нам как слушателям его музыки будет казаться (выражаясь
на торжественный лад вместе с Гёте), будто мы присутство­
вали при сотворении мира Богом. Иными словами: мы чув­
ствуем, что здесь появляется, но еще не появилось что-то
великое: это наша великая современная музыка. Она уже пре­
одолела мир, преодолев церковь, нации и контрапункт. В
Бахе еще слишком много сырой христианскости, сырого
немечества, сырой схоластики; он стоит на пороге евро­
пейской (современной) музыки, но оглядывается оттуда на
средневековье.

15°
Гендель. - Гендель, в тематическом сочинении своей музыки
отважный, новаторский, правдивый, мощный, родствен­
ный и близкий тому героическому, на что способен народ,
- в разработке часто бывал скован и холоден, даже уставал
от самого себя; тогда он применял некоторые опробован­
ные методы проведения темы, писал быстро и много и взды­
хал с облегчением, закончив, - но это не была радость того
рода, какую испытывали Бог и другие творцы вечером, по­
сле рабочего дня.

151

Гайдн. - Насколько гениальность может вселяться в исклю­
чительно хорошего человека, она была присуща Гайдну. Он
вплотную подходит к границе, отделяющей нравственность
от интеллекта; он пишет только ту музыку, у которой «нет
прошлого».

2. Странник и его тень

5^9

152

Бетховен и Моцарт, - Музыка Бетховена часто кажется глу­
боко взволнованным переживанием человека, вновь слу­
шающего «невинность в звуках», будто бы уже давным-дав­
но утраченную; это музыка, рассказывающая о музыке. В пес­
нях нищих и детей на улицах, в монотонных напевах стран­
ствующих итальянцев, в танцевальных ритмах деревенских
кабачков или карнавальных ночей - вот откуда он черпал
свои «мелодии»: он приносит их отовсюду, подобно пчеле,
подслушивая там и сям то один звук, то короткий мотив.
Для него это - преображенные воспоминания о «лучшем ми­
ре»: так и Платон представлял себе свои «идеи». - Моцарт
стоит к своим мелодиям в совсем другом отношении: он
черпает вдохновение не в звуках музыки, а в наблюдении
за жизнью, оживленнейшей южной жизнью - он грезил об
Италии всегда, когда там не был.

!53
Речитатив. - Прежде речитатив был сухим; сейчас мы жи­
вем в эпоху влажного речитатива: он свалился в воду, и вол­
ны влекут его по своей воле.

154
«Веселящая» музыка. - Если человек долго не слышал музыки,
то потом она неимоверно быстро всасывается в кровь, по­
добно крепкому южному вину, сообщая душе наркотиче­
ский дурман, полусон, желание заснуть; и в особенности
таково действие как раз веселящей музыки, дающей зараз го­
речь и раны, пресыщение и ностальгию и заставляющей
пить все это снова и снова, как приправленный сахаром
ядовитый напиток. При этом зал весело шумящей радости,
кажется, съеживается, люстры расплываются в море света,
а пламя их свечей темнеет: наконец, чувствуешь, что звуки
словно летят в темницу, где какой-то бедолага никак не мо­
жет заснуть от ностальгии.

570

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
155

Франц Шуберт. - Франц Шуберт, художник менее значитель­
ный, чем другие великие композиторы, все же унаследовал
от всех них величайшее музыкальное богатство. Он разбра­
сывал его полными пригоршнями и от доброго сердца, так
что музыканты будут питаться его мыслями и находками
еще несколько столетий. Для нас его творения - сокровищ­
ница неисчерпаемых находок; другие изведают ее величину,
черпая из нее. - Если Бетховена можно назвать идеальным
слушателем народного музыканта, то Шуберт сам имеет пра­
во зваться идеальным народным музыкантом.

156
Новейшая манера музыкального исполнения. - Великая трагикодраматическая манера музыкального исполнения отмечена
своеобразием благодаря подражанию жестам великого греш­
ника, каким его предпочитает представлять себе христиан­
ство: медлительно шагающего, мучительно размышляюще­
го, мечущегося от угрызений совести, в ужасе убегающего,
лихорадочно хватающего, в отчаянии застывающего - и
какие там есть еще признаки, присущие великим грешни­
кам. Можно оправдать применение этого исполнительского
стиля ко всей музыке, лишь исходя из христианской предпо­
сылки, гласящей, что все люди - великие грешники и ничем
иным не занимаются, кроме греха: тогда музыка была бы
отражением всей человеческой деятельности и как таковая
должна была бы беспрестанно говорить на языке жестов
великого грешника. Слушатель, если он проникнут христиан­
ством недостаточно, чтобы понять эту логику, после такого
исполнения мог бы, пожалуй, испуганно вскричать: «Ради
всего святого, каким это образом грех проник в музыку!»

157
Феликс Мендельсон. - Музыка Феликса Мендельсона - это му­
зыка хорошего вкуса во всем хорошем, что было: она всегда

2. Странник и его тень

571

указывает на то, что позади. Разве у нее может быть много
чего впереди, какое-то большое будущее! - Но хотел ли он,
чтобы оно было? Он обладал одной добродетелью, которая
редко встречается у художников - добродетелью благодар­
ности без задних мыслей: эта добродетель тоже всегда ука­
зывает на то, что позади.

ι58
Тоже мать искусств. - В нашу скептическую эпоху для насто­
ящей покорности нужен чуть ли не зверский героизм често­
любия; фанатичного опускания глаз и преклонения колен
уже не хватает. И вполне возможно, что это честолюбивое
желание быть последним на все времена в покорности по­
родит некую последнюю католическую церковную музыку,
как оно уже породило последний церковный зодческий
стиль (его называют иезуитским).

159
Свобода в цепях - царская свобода. - Последний из компози­
торов нового времени, который созерцал красоту и покло­
нялся ей, подобно Леопарди, - поляк Шопен, Неподража­
емый - ни один композитор до и после него не имеет права
на этот титул, - Шопен обладал тем самым царским бла­
городством конвенции, какое Рафаэль обнаруживает в об­
ращении с традиционными простейшими красками, - но
в отношении не красок, а традиционных мелодических и
ритмических приемов. Он воспринимает их как порождения
церемониала, но играет и пляшет в этих оковах как самый
свободный и грациозный ум - и притом нимало над ними
не издеваясь.

ι6ο
«Баркарола» Шопена. - Почти во всех душевных состояниях
и образах жизни есть свой момент блаженства. Хорошие

572

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

художники умеют его вылавливать. Такие моменты есть да­
же в жизни приморских местечек, жизни такой скучной,
грязной, нездоровой, проходящей поблизости от самой
шумной и алчной черни; - эти-то моменты блаженства Шо­
пен воплотил в звуках своей «Баркаролы» так, что мог бы
даже богам внушить желание полежать в лодке долгими лет­
ними вечерами.

ι6ι
Роберт Шуман. - Тип «юноши», о котором грезили писав­
шие стихи для песен романтики Германии и Франции в пер­
вой трети нынешнего столетия, - этот тип целиком выра­
жен вокально-инструментальными средствами, и сделал
это Роберт Шуман, вечный юноша, покуда он чувствовал
себя в полном обладании своими силами: но бывают момен­
ты, когда его музыка напоминает о вечной «старой деве».

162

Певцы драматического жанра. - «Зачем этот нищий поет?»
- «Вероятно, он не умеет стенать.» - «Тогда он правильно
делает: ну а наши драматические певцы, которые стенают,
потому что не умеют петь, - они тоже правильно делают?»

163
Драматическая музыка. - Для человека, который не видит,
что происходит на сцене, драматическая музыка - это аб­
сурд; точно так же был бы абсурдом непрекращающийся
комментарий к утерянному тексту. Она совершенно недвус­
мысленно требует, чтобы наши уши были на том же месте,
где и наши глаза; но это явное насилие над Евтерпой: не­
счастной музе хотелось бы, чтобы ее уши и глаза оставили
бы там же, где они и у всех других муз.

2. Странник и его тень

573

164
Победа и разум, - К сожалению, и в эстетических войнах,
которые художники развязывают своими произведениями
и их апологиями, дело в конечном счете решает сила, а не
разум. Нынче все воспринимают как исторический факт,
что Глюк был прав в споре с Пиччини: ведь во всяком случае
он победил; сила стояла на его стороне.

165
О принципе музыкального исполнения. - Неужели нынешние
художники музыкального исполнения и впрямь думают, буд­
то высочайшая заповедь их искусства - придавать каждой
пьесе как можно большую выпуклость и любою ценой за­
ставить ее говорить на языке драмы? Если применить такой
принцип, скажем, к Моцарту, то разве это не настоящий
грех против духа, ясного, солнечного, нежного, легкомыс­
ленного духа Моцарта, серьезность которого была добро­
душной, а не страшной, образы которого не выскакивали
из стен, чтобы повергнуть зрителя в ужас и бегство? Или
вам кажется, что моцартовская музыка - это всегда «музыка
Каменного гостя»? Да и не только моцартовская, а всякая
музыка? - Но вы возражаете, что в пользу вашего принци­
па говорит более сильное воздействие-' и вы были бы правы,
если бы только не оставался встречный вопрос, на кого же
оказано это воздействие и на кого вообще имеет право желать воздействовать художник аристократического толка!
Только не на народ! Только не на людей, не созревших для
искусства! Только не на людей сентиментальных! Только
не на людей болезненных! Но прежде всего: только не на
людей отупевших!

166
Музыка наших дней. - Эта современная музыка с ее сильны­
ми легкими и слабыми нервами всегда пугает в первую оче­
редь самое себя.

574

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
167

Где музыка чувствует себя как дома. - Музыка добивается наи­
большей власти лишь среди людей, которые не умеют или
не имеют права спорить. Поэтому ее покровители первого
ранга - монархи, которые хотят, чтобы поблизости от них
не занимались слишком много критикой и даже чтобы не
слишком много думали. Во вторую очередь это различные
общества, которым под каким-нибудь давлением (монарха
или религии) приходится привыкать к молчанию, но ис­
кать тем более сильные палочки-выручалочки против ску­
ки чувства (обыкновенно это «вечная влюбленность» и «веч­
ная музыка»); в третью - целые народы, в которых нет ни­
какого «общества», но тем больше отдельных личностей с
тягой к одиночеству, к сумеречным мыслям и к почитанию
всего невыразимого: это и есть подлинные музыкальные
души. - Поэтому греки, будучи любителями поговорить и
поспорить, выносили музыку только как гарнир к искусст­
вам, о которых можно по-настоящему поговорить и поспо­
рить, в то время как о музыке невозможно мыслить четко.
- Пифагорейцы, во многом исключения среди греков, как
известно, были и великими музыкантами: это они изобре­
ли пятилетнее молчание, а не диалектику.

i68
Сентиментальность в музыке. - Человек, до глубины души
растроганный серьезной и богатой музыкой, порой, может
быть, подпадает под власть и очарование ее антипода, поч­
ти целиком в нем растворяясь; я имею в виду: под власть
тех простейших мелизмов итальянских опер, которые, не­
смотря на все их ритмическое однообразие и гармониче­
ский примитивизм, так и кажется, порой поют для нас, как
душа самой музыки. Согласитесь ли вы, фарисеи хорошего
вкуса, или нет, но это так, а мое дело теперь - посоветовать
вам разгадать загадку того, почему это так, и немного поста­
раться над этим самому. - Еще в детстве мы впервые попро­
бовали мед множества вещей, и мед этот никогда не был
так сладок, как в то время, он манил нас к жизни, к самой

2. Странник и его тень

575

долгой жизни, принимая вид первой весны, первых цветов,
первых бабочек, первой дружбы. Тогда - это было, навер­
ное, на девятом году нашей жизни - мы впервые услышали
музыку, и это была та музыка, которую мы впервые поняли,
то есть простейшая и детская, не слишком далекая от раз­
вития тем колыбельных или песен уличных музыкантов.
(Нужно все-таки сначала получить подготовку и выучку для
восприятия даже самых примитивных «откровений» ис­
кусства: ведь никакого «непосредственного» воздействия
искусства не бывает, какие бы красивые сказки ни расска­
зывали об этом философы.) К тем первым музыкальным
восторгам, самым сильным в нашей жизни, и обращается
наше чувство, когда мы слышим итальянские мелизмы: бла­
женство детства и утрата детства, ощущение невосполни­
мое™ как ценнейшего нашего достояния - все это трогает
тогда струны нашей души так сильно, как их не тронуть само­
му богатому и серьезному искусству. - Такая смесь эстетичес­
кой радости с нравственной печалью, которую обыкновен­
но называют теперь просто «сентиментальностью», несколь­
ко, как мне кажется, слишком помпезно - смесь, характер­
ная для настроения Фауста в конце первой сцены, - эта
«сентиментальность» слушателя играет на руку итальян­
ской музыке, которую иначе предпочли бы игнорировать
бывалые гастрономы искусства, чистые «эстеты». - Кстати,
почти всякая музыка оказывает волшебное воздействие, лишь
когда мы слышим в ней звуки речи нашего собственного
прогилога в этом смысле профанам кажется, будто вся старая
музыка становится все лучше, а только что написанная малозначительна: ведь она еще не пробуждает чувства «сен­
тиментальности», каковое, как уже говорилось, есть важ­
нейший элемент счастья в музыке для каждого, кто не в
состоянии наслаждаться этим искусством исключительно
как художник.

i6g
Скажем это как друзья музыки. - В конце концов, мы храним
и будем хранить верность музыке, как храним ее лунному
свету. Ведь оба они не метят на место солнца - они только

576

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

хотят освещать наши ночитак хорошо, как могут. Но разве,
несмотря на это, мы не имеем права шутить и смеяться над
ними? Ну хоть немножечко? Хоть иногда? Смеяться над че­
ловеком на луне! Над женщиной в музыке!

170

Искусство в век труда. - В нас живет совесть трудолюбивого
века: и это не позволяет нам посвящать искусству лучшие
часы перед полуднем, каким бы великим и почтенным ни
было само это искусство. Мы считаем его делом досуга, от­
дыха: поэтому уделяем ему остатки нашего времени, наших
сил. - Таков общий для всех факт, изменивший отношение
искусства к жизни: предъявляя свои великие требования к
времени и силам любителей искусства, оно обратило про­
тив себя совесть людей трудолюбивых и старательных и
теперь вынуждено довольствоваться бессовестными и ле­
нивыми, которым, однако, по самой их природе, нет дела
до большого искусства, и его требования они воспринимают
как незаконные. Поэтому, вероятно, оно обречено, ведь
ему перекрыт воздух для дыхания; другая возможность та­
кова - большое искусство пытается приютиться в своего
рода огрублении и маскировке, прижиться в том другом
воздухе (или хотя бы не умирать в нем), который, собствен­
но, является естественной стихией только для мелкого ис­
кусства, для искусства, рассчитанного на отдых, на восхи­
тительное увеселение. В наши дни это происходит повсю­
ду; даже художники большого искусства сулят отдых и увесе­
ление, даже они обращаются к усталым, даже они выпра­
шивают у них вечерние часы их рабочего дня - совсем как
художники развлекающего искусства, довольствующиеся
победами, одержанными над каменной серьезностью лиц,
над померкшими взглядами. А к каким же уловкам прибе­
гают их более великие сотоварищи? В их жестяных кружках
- самые мощные стимуляторы, способные вызвать дрожь
даже у умирающих; они запаслись оглушающими, опьяня­
ющими, потрясающими, исторгающими рыдания средства­
ми: с их помощью они одолевают усталых, повергая их в
состояние лихорадочно возбужденной бледности бессонных

2. Странник и его тень

577

ночей, заставляя их проявлять внешние признаки востор­
га и ужаса. Можно ли сердиться на большое искусство на­
ших дней, живущее в опере, трагедии и музыке, из-за того,
что эти средства опасны, а их применение - коварный грех?
Конечно, нет: ведь оно и само явно предпочло бы жить в
чистой стихии утренней тишины, обращаясь к ожидающим,
свежим, полным сил утренним душам зрителей и слушате­
лей. Так будем же благодарны ему за то, что оно предпочи­
тает жить так, а не бежать прочь; но согласимся и с тем, что
нагие большое искусство будет непригодно для века, кото­
рый снова введет в жизнь привольные дни, полные празд­
ника и радости.

ι7ι
Служащие от пауки и другие. - Ученых по-настоящему дель­
ных и успешных можно назвать в целом «служащими» в ней.
Если в молодости такой ученый развил в себе достаточно
сообразительности, достаточно многое усвоил, когда до­
бился надежной работы своих рук и глаз, то старшие уче­
ные ставят его на такое место в науке, где его качества могут
принести пользу; позже, когда ученый сам начинает заме­
чать в своей науке пробелы и провалы, он самостоятельно
занимает место, где в нем есть нужда. Все такие натуры за­
нимаются наукой ради нее самой: но есть и натуры более
редкие, редко реализующие себя, но полностью зрелые,
«ради которых существует наука» - по крайней мере, так
кажется им самим: это люди часто неприятные, часто с боль­
шим самомнением, часто строптивые, но почти всегда в
той или другой степени обаятельные. Это не служащие, но
и не те, кто определяют на службу, они пользуются тем, что
первыми разработано и точно установлено, с какою-то цар­
ской небрежностью, редко и мало хваля их, словно те от­
носятся к какому-то низшему виду существ. И все-таки они
наделены только теми же качествами, которые присущи
тем, другим, да и эти качества иногда бывают развиты у них
недостаточно: к тому же им свойственна ограниченность,
какой лишены те, почему их невозможно поставить на ту
или иную должность и разглядеть в них полезные инстру-

578

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

менты, - они могут жить только в своем собственном воздухе,
на своей собственной почве. Благодаря этой ограничен­
ности они отбирают для себя как «относящееся к ним» все,
что есть в их науке, иными словами все, что они могут за­
брать к себе, в свой воздух и свое жилище; они думают, что
только собирают свою рассеянную «собственность». Если
им не дают свить собственное гнездо, они гибнут, как пти­
цы, оставшиеся без крова; неволя для них что чахотка. Если
они и возделывают отдельные местности науки на манер
тех, других, то только такие, на которых урождаются как
раз нужные им плоды и семена; какое им дело до того, что
в науке как целом останутся невозделанные или плохо ухо­
женные местности? Они совершенно лишены чувства без­
личной причастности к той или иной проблеме познания:
если сами они - в высшей степени личности, то и все их
понятия и познания сливаются в одну личность, в единое
живое многообразие, отдельные части которого зависят
друг от друга, проникают друг в друга, вместе получают пи­
тание, и у этого целого есть собственная атмосфера, соб­
ственный запах. - Такие натуры, производя эти свои лич­
ностные продукты познания, вызывают иллюзию того, что
отдельная наука (а не то и вся философия) завершена или
достигла своего предела; это волшебство творит жизнь в
их облике: в одни эпохи оно бывало роковым для науки и
сбивало с толку вышеописанных, по-настоящему дельных
работников ума, в другие же, когда царили засуха и исто­
щение, оно действовало как освежающий напиток и словно
бы дыхание прохладного, отрадного оазиса. - Подобных
людей обыкновенно называют философами.

172

Признание таланта. - Когда я проходил через деревню 3.,
какой-то мальчишка принялся изо всех своих сил щелкать
бичом - видно, он уже далеко продвинулся в этом искусстве
и знал об этом. Я бросил ему взгляд признания - но на самом
деле мне было очень больно. - Так мы поступаем, признавая
множество талантов. Мы делаем им добро, когда они дела­
ют нам больно.

2. Странник и его тень

579

!73
Смех и улыбка. - Чем больше ум человека полон радости и
уверенности в себе, тем больше он отучается от громкого
смеха; зато на его устах неизменно витает умная улыбка,
знак его удивленного приятия бесчисленных потайных ра­
достей своей добротной жизни.

174
Поддержка для больных. - Если, испытывая душевное горе,
человек рвет на себе волосы, бьет себя по лбу, расцарапыва­
ет щеки или, подобно Эдипу, выкалывает себе глаза, то при
сильных телесных страданиях он иногда призывает себе на
помощь сильное чувство горечи, вспоминая о тех, кто его окле­
ветал и поверил клевете, с безнадежностью думая о своем
будущем, посылая в уме молнии и нанося удары кинжалом
отсутствующим. И подчас это срабатывает: ведь тут одного
дьявола изгоняют с помощью другого - но это же значит,
что другой дьявол есть в человеке. - Поэтому больным лучше
обращаться к другому утешению, при котором их страда­
ния, возможно, смягчатся: размышлять о благодеяниях и
любезностях, которые они могут оказать друзьям и врагам.

175
Посредственнюстъ как маска. - Посредственность - самая удач­
ная маска, какую может надеть на себя ум выдающийся, ведь она не вызывает мыслей о маскировке у огромного
множества людей, то есть у посредственности: но надеваютто ее как раз ради посредственности, чтобы не раздражать
ее, а нередко даже из сострадания и милосердия.

176
Терпеливые. - Пиния, кажется, прислушивается, ель - ожи­
дает; но ни та, ни другая не проявляют нетерпеливости:

580

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

они не думают о маленьком человеке внизу, пожираемом
нетерпением и любопытством.

177
Самые веселые шутки. - Самая желанная шутка для меня - та,
что приходит на смену тяжелой, полной сомнений мысли,
и подобна жесту пальца и подмигиванью.

178
Непременный атрибут почтения. - Всюду, где почитают про­
шлое, должно запрещать вход чистым и чистящимся. Пие­
тет не будет полным без толики пыли, грязи и нечистот.

179
Великая опасность, грозящая ученым. - Как раз самые дельные
и основательные из ученых находятся в опасности увидеть,
как все менее значительной становится цель их жизни, и,
предчувствуя это, делаться все более угрюмыми и несносны­
ми. Сначала они вплывают в свою науку с обширными на­
деждами, определяя себе задачи посмелее, конечные цели
которых порой уже предвосхищают своей фантазией: по­
том наступают моменты, какие бывают в жизни великих
мореплавателей-первопроходцев, - знание, предчувствие
и сила подымают друг друга все выше, пока вдали вдруг не
замаячит новый берег. Но тогда человек требовательный
от года к году все глубже понимает, насколько важно как
можно сильнее ограничивать отдельные задачи исследова­
ния, чтобы появилась возможность разрешить их без остат­
ка, избежав того немыслимого расточения сил, от которо­
го страдали ранние периоды науки: тогда все работы по­
вторялись десять раз, а последнее и самое верное слово
всегда принадлежало только одиннадцатому. Но чем боль­
ше ученый узнает и практикует это разрешение загадки без
остатка, тем сильнее и его наслаждение от этого: однако

2. Странник и его тень

58ι

вместе с тем растет и строгость его требований к тому, что
названо здесь «разрешением без остатка». Он отметает в
сторону все то, что в этом смысле не может обрести завер­
шенный вид, у него появляется какое-то отвращение и ка­
кое-то чутье ко всему, что можно решить только наполови­
ну, - ко всему, что способно дать какую-то достоверность
лишь в общем и очень неопределенно. Его юношеские пла­
ны рушатся у него на глазах: из них осталось лишь несколь­
ко узлов и узелочков, развязывание которых сейчас достав­
ляет удовольствие мастеру, дает ему проявить свою силу. И
вот, в разгар этих столь полезных, столь неустанных тру­
дов, на него, состарившегося, внезапно, а потом все чаще и
все вновь наваливается глубокое недовольство, своего рода
терзания совести: он глядит на себя как на заколдованного,
как будто он уменьшен, унижен, превращен в искусного кар­
лика, и его мучает мысль, не является ли это мастерское
хозяйничанье в мелочах проявлением тяги к покою, по­
пыткой увильнуть от призыва к величию в жизни и твор­
честве. Но он уже не может вырваться из этого заколдован­
ного круга - его время ушло.

ι8ο
Учителя в век книг. - Самообразование и самостоятельное
совместное обучение все больше входят в нашу жизнь - по­
этому учителя в их теперешнем обычном виде становятся
чуть ли не излишними. Пытливые мыслью друзья, стремя­
щиеся овладеть знанием совместно, в наш книжный век
находят к нему более короткий и естественный путь, чем
«школа» и «учитель».

ι8ι
Великая польза тщеславия. - Сильные одиночки первобыт­
ной эпохи не только на природу, но и на общество и на бо­
лее слабых одиночек смотрят как на объект хищнической
эксплуатации: они выжимают их досуха и идут себе дальше.
В условиях ненадежности, то голодая, то не зная, куда деть

582

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

излишки, они убивают больше животных, чем могут съесть,
грабят и истязают людей больше, чем необходимо. Про­
явления их власти - это в то же самое время и проявления
мести за мучительное, полное страха состояние; кроме то­
го, они хотят казаться более могущественными, чем есть,
и потому используют обстоятельства, чтобы творить зло:
внушая больше страха, они получают больше власти. Они
быстро усваивают: им помогает быть на коне или валит их
землю не то, что они есть, а то, чем кажутся. Отсюда и проис­
ходит тщеславие. Люди могущественные всеми способами
стремятся укрепить веру в свое могущество. - А угнетенные,
дрожащие перед могущественными и служащие им, в свой
черед знают, что ценны в глазах тех ровно настолько, на­
сколько кажутся им ценными: потому-то они и стремятся
к такой внешней ценности, а не к собственному одобрению
самих себя. Тщеславие известно нам лишь в его самых ослаб­
ленных формах, в утонченном виде и малых дозах, поскольку
мы живем в развитых и сильно смягченных общественных
условиях: но изначально оно приносило величайшую пользу
и было мощнейшим средством самосохранения. Причем
тщеславие будет тем большим, чем умнее его носитель, ведь укрепления веры в свое могущество ему добиться легче,
чем укрепления самого могущества: но это относится лишь
к тем, у кого хватает на это духу, или, как, наверное, счита­
ли в первобытную эпоху, - к людям хитрым и коварным.

l82
Погодные признаки культуры. - На свете так мало несомнен­
ных погодных признаков культуры, что надо радоваться,
если в руки тебе попадет хотя бы один верный признак для
дома и сада. Чтобы проверить, принадлежит ли кто-нибудь
к нам - я имею в виду к свободным умам, - надо испытать
его отношение к христианству. Если он относится к нему
иначе, чем критически, то мы обращаем к нему тыл: он при­
носит с собой несвежий воздух и плохую погоду. - Теперь
уже не наша задача учить таких людей, что такое сирокко;
у них есть свои Моисеи и предсказатели погоды и просве­
щения: если они не желают их слушать, то -

2. Странник и его тень

5«3

ι83
Хватит сердиться и наказывать. - Мы получили гнев и кару
в подарок от своей животной природы. Человек созреет,
лишь когда вернет животным этот колыбельный дар. - Здесь
таится одна из величайших мыслей, на которые только спо­
собны люди, - мысль о прогрессе всех прогрессов. - Мы­
сленно пройдемте вместе вперед, на несколько тысячеле­
тий, друзья! Людей ждет впереди еще очень много радости,
о которой мы, нынешние, не имеем ни малейшего пред­
ставления! Причем мы вправе уже сейчас сулить себе эту
радость, даже предсказывать ее как нечто неизбежное и
поклясться в том, что это сбудется, - правда, лишь в том
случае, если развитие человеческого разума не остановится!
На совершение логического греха, скрытого в гневе и каре,
будь то индивидуальных или общественных, когда-нибудь
никто уже не решится в сердце своем: когда-нибудь, когда го­
лова и сердце научатся так же жить во взаимной близости,
как сейчас они еще очень далеки друг от друга. Что они уже
не так далеки друг от друга, как было изначально, довольно
хорошо заметно цри взгляде на весь ход человеческой исто­
рии; и человек, которому придется сделать обзор внутрен­
ней работы своей жизни, с гордой радостью осознает, что
преодолел их отчуждение и достиг сближения достаточно,
чтобы смотреть вперед с еще большими надеждами.

184
Происхождение «пессимистов». - Смотрим ли мы в будущее
потухшим взором или с радостной надеждой, нередко реша­
ет кусок хорошей еды: он поднимает нас в высшие сферы
интеллекта. Недовольство и пессимизм унаследованы ны­
нешним поколением от голодавших предков. Глядя и на
наших художников и поэтов, пусть даже сами они живут в
роскоши, нередко можно заметить, что они ведут свой род
не от хороших семей, что от предков, живших в угнетении
и плохо питавшихся, в их кровь и мозг перешло многое,
воскресающее в сюжетах их произведений и в выбранных
ими красках. Греческая культура - это культура людей со-

584

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

стоятельных, и притом состоятельных издавна: на протя­
жении нескольких столетий греки жили лучше нас (лучше
в любом смысле, а особенно куда проще в еде и питье) - и
в конце концов их мозг заполнился и в то же время достиг
утонченности, тогда кровь потекла через него так быстро,
подобно светлому вину радости, что хорошее и самое хо­
рошее стало проявляться у них уже не в мрачности, экс­
тазе и насилии, а в красоте и солнечном свете.

ι85
О разумной смерти. - Что разумнее - остановить машину, ког­
да она сделала свое дело, или оставить ее работать, покуда
она не остановится сама, то есть покуда она не разрушится?
Разве это последнее - не разбазаривание средств, затра­
ченных на ее содержание, не злоупотребление силами и
вниманием работающего на ней? Разве тут не бросается на
ветер то, что могло бы очень пригодиться где-нибудь в дру­
гом месте? Разве не распространяется даже своего рода не­
уважение к машинам вообще, если многие из них содержатся
и обслуживаются столь бесполезно? - Я говорю о недобро­
вольной (естественной) и добровольной (разумной) смер­
ти. Смерть естественная никак не зависит от разума, это
смерть абсолютно неразумная, при которой жалкая субстан­
ция оболочки решает, какой срок существования отпущен
ядру, и при которой, стало быть, всем заправляет чахлый,
нередко больной и тупоумный тюремный сторож, опреде­
ляющий тот миг, когда должен умереть его благородный
узник. Естественная смерть - это самоубийство природы,
то есть уничтожение разумного существа неразумным, при­
вязанным к первому. Лишь в свете религии может казаться,
что все наоборот: ведь тогда, как водится, высший разум
(Божий) отдает приказ, которого должен слушаться разум
низший. Вне религиозного образа мыслей естественная
смерть не стоит никакого восславления. - Мудрое решение
о смерти и его выполнение входят в сферу той нынче со­
вершенно непостижимой и звучащей безнравственно нрав­
ственности будущего, увидеть утреннюю зарю которой должно быть, несказанное счастье.

2. Странник и его тень

585

ι86
Двигаясь вспять, - Все преступники заставляют общество
отступать назад, к более ранним ступеням культуры, чем
та, на которой оно стоит: они способствуют его попятному
развитию. Вспомним об инструментах, которые обществу
приходится создавать и поддерживать для самообороны:
о хитрых полицейских, о тюремщиках, о палачах; не за­
будем и об общественных обвинителях и защитниках; на­
конец, спросим себя: разве сами судьи, судебные наказания
и судебная система в целом не оказывают скорее гнетущее,
нежели возвышающее воздействие на тех, кто преступле­
ний не совершает? Ведь самообороне и мщению никогда
не удастся придать невинный вид; и всякий раз, как чело­
века используют и приносят в жертву в качестве средства
для достижения целей общества, всякая высшая человеч­
ность об этом скорбит.

187
Война как лекарство. - Народам, которым грозит истощение
и убогая жизнь, в качестве лекарства можно рекомендовать
войну: правда, если они вообще хотят еще существовать ведь для чахоточных народов есть и зверские методы из­
лечения. Но уже само желание жить вечно и никогда не
умирать - признак старческого жизнеощущения: чем более
насыщенной и дельной жизнью живет человек, тем скорее
он готов отдать ее за одно-единственное ценное пережи­
вание. Народу, который живет и чувствует жизнь так, во­
йны не нужны.

ι88
Пересадка души и тела как лекарство. - Различные культуры
- это различные духовные климаты, каждый из которых
преимущественно губителен или целителен для того или
иного организма. История в целом как знание о различных
культурах есть фармакология, но не сама медицинская наука.
Тем более нужен врач, который пользуетсяэтой фармако-

586

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

логией, чтобы посылать каждого в наиболее благоприят­
ный для него климат - на время или навсегда. Жить в на­
стоящем, в пределах одной-единственной культуры, - та­
кого принципа недостаточно, чтобы быть рецептом для
всех: тогда вымерло бы слишком много в высшей степени
полезных типов людей, здоровье которых не предназначе­
но для атмосферы настоящего. Создавать для них воздух и
пытаться его сохранять - это и есть дело исторической на­
уки; по-своему ценны и люди отсталых культур. - Такое ле­
чение для душ будет способствовать человечеству с помо­
щью некоей медицинской географии пробовать догадать­
ся, к каким уродствам и болезням в телесном отношении
дает повод каждая местность и, наоборот, какие целитель­
ные факторы она предоставляет: а уж тогда, вероятно, на­
роды, семейства и отдельные люди мало-помалу будут под­
вергаться пересадке так долго и на столь долгий срок, по­
куда не получат власть над наследственными физическими
недугами. И в конце концов вся планета станет сплошной
сетью санаториев.

i8g
Дерево человечества и разум. - Перенаселенность земли, ко­
торой вы боитесь в своей старческой близорукости, даст
человеку, глядящему на мир с большей надеждой, именно
эту великую задачу: когда-нибудь человечество должно стать
одним деревом, осеняющим всю землю и покрытым мно­
гими миллиардами цветов, которым суждено превратиться
в плоды, не мешая друг другу, а сама земля должна быть под­
готовлена, чтобы обеспечить это дерево питанием. Сделать
так, чтобы нынешние еще малые зачатки этого дела полу­
чали все больше соков и сил, чтобы по бесчисленным ка­
налам заструился сок для питания и всего дерева, и каждой
его частицы, - эти ли и им подобные задачи ставит перед
собою отдельный нынешний человек, позволяет определить,
полезен он или бесполезен. Задача неизмеримо велика и
отважна, и все мы должны делать все, чтобы это дерево не
загнило раньше срока! Историкам хорошо удается пред­
ставлять себе человеческую природу и деятельность в мас­
штабах всей истории так же, как все мы можем видеть перед

2. Странник и его тень

587

собой жизнь муравьев в их искусно построенном муравей­
нике. Если мыслить поверхностно, то и вся человеческая
природа, как и природа муравьиная, позволяет как будто
бы говорить об «инстинкте». Но, заглянув глубже, мы уви­
дим, как целые народы, целые столетия неутомимо стара­
ются отыскать и испробовать новые средства, несущие бла­
гополучие человечеству как великому целому, а в конечном
итоге великому общему плодовому дереву человечества; и
какой бы ущерб при таких пробах ни несли отдельные лю­
ди, народы и эпохи, отдельные люди всякий раз от такого
ущерба становились более сообразительными, и эта сообра­
зительность медленно переходила от них на меры, пред­
принимаемые целыми народами, целыми эпохами. Заблуж­
даются, выбирая не то, и муравьи; человечество преспокой­
но может раньше времени испортиться и зачахнуть из-за
глупых средств - безошибочно ведущего вперед инстинкта
не существует ни для тех, ни для него. И все-таки мы долж­
ны глядеть β лицо великой задаче - подготовить землю для
великого растения, максимально плодородного и радост­
ного, - задаче, которую разум задал разуму.

igo

Восхваление бескорыстия и его происхождение. - Уже несколько
лет вожди двух соседних племен враждовали между собой:
затаптывались посевы, сводился скот, сжигались дома, а
решающего перевеса не было ни на одной стороне - силы
племен были примерно равны. Наконец, вождь третьего
племени, который мог держаться в стороне от этой распри,
потому что его владения были расположены в недоступном
месте, но имел основания опасаться того дня, когда один
из этих задиристых соседей получит решающий перевес,
благожелательно и торжественно взялся мирить стороны,
став между ними: но в глубине души он придавал важное
значение своему мирному предложению, дав понять каж­
дой из сторон, что объединится с другой стороной против
того, кто будет противиться миру. Оба вождя подошли к
нему, оба, помедлив, вложили в его руки свои, доселе быв­
шие орудиями и очень часто - причиною ненависти: и дей­
ствительно, оба сделали серьезную попытку помириться.

588

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

Каждый с удивлением убедился в том, что его благосостоя­
ние и хорошее самочувствие внезапно возросли, что сосед
теперь из коварного или открыто издевающегося злодея
сделался готовым продавать и покупать торговцем и даже
что при непредвиденных трудностях соседи вытаскивают
друг друга из беды, вместо того, чтобы, как прежде, исполь­
зовать бедственное положение соседа и доводить его до
крайности. Мало того, стало казаться, будто в этих местах
с той поры начала облагораживаться человеческая порода:
заблестели глаза, разгладились лбы, доверие к будущему по­
селилось во всех сердцах - а ведь нет ничего более благо­
творного для людских душ и тел, чем такое доверие. В го­
довщину заключения мира вожди вместе со свитами сходи­
лись для встреч, и делали это в присутствии посредника: и
чем большей оказывалась польза, которой они были обяза­
ны его образу действий, тем больше они изумлялись этому
последнему и чтили его. Они назвали его бескорыстным - и
слишком пристально направляли свои взоры на получен­
ную с того времени пользу, чтобы разглядеть в образе дей­
ствий соседа больше, чем то, что его положение вследствие
этого образа действий изменилось не настолько, насколь­
ко изменилось их собственное: оно, скорее, осталось тем
же, вот и казалось, будто тот не обращал на пользу никако­
го внимания. В первый раз они сказали себе, что бескоры­
стие - это добродетель: правда, в мелких и частных делах
подобные вещи могли случаться у них не раз, но внимание
на эту добродетель они обратили лишь тогда, когда она впер­
вые оказалась написанной на стене очень большими бук­
вами, доступными для прочтения всей общине. Понятые
как добродетели, получившие добрую славу, уважаемые,
рекомендуемые для усвоения, нравственные качества су­
ществуют лишь с того мгновения, когда они стали зримой
причиной счастья или злого рока для обществ в целом: имен­
но тогда чувства и возбуждение внутренних творческих сил
у множества людей достигли такого высокого уровня, что
каждый начал отдавать этому качеству лучшее, чем владел.
Серьезный подносит ему свою серьезность, достойный свое достоинство, женщины - свое мягкосердечие, юноши
- все свои запасы надежд и мечтаний о будущем; поэты на­
деляют его словами и именами, включают его в хоровод
сходных качеств, придумывают для него родословное древо

2. Странник и его тень

5»9

и в конце концов, как подобает художникам, поклоняются
образу собственного воображения, словно новому боже­
ству, - они учат других поклоняться ему. Так добродетель,
поскольку всеобщая любовь и благодарность работают над
нею, словно над изваянием, в конце концов становится сум­
мой всего хорошего и достопочтенного, своего рода храмом
и божественной личностью зараз. Отныне она высится как
единственная добродетель, как некое самостоятельное со­
здание, которым дотоле не была, пользуясь правами и вла­
стью освященной сверхчеловечности. - Греческие города
поздней эпохи были битком набиты такими обогочеловеченными abstractis1 (да простится мне необычное слово ра­
ди необычного понятия); народ на свой лад соорудил себе
на своей земле некое платоновское «небо идей», и я не ду­
маю, что он чувствовал его обитателей менее живо, чем
какое-нибудь древнегомеровское божество.

Полярные ночи, - «Полярными» в Норвегии называют такие
ночи, когда солцце весь день остается ниже линии горизон­
та: при этом температура все время медленно падает. - Пре­
красная метафора для всех мыслителей, которым порою
кажется, будто солнце человеческого будущего исчезло.

1Q2

Философ роскоши. - Садик, смоквы, немного сыру и три-че­
тыре хороших друга - вот и вся роскошь для Эпикура.

193
Эпохи жизни. - Настоящие эпохи в жизни - это те короткие
моменты затишья, которые наступают между подъемом и
спадом какой-нибудь руководящей мысли или чувства. Здесь

ι

отвлеченными сущностями (лат.). См. прим.

590

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

вдруг появляется ощущение насыщенности: все иное есть
жажда и голод - или пресыщенность.

194
Сновидение. - Наши сновидения, если уж они в виде исклю­
чения удаются, оказываясь отшлифованными до блеска (а
обыкновенно сновидение - работа халтурщика), это цепоч­
ки символических сцен и картин, но не речь искусного рас­
сказчика; они описывают наши переживания, ожидания
или отношения с поэтической отвагой и точностью, - и по
утрам мы неизменно дивимся себе, вспоминая свои снови­
денья. Во сне мы издерживаем слишком много художниче­
ского огня - потому-то днем нам так часто его не хватает.

!95
Природа и наука. - Совсем так же, как в природе, в науке
сначала хорошо возделываются те местности, что похуже,
покаменистей - ведь как раз для этого примерно достаточно
средств молодой науки. Обработка местностей самых плодо­
родных предполагает хорошо сформировавшуюся, огром­
ную силу методов, полученные отдельные результаты и орга­
низованное войско рабочих, прекрасно обученных рабо­
чих; все это образуется лишь на поздних ступенях. - Часто
нетерпение и честолюбие слишком рано набрасываются
на эти самые плодородные местности; но тогда результаты
бывают равны нулю. В природе такого рода попытки кон­
чились бы тем, что колонисты стали бы умирать с голоду.

ig6
Жить в простоте. - Вести простой образ жизни нынче труд­
но: для этого требуется куда больше раздумий и изобрета­
тельности, чем те, которыми располагают даже люди весь­
ма толковые. Самые честные из них скажут, пожалуй, разве
что: «У меня нет времени размышлять об этом так долго.

2. Странник и его тень

591

Простой образ жизни для меня - цель слишком уж высокая;
я лучше подожду, пока его не найдут люди помудрее меня».

197
Горные пики и зубцы. - В общем хозяйстве человечества важ­
ную роль играют меньшая плодовитость, частое безбрачие
и вообще половая холодность высочайших и наиболее раз­
витых умов, а также относящихся к ним классов; в крайней
точке умственного развития весьма велика опасность нерв­
ного потомства, разум это познает и делает выводы: такие
люди суть горные пики человечества - и они не вправе за­
канчиваться зубцами.

ι98
Никакая природа не делает скачков. - Как бы далеко ни шел
человек вперед в своем развитии, создавая видимость пере­
скакивания из одной противоположности в другую, при
более точном Наблюдении все же обнаруживаются места
скрепления там, где новое здание выросло из старого. Вот
задача всякого биографа: он должен мыслить о жизни со­
гласно ее основному закону, гласящему, что никакая при­
рода не делает скачков.

199
Хотя и чисто. - Если человек одевается в хорошо отстиран­
ные лохмотья, он одевается, правда, чисто, но все-таки в
лохмотья.

200

Речь одинокого. - В виде награды за пресыщение, отвраще­
ние, скуку, которые невольно несет с собою одиночество
без друзей, книг, обязанностей и страстей, человеку на какие-

592

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

нибудь четверть часа достается иногда полное погружение
в себя и в природу. Кто надежно отгородился от скуки, тот
отгородился и от самого себя: ему никогда не напиться креп­
чайшим живительным напитком из собственного глубочай­
шего родника.

201

Ложная слава. - Ненавижу те мнимые красоты природы,
которые на самом деле что-то значат лишь благодаря по­
знаниям, главным образом в географии, но сами по себе
мало что дают чувству, жаждущему красоты: так, к примеру,
вид на Монблан со стороны Женевы - нечто незначитель­
ное без спешащего на помощь энтузиазма, порожденного
знанием; все горы там, что поближе, выглядят живописней
и выразительней, - но они «далеко не так высоки», как, что­
бы ослабить впечатление от них, спешит добавить это аб­
сурдное знание. Зрение противоречит тут знанию: и разве
оно может по-настоящему наслаждаться, противореча!

202

Путешествующиеради развлечения. - Они, как животные, ка­
рабкаются на гору, в глупости и поту; им позабыли сказать,
что по дороге встречаются красивые виды.

203

Слишком много и слишком мало. - Все люди теперь слишком
много переживают и слишком мало передумывают: они стра­
дают от волчьего голода и от переедания зараз, а потому
постоянно худеют, сколько бы ни съедали. - Кто в наши
дни говорит: «Я ничего не пережил», слывет дураком.

2. Странник и его тень

593

204

Конец и цель. - Не всякий конец - это цель. Конец мелодии
- это не ее цель, и тем не менее: если мелодия не дошла до
конца, то она не достигла и своей цели. Парабола.

205

Безразличие великих природных явлений. - Безразличие вели­
ких природных явлений (в горах, на море, в лесу и пустыне)
нам нравится, но лишь ненадолго: вскоре мы начинаем ис­
пытывать раздражение. «Неужто все эти явления не хотят
нам ничего сказать? Неужто мы для них не существуем?» И
у нас появляется чувство crimen laesae majestatis humanae1.

206

Забвение замыслов. - Путешествуя, люди обычно забывают
о конечном пункте поездки. Почти всякую профессию из­
бирают как средство достижения какой-то цели; такова она
и вначале, но затем превращается в самоцель. Забвение за­
мыслов - глупость, которую совершают чаще всего.

207

Солнечная орбита идеи. - Когда идея только восходит над
горизонтом, душа обычно еще холодна к ней. И лишь восхо­
дя выше, идея постепенно начинает излучать все больше
тепла, а наивысшего жара достигает (то есть оказывает наи­
более сильное влияние), когда вера в идею уже снова падает.

2о8

Чем можно настроить всех против себя. - Если в наши дни ктото отважится сказать: «Кто не со мной, тот против меня»,
j оскорбления человеческого величия (лат.).

594

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

то все немедленно ополчатся против него. - Такое чувство
делает честь нашей эпохе.

год
Стыдиться своего богатства. - Наша эпоха мирится лишь с
одним-единственным видом богачей - с теми, что стыдят­
ся своего богатства. Если о ком-то говорят: «Он очень бо­
гат», то немедленно испытываешь при этом такое же чув­
ство, как при виде какой-нибудь отвратительно раздувшей­
ся болезни, ожирения или водянки: приходится насиль­
ственно призывать себя к гуманности, чтобы в общении с
ним такой богач не заметил, что вызывает наше отвраще­
ние. А уж если он кичится своим богатством, то к нашему
чувству примешивается чуть ли не сострадательное изумле­
ние по поводу столь высокой степени человеческого безрас­
судства, так что хочется воздеть руки к небу и воскликнуть:
«Несчастный калека, обремененный непосильной ношей,
закованный сотнею цепей, которому каждый час приносит
или вот-вот принесет что-то неприятное, в руках и ногах
которого любое событие, случившееся в одной из двадцати
стран, отзывается дрожью, неужто ты можешь заставить
нас поверить, что чувствуешь себя в своем положении хо­
рошо! Как только ты появляешься в обществе, мы сразу
понимаем: для тебя это - все равно что пройти через строй
под взглядами, выражающими лишь ледяную ненависть,
назойливость или молчаливую издевку. Пусть ты получаешь
свои деньги легче, чем другие, - но это деньги излишние,
они доставляют тебе мало радости, и уж во всяком случае
сохранить все свои деньги тебе сейчас куда тяжелее, чем пре­
жде было их добыть. Ты постоянно страдаешь, потому что
постоянно тратишь. И если в тебя вливают все новую, ис­
кусственную кровь, то это тебе не помогает: ведь сидящие
у тебя на загривке кровососы, неизменно сидящие там, при­
чиняют тебе боли не меньше! - Но будем справедливы: тебе
трудно и, наверное, невозможно нгбыть богатым - ты вы­
нужден сохранять свое богатство, вынужден постоянно при­
умножать его, наследственная склонность твоей природы
для тебя - ярмо; но поэтому не обманывай нас, а честно и

2. Странник и его тень

595

открыто стыдись ярма, которое на себе несешь, ведь в глу­
бине своей души ты устал и больше не хочешь его нести.
Такой стыд - не позор».

210

Необузданность в высокомерии. - Некоторые люди настолько
высокомерны, что не умеют иначе хвалить что-то ценное,
которому выражают публичное восхищение, чем изобра­
жая его первым шагом, переходом к самим себе.

211

На почве позора. - Человек, который стремится отнять у лю­
дей какое-либо представление, обычно не довольствуется
его опровержением и изгнанием сидящего в нем червя не­
логичности: нет, он, убив червя, еще и швыряет яблоко в
грязь, чтобы сделать его непривлекательным для людей и
внушить им отвращение к нему. Действуя так, он думает,
будто нашел способ сделать невозможным столь обычное
«воскресение на третий день» опровергнутых представле­
ний. - Но он заблуждается, ведь плодовое семя представ­
ления быстро выпускает новые ростки как раз на почве по­
зора, посреди нечистот. - Следовательно: надо отнюдь не
глумиться над тем, что хочешь окончательно искоренить,
не осквернять его, а с уважением класть его налед, принимая
во внимание, что представления очень упорно цепляются
за жизнь. Здесь нужно действовать согласно максиме: «Одно
опровержение - это вообще не опровержение».

212

Жребий нравственности. - Когда несвобода умов слабеет, то,
несомненно, слабеет и их нравственность (наследствен­
ный, традиционный, инстинктивный образ действий, осно­
ванный на нравственных чувствах), - но не отдельные добро­
детели (умеренность, справедливость, спокойствие): ведь

596

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

наибольшая свобода сознающего себя ума прямо-таки не­
произвольно подводит его к ним, а уж тогда объясняет ему
и то, что они полезны.

213

Фанатик недоверия и его ручательство. - Старик: Ты замахнул­
ся на неслыханное - хочешь поучать людей в целом? А в
чем твое ручательство? - Пиррот Вот в чем: я буду предо­
стерегать людей от себя самого, я буду публично призна­
ваться во всех пороках своей природы и на глазах у всех
разоблачать свои опрометчивые выводы, противоречия и
глупости. Не слушайте меня, скажу я им, пока я не сравня­
юсь с самым ничтожным из вас, пока не стану даже более
ничтожным, чем он; отвергайте истину, насколько можете,
из отвращения к ее заступнику. Я буду вашим соблазнителем
и обманщиком, если вы увидите во мне хоть что-нибудь до­
стойное почтения и уважения. - Старик: Ты обещаешь слиш­
ком много; не вынести тебе такое бремя. - Пиррон: Тогда я
скажу людям и об этом - что я слишком слаб и не смогу сдер­
жать своих обещаний. Чем менее я буду достойным в их
глазах, тем большее недоверие у них будет вызывать исти­
на, выходящая из моих уст. - Старик: Так ты хочешь сделать­
ся проповедником недоверия к собственной истине? - Пир­
рот Да, недоверия, какого еще и на свете не бывало, недове­
рия ко всему и вся. Это единственный путь к истине. Пра­
вый глаз пусть не верит левому, а свет пусть некоторое время
зовется тьмою: вот тот путь, которым вы должны идти. Не
думайте, что он приведет вас к плодовым деревьям и пре­
красным пастбищам. Мелкие затвердевшие зернышки - вот
что вы на нем найдете: это и есть истины - десятками лет
вам придется пригоршнями глотать ложь, чтобы не умереть
с голоду, хотя вам и будет известно, что это ложь. Но те
зернышки будут посеяны и посажены, и может быть, может
быть, однажды наступит день жатвы: обещать, что он на­
ступит, не посмеет никто, кроме фанатиков. - Старик:. Друг
мой, да ты и сам говоришь, как фанатик! - Пиррот Ты прав!
Я не собираюсь верить ни одному слову. - Старик: Тогда
придется тебе молчать. - Пиррон: Я скажу людям, что дол-

2. Странник и его тень

597

жен молчать и чтобы они не доверяли моему молчанию.
- Старик: Так, значит, ты отказываешься от своего намере­
ния? - Пиррон: Напротив - ты только что показал мне во­
рота, через которые мне надо пройти. - Старик: Не знаю,
понимаем ли мы еще друг друга вполне... - Пиррон: Веро­
ятно, нет. - Старик: Да ты сам-то понимаешь себя вполне?
- Пиррон отворачивается и смеется. - Старик: Ах, дружище,
молчать и смеяться - вот теперь и вся твоя философия? Пиррон: Да и не самая скверная. -

214

Европейские книги. - Читая Монтеня, Ларошфуко, Лабрюйера, Фонтенеля (особенно его dialogues des morts1), Вовенарга, Шамфора, оказываешься ближе к античности, чем
при чтении любой группы из шести писателей других на­
родов. Благодаря первым шести воскрес дух последних сто­
летий до нашей эры - они образуют важное звено в великой
и еще не прерванной цепи Возрождения. Их книги возвы­
шаются над перипетиями национальных вкусов и оттенков
философии, которыми сейчас обыкновенно переливается
и обязана переливаться каждая книга, чтобы получить из­
вестность: они содержат в себе больше подлинных мыслей,
чем все книги немецких философов, вместе взятые, - это
мысли того рода, которые порождают другие мысли и ко­
торые... я стесняюсь сформулировать до конца; достаточно
того, что они кажутся мне авторами, писавшими ни для де­
тей, ни для мечтательных идеалистов, ни для девственниц,
ни для христиан, ни для немцев, ни для... я снова стесняюсь
завершить мой список. - Но чтобы высказать похвалу яс­
нее: если бы эти книги были написаны по-гречески, их по­
няли бы и греки. А многое ли вообще смог бы понять даже
какой-нибудь Платон из сочинений наших лучших немец­
ких мыслителей, к примеру, Гёте, Шопенгауэра? Не говоря
уж об отвращении, которое внушил бы ему их стиль, его
неясность, преувеличенность, а иногда и пересушенность
- пороки, которыми последние страдают меньше, чем кто
ι

«Dialogues des Morts» («Диалоги мертвых»), 1683.

598

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

бы то ни был из немцев, и все-таки еще слишком много (Гёте
как мыслитель обнимал облака больше, чем нужно, а Шо­
пенгауэр почти неизменно бродит среди метафор вещей,
а не среди самих вещей, что не проходит ему безнаказан­
но). - Зато какая ясность и искусная определенность у тех
французов! Их искусство одобрили бы даже греки с самым
тонким слухом, а кое-чему восхитились и преклонились бы
перед ним - французскому стилистическому остроумию:
такое они очень ценили, не будучи, правда, особенно силь­
ны в нем.

215

Мода и модное. - Всюду, где еще в ходу невежество, неопрят­
ность, суеверие, где плохо с путями сообщения, где жалкое
сельское хозяйство, а клир могуществен, все еще есть место
национальным костюмам Зато там, где есть признаки про­
тивоположного, царит мода. Значит, моду можно найти ря­
дом с добродетелями современной Европы: так разве может
она быть их теневой стороной? - Прежде всего, мужская
одежда, если она модная, уже не национальная, говорит о
том, кто ее носит, что европеец не хочет бросаться в глаза
ни как отдельная личность, ни как представитель сословия ИЛИ
народа, что он вменил себе в обязанность намеренное ослаб­
ление этих видов тщеславия; затем - что он трудолюбив и
не тратит много времени на одежду и прихорашивание, а
на все драгоценное и роскошное в ткани и драпировке смо­
трит как на помеху работе; наконец, что его костюм указы­
вает на профессии, больше связанные с ученостью и умом,
как на такие, к которым он в качестве европейца ближе
всего или хотел бы быть как можно ближе: а вот сквозь еще
носимые национальные костюмы разбойник, пастух или
солдат проглядывают как занятия самые желательные и за­
дающие тон. В рамках этого общего характера мужской мо­
ды встречаются и те мелкие отклонения, которые произ­
водит на свет тщеславие молодых людей, щеголей и без­
дельников больших городов, то есть тех, что еще не созрели
в качестве европейцев. - Европейские женщины еще куда менее
зрелы, а потому и отклонения у них куда более заметны: они

2. Странник и его тень

599

тоже избегают всего национального, они ненавидят, если
по платью их опознают как немок, француженок, русских,
но им очень хочется бросаться в глаза в качестве отдельных
личностей; и никто в их представлении, глядя только на
их одежду, не смеет сомневаться в их принадлежности к
уважаемым общественным классам (к «хорошему», «лучше­
му» обществу или к «большому свету»), причем они желают
подчеркнуть эту сторону тем более пристрастно, чем менее
принадлежат к тем классам или совсем к ним не принад­
лежат. Но главным образом молодые женщины не хотят
носить то, что носят женщины постарше, поскольку дума­
ют, будто их станут меньше ценить, подозревая, что они
старше; а те, что постарше, в свой черед, хотят, одеваясь,
как молодые, продлить обман, насколько могут так одевать­
ся, - такое соперничество постоянно порождает времен­
ную моду, подчеркивающую настоящую молодость совер­
шенно недвусмысленно и неподдельно. Если юные искусни­
цы какое-то время поупражняют свою изобретательность
в такого рода разоблачениях юности или, чтобы уж сказать
всю правду: если когда-нибудь они обратятся к изобрета­
тельности старых придворных культур, равно как и еще
существующих наций и всей одевающейся земли вообще,
соединив для демонстрации красивой плоти, скажем, ис­
панцев, турок и древних греков, то в конце концов все сно­
ва будут обнаруживать, что не там искали свою выгоду и
что производить на мужчин наиболее выгодное впечатле­
ние куда лучше, играя в прятки красивой плоти, а не чест­
но обнажая ее почти полностью или наполовину. Вот тутто
колесо вкуса и тщеславия вдруг опять начнет крутиться в
обратном направлении: те молодые женщины, что постар­
ше, почувствуют себя хозяйками положения, и соперниче­
ство самых миловидных и самых нелепых созданий разго­
рится сызнова. Но чем большей будет душевная зрелость жен­
щин, чем меньше они будут признавать первенство незре­
лых возрастов, как делали это прежде, тем меньшими будут
и отклонения в их одежде, тем проще их уборы: о них по
справедливости надо судить не по античным образцам, то
есть гало меркам одеяний жительниц средиземноморских
побережий, а учитывая климатические условия средней и
северной Европы, иными словами, тех мест, которые сей-

боо

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

час стали самыми родными для умственного и изобретаю­
щего формы гения Европы. - В целом, следовательно, харак­
терным признаком моды и модного будет как раз не изменчи­
вость, поскольку именно перемены суть нечто отсталое,
отличающее еще незрелых мужчин и женщин Европы, - а
отказ от национального, сословного и индивидуального
тщеславия. Соответственно похвально (поскольку бережет
силы и время), что отдельные города и местности в Европе
думают и изобретают в области модной одежды за все осталь­
ные, если принять во внимание, что обычно чувством фор­
мы наделен не каждый: да и не такое уж это на самом деле
большое честолюбие, если, к примеру, Париж - до тех пор,
пока еще существуют отклонения в моде, - претендует на
место единственного изобретателя и новатора в этой сфе­
ре. Если какой-нибудь немец, принимающий в штыки по­
добные притязания какого-нибудь французского города,
захочет одеваться иначе, скажем, так, как Альбрехт Дюрер,
то пусть поразмыслит о том, что в таком случае у него будет
такой костюм, какие немцы в прежние времена носили, но
не сами их придумали, - наряд, характерный только для
немцев, не существовал никогда, кстати, пусть он посмот­
рит, как выглядит в этом костюме и гармонирует ли с Дюреровым одеянием совершенно современное лицо со всей
письменностью черт и складок, оставленной на нем девят­
надцатым столетием. - Тут, где понятия «современный» и
«европейский» почти равнозначны, под Европою понима­
ется куда большее пространство, чем географическая Ев­
ропа, занимающая маленький полуостров Азии: в особен­
ности сюда относится Америка - в той мере, в какой она
является дочерней страной именно нашей культуры. С дру­
гой стороны, далеко не вся Европа подпадает под понятие
«европейская культура», а лишь те народы и части народов,
общее прошлое которых восходит к греко-римской антич­
ности, иудаизму и христианству.

2l6

«Немецкая добродетель». - Невозможно отрицать, что с конца
прошлого столетия по Европе побежал ток нравственного

2. Странник и его тень

6οι

пробуждения. Лишь тогда добродетель снова заговорила в
полный голос; она научилась находить непринужденные
жесты, соответствующие возвышенным и умиленным со­
стояниям души, она перестала стыдиться себя и стала вы­
думывать для самовозвеличения философские теории и
поэмы. Если поискать источники этого тока, то, во-первых,
можно обнаружить Руссо - но Руссо мифического, которо­
го сочинили, исходя из впечатления от его произведений
(так и хочется сказать: его мифически истолкованных про­
изведений) да из указаний, оставленных им самим (он и
его публика постоянно работали над этой идеальною фигу­
рой). Другой источник заключен в том воскрешении стои­
чески-величественного римского духа, благодаря которому
французы достойнейшим образом продолжили дело Ренес­
санса. От воспроизведения античных форм они с отмен­
ным успехом перешли к воспроизведению античных харак­
теров, навсегда сохранив за собой право на высшие поче­
сти как народ, давший современному человечеству пока
что лучшие книги и лучших людей. Как этот двойной обра­
зец для подражания - мифический Руссо и вновь проснув­
шийся римский дух - воздействовал на более слабых со­
седей, особенно хорошо видно на примере Германии: она
вследствие своего нового и совсем непривычного для нее
порыва к серьезности и величию волеизъявления и мораль­
ной автономии в конце концов сама же изумилась своей
новой добродетели и пустила гулять по миру понятие «не­
мецкая добродетель», так, словно ничего более исконного,
коренного, нежели эта ее добродетель, и быть не могло.
Первые великие мужи, которые усвоили тот исходивший
от французов импульс к величию и осознанности нравст­
венного волеизъявления, были честнее и не забывали о бла­
годарности. Морализм Канта - откуда он взялся? Он дает
это понять все снова и снова: из Руссо и возрожденного
стоического Рима. Морализм Шиллера: тот же источник,
то же восславление источника. Морализм Бетховена в зву­
ках: это вечная хвалебная песнь Руссо, античным францу­
зам и Шиллеру. И лишь «немецкий юноша» забыл о благо­
дарности, в то время как немцы склонили свой слух к про­
поведникам франкофобии: это тот немецкий юноша, ко­
торый временно вышел на первый план с большей самоуве-

бог

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

ренностью, чем считается дозволенным у других юношей.
Если бы он чуял, от каких отцов явился на свет, то по праву
мог бы думать о близости Шиллера, Фихте и Шлейермахера:
но дедов своих ему пришлось бы искать в Париже, в Жене­
ве, и было большой наивностью верить в то, во что верил
он: что добродетель родилась не более чем за тридцать лет
до того. Тогда-то немцы и приучились ожидать, что под сло­
вом «немецкий» как-то так, кстати, подразумевается заодно
и добродетель, - и не разучились этому вполне вплоть до
сего дня. - Попутно замечу, что последствиями вышеназ­
ванного нравственного пробуждения для познания мораль­
ных явлений, как нетрудно догадаться, были только ущерб
и регресс. Что такое вся немецкая философия морали на­
чиная с Канта со всеми ее французскими, английскими и
итальянскими отрогами и отростками? Наполовину теоло­
гическое покушение на Гельвеция, отказ от завоеванных с
таким длительным упорством перспектив или указующих
знаков верного пути, которые тот в конце; концов так удач­
но выразил и свел воедино. Из всех хороших моралистов
и хороших людей 1ельвеций в Германии вплоть до наших
дней подвергается самой суровой брани.

217

Классическое и романтическое. - Умы, настроенные как клас­
сически, так и романтически, какими оба эти типа все еще
существуют, носятся со своей химерой будущего: но первые
выражают в ней силу своей эпохи, а вторые - ее слабость.

218

Машина как наставница. - Машины учат своим примером
тому, как людям взаимодействовать в больших скоплениях,
во время тех акций, когда каждый должен делать только
какое-то свое дело: они служат образцами партийной орга­
низации и ведения войны. Зато они не учат суверенности
индивида: из множества они делают одну машину, а из каж­
дого индивида - орудие для достижения одной цели. Наи-

2. Странник и его тень

603

более общее воздействие машин - внушать пользу центра­
лизации.

2ig

Без прочных корней. - Мы любим жить в маленьких городах;
но время от времени именно они гонят нас в самую дикую,
незнакомую природу: это бывает, когда те однажды снова
становятся слишком хорошо знакомыми. В конце концов
мы возвращаемся в большой город, чтобы снова отдохнуть
от этой природы. Сделав несколько глотков, мы догадываем­
ся, что там, на дне его чаши, - и круговорот, начавшийся с
маленького города, возвращается к своей исходной точке. Вот так живут современные люди, которые во всем чересчур
основательны, чтобы быть оседлыми, как люди других эпох.

220

Реакция на машинную культуру. - Машина, сама продукт на­
пряженнейшей интеллектуальной работы, почти всегда за­
ставляет обслуживающего ее человека работать низшими,
бездумными силами души. Она освобождает неимоверные
силы вообще, силы, которые иначе оставались бы втуне,
- это верно; но она не дает стимулов к развитию, к совер­
шенствованию, к превращению человека в художника. Она
заставляет его работать, и работать монотонно, - но это вы­
зывает у него стойкую ответную реакцию, отчаянную скуку
души, внушающую жажду разнообразного досуга.

221

Опасность Просвещения. - Все полубезумное, лицедейское,
зверски-жестокое, сладострастное, а особенно сентимен­
тальное, самоопьяняющееся, что в совокупности составля­
ет подлинно революционную субстанцию и что перед револю­
цией воплотилось в Руссо, - весь этот характерный тип с
подлым энтузиазмом принял на свою фанатичную голову

6о4

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

еще и Просвещение, так что благодаря ему эта голова начала
испускать как бы блеск просветленности: Просвещение,
по своей сути столь чуждое этому характеру и, взятое от­
дельно, само по себе, подобно солнечному свету тихо про­
ходило бы сквозь облака, долгое время довольствуясь лишь
преобразованием отдельных личностей; заодно оно преоб­
разовывало бы нравы и институты целых народов, но толь­
ко очень постепенно. Теперь же, будучи привязано к харак­
теру, полному насилия и буйства, Просвещение и само сде­
лалось насильственным и буйным. Потому-то и исходящая
от него опасность стала чуть ли не большей, чем исходящая
от него же и доставшаяся великому революционному дви­
жению польза, состоящая в освобождении и освещении.
Кто это понимает, тот поймет и то, от какой смеси его следу­
ет отделить, от какого загрязнения очистить, чтобы потом,
приняв его в собственную душу, продолжить дело Просвещения
и задним числом удушить революцию в колыбели, сделать
ее небывшей.

222

Страсть в Средние века. - Средневековье - эпоха сильнейших
страстей. Ни античность, ни современность не знают тако­
го расширения души: никогда ее пространство^^ было таким
емким, никогда она не измерялась столь большими мерами.
Физическая первобытная телесность варварских народов
- и потусторонний, бдительный, ярко сияющий взгляд адеп­
тов христианских мистерий, нечто младенческое - и в то
же самое время перезрелое, старчески-утомленное, грубость
хищника - и умственная изнеженность, утонченность позд­
ней античности: все это тогда нередко соединялось в одной
и той же личности. Потому-то, если уж эту личность охва­
тывала страсть, то излияние чувства было мощнее, его во­
доворот - бурнее, а низвержение - глубже, чем когда-либо.
- Нам, современным людям, впору быть довольными по­
терей, которую мы понесли в этой области.

2. Странник и его тень

605

223

Грабить и копить. - Успешно развиваются все умственные
течения, вследствие которых великие могут надеяться гра­
бить, а малые - копить. Поэтому, например, имела успех
немецкая Реформация.

224

Веселые сердца. - Когда хотя бы издали намекали на хмель,
опьянение и какой-нибудь зловонный вид нечистот, сердца
немцев прежних времен веселились; в остальное время они
были удрученными, тут же на свой лад испытывали заду­
шевное понимание.

225

Эти развратные Афины. - Даже когда на рыбном рынке Афин
появились свои мыслители и поэты, греческий разврат все
равно выглядел более идиллическим и утонченным, чем
разврат римский или немецкий в любую эпоху. Голос Ювенала прозвучал бы там, как глухая труба: ответом ему был
бы вежливый, почти детский смех.

226

Сообразительность греков. - Поскольку желание победить и
выделиться - неискоренимое природное качество челове­
ка, более древнее и исконное, чем почтение и радость ра­
венства, то греческое государство санкционировало гим­
настические и мусические соревнования для равных, то
есть обозначило границы арены, где тот первый инстинкт
мог находить себе разрядку, не угрожая политическому по­
рядку. С окончательным упадком гимнастических и мусических соревнований непорядок и разложение затронули
и греческое государство.

боб

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

227

«Вечно живущий Эпикур». - Эпикур жил во все времена и все
еще живет, оставаясь неизвестным тем, что называли и на­
зывают себя эпикурейцами, и не пользуясь признанием у
философов. Да он и сам позабыл, как его зовут: это была
самая тяжкая ноша, какую он когда-либо с себя сваливал.

228

Стиль превосходства. - Студенческий немецкий язык, мане­
ра выражаться, свойственная немецким студентам, заро­
дились среди тех студентов, которые не учатся; эти пыта­
ются добиться своего рода превосходства над своими более
серьезными товарищами, показывая всю маскарадность
образованности, благовоспитанности, учености, порядка,
умеренности и всегда произнося слова из этих сфер так же,
как это делают более успешные и ученые, но с вызовом в
глазах и сопроводительной гримасой. На таком языке пре­
восходства - единственном, что есть в Германии оригиналь­
ного, - нынче бессознательно заговорили и государствен­
ные деятели, газетные критики: это беспрестанное ирони­
ческое цитирование, беспокойная, задиристая стрельба
глазами направо и налево, это немецкий язык кавычек и
гримас.

229

Зарытые в землю. - Мы отступаем в неизвестность: но не по
причине личного недовольства чем-нибудь, как если бы нас
не удовлетворяли современные политические и социаль­
ные условия, а потому что своим отступлением хотим сбе­
речь и скопить силы, которые когда-нибудь позже будут по­
зарез нужны культуре, и нужны тем больше, чем больше
это настоящее является этим настоящим и как таковое вы­
полняет свою задачу. Мы образуем капитал и хотим надежно
его вложить: но, как и в любую эпоху повышенного риска,
делаем это, зарывая его в землю.

2. Странник и его тень

6о7

23°

Тираны в сфере ума. - Всякого, кто в наше время совершенно
воплощал бы собою какое-нибудь одно моральное качество,
как это делают герои Теофраста и Мольера, сочли бы боль­
ным и говорили бы, что у него «навязчивая идея». Если бы
мы могли погостить в Афинах третьего века, нам показа­
лось бы, что они населены идиотами. Теперь в каждой го­
лове царит демократия понятий - властвуют сразу многие.
а одно отдельно взятое понятие, которое захотело бы ца­
рить безраздельно, называется нынче, как уже сказано, «на­
вязчивой идеей». Это наша манера убивать тиранов - мы
отсылаем их в сумасшедший дом.

231

Самый опасный вид эмиграции. - В России существует эми­
грация интеллигенции: люди едут за границу, чтобы читать
и писать там хорошие книги. Но этим они способствуют
тому, что их покинутая умом родина все больше превраща­
ется в разинутый зев Азии, жаждущий проглотить малень­
кую Европу.

232

Одураченные идеей государства. - Чуть ли не религиозная лю­
бовь к царю перешла у греков на полис, когда с царями бы­
ло покончено. А поскольку понятие переносит любовь луч­
ше, чем личность, и, главное, не так часто обижает любя­
щих, как это делают любимые люди (- ведь чем больше они
уверены в чужой любви к себе, тем, как правило, больше
наглеют, пока в конце концов не теряют право на любовь
и наступает настоящий разлад), то почитание полиса и го­
сударства было у них больше, чем их прежнее преклонение
перед монархом. Греки были в древней истории сильнее
других одурачены идеей государства- в новой истории эту роль
играют другие народы.

6о8

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
233

Не пренебрегать своим зрением. - Нельзя ли доказать, что каж­
дые десять лет у образованных классов Англии, читающих
«Тайме», ухудшается зрение?

234

Большие дела и большая вера. - Один вершил большие дела, а
второй питал большую веру в эти дела. Они были нераз­
лучны: но первый явно полностью зависел от второго.

235
Общительный. - «Мне от себя нету прока», - сказал один
человек, чтобы объяснить свою тягу к обществу. «У обще­
ства желудок крепче моего - он меня переваривает».

236

Смыкание глаз ума. - Если человек привык размышлять о
совершенных поступках и поднаторел в этом, то, совершая
сами поступки (будь то даже просто писание письма или
еда и питье), нужно закрывать глаза ума. Мало того, в раз­
говоре с человеком посредственным нужно уметь думать с
закрытыми глазами мышления - как раз для того, чтобы
спуститься до посредственного мышления и понять его.
Это смыкание глаз - акт, который можно почувствовать и
выполнить волевымусилием.

237

Самая страшная месть. - Если хочешь сполна отомститьевоему врагу, то жди до тех пор, пока твои руки не наполнятся
истинами и законными правами, - тогда ты сможешь хлад­
нокровно пустить их против него в ход, и мщение станет

2. Странник и его тень

бод

равнозначно правосудию. Это самый страшный вид мести,
потому что над нею нет никакой инстанции, к которой мож­
но было бы апеллировать. Так Вольтер отомстил Пирону
- пятью строками, в которых вынесен приговор всей его
жизни, творчеству и устремлениям: и сколько было в них
слов, столько было и истин; так он же отомстил Фридриху
Великому (в одном письме к нему из Фернея).

238
Налог па роскошь, - Люди покупают в лавках необходимое и
насущное и вынуждены переплачивать, потому что платят
заодно и за то, что хотя и выставлено на продажу, но по­
купается редко: это предметы роскоши, товары для люби­
телей. Так роскошь облагает постоянным налогом просто­
го человека, который вообще-то без нее обходится.

239
Почему еще есть нищие. - Если бы милостыню подавали толь­
ко из сострадания, все нищие умерли бы с голоду.

240

Почему еще есть нищие. - Самую щедрую милостыню раздает
трусость.

241

Как мыслители используют разговор. - Можно многое услы­
шать, не вслушиваясь, - если умеешь хорошо видеть, но на
время терять из виду самого себя. Но люди не умеют ис­
пользовать разговор; слишком много внимания они тратят
на то, что говорят сами и чем хотят возразить, в то время
как настоящий слушатель нередко довольствуется тем, что­
бы ответить скупо, сказав что-нибудь вообще в виде дани

6ίο

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

вежливости, но удержать в чуткой памяти все, что произнес
другой, вместе с его манерой интонировать и жестикули­
ровать, с тем, как он это произнес. - В обычном разговоре
каждый мнит ведущим себя, как если бы два корабля, плы­
вя рядом и то и дело слегка сталкиваясь бортами, просто­
душно полагали бы, что сосед плывет следом или даже та­
щится за ним на буксире.

242

Искусство извиняться, - Когда кто-то перед нами извиняется,
он должен делать это очень хорошо: иначе у нас появляет­
ся соблазн считать виноватыми себя и испытывать непри­
ятные чувства.

243

Неловкость в общении, - Корабль твоих мыслей сидит в воде
слишком глубоко, чтобы ты мог на нем плавать по водам
этих дружелюбных, порядочных, предупредительных лю­
дей. Там слишком много мелей и песчаных банок: тебе при­
шлось бы крутиться и вертеться, постоянно смущаясь, а те
тоже сразу же смутились бы - из-за твоего смущения, при­
чин которого они никак не могли бы понять.

244

Лиса из лис, - Настоящая лиса называет кислым не только
тот виноград, которого не может достать, но и тот, кото­
рый достает из-под носа у других.

245
В самом тесном общении. - Как бы тесно ни были люди связа­
ны друг с другом, а все равно в их общем горизонте останут­
ся все четыре стороны света, и подчас они это чувствуют.

2. Странник и его тень

6и

246

Молчать из отвращения. - Вот кто-то как мыслитель и чело­
век претерпевает глубокие и болезненные изменения, а по­
том публично в этом признается. А слушатели ничего не
замечают! Думают, будто он ничуть не изменился! - Это
обычное зрелище у иных писателей уже вызывало отвра­
щение: они слишком высоко оценили человеческую разум­
ность и, поняв свою ошибку, дали обет молчания.

247

Серьезность в делах. - Для иных богатых и знатных людей
дела - своего рода отдых от слишком долгой и вошедшей в
привычку праздности: потому-то они и относятся к делам
так серьезно и со страстью, как другие люди - к своим ред­
ким часам досуга и любимых занятий.

248
Двойной смысл взгляда. - Как бывает, что на воды у твоих ног
внезапно набегает чешуйчатая рябь, так и в человеческом
взгляде встречается такая внезапная зыбкость и двусмыс­
ленность, замечая которые, спрашиваешь себя: что это ужас? улыбка? или то и другое вместе?

249
Позитивное и негативное. - Этому мыслителю не нужны ни­
чьи возражения: для такого дела ему достаточно самого себя.

250

Месть пустых сетей. - Надо быть осторожным со всеми людь­
ми, которыми владеет горькое чувство рыбака, после труд­
ного дня возвращающегося домой с пустыми сетями.

6i2

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
25*

Не заявлять о своих правах. - Проявлять свою власть - это
стоит труда и требует отваги. Поэтому многие люди не заяв­
ляют о своих совершенно законных правах, ведь эти права
- своего рода власть, а они слишком ленивы или трусливы,
чтобы пустить ее в ход. Добродетели, прикрывающие этот
порок, называются снисходительностью и терпимостью.

252

Светочи. - В обществе не было бы солнечного света, если
бы его не приносили прирожденные подлизы, я имею в
виду так называемых угодников.

253
Всего милосерднее. - Только что снискав себе почет и немно­
го поев, человек бывает всего милосерднее.

254
К свету. - Люди теснятся к свету не для того, чтобы лучше
видеть, а чтобы ярче сиять. - Перед кем они сияют, того и
считают светом.

255
Ипохондрики. - Ипохондрик - это человек, у которого как
раз достаточно ума и желания пускать его в ход, чтобы глу­
боко вникать в свои страдания, свои потери, свои ошибки:
но лужок, на котором он кормится, слишком мал; он объ­
едает на нем всю траву, так что в конце концов вынужден
искать отдельные стебельки. Тогда он превращается в за­
вистника и скрягу - и становится совершенно невыносим.

2. Странник и его тень

6i3

256
Возмещение. - 1есиод советует сразу, как только у нас появ­
ляется возможность, вдоволь и как можно обильней отда­
ривать соседа, выручившего нас из беды. Тогда сосед очень
доволен - ведь единожды проявленная доброта приносит
ему проценты; доволен и тот, кто отдаривает, поскольку
как даритель небольшим избытком выкупает небольшое
унижение от единожды принятой посторонней помощи.

*57
Тоньше, чем нужно. - Мы проявляем куда более тонкую на­
блюдательность относительно того, замечают ли другие
наши слабости, чем относительно слабостей этих других:
отсюда следует, что она тоньше, чем нужно.

258
Светящаяся тень. - Совсем рядом с людьми, темными, как
ночь, почти всегда находится, словно привязанная к ним,
светлая душа. Она - как бы негативная тень, которую те
отбрасывают.

259
Можно ли не мстить за себя?- Существует так много утон­
ченных видов мести, что человек, у которого есть повод к
мщению, может, в сущности, делать что угодно или не де­
лать ничего: все равно спустя какое-то время все сойдутся
в мнении, что он за себя отомстил. Стало быть, вряд ли че­
ловек волен не мстить за себя: он даже не смеет сказать,
что не хочет этого, ведь пренебрежение к мести истолкуют
и почувствуют как некую утонченную, весьма чувствитель­
ную месть. - Откуда следует, что не стоит делать ничего
сверх необходимого —

614

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

гбо
Заблуждение почитателей, - Каждый думает, будто выражает
мыслителю приятное для него почтение, показывая, как
самостоятельно пришел к точно такой же мысли и даже к
точно такому же ее выражению; и все же, выслушивая подоб­
ные сообщения, мыслители редко приходят в восхищение,
зато часто начинают испытывать недоверие к собственной
мысли и ее выражению: про себя они решаются их пере­
смотреть. - Если хочешь выразить кому-нибудь свое почте­
ние, надо удерживаться от выражений единомыслия: они
ставят на один уровень. - Во множестве случаев дело при­
стойного поведения в обществе выслушать мнение так, как
будто оно не совпадает с нашим собственным, мало того,
как будто оно выходит за пределы нашего кругозора: к при­
меру, когда человек старый, бывалый вдруг в виде исключе­
ния раскрывает перед слушателями ларец своих познаний.

261

Письмо, - Письмо - это визит без приглашения, а почтальон
- посредник неучтивых набегов. Каждую неделю надо бы
один час уделять приему корреспонденции, а потом при­
нимать ванну.

262

Предвзятый. - Некто сказал: «У меня предвзятое отношение
к себе с самого детства: поэтому в любом порицании я вижу
что-то верное, а в любой похвале - что-то глупое. Похвалы
я обычно ценю слишком мало, а порицания - слишком вы­
соко».

263

Путь к равенству. - Несколько часов восхождения в горы
- и вот уже негодяй и святой становятся довольно похожими

2. Странник и его тень

6i5

друг на друга существами. Усталость - кратчайший путь к
равенству и братству, а сон наконец добавляет к ним свободу.

264

Клевета. - Если ты почувствуешь, что тебя касается по-насто­
ящему подлое подозрение, не ищи его источник у своих
честных и простодушных врагов; ведь если бы они наплели
о нас что-то подобное, то как наши враги не нашли бы себе
ни у кого веры. А вот те, которым мы долгое время при­
носили наибольшую пользу, но которые по какой-то при­
чине тайком могут быть уверены в том, что больше ничего
от нас не получат, - такие люди в состоянии пустить о нас
подлый слух: и им поверят, во-первых, потому что невоз­
можно представить себе, чтобы они причиняли вред самим
себе, а, значит, и выдумывать им о нас нечего; во-вторых,
потому что они знают нас лучше. - Человек, которого так
подло оклеветали, может утешиться, говоря себе: клевета
- это чужая болезнь, разразившаяся в моем теле; она до­
казывает, что общество - это единое (моральное) тело, так
что я могу опробовать на себелечение, которое должно пой­
ти впрок другим.

265
Царствие небесное детства. - Блаженное состояние детей точно такой же миф, как и блаженство гиперборейцев, о
котором рассказывали греки. Если на земле вообще есть
блаженство, думали они, то уж, конечно, где-то как можно
дальше от нас, где-то там, на краю земли. Точно так же дума­
ют и люди постарше: если уж человек вообще может быть
счастлив, то уж, конечно, в возрасте, как можно более дале­
ком от нашего, у самого порога жизни. Кое для кого из людей
величайшее счастье, которого он может сподобиться, - вид
детей сквозь покрывало этого мифа: он сам доходит тогда
до преддверия царствия небесного, говоря: «пустите детей
приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Божие». Миф о царствии небесном детей в ходу повсюду, где в ны­
нешнем мире есть место сентиментальности.

6ι6

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
266

Нетерпеливые. - Именно растущие не хотят роста: они для
этого слишком нетерпеливы. Подростки не хотят ждать
момента, когда, после долгих занятий, страданий и лише­
ний, их картина людей и вещей достигнет полноты; поэтому
они принимают на веру какую-нибудь другую, уже стоящую
наготове, напрашивающуюся, - как будто линии и краски
их картины должны быть даны им заранее; они бросаются
на грудь какому-нибудь философу или поэту, после чего вы­
нуждены долго отрабатывать барщину, изменяя себе. Тут
они многое усваивают, но часто забывают из-за этого самое
достойное изучения и познания - самих себя; на всю жизнь
они остаются приверженцами какой-нибудь партии. Ах, как
много скуки надо перетерпеть, как много пота пролить,
пока не найдешь свои краски, свою кисть, свой холст! - Да
и тогда ты еще далеко не мастер в искусстве своей жизни
- но по крайней мере уже хозяин в своей мастерской.

267

Воспитателей не бывает. - Человек мыслящий может гово­
рить только о самовоспитании. Воспитание молодежи со
стороны взрослых - либо эксперимент над кем-то еще не­
известным, непознаваемым, либо полное нивелирование,
предназначенное для того, чтобы приспособить новое су­
щество, каким бы оно ни было, к господствующим привыч­
кам и обычаям: стало быть, в том и другом случае нечто
недостойное мыслителя, творение родителей и учителей,
то, что один из отважно-честных мыслителей назвал nos
ennemis naturels1. - В один прекрасный день, когда, по обще­
му мнению, человек уже давно воспитан, он открывает самого
себя: тогда-то и начинается дело мыслителя, тогда-то и на­
стает пора звать его на помощь - не в качестве воспитателя,
а как воспитавшего себя человека, обладающего опытом.

ι

наших естественных врагов (фр.). См. прим.

2. Странник и его тень

617

268

Сострадание юности. - Нам бывает жалко, когда мы слышим,
что у одного юноши уже выпадают зубы, а другой слепнет.
А если бы мы знали обо всем необратимом и безнадежном
во всей его натуре - насколько же велико было бы тогда
наше сожаление! - Но отчего мы при этом, в сущности, стра­
даем} Оттого, что юность должна продолжать то, что мы
начали, а всякий вред и надлом ее сил, того и гляди, нанесет
ущерб нашему делу, которое вот-вот перейдет в ее руки. Это
сожаление о плохой гарантии нашему бессмертию: или,
если мы чувствуем себя лишь исполнителями миссии, воз­
ложенной на нас человечеством, сожаление о том, что эта
миссия перейдет в руки более слабые, чем наши.

269
Возрасты жизни. - Сравнение четырех времен года с четырь­
мя возрастами жизни - это достопочтенная глупость. Ника­
кому времени года не соответствуют ни первые, ни послед­
ние двадцать лет жизни - если, конечно, проводя такое
сравнение, не довольствоваться представлением о белизне
волос и снега и подобными играми красок. Первые двад­
цать лет - это подготовка к жизни вообще, ко всему году
жизни, своего рода затяжной новогодний праздник; а по­
следние двадцать лет оглядываются, осознают, приводят к
строю и гармонии все пережитое до сих пор: вот так же,
только в миниатюре, мы делаем в каждый новогодний празд­
ник с ушедшим годом. Но между ними и впрямь простира­
ется время, которое напрашивается на сравнение с време­
нами года: время между двадцатью и пятьюдесятью годами
(если вести счет целыми десятилетиями, хотя само собой
понятно, что каждый должен уточнить для себя эти грубые
рамки, сообразуясь со своим опытом). Эти три десятилетия
соответствуют трем временам года: лету, весне и осени зимы в человеческой жизни не бывает, если только не назы­
вать зимой, увы, нередко наступающие суровые, холодные,
одинокие, мало обещающие, бесплодные полосы болезни. Годы
от двадцатого до тридцатого: горячие, душные, грозовые,

6ι8

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

пышно произрастающие, утомляющие, годы, когда человек
восхваляет прожитый день, утирая со лба пот: годы, когда
работа кажется нам тяжелой, но такой нужной, - эти годы
от двадцати до тридцати суть лето жизни. Зато следующие
десять - это весна: воздух то слишком тепел, то слишком
холоден, постоянно движется и возбуждает, повсюду течет
сок, дружно растут листья, благоухают цветущие деревья
и кусты, много пленительных утр и ночей, работа, для кото­
рой нас пробуждают птичьи песни, настоящая работа по
душе, своего рода наслаждение собственным здоровьем,
усиленное предвкушающими надеждами. И, наконец, годы
от сорока до пятидесяти: таинственные, как все замершее;
подобные высокой и широкой горной равнине, по которой
гуляет свежий ветер; ясное безоблачное небо над нею, неиз­
менно глядящее с тою же кротостью весь день вплоть до но­
чи: время урожая и глубочайшего веселья - это осень жизни.

270

Женский ум в нынешнем обществе. - Как женщины нынче ду­
мают о мужском уме, можно судить по тому, что при всем
своем умении украшаться они думают сначала о чем угодно,
только не о том, чтобы специально подчеркнуть присут­
ствие ума в выражении своего лица или его отдельных чер­
тах: наоборот, они все это прячут, зато хорошо умеют при­
давать себе выражение жадной чувственности и глуповатости, к примеру, зачесывая волосы на лоб, - особенно если
этих качеств им не хватает. Их уверенность в том, что ум в
женщине отпугивает мужчин, доходит до того, что они са­
ми предпочитают отрицать у себя остроту ума и нарочно
навлекать на себя славу недалеких; этим они, вероятно, пы­
таются сделать мужчин более доверчивыми: тогда вокруг
них словно ширится мягкий приглашающий сумрак.

271

Величие и бренность. - Наблюдающего трогает до слез мечта­
тельно-блаженный взгляд, которым молодая красивая жена

2. Странник и его тень

6ig

смотрит на своего супруга. При этом его охватывает осен­
няя грусть - по поводу как величия, так и бренности чело­
веческого счастья.

272

Жертвенность. - Иные женщины обладают intelletto del sacrifizio1 и не рады жизни, если супруг не хочет приносить
их в жертву: ведь тогда они не знают, что делать со своим
разумом, - и неожиданно из жертвенного животного пре­
вращаются в жреца, творящего жертвы.

273

Неженское. - «Глупа, как мужчина», говорят женщины; «трус­
лив, как баба», говорят мужчины. Глупость в женщине - не­
женское качество.

274

Мужской и женский темпераменты и смертность. - У мужско­
го пола темперамент хуже, чем у женского, - это следует из
того, что дети мужского пола больше подвержены смерт­
ности, чем дети женского пола, очевидно, потому, что они
с большей легкостью «выходят из себя»: их необузданность
и неуживчивость обостряют любой недуг, и он становится
смертельным для них.

275
Эпоха циклопических построек. - Европа неудержимо демо­
кратизируется, и кто этому противится, все равно использу­
ет здесь те самые средства, которые каждому предоставила
лишь идея демократии, делая такие средства даже более
ι разум (душевный склад) жертвы (um.). См. прим.

бго

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

удобными и сильными: а самые заклятые враги демократии
(то есть революционные умы), кажется, существуют только
для того, чтобы страхом, который они внушают, все бы­
стрее подгонять различные партии вперед по пути демокра­
тии. Да и впрямь можно струхнуть перед теми, кто теперь
сознательно и честно готовит такое будущее: есть в их ли­
цах что-то безотрадное и однообразное и, кажется, даже
их мозг занесен серой пылью. И все же может случиться,
что потомки когда-нибудь посмеются над этими нашими
страхами, думая о демократической работе ряда поколений
примерно так же, как мы - о строительстве каменных дамб
и оборонительных стен, - как о деятельности, которая не­
избежно оставляет на одеждах и лицах много пыли и неми­
нуемо делает немного тупоумными и самих рабочих; но кто
из-за этого захочет, чтобы такое дело осталось несделан­
ным? Кажется, что демократизация Европы - звено в цепи
тех чудовищных профилактических мероприятий, какие пред­
ставляет собою идея нового времени и какими мы отлича­
емся от средневековья. Вот и настала эпоха циклопических
построек! Наконец-то стал надежным фундамент для без­
опасного строительства будущего! Плодоносные поля куль­
туры впредь не могут быть смыты за одну ночь дикими и
бессмысленными горными потоками! Идет постройка ка­
менных дамб и оборонительных стен против варваров, про­
тив эпидемий, против телесного и умственного порабощения!
И все это поначалу понимается буквально и грубо, но малопомалу начинает пониматься во все более возвышенном и
духовном виде, так что все указанные здесь мероприятия
предстают глубокомысленными общими приготовлениями
наилучшего мастера садового искусства, который сможет
приступить к своей настоящей задаче лишь тогда, когда бу­
дут полностью решены те задачи! - Правда, при огромных
временных расстояниях, отделяющих тут средство от цели,
при отчаянном, неимоверном труде, напрягающем силы и
ум целых столетий, труде, нужном уже только для того, что­
бы создать или раздобыть каждое отдельное средство, нель­
зя предъявлять нынешним рабочим слишком суровых тре­
бований, если они во всеуслышание заявляют, что стена и
шпалеры уже и есть предел и последняя цель; ведь пока ни­
кто не видит садовника и плодовые деревья, ради которых
существуют эти шпалеры.

2. Странник и его тень

621

276

Право всеобщего голосования. - Народ не давал себе права на
всеобщее голосование: всюду, где оно действует, он его по­
лучил и принял на время. Но в любом случае у него есть
право отказаться от этого права, если оно не отвечает на­
деждам народа. Кажется, сейчас это всюду и происходит:
ведь когда при решении какого-нибудь вопроса, где оно при­
меняется, к избирательным урнам приходит едва две трети
имеющих право голоса, а иногда не является и простое
большинство голосующих, то это - вотум недоверия ко всей
системе голосования. - Тут надо судить даже еще намного
строже. Закон, гласящий, что простое большинство выно­
сит окончательное решение по вопросам общественного
блага, не может стоять на том же фундаменте, который бла­
годаря ему же еще только должен быть построен: он без­
условно нуждается в фундаменте более широком, а таким
фундаментом выступает полное единогласие. Всеобщее изби­
рательное право не может быть только выражением воли
простого большинства: изъявить свою волю должна вся стра­
на. Поэтому чтобы снова отказаться от него как негодного,
достаточно уже несогласия ничтожного меньшинства: и
как раз таким несогласием является неучастие в голосова­
нии, которое рушит всю систему голосования. «Абсолютное
вето» отдельного человека, или, чтобы уж не мелочиться,
вето нескольких тысяч человек нависает над этой систе­
мой, как непреклонность правосудия: пользуясь им, каж­
дый раз следует, в соответствии с долей голосующих от об­
щего числа избирателей, сперва доказать, что эта система
еще легитимна.

277

Скверная логика. - Как скверно люди пользуются логикой в
незнакомых им областях, даже если, будучи учеными, они
прекрасно освоились с нею в своей! Это просто позор! Вот
почему именно этой плохой логике принадлежит последнее
слово во всемирных процессах, в политике, во всем неожи­
данном и настоятельном, что приносит с собою почти каж-

622

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

дый день: ведь никто досконально не разбирается в том но­
вом, что появилось за ночь; все политические спекуляции,
даже если в них пускаются величайшие государственные
деятели, - не более чем импровизации на авось.

278
Предпосылки машинного века. - Пресса, машина, железные
дороги, телеграф - предпосылки, извлечь из которых вы­
воды на тысячу лет вперед еще никто не отваживался.

279
Тормоз для культуры. - Когда мы слышим, что там у мужчин
нет времени на продуктивные занятия; учения и парады
отнимают у них весь день, а остальное население должно
их кормить и одевать, их же костюмы крикливы, часто пес­
тры и нелепы; там признаются лишь немногие отличитель­
ные особенности, а люди подобны друг другу больше, чем
где-либо еще, либо же с ними обращаются как с подобными;
там требуют послушания и слушаются без рассуждений: от­
дают приказы, но как огня боятся убеждать; там немного
наказаний, но эти немногие суровы и быстро доходят до
последнего, самого страшного; величайшим преступлени­
ем там считается предательство, а критиковать недостатки
решаются только самые смелые; отдельные человеческие
жизни ценятся там дешево, а честолюбие нередко прини­
мает такие формы, что угрожает жизни; - тот, кто все это
услышит, тотчас скажет: «Это картина общества варварского,
находящегося в опасности». Возможно, кто-то добавит: «Тут
изображена Спарта»; но кто-нибудь призадумается и сдела­
ет ошибочный вывод, будто тут описана наша современная
армия, какой она существует посреди нашей культуры и об­
щества, имеющих другую природу, - как живой анахронизм,
как изображение варварского, находящегося в опасности
общества (которое уже упоминалось), как посмертное тво­
рение прошлого, способное послужить колесам настояще­
го лишь тормозом. - Между тем и тормоз для культуры бы-

2. Странник и его тень

623

вает в высшей степени необходим: а именно, когда все дело
слишком быстро катится под гору или, как, возможно, в
данном случае, слишком быстро идет в гору.

28о
Больше уважения к знающим!- При конкуренции труда и про­
давцов публика сделалась судьей над ремеслом: но у нее нет
строгой компетентности, и она судит по внешнему виду то­
варов. Следовательно, при господстве конкуренции будет
возрастать искусство видимости (и, возможно, вкуса), зато,
вероятно, упадет качество всех продуктов. Следовательно,
если только разум не упадет в цене, когда-нибудь такой кон­
куренции будет положен конец, а победу над нею одержит
какой-то новый принцип. О ремесле должен судить лишь
мастер-ремесленник, а публика должна зависеть от своей
веры в личность и честность того, кто выносит суждение.
Поэтому не должно быть никакой анонимной работы! По­
ручителем за нее должен быть как минимум какой-нибудь
знаток дела, и если имени производителя на товаре не бу­
дет или оно ни о чем не говорит публике, он должен в виде
залога ставить свое имя. Доступность продукта - еще одна
разновидность видимости и обмана для профанов, ведь
только долговечность решает, что вещь доступна - и насколь­
ко она доступна; но судить о ней трудно, а уж профану в
ремесле и подавно невозможно. - Итак: приоритет нынче
отдается тому, что бьет в глаза и стоит недорого, - а это,
естественно, продукты машинной работы. Зато машина со
своей стороны как причина величайшей скорости и небре­
жности изготовления благоприятствует самым продаваемым
товарам: в противном случае она не дала бы заметной при­
были; она употреблялась бы слишком мало и слишком часто
останавливалась бы. Но что будет самым продаваемым - об
этом, как уже сказано, судить публике: оно должно быть как
можно более обманчивым, то есть тем, что сначала кажет­
ся хорошим, а затем кажется и доступным. Стало быть, и в
сфере труда нашим лозунгом должно быть: «Больше уваже­
ния к знающим!»

624

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
28l

Опасность для монархов. - У демократии есть способ сделать
бессмысленной королевскую и императорскую власть без вся­
кого насилия, только с помощью постоянного законного
давления, - оно будет оказываться до тех пор, пока от этой
власти не останется нуль, или, возможно, если угодно, пока
она не будет иметь смысл любого нуля, который, сам по
себе будучи ничем, в десятки раз увеличивает число, если
подставить его к нему с правой стороны. Императорская
и королевская власть останется в таком случае роскошным
украшением на простом и функциональном одеянии демо­
кратии, красивым излишком, который она себе позволяет,
пережитком всего исторически достопочтенного убран­
ства праотцев, даже символом самой истории, - и это ее
уникальное положение окажется чем-то в высшей степени
действенным, если, как уже сказано, она не останется сама
по себе, а будет поставлена на правильное место. - Чтобы
избежать опасности такого обессмысливания, нынешние
короли прочно держатся зубами за свое положение военных
князей: а для этого им нужны войны, то есть исключитель­
ные условия, при которых не действует упомянутое мед­
ленное законное давление демократических властей.

282

Учителя - необходимое зло. - Между умами продуктивными и
голодными, воспринимающими должно быть как можно
меньше людей! Ведь посредники почти непроизвольно фаль­
сифицируют питание, которое передают: кроме того, за
свое посредничество они хотят слишком большого возна­
граждения для себя, и этот излишек, стало быть, отнимается
у оригинальных, продуктивных умов, а заключается он в
интересе, восхищении, времени, деньгах и прочем. - Итак:
учителей надо считать на худой конец необходимым злом,
точь-в-точь как торговцев: злом, которое следует уменьшать,
насколько возможно! - И если главная причина нынешнего
бедственного состояния Германии состоит, видимо, в том,
что слишком многие живут и хотят жить хорошо торговлей
(то есть стремятся насколько возможно снизить цену для

2. Странник и его тень

625

производителя и насколько возможно увеличить ее для по­
требителя, чтобы извлечь прибыль от как можно большего
ущерба для обоих), то главную причину бедственного со­
стояния в сфере интеллекта, безусловно, можно усматри­
вать в преизбытке учителей: из-за него-то они и учат так
мало и так плохо.
283

Налог па уважение. - Людям, которых мы лично знаем и ува­
жаем, будь то врачи, художники, ремесленники, которые
делают какую-то работу для нас, мы охотно платим так мно­
го, как только можем, а нередко даже больше, чем можем:
зато людям неизвестным - так мало, как только получится.
Тут идет борьба, в которой каждый борется и заставляет
бороться с собой за пядь земли. Когда для пас работают зна­
комые, в их работе есть что-то неоплатное- чувство и изо­
бретательность, вложенные в нее ради пас. и нам кажется,
что мы не можем выразить свое признание этого иначе,
чем своего рода самопожертвованием с нашей стороны. Самый большой налог - это налог па уважение. Чем больше
воцаряется конкуренция и люди покупают у незнакомых,
работают для незнакомых, тем этот налог ниже, - а ведь
именно он-то и является показателем высокого уровня, на
котором общаются человеческие души.

284
Средство для достижения подлинного мира. - Ни одно прави­
тельство нынче не признается, что содержит армию, чтобы
удовлетворять свои случайные завоевательские прихоти;
оно хочет показать, что армия нужна ему для обороны. В
качестве адвоката оно призывает мораль, которая санкци­
онирует самооборону. Но это означает: себе мы приписы­
ваем нравственность, а соседу - безнравственность, потому
что его нужно представить охочим до нападений и завоева­
ний, в то время как нашему государству неминуемо прихо­
дится думать о средствах самообороны; кроме того, мы,
объясняя, почему нам нужно войско, объявляем его, точно

бгб

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

так же, как и наше государство, отрицающего наступатель­
ную политику и в свой черед содержащего армию якобы
только в оборонительных целях, лицемером и коварным
преступником, который спит и во сне видит, как бы напасть
на невинную и неловкую жертву без всяких сражений. Вот
так нынче все государства и противостоят друг другу: они
предполагают плохой образ мыслей у соседа и хороший - у
себя. Но такая предпосылка бесчеловечна, она так же плоха,
как война, и даже еще хуже: мало того, в своей основе она
- уже призыв к войне и ее причина, ведь, как говорилось
выше, она приписывает соседу безнравственность, а по­
тому, видимо, провоцирует враждебное к нему умонастро­
ение и враждебность на деле. От доктрины армии как сред­
ства самообороны необходимо отречься так же основатель­
но, как и от завоевательских поползновений. И, возможно,
придет когда-нибудь великий день, когда народ, отличив­
шийся в войнах и победах, в самой эффективной постанов­
ке военного дела и военной науки и привыкший приносить
всему этому самые тяжелые жертвы, по собственной воле
воскликнет: «Мы ломаем свой меч!» - и вся его военная орга­
низация рухнет до последних оснований. Добровольно ли­
шиться обороны, быв самой обороноспособной нацией, и сделать
это совершенно сознательно- вот средство для достижения
подлинного мира, который неизменно должен зиждиться на
мирном образе мыслей: в то время как так называемый во­
оруженный мир, который теперь популярен во всех стра­
нах, есть образ мыслей раздора, не доверяющий ни себе,
ни соседям и не кладущий оружия и из ненависти, и из стра­
ха. Лучше погибнуть, чем ненавидеть и бояться, и вдвойне
лучше погибнуть, чем заставлять ненавидеть и бояться себя, когда-нибудь это должно стать даже самым категоричным
правилом для каждого общества, обладающего государст­
вом! - У наших народных избранников, как известно, не
хватает времени на раздумья о природе человека: иначе
они поняли бы, что трудятся напрасно, когда трудятся над
«постепенным снижением бремени вооружений». Наобо­
рот: лишь когда такого рода нужда обостряется до предела,
ближе всего становится и своего рода Бог - только он и
может тут помочь. Знамя войны может быть уничтожено
лишь одним махом, ударом молнии: но молнии, как вам из­
вестно, падают из облаков - и с вышины. -

2. Странник и его тень

627

285
Компенсируется ли собствентюсть справедливостью. - Когда люди

начинают остро переживать несправедливость, порожда­
емую собственностью - а стрелка великих часов регулярно
возвращается на то же место, - то говорят о двух способах
помочь этой беде: это, во-первых, равное распределение
собственности и, во-вторых, упразднение частной собствен­
ности и ее обобществление. Последнее средство особенно
по нраву нашим социалистам, которые никак не могут про­
стить одному древнему иудею слов «не укради». Согласно
их учению, седьмой закон, наоборот, должен звучать так:
«не обладай». - Попытки воспользоваться первым рецептом
часто предпринимались в старые времена - правда, всегда
только в миниатюре, но зато так неудачно, что и мы можем
извлечь из этого поучительные выводы. Легко сказать «рав­
ные земельные наделы»; но сколько ожесточенности по­
рождают необходимые для этого разделы и межевания, по­
теря издавна почитавшегося владения, сколько священных
чувств получают при этом жестокие раны и приносятся в
жертву! Перекапывая межевые камни, люди перекапывают
и нравственность. И, опять-таки, сколько новой ожесточен­
ности среди новых владельцев, сколько ревности и косых
взглядов, ведь двух по-настоящему равных наделов не бы­
вает, а если бы и были, то человеческая зависть к соседу не
поверила бы в их равенство. А ведь как долго сохранялось
это отравленное уже в корне и нездоровое равенство! На
протяжении немногих поколений в одном месте один на­
дел, переходя по наследству, приходился на пять человек,
в другом - пять наделов на одного: а в случае, если благода­
ря жестким законам о наследовании таких неполадок уда­
валось избежать, хозяева равных земельных наделов хотя
и встречались, но между ними были бедные и недовольные,
у которых не было ничего, кроме зависти к родственникам
и соседям, а также страстного желания перевернуть поря :
док вещей. - А если, следуя второму рецепту, обобществить
частную собственность, превратив отдельного человека
всего лишь во временного арендатора, то пахотная земля
пропадет вообще. Ведь ко всему, чем человек владеет лишь
на время, он относится без заботы и самоотдачи, он обра-

6г8

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

щается с такой собственностью эксплуататорски, как хищ­
ник или как безалаберный мот. Если Платон думает, будто
корысть исчезнет вместе с собственностью, то ему надо
возразить, что после упразднения корысти у человека в лю­
бом случае не останется и его четырех кардинальных до­
бродетелей, и приходится сказать: самая страшная чума не
нанесла бы человечеству такого вреда, как тот, что в один
прекрасный день причинило бы ему исчезновение тщесла­
вия. Без тщеславия и эгоизма - чем были бы человеческие
добродетели? Это прозрачный намек на то, что последние
- лишь имена и маски первых. Платонов утопический основ­
ной мотив, на который все еще продолжают петь нынеш­
ние социалисты, зиждется на недостаточном знании челове­
ка: ему не хватало знания истории моральных чувств, пони­
мания происхождения хороших, полезных качеств чело­
веческой души. Добро и зло представлялись ему, как и всей
древности, наподобие черного и белого, то есть он верил
в радикальное отличие добрых и злых людей, хороших и
плохих качеств. - Чтобы внушить на будущее больше дове­
рия к собственности, чтобы сделать ее более нравственной,
нужно дать возможность приобретать небольшой достаток
путем труда, но препятствовать быстрому обогащению без
усилий; нужно забрать все виды транспорта и торговли,
благоприятствующие накоплению большого достатка, а это
значит, главным образом - торговлю деньгами, из рук част­
ных собственников и частных обществ, и считать угрозой
обществу как чрезмерно имущих, так и неимущих.

286
Стоимость труда. - Если определять стоимость труда, исхо­
дя из того, сколько на него затрачено времени, прилежа­
ния, добросовестности или небрежности, упорства, наход­
чивости или лености, честности или показного усердия,
то найденная стоимость никогда не будет справедливой; ведь
на чашу весов нужно поставить всю личность человека, а
это невозможно. Тут вполне уместно сказать «не судите».
Но ведь оценкой труда недовольны те, чье требование спра­
ведливости мы слышим сегодня. Размышляя дальше, мы

2. Странник и его тень

629

обнаружим, что ни один человек не несет ответственности
за свой продукт - свой труд: стало быть, отсюда никак не
следует и заслуга, а всякий труд хорош или плох настолько,
насколько и должен быть при таком-то или таком-то соот­
ношении сил и слабостей, знаний и потребностей. Рабочий
не выбирает, работать ли ему и если работать, то как. Высо­
кая оценка труда создана лишь более широким и более узким
пониманием пользы. То, что мы нынче называем справедли­
востью, в этой области весьма уместно как хорошо усовер­
шенствованная полезность, не только учитывающая момент
и эксплуатирующая обстоятельства, но думающая и об устой­
чивости всех условий, а потому имеющая в виду и благо ра­
бочих, их телесную и душевную удовлетворенность, - с тем,
чтобы они и их потомки хорошо работали и на наших по­
томков, оставаясь надежными на время, превышающее срок
одной человеческой жизни. Эксплуатациярабочих, как сей­
час понимают, была глупостью, хищническим отношением
за счет будущего, угрозой обществу. Теперь уже дело чуть
ли не дошло до войны: и во всяком случае издержки на под­
держание мира, на заключение соглашений и достижение
доверия отныне будут очень велики, поскольку была очень
велика и длилась очень долго глупость эксплуататоров.

287
Об изучении общества как тела. - Для тех, кто сейчас в Европе,
а особенно в Германии, хочет изучать экономику и полити­
ку, самое скверное состоит в том, что фактические условия
иллюстрируют не правила, а исключения или переходные^ на­
чальные стадии. Поэтому нужно сначала научиться закры­
вать глаза на фактическое положение вещей и, к примеру,
направлять взгляд вдаль, на Северную Америку, туда, где
еще можно видеть своими глазами и застать на месте на­
чальные и нормальные движения общественного тела, если
будет на то желание, - в то время как в Германии для этого
потребуются трудные исторические разыскания или, как
уже упоминалось, бинокль.

630

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
г88

В каком смысле машина унижает. - Машина безлична, она
лишает труд чести, того индивидуально удачного и ошибочногОу что присуще любому ручному труду, то есть заключен­
ной в нем капли человечности. Прежде любая покупка ре­
месленных товаров была отличием изготовивших их ремес­
ленников, знаками которых мы себя окружали: домашняя
утварь и одежда становились поэтому символическим вы­
ражением взаимного уважения и личной связи - а нынче
мы живем, сдается, исключительно в условиях анонимного
и безличного рабства. - Не следует платить слишком до­
рого за облегчение труда.

28 9
Карантин на столетия. - Демократические институты - это
карантины против старой чумы тиранических влечений:
в качестве таковых они чрезвычайно полезны и чрезвы­
чайно скучны.

2до

Самый опасный из сторонников. - Самый опасный из сторон­
ников - тот, отпадение которого проведет к гибели всей
партии: иными словами, это наилучший сторонник.

2gi

Судьба и желудок. - Одним бутербродом больше или меньше
в желудке жокея - и, бывает, от этого зависят результаты
скачки и ставок, то есть счастье или несчастье для тысяч
людей. - Покуда судьбы народов зависят от дипломатов,
желудки дипломатов всегда будут предметом патриотиче­
ских забот. Quousque tandem1 ι Доколе же (лат.) - См.: Цицерон. Против Катилины, Ι, ι.

2. Странник и его тень

631

292
Победа демократии. - В наши дни все политические силы
пытаются эксплуатировать страх перед социализмом, что­
бы укрепить собственные позиции. Но длительную выгоду
отсюда извлекает все же только демократия: ведь все партии
вынуждены сейчас льстить «народу», предоставляя ему вся­
ческие льготы и свободы, благодаря чему он в конце концов
сделается всемогущим. Народ как нельзя более далек от со­
циализма как учения об изменении условий приобретения
собственности: а если только он когда-нибудь подавляю­
щим большинством голосов в своих парламентах получит
инструмент для завинчивания налоговых гаек, то с помо­
щью прогрессивного налога набросится на верхушку капи­
талистов, купцов и биржевиков и действительно постепен­
но создаст среднее сословие, которое сможет забыть о со­
циализме, как о побежденной болезни. - Практическим
результатом этой распространяющейся демократизации
будет прежде всего союз европейских народов, в котором
каждый отдельный народ получит границы, соответствую­
щие географической целесообразности, и будет иметь по­
ложение кантона с его особыми правами: а с исторически­
ми воспоминаниями прежних народов при этом будут счи­
таться очень мало, поскольку пиетет по отношению к ним
мало-помалу будет до основания искоренен при господстве
демократического принципа с его страстью к нововведени­
ям и экспериментам. Исправления границ, которые окажут­
ся при этом необходимыми, будут проводиться так, чтобы
идти на пользу больших кантонов и одновременно на поль­
зу всего союза, а не ради памяти о какой-нибудь седой стари­
не. Найти основания для таких исправлений будет задачей
будущих дипломатов, которые в то же время должны быть
исследователями культуры, агрономами, экспертами в об­
ласти сообщений и опираться не на армии, а на причины
и соображения пользы. Лишь тогда внешняя политика будет
неразрывно связана с внутренней: в то время как сейчас по­
следняя все еще поспевает вслед за своей гордой повели­
тельницей, собирая в жалкую корзинку отдельные колосья,
оставшиеся после жатвы первой.

632

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

293

Цель и средство при демократии. - Демократия стремится соз­
дать игарантировать независимость для как можно большего
количества человек - независимость мнений, образа жизни
и заработка. Для этого ей необходимо отказать в полити­
ческом праве голоса как неимущим, так и сверхбогатым,
этим двум незаконным классам людей, над устранением ко­
торых она должна постоянно работать, поскольку они все
снова ставят под вопрос решение ее задачи. Равным обра­
зом она должна препятствовать всему, что, как кажется,
нацелено на организацию партий. Ведь три великих врага
независимости в указанном тройном значении суть неиму­
щие, богачи и партии. - Я говорю о демократии будущего.
То, что называется так уже сейчас, отличается от более ста­
рых государственных форм лишь тем, что едет с новыми
лошадьми: улицы все еще старые, и колеса тоже еще старые.
- Действительно ли опасность для народного блага умень­
шилась при езде на таких экипажах?

294
Благоразумие и успех. - Благоразумие, великое качество, в
сущности, добродетель всех добродетелей, их прабабка и
царица, в обычной жизни отнюдь не всегда пользуется успе­
хом, и жених, который домогался бы этой добродетели лишь
ради успеха, почувствовал бы себя обманутым. А люди прак­
тические считают его подозрительным и путают с ковар­
ством и ханжеской хитростью: а тот, кому благоразумия,
напротив, явно не хватает - человек, который без раздумий
берется за дело да и промахивается, - пользуется славой
честного, надежного малого. Стало быть, практические лю­
ди не любят благоразумных, считая, что те представляют
для них опасность. С другой стороны, благоразумных часто
воспринимают как людей боязливых, робких, педантичных
- непрактичные сибариты находят их как раз неприятны­
ми, поскольку те не живут, подобно им самим, на авось, не
думая о своем поведении и об обязанностях: благоразумные
появляются в среде непрактичных как их воплощенная со-

2. Странник и его тень

633

весть, и ясный день при виде первых меркнет в глазах вто­
рых. И когда успех и любовь окружающих обходят благо­
разумных людей стороной, они всегда могут говорить себе
в утешение: «Такие уж высокие налоги приходится мне пла­
тить за обладание самым ценным благом среди людей - но
дело того стоит!»

295
Et in Arcadia ego1. - Я глядел вниз, поверх волнующихся скла­
док холмов, на молочно-зеленое озеро, сквозь пихты и мрач­
ные от старости ели: всевозможного вида обломки скал во­
круг меня, пестреющая цветами и травами земля. Стадо
двигалось передо мной, растягиваясь и рассыпаясь; отдель­
ные коровы и их группы подальше, в резком свете вечерней
зари, рядом с хвойником; другие ближе, темнее; всё - в спо­
койствии и вечерней сытости. Часы показывали половину
шестого. Бык стада вошел в белопенный ручей и медленно
двинулся по его бурному току, противясь и поддаваясь: так
он, видно, доставлял себе какое-то яростное удовольствие.
Пастухами были два спаленных солнцем создания с Бергамских Альп: девочка одета почти так же, как мальчик. Сле­
ва стены скал и снежные поля над широкими полосами леса,
справа два чудовищных обледенелых зубца, высоко надо
мною, плывущих в дымке солнечного воздуха, - все велико,
тихо и светло. Вся эта красота вызывала дрожь и немое бла­
гоговение перед моментом своего откровения; невольно,
так, будто нет ничего более естественного, мысленно ви­
дишь в этом чистом, четком мире света (в котором нет ни­
какого томления, ожидания, где не надо глядеть ни в про­
шлое, ни в будущее) греческих героев; тут нужно ощущать
ту же атмосферу, что ощущал Пуссен, ощущать как его уче­
ник, - героическую и в то же время идиллическую. - Вот
так некоторые люди и жили, так они постоянно вчувствова­
лись в мир, а мир вчувствовали в себя, и был среди них один
из величайших людей, открывший героико-идиллический
вид философствования: Эпикур.
ι И я был в Аркадии (лат.). См. прим.

634

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
296

Считать и измерять. - Видеть сразу много вещей, соотно­
сить их друг с другом, подводить им общий баланс и быстро
извлекать из них вывод, достаточно надежно высчитывая
их конечный итог, - такое умение составляет решающее
качество великих политиков, полководцев, купцов: корот­
ко говоря, это умение быстро считать в уме. Видеть пред
собой одно дело, находить в нем единственный мотив своих
поступков и судью всех остальных - это решающее качество
героев, равно как и фанатиков; иными словами, это сно­
ровка в измерении одною меркой.

297
Не смотреть не вовремя. - Пока что-то переживаешь, надо
полностью отдаваться переживанию, закрывая глаза, то
есть не быть внутри переживания еще и наблюдателем. Ведь
это нарушит хорошее пищеварение переживания, и вместо
мудрости ты получишь только индижестию.

298
Из практики мудрецов. - Чтобы стать мудрым, нужно наме­
ренно VIRTU на некоторые переживания, иначе говоря, бро­
саться им в пасть. Разумеется, это куда как опасно; иные
«мудрецы» оказывались при этом съеденными.

299
Умственное переутомление. - Бывает, мы проявляем к людям
равнодушие и холодность, что воспринимается как жесто­
кость, как изъян характера, но часто оказывается только
результатом умственного переутомления: из-за него нам
безразличны или противны и другие, и мы сами.

2. Странник и его тень

635

Зоо

«Одно только нужно». - Если ты умен, для тебя важно только
одно: сохранять веселие души. - Эх, добавил некто, если
ты умен, то лучше всего тебе быть мудрым.

301

Проявление любви. - Некто сказал: «Я никогда не размышлял
глубоко о двух людях: и это говорит о моей любви к ним».

3°2

Как люди пытаются исправлять плохие аргументы. - Иные
подбрасывают вслед своим плохим аргументам частицы
своей личности, словно благодаря этому те пойдут более
верным путем, превратившись в аргументы прямые и хо­
рошие: совсем как игроки в кегли, которые, бросив шар,
стараются подправить его траекторию, жестикулируя и раз­
махивая руками.

ЗОЗ

Законность. - Мало быть образцовым человеком в отноше­
нии прав и собственности, к примеру, если мальчишка не
крадет фрукты в чужом саду, а взрослый не бегает по неко­
шеным лугам, - чтобы привести здесь мелочи, которые,
как известно, дают лучшие демонстрации образцовости
этого рода, чем вещи более важные. Этого мало: тогда чело­
век - все еще «юридическое лицо», обладающее той степе­
нью нравственности, на какую способно даже «общество»,
то есть сбитая воедино людская куча.

34

Человек! - Что такое тщеславие самого тщеславного че­
ловека в сравнении с тщеславием самого скромного, ког-

636

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

да он чувствует себя «человеком» посреди природы и об­
щества!

35
Самонужнейшая гимнастика. - Способность быть себе хозяи­
ном в больших делах дробится и исчезает, если человеку не
хватает ее в малых. Каждый день испорчен и грозит порчей
следующему, если хотя бы раз в день не отказываешь себе
в какой-нибудь мелочи: такая гимнастика необходима, если
хочешь доставлять себе удовольствие быть себе хозяином.

Зоб
Способность терять себя. - Как только ты себя нашел, нужно
научиться время от времени себя терять- а потом находить
снова: если, конечно, ты человек мыслящий. Ведь такому
вредно навсегда быть привязанным к одной и той же лич­
ности.

37
Когда необходимо расставаться. - Надо уметь хотя бы на вре­
мя расставаться с тем, что ты хочешь познать и измерить.
Лишь отойдя от города, ты увидишь, насколько его башни
возвышаются над домами.

Зо8
В полдень. - Странная мания покоя, которая может длиться
месяцы и годы, в полдень жизни овладевает тем, кому было
даровано ее кипучее и бурное утро. Вокруг него ширится
тишина, голоса звучат глухо, все глуше; отвесные лучи солн­
ца падают на него. На укромной лесной лужайке он видит
спящего великого Пана; все вещи природы заснули вместе
с ним, храня на лицах выражение вечности, - так ему кажет-

2. Странник и его тень

637

ся. Он ничего не хочет, он ни о чем не заботится, сердце
его замерло, и только глаза его живут - это смерть с неспя­
щими глазами. Тогда человек видит много такого, чего пре­
жде не видел, и на все, что он видит, наброшена сеть из
света, под которой оно словно погребено. Он ощущает при
этом счастье, но счастье это тяжелое-тяжелое. - Тут, нако­
нец, деревья начинает шевелить ветер, полдень минует,
жизнь снова становится для него привлекательной, жизнь
с незрячими глазами, а за нею шумно несется ее свита: же­
лания, обман, забвение, наслаждение, уничтожение, тле­
ние. И вот уж наступает вечер, еще более кипучий и бур­
ный, чем утро. - Длительные состояния познания кажутся
человеку подлинно деятельному почти жуткими и болез­
ненными, но никак не неприятными.

309
Остерегаться своего портретиста. - Большому живописцу,
схватившему и изобразившему в портрете лицо и глаза чело­
века в их наивысшей выразительности, в жизни, позднее,
этот же человек почти всегда представляется всего лишь
карикатурой.

ЗЮ

Два основных закона новой жизни. - Первый основной закон: сле­
дует ориентировать жизнь на самое надежное, доказуемое,
а не на самое отдаленное, неопределенное, расплывающееся
облаками на горизонте, как делалось прежде. Второй основной
закон: прежде чем наладить свою жизнь, придав ей оконча­
тельное направление, необходимо установить градацию бли­
жайшего и близкого, надежного и менее надежного.

З11
Опасная возбудимость. - Люди одаренные, но вялые, всегда
кажутся несколько возбужденными, увидев, что кто-то из
их друзей справился с порядочной работой. У них пробуж-

638

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

дается ревность, они стыдятся своей лености - или, наобо­
рот, боятся, что человек деятельный теперь станет пре­
зирать их еще больше, чем всегда. В таком настроении они
критикуют их новую работу - и критика их превращается
в месть, к величайшему изумлению ее автора.

312

Разрушение иллюзий. - Иллюзии - конечно, удовольствия доро­
гостоящие: но разрушение иллюзий - вещь еще более дорого­
стоящая, если смотреть на него как на удовольствие, кото­
рым оно, несомненно, для некоторых людей и является.

3*3

Монолитность мудрого. - У коров бывает иногда выражение
удивления, застывшего на пути к вопросу. А в глазах разума
более высокого можно увидеть сплошное nil admirari1, по­
хожее на монолитность безоблачного неба.

34
Быть больным не слишком долго. - Избегайте слишком долго
быть больными: ведь зрителям скоро надоест отдавать свой
обычный долг - проявлять сострадание, потому что долго
поддерживать в себе это состояние стоит им слишком боль­
ших усилий; потом они просто начнут презирать ваш ха­
рактер, сделав вывод: «Вы заслуживаете того, чтобы быть
больными, и нам больше не нужно носиться вокруг вас со
своим состраданием».

3*5
Совет энтузиастам. - Кому по нраву увлекаться и с легко­
стью возноситься к небесам, тот должен остерегаться чеI ничему не удивляться (лат.) - См.: Гораций. Послания. I, 6, ι.

2. Странник и его тень

639

ресчур отяжелеть, то есть, к примеру, слишком много учить­
ся и особенно наполнять себя наукой. Наука делает ум не­
поворотливым - мотайте на ус, энтузиасты!

3i6
Заставать себя врасплох. - Кто хочет видеть, каков он на самом
деле, должен научиться заставать себя врасплох- с факелом
в руке. Ведь с умственным началом в человеке дело обстоит
так же, как и с телесным: тот, кто привык смотреться в зер­
кало, постоянно забывает о своем безобразии, и только жи­
вописец способен вернуть ему эту память. Но он привыкает
и к портрету, забывая о своем безобразии еще раз. - Тут дей­
ствует общий закон: человек не переносит неизменного без­
образия, разве только на мгновение; он забывает о нем или
отрицает в каждом случае. - Моралистам следует улавли­
вать это мгновение, чтобы успеть преподнести свои истины.

317
Мнения и рыбьи - Своими мнениями человек владеет так же,
как владеет рыбами, - если, конечно, у него есть рыбный
пруд. Достаточно пойти ловить рыбу и действовать удачно
- и получишь свою рыбу, свои мнения. Я говорю здесь о жи­
вых мнениях, о живой рыбе. Другие люди довольствуются
посещением музея ископаемых - и соответственно, в своей
голове, «убеждениями». -

3ι8

Признаки свободы и неволи. - Удовлетворять свои насущные
потребности самому, насколько можешь, пускай и не до кон­
ца, - это путь к свободе ума и личности. Если ты допускаешь,
чтобы множество твоих потребностей, в том числе и не
насущных, удовлетворяли другие, и притом так хорошо,
как только возможно, - то это заводит тебя в неволю. Софист
Гиппий, который сам добыл, сам изготовил все, что носил

640

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

и на себе, и в себе, именно поэтому шел по пути к высо­
чайшей свободе ума и личности. И не нужно, чтобы все бы­
ло сработано одинаково хорошо и совершенно: гордость
уж как-нибудь залатает прорехи.

319
Вера в себя. - В наше время люди не доверяют всякому, кто
верит в себя; в иные времена было достаточно заставить
поверить в себя других. Рецепт получения веры сейчас гла­
сит: «Не щади себя! Если хочешь, чтобы твое мнение яви­
лось другим в свете достоверности, сначала подожги свою
хижину!»

320

Богаче и беднее зараз. - Я знаю одного человека, который с
детства привык хорошо думать о человеческом уме, то есть
о подлинном интересе людей к умственным предметам, о
бескорыстном предпочтении, отдаваемом ими тому, что
они познали как истину, и ему подобном, но о своем собст­
венном уме (логическом мышлении, памяти, присутствии
духа, фантазии) имевшего скромное, даже низкое мнение.
Он ничего о себе не воображал, сравнивая себя с другими.
Но вот с течением времени он был вынужден переучивать­
ся в этом отношении - сначала один раз, а потом постоян­
но; можно было бы подумать, к своей величайшей радости
и удовлетворению. Что-то подобное у него и впрямь было;
но, как он однажды сказал, «сюда примешивалась горечь
самого горького сорта, какой я не знал во всю мою преж­
нюю жизнь: ведь с тех пор как я начал более справедливо
судить об умственных потребностях людей и своих собст­
венных, мой ум стал казаться мне мало пригодным; не ду­
маю, что способен сделать с его помощью что-то хорошее,
поскольку ум других людей не может его воспринять: сей­
час я постоянно вижу перед собою ужасающую пропасть
между людьми щедрыми на помощь и нуждающимися в по­
мощи. Потому-то и мучает меня необходимость скрывать

2. Странник и его тень

641

свой ум и наслаждаться им в одиночку, насколько им можно
наслаждаться. Но блаженнее давать, нежели принимать: и
что такое самый богатый в одиночестве пустыни!»

321

Как следует атаковать. - Основания, на которых держится
вера или неверие во что-то, сильны настолько, насколько
возможно, у очень и очень немногих людей вообще. Обычно,
чтобы потрясти какую-либо веру, отнюдь не требуется сразу
прибегать к тяжелым наступательным орудиям; многим до­
статочно атаковать, произведя не слишком большой шум,
нередко просто хлопушкой. В обхождении с людьми очень
тщеславными бывает довольно сделать мину, выражающую
самую ожесточенную атаку: они видят, что к ним относятся
весьма серьезно, и легко уступают.

322

Смерть. - Более точный взгляд на смерть мог бы подмешать в
каждую жизнь драгоценную, благоухающую каплю легкомыс­
лия - а теперь вы, диковинные аптекарские души, сделали
из смерти зловонную каплю яда, отравляющую всю жизнь!

Раскаяние. - Никогда не давать места раскаянию, а тотчас
говорить себе: это значило бы послать вдогонку первой глу­
пости вторую. - Если ты причинил вред, подумай о том,
как сделать что-то хорошее. - Если ты за свои поступки по­
нес наказание, переноси его с чувством, что оно уже само
заключает в себе что-то ценное: твое наказание предосте­
регает других от совершения подобной глупости. Всякий
наказанный злодей вправе чувствовать себя благодетелем
человечества.

642

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

324

Научиться мыслить. - Как человек может научиться мыс­
лить, если он не будет как минимум третью часть каждого
дня проводить без страстей, людей и книг?

325
Лучшее лекарство. - Время от времени немножечко здоровья
- вот лучшее лекарство для больных.

3*6

Не прикасаться!- Есть на свете ужасные люди, которые не
решают, а только запутывают и делают более трудной про­
блему для всех, кто хочет участвовать в ее решении. Того,
кто не может попасть молотком по шляпке гвоздя, нужно
попросить вообще не прикасаться к молотку.

327

Забытая природа. - Мы говорим о природе, забывая при этом
о себе: а ведь мы и сами - природа, quand même 1 . - Сле­
довательно, природа есть нечто совершенно другое, чем
то, что мы чувствуем, произнося «природа».

328

Глубокие и скучные. - То, что падает в глубоких людей, как и
в глубокие колодцы, падает очень долго, прежде чем до­
стигнет самого дна. Зрители, которые обычно не могут до­
ждаться конца, весьма склонны считать таких людей непо­
воротливыми и косными - а то и скучными.

ι несмотря ни на что ( фр. ).

2. Странник и его тень

643

329
Когда пора клясться в верности себе, - Бывает, мы движемся в
направлении ума, которое никак не соответствует нашему
дарованию; какое-то время мы героически плывем против
ветра и волн, а, в сущности, против себя самих: мы теряем
силы, задыхаемся; то, чего мы достигаем, не доставляет
нам настоящей радости, и нам кажется, что эти достижения
обошлись нам слишком дорогой ценой. Мало того, мы отча­
иваемся в своей плодотворности, в своем будущем - иногда,
наверное, и в разгар своего торжества. И вот наконец-то мы
поворачиваем в обратную сторону - теперь ветер дует в наши
паруса, направляя нас в нагиерусло. Какое счастье! Как мы
уверены в своей победа Только теперь мы понимаем, кто мы
и чего хотим - и клянемся теперь уже не изменять себе, да
и вправе не изменять себе - как знающие.

ЗЗО

Предсказатели погоды. - Как облака подсказывают нам, куда
высоко над нами дуют ветры, так и умы самые легкие и сво­
бодные, двигаясь по своим направлениям, заранее указы­
вают нам погоду будущего. Ветры долин и рыночные суж­
дения на злобу дня что-то значат лишь для того, что было,
а не для того, что будет.

ЗЗ 1
Постоянное ускорение.-ЛЮДИ, которые медленно начинают
дело и с трудом в него втягиваются, затем подчас демон­
стрируют качество постоянного ускорения - так что в кон­
це концов никто уже не знает, куда понесет их поток.

332

Три хороших вещи. - Величие, покой, солнечный свет - эти
три вещи заключают в себе все, чего мыслитель для себя

644

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

желает и чего от себя требует: его надежды и обязанности,
его притязания в интеллектуальной и моральной сфере,
даже в повседневной жизни и ландшафтных условиях его
жилища. Им соответствуют, во-первых, возвышенныемысли,
во-вторых, мысли умиротворяющие, в-третьих, просветляю­
щие, - но, в-четвертых, мысли, причастные ко всем трем
качествам, в которых преображается все земное: это сфера,
где царит великая троица радости.

333
Умереть за «истину». - Мы не позволили бы сжечь себя за
свои мнения: не настолько уж мы в них уверены. Но, воз­
можно, позволили бы сжечь себя за то, чтобы иметь право
на свои мнения и на то, чтобы их изменять.

334
Иметь свою цену. - Если человек хочет, чтобы его расценива­
ли как именно то, чем он является, он должен быть чем-то,
что имеет свою цену. Но цену имеет только обыкновенное.
Значит, названное желание - следствие либо проницатель­
ной скромности, либо глупой нескромности.

335
Мораль для строителей домов. - Когда дом построен, надо
убрать строительные леса.

336
На лад Софокла. - Кто больше греков доливал воды в вино!
Соединять трезвость с грацией - это была привилегия афин­
ской знати во времена Софокла и после него. Попробуй
делать так же, кто может! В жизни и в творчестве!

2. Странник и его тень

645

337

Героизм. - 1ероизм состоит в том, чтобы совершать великие
дела (или величественно отказываться от чего-нибудь), не
чувствуя, что соревнуешься с другими, перед другими. Куда
бы ни пошел герой, его всегда окружает глушь и священнозакрытая пограничная область.

338

Двойпичество природы. - В иных уголках природы мы с при­
ятным ужасом вновь обнаруживаем себя, и это прекрасней­
ший вид двойничества. - Насколько же счастливым, навер­
ное, может быть тот, кто чувствует это именно здесь, в этом
неизменно солнечном октябрьском воздухе, в этой плутов­
ской, беззаботной игре сквознячков с утра до вечера, в этой
чистейшей ясности и мягчайшей прохладе, в общем изящ­
но-серьезном характере этой высокогорной долины с ее
холмами, озерами и лесами, в местности, которая бесстраш­
но расположилась рядом с ужасами вечных снегов, здесь,
где сошлись, чтобы заключить союз, Финляндия и Италия,
и которая кажется родиной всех оттенков серебра, - на­
сколько же счастлив тот, кто может сказать: «В природе
есть, конечно, много более величественного и прекрасно­
го, но к этому я чувствую близость и родство, кровное род­
ство, и даже более того».

339

Снисходительная приветливость мудрого. - В общении с д
гими людьми мудрый невольно проявляет снисходитель­
ную приветливость, словно князь, и весьма склонен обхо­
диться с ними совершенно одинаково, не глядя на все раз­
личия в их способностях, положении и воспитанности: а
люди, заметив это, очень обижаются на него.

646

Человеческое, слишком человеческое. Том второй

Золото. - Все, что золото, не блестит. Самые благородные
металлы испускают мягкое сияние.

341
Колесо и тормоз. - У колеса и у тормоза задачи разные, но
одна все-таки общая - делать друг другу больно.

342
Помехи мышлению. - На все, что прерывает течение мыслей
(как говорится, мешает), нужно смотреть добродушно, как
на новую модель, которая показалась в дверях, чтобы пред­
ложить себя живописцу. Такие перерывы - вороны, что при­
носят еду отшельнику.

343
Много ума. - У кого много ума, тот сохраняет молодости но
именно из-за этого ему приходится мириться со славой чело­
века более старого, чем он есть. Ведь люди воспринимают
печать ума на лице как следы житейского опыта, то есть мно­
жества пережитых хороших и плохих событий, страданий,
заблуждений, сожалений. Стало быть, если человек наде­
лен большим умом и он его не скрывает, то люди считают
его как более старым, так и более скверным, чем он есть.

344
Как надо побеждать. - Не следует стремиться к победе, если
рассчитываешь обогнать соперника только на волосок. Хо­
рошая победа должна внушать побежденному радость, в
ней должно быть что-то божественное, избавляющее от
стыда.

2. Странник и его тень

647

345
Иллюзия выдающихся умов. - Выдающиеся умы изо всех сил
стараются избавиться от одной иллюзии: они воображают,
будто люди посредственные им завидуют и воспринимают
их как исключительных. Но на самом-то деле те восприни­
мают их как нечто лишнее, как то, отсутствие чего осталось
бы незаметным.

346
Требование опрятности. - Если человек меняет свои мнения,
то для одних натур это такое же требование опрятности,
как и смена белья; для других же - всего лишь требование
их тщеславия.

347
Тоже достойно героя. - Вот герой, который всего-то и сделал,
что потряс дерево, на котором уже созрели плоды. Вам ка­
жется, этого мало? Тогда сперва поглядите на дерево, ко­
торое он потряс.

348
Чем можно измерить мудрость. - Рост мудрости можно точно
определить по убавлению желчи.

349
Неприятный способ высказывать заблуждения. - Не всякому
по нраву, если кто-то высказывает истину в приятной фор­
ме. Но пусть по крайней мере никто не думает, что заблуж­
дение превратится в истину, если высказать его в непри­
ятном виде.

648

Человеческое, слишком человеческое. Том второй
35°

Золотое решение. - Много цепей наложено на человека, что­
бы он отучился вести себя, как животное: человек и впрямь
стал более милосердным, умным, дружелюбным, рассуди­
тельным, чем любое животное. Но и теперь он еще страда­
ет от того, что слишком долго носил свои цепи, что ему так
долго не хватало свежего воздуха и движения на воле: - це­
пи же эти, я повторяю снова и снова, суть тяжелые и осоз­
нанные заблуждения в сфере моральных, религиозных,
метафизических представлений, заблуждения, о которых
здесь шла речь. Лишь когда мы победим и болезнъэтих цепей,
будет полностью достигнута первая великая цель: отделе­
ние человека от животных. - Сейчас наша работа по избав­
лению от цепей в самом разгаре, и в ней нам требуется наивозможнейшая осторожность. Свобода jwa может достать­
ся лишь человеку облагороженному; лишь к нему подойдет об­
легчение жизни и смажет его раны; он первым будет вправе
сказать, что живет на свете, чтобы радоваться, и больше ни
для чего; и в любых других устах будет опасным его девиз:
мир вокруг меня и благоволение всему насущному. - Обращая эти
слова к одиночкам, он вспомнит одно древнее, величест­
венное и трогательное выражение, относящееся ко всем и
оставшееся стоять над всем человечеством как некий девиз
и символ, от которого должен погибнуть каждый, кто рань­
ше времени украсит им свое знамя, - от которого погибло
христианство. Все еще, кажется, не настала пора, когда со
всеми людьми может случиться подобное тому, что случи­
лось с теми пастухами, которые увидели над собою в небе
сияние и услышали эти слова: «и на земле мир, в человеках
благоволение!» - Сейчас все еще время одиночек.

*

*
*

2. Странник и его тень

*

649

*
*

Тень: Из всего, что ты тут высказал, мне больше всего по
нраву обетование: вы хотите снова стать добрыми соседя­
ми всем насущным вещам. Это пойдет на пользу и нам, бед­
ным теням. Ведь, стоит признать, до сей поры вам нрави­
лось только очернять нас.
Странник: Очернять? А почему вы никогда не защи­
щались? Ведь наши уши всегда были поблизости от вас.
Тень: Нам-то казалось, что мы как раз слишком близки
к вам, чтобы говорить о себе.
Странник: Деликатно! Очень деликатно! Ах, вижу я,
что вы, тени - более «совершенные люди», чем мы.
Тень: А вы еще называете нас «навязчивыми» - нас,
которые хорошо умеют делать по крайней мере одно: мол­
чать и ждать - ни один англичанин не сумеет этого лучше.
Верно - нас часто, очень часто видят в хвосте у человека,
но все-таки не в рабстве у него. Если человек чурается све­
та, то мы чураемся человека: вот насколько хватает нашей
свободы.
Странник: Эх, куда чаще свет чурается человека, а уж
тогда и вы его оставляете.
Тень: Я часто оставляла тебя с болью: мне, такой любо­
знательной, многое в человеке осталось неясным, ведь я не
всегда могу быть возле него. Я хотела бы быть и твоей ра­
быней, только для того, чтобы целиком познать человека.
Странник: Да разве ты знаешь, да разве я знаю, не пре­
вратишься ли ты внезапно из рабыни в госпожу? Или, хотя
и останешься рабыней, но из презрения к своему господи­
ну станешь жить в унижении, в мерзости? Так будем же оба
довольны свободой, насколько ее тебе хватает, - тебе и мне!
Ведь вид невольника отравил бы мне все мгновения моей
высшей радости; и самое сладостное мне опротивело бы,
если бы кто-то был вынужден делить его со мною, - я не хочу
видеть возле себя рабов. Поэтому не нужна мне и собака,
эта ленивая, обмахивающаяся хвостом прихлебательница,

которая, будучи слугою человека, сначала сделалась «со­
бачьи преданной» ему, а потом люди еще обыкновенно и
хвалят ее за то, что она хранит верность своему хозяину и
следует за ним, как Тень: Как тень - так ведь у вас говорят? Может быть,
сегодня я тоже слишком долго следовала за тобой? Это был
самый долгий день, но мы уже на его исходе, ты уж еще не­
много потерпи. Трава в росе, и меня знобит.
Странник: Ох, так уже время расставаться? А я напо­
следок еще тебя невольно обидел - я видел, ты от этого по­
темнела.
Тень: Я покраснела, приняв тот цвет, на который толь­
ко способна. Мне пришло в голову, что я часто ложилась у
твоих ног, как собака, и что ты тогда Странник: А я не мог как можно быстрее оказать тебе
какую-нибудь любезность? Есть у тебя сейчас какое-нибудь
желание?
Тень: Нет, никакого, кроме, пожалуй, того, какое вы­
разила «собака»-философ Александру Великому: немного
отойди, не заслоняй мне солнце, а то я мерзну.
Странник: Что я могу для тебя сделать?
Тень: Зайди под сень вон тех елей и погляди на горы
вокруг; солнце садится.
Странник: - Эй, куда ты пропала? Где ты?
*

*
*

Примечания

Первый том «Человеческого, слишком человеческого» вы­
шел в свет в конце апреля 1878 г. в Хемнице в издательстве
Э. Шмайцнера. В 1886 г. книга вышла вторым изданием;
для него Ницше добавил предисловие и заключительное
стихотворение, но убрал посвящение Вольтеру и «Вместо
предисловия». Текст афоризмов остался во втором издании
тем же, поскольку оно не печаталось заново, а было сбро­
шюровано из складских остатков первого издания. Второй
том книги выходил в свет двумя частями (обе в том же изда­
тельстве, что и первый том): первая — в начале марта 1879 г·
под названием «Человеческое, слишком человеческое. Кни­
га для свободных умов. Приложение: Смешанные мнения
и изречения», вторая — в середине декабря того же года
(хотя годом издания в ней указан 1880-й) под названием
«Странник и его тень» как «второе добавление». В 1886 г.
складские остатки обеих частей были переплетены под од­
ной крышкой и вышли в свет с предисловием Ницше как
«новое издание с вводным предисловием» второго тома
«Человеческого, слишком человеческого».
Настоящий перевод выполнен по тексту 2-го тома из­
дания Дж. Колли и М. Монтинари. Примечания в основном
написаны переводчиком, который ввиду большого объема
книги и ограниченных сроков работы опирался в них на
примечания из указанного выше издания крайне редко. При­
ятный долг переводчика — выразить свою благодарность
за помощь в работе С. В. Казачкову и А. Н. Романову и, ра­
зумеется, редактору этого тома И. А. Эбаноидзе.
В. Бакусев

Список сокращений
А - «Антихрист».
ВН- «Веселая наука».
EH- «Ecce homo».
ПСДЗ - «По ту сторону добра и зла»
ТГЗ- «Так говорил Заратустра».
УЗ- «Утренняя заря».
ЧСЧ- «Человеческое, слишком человеческое» (первый
том).
ЧСЧ(СЕТ) - приложение к ЧСЧ «Странник и его тень».
ЧСЧ(СМИ) - приложение к ЧСЧ «Смешанные мнения
и изречения».
ПСС- Ф. Ницше. Полное собрание сочинений в тринад­
цати томах. М., «Культурная революция», 2005- .
КиМ- Д. Колли и М. Монтинари.

Том первый

[Посвящение]. — Обращено к Вольтеру (Н. указал здесь дату
именно его смерти). Эта фраза написана в нарочито без­
личной форме, отсюда ее стилистическая искусственность.
Как и текст «Вместо предисловия», посвящение Вольтеру
было снято Н. во втором издании ЧСЧ (возможно, Н. за­
метил, что выставленный здесь мотив теряет свой смысл
для всех последующих изданий). Оба текста отсутствуют
во всех изданиях перевода С. Л. Франка.
Вместо предисловия. — Цитата из латинского перевода «Рас­
суждения о методе» (гл. з) Р· Декарта. Н. дает немецкий
перевод, и мой русский перевод местами, естественно, рас­
ходится с имеющимися прямыми русскими переводами с
французского оригинала. Н. отказался от этого текста во
2-м издании ЧСЧ, вероятно, потому, что иначе вслед за
«Вместо предисловия» у него шло бы «Предисловие».
Предисловие, ι:... «Пролога к философии будущего». — То есть По
ту сторону добра и зла ( 1886).
Предисловие, η: ...бессознательной беременности. — Ср. УЗ, 55 2
... длинная лестница. - Здесь и ниже (аф. го, а особенно аф.
292 и 368 ΙΑΓΟ тома) Н. пользуется образом приставной
или веревочной лестницы (и соответствующими словами
Leiter и Sprossen) — предназначенной для штурма, а не для
плавного подъема.
18. ... светом: «Изначальный. - Цитата из книги Африкана Шпира (1837-1890) Denken und Wirklichkeit: Versuch einer Erneu­
erung der kritischen Philosophie. Leipzig, 1877. Bd. 2, S. 177.
19. ...Кант говорит: «Рассудок. - См. 36-й параграф Кантовых
«Пролегомен». У Канта после «законы» стоит в кавычках
и скобках («а priori»), далее текст набран вразрядку.
«7· ...объявляя ее. - Вариант в чистовой рукописи: объявляя ее,
как это делает Ф. Майнлендер с Шопенгауэровской философией
j6. «Sentences ...ce qu'on veut». — Речь идет о первом издании
книги (1664); второе (1665) носило измененное название
«Моральные размышления, или изречения и максимы»;
эпиграф к нему тоже звучал иначе.
...автор «Психологических наблюдений». — Пауль Ре (1849"
1901), философ, одно время друг И.; его книга вышла в
свет в 1875 г.

656

Человеческое, слишком человеческое

39· · · · морально двузначные. — Двузначные ( zweideutig) в логическо
смысле, то есть «дизъюнктивные» —либодобрые, либозлые
— стало быть, абсолютно определенные.
44· ...обществолюдей благородных. — Одно и то же слово «gut»
здесь и ниже перевожу по-разному в зависимости от смыс­
ла, задаваемого контекстом: «добрый», «хороший», «бла­
городный», а иногда двумя словами зараз («хороший, до­
брый»).
Свифт обронил. - На самом деле фраза принадлежит сооте­
чественнику и младшему современнику Свифта Александ­
ру Попу.
69. ... Библии ... праведников. - Мф 5, 45·
71. В черновом варианте этот афоризм заканчивался словами:
Так Гесиод понимал надежду; но филологи не поняли этого ста
го беотийца. Ну так кто же теперь беотиец ? [ (У Н. игра слов
в немецком «беотиец», то есть житель Беотии, означает
также «простофиля»). - Ред.]
92. ...афинских и мелосских послов. — Точнее, афинских послов
и мелосских уполномоченных (История, кн. 5, 85 слл.).
ю с ...адитоном. — Адитон в древнегреческой традиции — са­
крально недоступное для непосвященных место.
109. Sorrow ... of life. - Байрон. Манфред, Акт первый, сцена ι.
Перевод И. А. Бунина.
quid... jacentes. — Гораций. Оды. Кн. 2, 11, 11-14. Перевод
Г.Ф. Церетели.
и о. ...в ее немифической форме. — В издании К. Шлехты и всех
основанных на нем изданиях — «в мифической форме».
Все мудрецы... считать. — Строки из стихотворения И.В. Гёте
«Коптская песнь». Перевод ad hoc мой.
m . ...согласно Лаббоку. — Сэр Джон Лаббок (i834~1913)> ан~
глийский историк.
i l « . ...предметы ... культов. — Н. имеет в виду сцены, изобра­
женные на сосудах соответствующего назначения.
113. ...позоркреста, — См. Гал. 5> х * (το οκάν8αλοντου σταυρού).
114. ...симмахия, — Военный союз у греков.
...новинки. — В издании К. Шлехты и всех основанных на
нем изданиях — «ощущения» (результат опечатки: Empfind­
ungen вместо нужного Erfindungen).
т о . ...доказательство от силы. -Ср. ι Кор. 2:4. В греческом ори­
гинале: €v a7ro8€tfci πνεύματος καϊ δυνάμεως. Апостол имеет

Примечания

657

в виду не доказательство в логическом смысле, а «предъяв­
ление» духа и силы путем рассказа о них, «свидетельствование духа и силы». По-гречески «аподейксис» значит не толь­
ко «доказательство», но и «рассказ, повествование, свиде­
тельство»; немецкая Библия употребляет тут не «Beweis»,
как запомнилось H., a «Beweisung»; латинский перевод кри­
тического места точен — ostensio, «показ». Русский сино­
дальный перевод — «в явлении духа и силы» — также точен,
если подразумевать в слове «явление» смысл «явить (кому
— что), показать». Н. вообще часто приводит это выраже­
ние, всегда понимая его неправильно (в А 50 он, что-то
заподозрив, даже добавляет «если я не ослышался»).
131.... «целом... Рафаэлевыхмадонн» - Шопенгауэр. Мир как во­
ля и представление (Собр. соч. в 6 тт. Μ., 2θΐ 1. Т. ι, с. 349)·
...ради первых. — Это, вероятно, либо никем не замеченная
опечатка (возможно, основанная на описке Н.), либо сти­
листическая ошибка Н. (um derersteren [sc. den Dogmen] wil­
len): по смыслу (в переводе) должно быть «в пользу своего
негодования», то есть «им досадно отказываться от рели­
гиозного чувства, что должно было бы иметь место, раз
уж они отвергают сами догмы». «Ради догм» отказываться
от чувства свободные умы никак не могут — ведь догмы
вызывают у них негодование.
...дажелогики. - Н. опять, как и в афоризме 18 (см. прим.)
цитирует Африкана Шпира.
137· —spemeresespernl — Ницше заимствовал это выражение из
«Итальянского путешествия» Гёте, который, рассказывая
о «забавном святом» XVI века Филиппо Нери, в свою оче­
редь, цитирует св. Бернарда (в новейшем издании Собра­
ния сочинений Ницше под редакцией Петера Пютца ут­
верждается, что сентенция spernere se sperni принадлежит
Хильдеберту Лаварденскому, 1056-1134» ~~ Carmina miscellaneaCXXIV). См. также УЗ, аф. 56.
141. человека величайший... родился- Из пьесы Кальдерона «Жизнь
есть сон», акт I, сцена 2. Цитируется в 3-й книге «Мира как
воли и представления».
...лугу злополучья. — См. фр. 121 Эмпедокла (DK) — "Ατησάν
λ€ΐμώνα, «лугами Аты» (Ата — божество злополучия у гре­
ков). Это выражение, приблизительно эквивалентное вы­
ражению «юдоль скорби», Н. (в немецком переводе с гре-

658

Человеческое, слишком человеческое

ческого) приводит в своих сочинениях не раз (см. ЧСЧ,
141; ЧСЧ(СМИ), г; ЧСЧ(СЕТ), 6; УЗ, ηη).
ι6ι. ...momритор. — Гегесий из Магнесии (3-й в. до н.э.). Азианский (то есть азиатский, от лат. «asianus» с таким значе­
нием) стиль — на «азиатский», варварский лад переуслож­
ненный, напыщенный и искусственный.
...после Демосфена. — Противопоставление аттическому сти­
лю красноречия (Демосфен — его главный представитель),
отличавшемуся простотой и естественностью.
...два столетия. — До Цицерона, подвергшего азианский
стиль уничтожающей критике.
ι6*. ...звездой далекой высоты. — У Гёте «звезда прекрасной вы­
соты» (стихотворение «Меж двух миров»).
... «Звезды ...не томятся». — Строка из стихотворения Гёте
«Утешение в слезах».
...оно. — «Es» в оригинале — явная и никем (кроме как в пе­
реводе С. Л. Франка под ред. К. А. Свасьяна) не исправлен­
ная ошибка; следует читать «sie» (die Kunst), иначе под­
лежащим окажется «мысль о становлении».
164. [...исступление... блага- в русском переводе Платона (А.Н.
Егунов) употребляется слово «неистовство» (Федр, 244а)·
- Ред.]
170. ...добрая Эрида. — Эрида — богиня раздора в греческой ми­
фологии (от греческого существительного со значением
«спор, вражда, раздор»). У Гесиода («Труды и дни», 11 слл.)
речь идет о двух Эридах — доброй и злой.
ig6. ...дактилической этике. — «Дактилический» — пальцевый
(от греч. дактюлос— палец).
«15· «Абсолютная музыка». — Термин, введенный Р. Вагнером
(1846) для обозначения музыки как самодовлеющего ис­
кусства, призванного выражать «бесконечное».
817. ...темперации тонов ... ре-бемоль. — В современном равно­
мерно-темперированном строе различия между названны­
ми Н. тонами нет; но оно существовало, например, в более
древнем пифагоровом строе.
s ig. Мурильо. - в переданной в типографию рукописи и кор­
ректурных гранках корректуры вместо Мурильо значился
Карраччи, [он же поименован вместе с Караваджо в изда­
нии 1894 Г., причем в таком виде (Карраччи и Караваджо)
это место воспроизводится в некоторых немецких изда­
ниях по сей день. - Ред.]

Примечания

659

221.... «преимуществами варварства». - См. у Гёте в «Замечаниях
по поводу лиц и предметов, выведенных в диалоге «Пле­
мянник Рамо».
222. «Какой бы... она хороша!» - заключительная строка стихот­
ворения Гёте «Жених».
226. В черновом варианте этого афоризма вместо Англия и ан­
гличанин стояло Германия и немец.
236· Метафорически... поясам. — Формальным прототипом этой
метафоры можно, вероятно, считать рассуждения Витрувия о «климатах» (см.: Десять книг об архитектуре. Кн. 6,
гл. ι, 2 слл.).
251· ...два мозговых желудочка. — Hirnkammer, это ошибка Н. —
желудочков в одном головном мозге четыре. Возможно,
Н. имел в виду «два набора желудочков» или, скорее, чтото другое — эти желудочки не имеют прямого отношения
к процессам восприятия.
252. ...паренетическоесочинение. — Увещевательное, назидатель­
ное, то есть педагогическое (имеется в виду Шопенгауэр как
воспитатель) (от греч. paraenesis — увещевание, указание).
... «нужно... влеченьиц». — Эта и следующая цитаты — из упо­
мянутой выше работы Н., гл. 6.
258· ··· Челлипи ... сорта. — Во время отливки «Персея» бронза
грозила застыть, не залив форму полностью; чтобы сде­
лать расплав более жидким, Челлини спешно побросал
туда всю свою домашнюю оловянную посуду. Статуя была
отлита — не вышла только пятка Персея.
259* —